Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

LXXVI[249]249
  Несколько листов, утраченных в старой доброй рукописи 1430, вынуждают нас некоторое время следовать № 339, л. 78, сопоставляя ее со старинными печатными изданиями. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]

Расставшись с мессиром Ивейном и герцогом Кларенсом, Ланселот пустился по дороге, которая далее сливалась с той, что избрал мессир Ивейн. До конца дня ему никто не встретился. Перейдя длинную долину, он преодолел холм, ее замыкающий, и вскоре после этого заметил носилки с рыцарем в сундуке. От девицы он узнал о тщетной попытке, предпринятой рыцарем, обладателем белого щита с алым львом. По этой примете Ланселот узнал мессира Ивейна.

– Извольте раскрыть этого рыцаря, – сказал он девице.

– Со всей охотой, если вы попытаетесь поднять его, обещая за него отомстить.

Ланселот обещал, и оруженосцы поставили сундук на землю. Тогда он продел руку раненому под мышку, поднял его без усилий и бережно уложил на траву. Рыцарь испустил глубокий вздох и сказал, глядя на Ланселота:

– Сир, да будет благословен час вашего рождения! Вы совершили то, что напрасно пытались сделать многие другие. Вы лучший рыцарь в мире, я это вижу, и вам я обязан окончанием моих нестерпимых мук. Теперь они ничто по сравнению с тем, как я страдал в сундуке.

Он подал знак одному из оруженосцев.

– Поспешите известить моего отца и брата о том, что вы видели, – сказал он, – этот доблестный рыцарь приедет на ночь к нам домой; мы примем его со всеми почестями, каких он достоин.

День клонился к закату; пора было выбирать, ночевать в лесу или пойти следом за носилками; Ланселот принял приглашение рыцаря.

Оруженосец умчался, неся в замок счастливую весть, пока Ланселот помогал устроить ложе из зеленой травы и душистых цветов; рыцаря обернули покрывалом, снова уложили на конные носилки[250]250
  Носилки, помещаемые поперек на спины двух лошадей; в отличие от носилок, которые несли на руках. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и двинулись в путь. Сундук остался на дороге: рыцарь, только выйдя оттуда, боялся созерцанием его оживить свои мучения.

Замок высился на берегу Темзы; за красоту и приятное расположение его прозвали Веселым замком. Старик, его сеньор, носил имя Траян Веселый; в юности он слыл одним из первых удальцов, красавцев и женолюбов. Сыновьями его были Адриан Веселый, изъятый из сундука Ланселотом, и Мелиан Веселый, который тотчас, как пришло известие, поспешил им навстречу. Едва заметив носилки, он простер руки к Ланселоту, затем расцеловал своего брата и стал расспрашивать, как тот себя чувствует.

– Хорошо, – ответил Адриан, – благодарение Богу и этому доблестному рыцарю, который единственный сумел если и не исцелить мои раны, то, по крайней мере, унять мои муки. И это он, я уверен, сумеет отомстить за нас всех нашим злобным врагам.

У входа в замок им было слышно, как народ на улицах поет и водит хороводы, держа в руках сальные и восковые свечи.

– Добро пожаловать, – говорили все они, – доблестный рыцарь, освободитель нашего сеньора!

У входа в залу показался старый Траян; он шел им навстречу и плакал от радости, что вновь увидел сына. Все столпились вокруг Ланселота; наперебой помогали ему сойти с коня и снять доспехи; ему постелили, его уложили, а Ме-лиан сказал, рассмотрев его немного:

– Сир, если вас не затруднит, я спрошу, не из дома ли вы короля Артура?

– Да, но почему вы об этом спрашиваете?

– Как я могу это забыть? Вы, конечно же, тот самый, кто в Камалоте избавил от железа увечного рыцаря[251]251
  См. «Ланселот», т. I, стр. 96. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Да, и я прекрасно помню все огорчения, какие мне доставило это дело.

– А вы знаете, кто именно был обязан вам своим избавлением?

– Нет; но я знаю, что из-за него я пробыл в темнице без малого два года.

– Ах, сир, благослови вас Бог превыше нас всех! Это у меня вы извлекли железо; и мы с братом оба должны благодарить вас за завершение наших бед. Но это не все. В придачу вы исцелили нам отца, а он был далеко не в лучшем здравии. Вот послушайте: на краю этого леса живет один нечестивый рыцарь; он чрезвычайно силен; он ростом выше самого Галеота; это Карадок из Печальной башни. Его брат, не менее коварный и не менее жестокий, чем он, пронзил меня глефами, от коих вы меня избавили. Хоть и израненный, я нашел в себе силы поразить его насмерть; отсюда и беспощадная вражда между нашими родами. Однажды он напал на моего брата Адриана, который отбивался долго, но был сильно изувечен, как вы сами видели. По причине своей неслыханной жестокости Карадок не даровал ему смертельного удара, предпочтя продлить его мучения. Он велел перевезти его в свой замок, и после того, как его долго томили в сыром подземелье, мать Карадока, злонравием превосходящая всех прочих женщин, достала его из этого узилища, дабы приумножить его страдания. Владея тайной ворожбы и чародейства, она при помощи волшебных слов внедрила его в сундук, откуда вы его изъяли; силою этих слов ему заказано было выйти оттуда, пока наилучший из рыцарей не сумеет его извлечь, не причинив ему боли и даже не стронув с места сундук. В ожидании этого мой брат не мог ни умереть, ни предвидеть конца своим мукам. Предначертав ему сей жребий, она велела принести его к замку, чтобы в этом виде показать всей его родне. Ни с чем не сравнится горе, обуявшее нашего сеньора отца. Он оглох, у него отнялись руки и ноги, и любой из нас предпочел бы смерть таким великим напастям. Но мера их не была исчерпана. Немного погодя я ехал по лесу верхом с двумя моими дядями и другими родичами; мы стали говорить о моем отце и о брате, и я в слезах воскликнул: «Ах! Господи Боже мой, возможно ли моему отцу надеяться когда-либо обрести исцеление?» Тут некая девица верхом на иноходце пересекла нашу дорогу и проронила мимоходом: «Да! Но один не исцелится прежде другого». Мы замерли в изумлении. Напрасно пытался я ее догнать; я попусту потратил силы, но так и не узнал, кто она.

Я только знал, что мой брат не будет здоров, пока его не вынут из сундука. Но с тех пор, как он вышел оттуда, благодаря вам, сир рыцарь, мой отец стал ходить и слышать, чего за ним не водилось уже два года. Если раны моего брата осмотрит умелый лекарь, они, я думаю, заживут, как зажили мои, когда вы извлекли мое железо.

Так Ланселот узнал, что злейшим врагом отца и двух братьев был все тот же ненавистный Карадок, похититель мессира Гавейна. Он открыл Мелиану цель поиска, предпринятого им вместе с герцогом Кларенсом и мессиром Ивейном.

– Но не изволите ли вы сказать нам, – продолжил Ме-лиан, – кому мы столь многим обязаны?

– Я скажу вам то, что не говорил еще ни одному рыцарю: имя мое – Ланселот Озерный.

– Ах! – воскликнул Мелиан, – я множество раз слышал о ваших подвигах.

Адриан же при имени мессира Ивейна вспомнил о рыцаре, который пытался его приподнять.

– Если он все еще на том пути, – сказал он, – ему придется провести ночь прямо в лесу. Но вы, сир, как вы думаете одолеть мерзавца Карадока? До нынешнего дня рыцари ни в одиночку, ни даже втроем или вчетвером не могли против него устоять. Мы наслышаны о вашей великой отваге; но вы поймете наши страхи, когда увидите его. Не он ли поговаривал уже о том, чтобы завладеть королевствами Артура и Галеота? Вот для того он и завел у себя в замке пагубный уклад, и для того держит там монсеньора Гавейна, чтобы завлечь туда всех лучших королевских рыцарей, какие только надумают его освободить. Если, несмотря ни на что, вы не боитесь вызвать его на бой, я поеду с вами: сложить за вас голову в ратном подвиге – это самое меньшее, чем мы можем вам отплатить.

– Да, – ответил Ланселот, – я попытаюсь сделать то, что не устрашило рыцарей, достойнейших, чем я.

– Если кто и победит Карадока, – сказал Мелиан, – так тот самый герой, которому дано было исцелить нас.

Оставим ненадолго Ланселота, чтобы увидеть, что стало с мессиром Гавейном.

LXXVII

Продержав его в объятиях целое лье, Карадок велел сорвать с него одежды, чтобы потуже привязать его на лошадиную спину; двое дюжих слуг били его плетьми, проливая благородную кровь изо всех частиц его тела. Он терпел, не проронив ни единой жалобы; он думал лишь о том, как будут огорчены и дядя его, и собратья, узнав о его злоключении. Когда они прибыли в Печальную башню, Карадок велел его развязать, чтобы сдать на руки своей матери.

– А! Гавейн! – вскричала старуха при виде его, – вот ты мне и попался! Уж я тебе припомню гибель моего драгоценного брата, которого ты предательски убил!

– Я никогда никого не предавал.

– Ты лжешь: как мог бы ты без предательства погубить рыцаря, который стоил сотни таких же, как ты?

Когда Гавейн услышал, что его дважды обвинили в вероломстве, он от ярости забыл все свои прочие беды.

– Сама ты лжешь, злобная ведьма, – воскликнул он, – и если подлый великан, который захватил меня безоружного, посмеет отстаивать твою ложь, я буду защищаться в самом его доме, один на один против него или любого другого.

Старуха, все более и более свирепея, позвала своих рыцарей.

– Не будет мне радости в жизни, – сказала она, – пока этого предателя не разорвут на куски; если вы не смеете убить его, так я сама это сделаю.

С этими словами она выхватила пику из станины и взяла разбег, чтобы нанести удар, как вдруг ее сын встал между нею и мессиром Гавейном, вырвав пику у нее из рук.

– Что вы затеяли? Вы хотите отнять у меня охотничью добычу?

– Как, сын! Он назвал меня злобной ведьмой, а ты не даешь мне его наказать?

– Матушка, разве вы не видите, что он желает смерти, чтобы избежать тюрьмы, где я его сгною?

Так удалось ему унять бешенство старухи. Но она распорядилась уложить мессира Гавейна вдоль стола, после чего намазала все его раны некоей мазью, с тем чтобы растравить их, но так, чтобы яд не проник до сердца. Затем она велела трем слугам перенести его в темное подземелье, где кишели всевозможные гады.

Посреди темницы был огромный мраморный столп, полый внутри, куда угнездили одр, покрытый грубой и узловатой соломой. Гавейн мог там распрямиться, но не мог привстать, ибо ниша эта не имела и трех пье в высоту. Ежедневно ему приносили его скудную долю хлеба и воды; лишь тонкое одеяло укрывало его от ледяного холода в этом узилище с низкими сводами, населенном смрадными змеями. Неумолчно и пронзительно звучало шипение гадюк и ужей, которые, чуя человеческую плоть, алчно вились и вздымались вокруг столпа. Не единожды чуял он искушение спуститься с одра и отдаться на съедение этим жутким тварям; но позор подобной смерти останавливал его, равно как и страх погубить свою душу. Ведь это значило бы добровольно пожертвовать своим телом, употребив его на угощение подобным сожителям; и потому он рассудил, что лучше терпеть, чем отчаиваться. Так провел он ночь. Яд проник в его ноги, и руки, и лицо; двадцать раз он терялся в забытьи, непрестанно одолеваемый и терзаемый ужами, коих отталкивал ногами и руками.

Между тем в другой части замка жила одна девица, возлюбленная Карадока. Она возненавидела его за то, что он ее похитил у первого друга, храброго и учтивого рыцаря, который погиб, желая защитить ее. Она долго жила у госпожи Бланкастельской, о ней и говорила эта дама своему кузену Галескену, герцогу Кларенсу, как мы видели выше. Не будь она под пристальным надзором Карадока, она бы не осталась ни на день в этой проклятой башне. Окно же ее выходило в сад, примыкавший к темному узилищу мессира Гавейна. Она услышала жалобы и не усомнилась, что они исходят от доблестного рыцаря, чьи подвиги и чье благородство при ней так часто восхваляли.

– Ах, Боже мой! – говорил узник, – заслужил ли я столь жестокую кончину! Дядюшка Артур, вы будете горько стенать, проведав о моем несчастье! А вы, мои сподвижники по Круглому Столу, как вы пожалеете, что не знали, что со мною случилось! а еще более вы, госпожа королева; а пуще всех вы, Ланселот! Дай вам Бог, по меньшей мере, укрепиться в вашей несравненной отваге! Вы один могли бы избавить меня от этой муки, когда бы одной доблести здесь было довольно; но замок этот не боится никого из смертных, а его владелец-тиран так неустанно бдит, что уж несомненно избежит вашей мести.

Так сетовал мессир Гавейн. Слушая его, девица спустилась вниз и прильнула головой к окошку темницы.

– Монсеньор Гавейн! – позвала она вполголоса.

– Кто меня зовет?

– Другая жертва, подруга, которая никогда вас не видела, но готова жизнь отдать, только бы помочь благородному защитнику дам и девиц.

– Увы! Сударыня, разве вы можете облегчить мою участь? Я изранен, истерзан, опух, брошен безоружный змеям; вот будь у меня палка, чтобы от них обороняться, я благословил бы того, кто мне ее дал.

– Только-то и всего? Она у вас будет; и сверх того мазь для ваших ран.

Она вернулась в каморку, где жила, и, не теряя времени, открыла ларец и взяла из него коробок. Затем она нагнула длинный шест, на котором висело ее дневное платье, оглянулась, не видит ли кто, закинула его в сад, пошла туда подобрать его, подняла себе до плеча, прикрепила к нему коробок, подошла к окну темницы и бросила шест у столпа, где лежал Гавейн.

– Отвяжите этот коробок, – сказала она, – там вы найдете целебную мазь.

Мессир Гавейн сделал, как ему было сказано: он поднялся, взял коробок и натер мазью свои члены, воспаленные и опухшие не так от змеиных укусов, как от яда старой ведьмы. А из шеста он выломал три палки и начал избивать ими ужей и прочую нечисть, которая теперь сочла за лучшее держаться поодаль.

Девица же, возвратясь в свою каморку, припомнила один рецепт, перенятый ею у матери Карадока. Она велела юной служанке, приставленной ухаживать за нею, принести одну меру ржаной муки; смешала ее с соком руты, змеевика и еще пяти кореньев, обладающих действенной силой; она замесила тесто, слепила из него хлебец, испекла его и разрезала на мелкие куски, и все это побросала в окошко темницы. Змеи, привлеченные запахом хлеба, выползли из глубин подземелья, куда они попрятались; они стали одна за другой глотать это лакомство, издавая шипение, слышимое из глубины сада. Когда они наелись до отвала, то улеглись, а поскольку тепло хлеба стало побеждать ледяной холод их крови, они издохли, сплетясь друг с другом в клубок.

Но тогда зловоние стало непереносимо. Гавейн никак не угадывал его причину, дивясь, однако, что уже не попадается под руку ни одной змеи. Когда настала ночь, девица привязала к оконечности другого шеста мясные припасы, которые спустила туда же в темницу, добавив к ним хрустальный фонарь с горящей свечой. Мессир Гавейн огляделся вокруг: в одном углу лежала груда сплетенных бездыханных змей. Девица умудрилась и еще кое в чем: на следующую ночь она завернула еду мессира Гавейна в свои одежды; эти одежды уберегли его от холода. В другой раз она протянула ему на конце длинной палки белые простыни, подушку и стеганое одеяло. Спасенный тем самым от голода, нечистых тварей и холода, он двадцать раз благословил свою благодетельницу; но еще признался ей, что не может выносить зловония от змеиных трупов.

– Стало быть, надо и это устроить, – сказала она.

И она развела перед окном огонь из серы, смешанной со щепоткой ладана. Когда он разгорелся, она бросила несколько горящих головней в темницу. Зловоние тотчас исчезло; мессир Гавейн вздохнул полной грудью и уже не знал иных бед, как только его несвобода.

Здесь повествование прерывается, чтобы известить нас о том, что происходило на берегах Темзы, при дворе короля Артура.

LXXVIII

Вканун Пятидесятницы, в тот самый день, когда мессир Ивейн, Галескен и Ланселот тайно отправились на поиски мессира Гавейна, король Артур не преминул спросить, выходя после вечерни, почему не видно его племянника и трех других рыцарей. Галеот немедля сел на коня и, не найдя дома ни мессира Ивейна, ни Галескена, ни Ланселота, стал спрашивать оруженосцев, но и те не могли сказать, куда они делись. Он уже встревожился, как вдруг на обратном пути во дворец заметил Лионеля, который мчался верхом по узкой тропе. Лионель накануне бдел всю ночь, как и положено новому рыцарю, и лишь на другой день ему предстояло быть посвященным рукою короля. Однако он уже надел кольчугу и укрыл ее серым плащом, осмотрительно спустив капюшон на самый нос; так что Галеот узнал его только по коню, который был под ним. Он нагнал и застиг его перед мостом, когда тот собирался проехать мимо; Гале-от схватил коня за узду.

– Куда вы, Лионель? – спросил он.

– Сир, ради Бога, пустите меня.

– А вы знаете, что не подобает надевать рыцарские доспехи, когда вы еще не рыцарь? Король Артур не препоясал вас мечом, который у вас на боку.

– Сир, умоляю, пустите меня и ни о чем не спрашивайте, ради того, что вам дороже всего на свете.

– Вы меня так заклинаете, что я не могу настаивать, но уж дальше-то я вас не пущу.

В этот миг Галеот оглянулся и увидел, что сюда едет оруженосец со щитом на шее.

– Стой, – сказал он оруженосцу, а Лионель тем временем указывал тому ждать его, где было условлено. Оруженосец счел своим долгом повиноваться хозяину, а Лионель, чтобы проехать, сунул руку под плащ, обрезал повод, за который держал Галеот, и с быстротою молнии пустился прочь.

– Ах, необузданное сердце[252]252
  См. «Ланселот», т. I, стр. 45 (Прим. П. Париса).


[Закрыть], – крикнул ему со смехом Галеот, – недаром вы кузен Ланселота!

И, пришпорив своего скакуна, силой и резвостью превосходившего коня Лионеля, он его догнал, обхватил руками, приподнял и усадил перед собою на конскую шею. Лионель так отбивался, извивался и пыжился, что под конец они оба упали на землю один поверх другого.

– Я не отпущу тебя, – сказал Галеот, – пока не узнаю, куда ты собрался.

– Увы! Вижу я, от вас это не утаишь. Я поехал следом за моим сеньором кузеном; он отбыл в этот лес во всеоружии вместе с мессиром Ивейном и еще одним рыцарем, мне незнакомым; куда они отправились, мне неведомо; но, видно, в том была сильная нужда. Ради Бога! прошу вас, не задерживайте меня больше.

С досадой выслушал Галеот известие Лионеля. Как же мог Ланселот уехать, не предупредив его? Но, не желая обнаружить свою горечь, он сказал:

– Успокойтесь, Лионель, они все трое так отважны, что не дадут нам ни малейшего повода бояться за них. Но не вам подобает ехать к ним на помощь: вы не рыцарь и еще не вправе носить доспехи. Впрочем, возможно, что уже нынче ночью наши друзья вернутся и не покинут монсеньора короля в такой великий день, в Пятидесятницу.

И так он его увещевал и уламывал, что Лионель согласился вернуться; они приехали домой вдвоем. Галеот не отходил от него ни на миг, чтобы тот не вернулся без него обратно в лес. Он хранил тайну отъезда трех рыцарей, боясь огорчить королеву известием, что Ланселот уехал, не простившись с нею. Но вернемся теперь к Мелиану Веселому.

Траян напутствовал Ланселота, а провожал его Мелиан, брат того, кого он вынул из сундука. Они вместе миновали дом, который трудами мессира Ивейна был нынче свободен от воров, забравшихся туда. Владелица дома сама же и направила Ланселота на дорогу, избранную мессиром Ивейном. Мелиан вернулся в Веселый замок, а оттуда на другой же день выехал в Лондон. Он прибыл туда в самый вечер Пятидесятницы. Утром король посвятил Лионеля в рыцари; чтобы сесть за стол, он ожидал, кто ему расскажет или возвестит о некоем новом приключении[253]253
  Об этом обычае при дворе Артура см. «Король Артур», стр. 450. (Прим. перев.).


[Закрыть]; как вдруг из окна, где он стоял облокотясь, он вроде бы заметил девицу, ведущую на золотой цепи льва, увенчанного короной. То был первый ливийский лев, виденный в Великой Бретани. Остановясь у самых ног короля, девица посулила любовь своей госпожи, прекраснейшей и богатейшей в мире дамы, тому рыцарю, который сумеет укротить ее льва; и Лионель, запросив оное испытание в дар новопосвященному, после жестокой битвы убил льва. Но это досконально изложено в ветви, посвященной Лионелю[254]254
  Я не думаю, что эта ветвь о Лионеле сохранилась. Что касается ветви об Ивейне, то Кретьен де Труа, по-видимому, не знал текста «Ланселота» или, по крайней мере, не следовал ему. Он довольствовался тем, что приписал своему Рыцарю со львом, Ивейну Уэльскому, те приключения, которые в неизданном романе об Артуре отнесены на счет других рыцарей. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]; там мы увидим, как впоследствии он отдал шкуру венценосного льва мессиру Ивейну в обмен на червленый щит с белой полосою, каковой всегда предпочитал за сходство со щитом его кузена Ланселота; а тот был белый с червленой полосою.

Однако приключение сие, как бы чудесно оно ни было, не могло заставить забыть, что ни мессира Гавейна, ни Ланселота, ни мессира Ивейна не было на службах и пирах Пятидесятницы. Король, королева и Галеот были одинаково снедаемы тревогой, когда явился Мелиан Веселый. Он возвестил, что прибыл от имени Ланселота, и в тот же миг все лица озарила надежда. Он рассказал о злополучном похищении мессира Гавейна и о том, как Ланселот, мессир Ивейн и Галескен решили пуститься на поиски похитителя. Королева, слушая рассказ Мелиана, не могла скрыть свою досаду.

– Я беспокоюсь за Гавейна, – сказала она, – но я не прощу остальным, что они уехали, не спросив позволения у нас.

И сославшись на внезапное недомогание, она заперлась в своих покоях, чтобы наплакаться там вволю. Король, поверив, что ее волнуют лишь опасности, грозящие мессиру Гавейну, последовал за нею с упреками.

– На самом деле, – сказал он, – вам надо бы живее принимать к сердцу Ланселота, который вас так славно защитил. Что до меня, я не знаю, какая утрата огорчила бы меня сильнее: его или моего племянника.

– Сир, – ответила королева, – молите Бога, чтобы он вернул нам вашего племянника, и не просите у него ничего более.

После короля к королеве пришел Галеот и увидел ее всю в слезах.

– Ради Бога, что с вами, госпожа? Не рано ли терять надежду на возвращение вашего друга?

– Дайте мне выплакаться, Галеот; я так страдаю, и я не хочу говорить о причине моей скорби.

Галеот вернулся к королю, не лучше него уразумев, откуда взялось такое отчаяние.

Решено было начать поиски мессира Гавейна с завтрашнего дня; за пять дней они надеялись добраться до Печальной башни. Король просил не разъезжаться баронов, собравшихся в честь праздника, и выехал вместе с ними вслед за Мелианом, обогнув вначале лес, чтобы избегнуть опасности затеряться во множестве его закоулков. Королева отказалась ехать с ними, отговорившись тем, что не вполне здорова для верховой езды. Но прежде чем рассказывать, что с ними стало, следует вернуться к Ланселоту.