Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

LXI

Посланник Галеота нашел короля Артура в Камалоте[179]179
  В Кардуэле Уэльском (рук. 339). (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и вручил доверенное ему письмо. Король, королева и госпожа Малеотская были безмерно рады узнать новости о своих друзьях; но радость их была недолгой. В тот же день все увидели, как перед ступенями спешилась некая девица и твердым шагом вошла в залу, где король восседал в окружении своих рыцарей. Она была богато одета: шелковая котта, плащ на меху, лицо закрыто, волосы заплетены в одну косу[180]180
  Коса эта, очевидно, спускалась вдоль спины, как это видно на шкатулках и стенных росписях одиннадцатого и двенадцатого веков. Далее, на стр. 424, мы увидим, что девица бывала обесчещена, если ей отрезали косы. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. С нею были три десятка рыцарей. Бароны расступились, давая ей дорогу, будучи убеждены, что она весьма знатная дама. Подойдя к королю, она расстегнула плащ, которым была укутана, и он упал к ее ногам; люди из свиты поспешно подняли его. Затем она приспустила пелену, прятавшую лицо, и все, кто смотрел на нее, были поражены ее красотой. Громким и твердым голосом она произнесла:

– Храни Господь короля Артура и его баронов! не будь помянуты честь и права моей госпожи. Сир, ваши добродетели бесспорны; но в них мне видится один изъян.

– Сударыня, – ответил король, – каков бы я ни был, да ниспошлет Бог удачу вашей госпоже и да сохранит Он ее честь, ежели, как я полагаю, она того достойна. Но я вам был бы признателен, если бы вы мне указали, что мешает мне быть истинно добродетельным мужем. А затем скажите мне, кто ваша госпожа и в чем я мог перед нею провиниться. До сей поры я не думал, что дал право даме или девице упрекнуть меня.

– Путешествие мое было бы напрасным, если бы я не подтвердила высказанный вам упрек; но я знаю, что, сделав это, я повергну ваш двор в величайшее изумление. Знайте же, сир, что госпожа моя – королева Гвиневра, дочь короля Леодагана Кармелидского. Прежде чем я буду говорить с вами от ее имени, благоволите взять это письмо, скрепленное ее печатью, и пусть вам его прочтут.

Тут выступил вперед рыцарь в преклонных летах и подал девице золотой ларец, богато изукрашенный и отделанный самоцветами. Она его открыла, достала оттуда письмо и вручила его королю:

– Сир, его следует прочесть при всех ваших рыцарях, при всех дамах и девицах.

Онемев от изумления, король воззрился на девицу, затем послал за королевой и всеми дамами, рассеянно гулявшими по залам. Они собрались со всех сторон, и девица потребовала вторично, чтобы начали читать без промедления. Король протянул письмо тому из писцов, кого он знал за самого толкового. Писец развернул пергамент, прочел немного про себя, потом его обуяла тревога, и слезы потекли у него из глаз.

– Что с вами? – спросил король. – Читайте вслух. Мне не терпится узнать, что в этом письме.

Забыв повиноваться, писец устремил взор на королеву, которая тогда опиралась на плечо мессира Гавейна. Он задрожал всем телом, пошатнулся и упал бы, если бы мессир Ивейн не поспешил поддержать его. Король, все более и более дивясь и беспокоясь, послал за другим писцом и отдал ему письмо. Тот просмотрел его, потом вздохнул, залился слезами, уронил пергамент на колени королю и ушел. Проходя мимо королевы, он воскликнул:

– Ах! Какие горестные вести!

Вот уже и королева встревожена не меньше, чем король. Артур на этом не унимается: он посылает за своим капелланом, и когда тот прибыл, говорит ему:

– Преподобный отец, прочтите это письмо, и во имя вашего передо мною долга, во имя утренних молитв, сегодня вами вознесенных, скажите обо всем, что вы в нем найдете, ничего не утаивая.

– Сир, должен ли я прочесть его вслух?

– Разумеется.

– Мне будет тягостно повергнуть в траур весь ваш двор. И сделайте милость, избавьте меня от надобности разглашать то, что в нем содержится.

– Нет, нет, именно вам и надлежит это сделать.

Капеллан понемногу собрался с духом и ясным голосом прочел следующее:

«Королева Гвиневра, дочь короля Леодагана Кармелидского, приветствует короля Артура и всех его рыцарей и баронов. Король Артур, я приношу жалобу прежде всего на тебя, а затем и на всех твоих баронов. Ты был столь же неверен мне, сколь я была верна тебе. Ты более не истинный король, ибо не должно королю жить с незамужней женщиной. Я была отдана тебе в законном браке; я была повенчана как супруга и королева рукою досточтимого епископа Эжена в городе Лондоне, в храме Святого Стефана[181]181
  В книге об Артуре (стр. 439) брак был заключен не в Лондоне, а в Кароэзе, и рукой архиепископа Дубриция. (Прим. П. Париса). Здесь Парис допускает неточность: бракосочетание вел Амюстан, главный капеллан короля Леодагана. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Звание, мне положенное, я носила единственный день. По твоему ли указу, по указу ли твоих приближенных, все права мои были попраны, а место мое занято той, которая прежде была моей презренной рабыней. Та Гвиневра, что прослыла твоей супругой, отнюдь не сберегала мою честь, как надлежало ей хотя бы и в ущерб ее собственной, но стала домогаться моей погибели и позора. Но Бог, не забывающий тех, кто взывает к нему от чистого сердца, вызволил меня из ее тенет при помощи тех, кого я никогда не в силах буду вполне вознаградить за верность. Я сумела тайно бежать из башни Хенгиста Саксонца, посреди Чертова озера, куда велела заточить меня мнимая королева. Меня лишили всех благ, но со мною остаются честь и способы истребовать то, что мне причитается. Я требую мести для той несчастной, что так долго держала тебя в смертном грехе. Она должна понести законную кару, ту, которую замышляла против меня. Я изволила написать тебе это письмо; но поскольку пергамент не способен выразить всего, то передать его тебе я поручила той, которая будет моим сердцем и языком; это Элис, моя двоюродная сестра. Верь всему, что она тебе скажет; ибо она знает обо всем, что касается дела, мною изложенного. Я дала ей в провожатые рыцаря, столь же достойного доверия; это Бертоле, самый верный, самый честный из людей, какие бывают на Морских островах[182]182
  Прежде островами сплошь и рядом называли земли, наполовину окруженные реками; именно так, возможно, получил свое название Иль-де-Франс. Фруассар часто упоминает острова такого рода. Вот почему наш автор особо выделяет Морские острова. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Я избрала его защитником моего дела по причине именно его преклонных лет, дабы тем яснее показать, что все силы человеческие бессильны против справедливости и истины».

Дочитав письмо, капеллан отдал его королю и поспешил уйти с поникшей головой и стесненным сердцем.

Долгое молчание воцарилось в зале. Король первым решился заговорить с девицей, по-прежнему стоявшей перед ним.

– Я услышал все, о чем известила меня ваша госпожа, – сказал он. – Если вы имеете что-либо добавить к существу дела, мы готовы вас выслушать; ибо вы, как нам было прочитано, сердце и язык той, что вас прислала. А после представьте мне рыцаря, вашего провожатого.

Тогда девица взяла за руку рыцаря, который вручал ей письмо.

– Вот он, – сказала она.

Король присмотрелся и увидел, что тот уже в летах, судя по его седым волосам, бледному лицу, изборожденному морщинами и рубцами, по его длинной бороде, ниспадающей на грудь. Впрочем, руки у него были длинные и мясистые, плечи широкие, да и в остальном тело сохранилось не хуже, чем у любого мужчины в расцвете лет.

– Этот рыцарь слишком долго прожил, – сказал король, – чтобы не погнушаться ложной клятвой.

– Вы бы уверились в этом еще более, сир, – сказала девица, – если бы знали его так же хорошо, как я; но ему довольно и того, что Бог свидетель его доблести. А вдобавок к тому, о чем уведомило вас письмо, госпожа моя сетует, что слишком долго была непризнанной; едва вы стали королем Бретани, как проведали о короле Леодагане, якобы лучшем из государей на Западных островах, и о его дочери, превозносимой как прекраснейшая из принцесс. Вы говорили тогда, что не будет вам покоя, пока вы сами не убедитесь и в достоинствах короля, и в красоте его дочери. Вы прибыли в Кармелид под видом простого оруженосца; вы и ваши соратники служили королю от Рождества до Пятидесятницы. На том последнем пиру вы делили хлеб за Круглым Столом, и каждому из ста пятидесяти собратьев досталось вволю. В благодарность за вашу отвагу король пожаловал вам два дара более щедрых, чем вы могли пожелать: прекраснейшую в мире деву (это была госпожа моя Королева) и Круглый Стол, чья слава была уже повсеместно велика. Вы увезли мою госпожу в город Логр, где сочетались с нею браком, и ночью вас приняло одно ложе. Но только вы поднялись, как та, кому надлежало более всех охранять брачный покой, провела в него предателей; госпожу мою схватили и похитили; а ту, которую я тут примечаю, препроводили на ваше ложе. Госпожу королеву заточили, приказав предать ее смерти; но Бог не допустил этого. Ее извлекли из тюрьмы, благодаря сему рыцарю, принявшему на себя смертельно опасное дело и вынесшему ее на своих плечах из башни Хенгиста Саксонца, на Чертовом озере. Долог был плен моей госпожи; но ныне, когда она вернула себе законное наследство, немало знатных государей были бы рады взять ее в жены. Она отвергла их притязания и сохранила свое сердце для вас, решив окончить свои дни в монастыре, если ей не будет воздана справедливость. Но, сир, поверьте на слово всем, кто ее знает: если вы возместите причиненный ей ущерб, вы будете с нею несравненной парой на всем белом свете; вы – достойнейший из королей, она – достойнейшая из королев. Оставьте свою сожительницу и верните вашей законной супруге все, чего она неизменно вправе ожидать от вас. Если вы этого не сделаете, моя госпожа перед Богом и перед лицом своих друзей откажет вам во владении полученным вами приданым, достославным Круглым Столом. Вы его вернете с тем же числом рыцарей, что и в день, когда вы приняли его от короля Леодагана. И не помышляйте учредить второго; ибо он должен быть в целом мире один.

Отныне, рыцари, остерегайтесь называть себя по-прежнему содружеством Круглого Стола, пока не будет вынесен приговор. А вы, король Артур, если вы не признаете, что госпожа моя была предана лживой девицей, доныне сидящей на ее месте, я готова доказать обратное при вашем суде или при любом другом. Шампионом за правое дело будет этот достойный муж; он победит, ибо он все видел, все слышал.

Девица умолкла, и весь двор долго оставался недвижен и нем. Королева, возмущенная до глубины души, ничем не выдавала волнения и гнева: она как будто не снисходила до оправданий и даже не взглянула на свою обвинительницу. Не то было с королем: он крестился, воздевая руки, он не знал, на что решиться. Наконец, он обернулся к королеве:

– Подойдите, госпожа; это вам надлежит опровергнуть то, что вы слышали. Если это обвинение верно, то выходит, что вы меня недостойно обманули и заслужили смерть. Вместо того чтобы быть самой верной из дам, вы окажетесь самой коварной и лживой.

Королева встала и, не выказав ни малейшего волнения, заняла место рядом с королем. Разом устремились вперед четыре герцога и двадцать баронов, будто желая защитить ее. Мессир Гавейн, багровея от гнева и возмущения, яростно сжимал новое древко, бывшее у него в руках.

– Сударыня, – сказал он, – нам требуется знать, намерены ли вы бросить обвинение госпоже королеве.

– Я не вижу здесь королевы, – возразила девица, – обвинение мое падет на ту, кого я вижу перед собою и кто предал свою и мою госпожу.

– Знайте же, – ответил Гавейн, – что на мою госпожу, здесь присутствующую, никогда не падет подозрение в измене и что она прекрасно сумеет от этого защититься. Вы, сударыня, чуть было не заставили меня утратить учтивость, с коей я всегда обходился с дамами и девицами; ибо вы затеяли величайшее безумство, какое только можно измыслить.

Затем он обратился к королю:

– Я готов отстаивать дело моей госпожи против того рыцаря или рыцарей, которые посмеют сказать, что она не есть самая законная королева в мире и что она не была повенчана как ваша супруга и ваша королева.

– Рыцарь, – сказала девица, – похоже, вы вполне достойны того, чтобы принять вас в поединок, но мы желали бы знать ваше имя.

– Имя мое никогда и ни для кого не было тайной: меня зовут Гавейн.

– Слава Богу, мессир Гавейн! Тем более я уверена в своей правоте. Вы столь известны как человек чести, что побоитесь дать ложную клятву, предлагая себя в шампионы этой женщины. Но все же, поскольку бывает и обманчивая слава, знайте: кто бы ни отважился мне прекословить, он будет побежден и вынужден признать себя клятвопреступником[183]183
  Выставить себя лжесвидетелем, сознаться в ложной клятве, в нарушении данного слова. Во всех наших романах видно, насколько верно выбрано название «феодализм», «феодальное правление». Все обязательства были основаны на клятве верности [фр. foi], на добровольно принесенном оммаже. Не было ничего более святого, чем это данное слово, ничто не могло оправдать человека, который его не уважал. Если слово дано, его следовало сдержать; даже ценой гибели вашей семьи или вашей страны. Нынче у нас уже не бывает таких суровых требований, разве только в отношении закладов или карточных долгов. Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Затем она подошла и взяла за руку Бертоле:

– Произнесите здесь вашу клятву, – сказала она ему, – как тот, кто все видел и все слышал.

Бертоле преклонил колени перед королем и произнес вызов всякому, кто посмеет оспорить слова девицы. Мессир Гавейн взглянул и отвернулся, видя, что против него выставляют старика. Додинель Дикий, сидевший ближе всех к королю, сказал Бертоле:

– Сир вассал, это правда, что в ваши годы вы собрались затеять поединок? Позор тому рыцарю, который выйдет против вас! Сделайте лучше вот что: призовите трех сильнейших бойцов из вашей страны, и монсеньор Гавейн охотно с ними сразится, а если не он, так я, последний из трехсот шестидесяти шести рыцарей короля.

– Я привела самого доблестного рыцаря моей страны, – возразила девица, – вы вольны сразиться с ним, если так желаете уберечь мессира Гавейна.

– Ах! – воскликнул Додинель, – да покинет меня Бог, если я удостою поединка подобного бойца!

И с этими словами он повернулся спиной, плюнув с досады. Затем сказал, обратясь к королю:

– Сир, я нашел рыцаря, который мог бы помериться силами с защитником этой девицы: это Шарас Кемперский[184]184
  Варианты: Риольс Косский, Канут Карский. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], весьма известный своими подвигами еще до того, как ваш отец, король Утер-Пендрагон, был посвящен в рыцари.

Эти слова вызвали бурное веселье у всех, кто их слышал. Но поскольку старый Бертоле настаивал, чтобы ему дозволили поединок, король Артур ответил:

– Сударыня, я прекрасно понял, что изложено в вашем письме и что сказали вы; но дело настолько серьезное, что требует совета, прежде чем на это отвечать. Я не хочу навлечь на себя вину, оговорив напрасно королеву или ту, что послала вас. В скором времени я соберу своих баронов; скажите своей госпоже, чтобы на Сретенье она была в Карадигане, у границ Ирландии; у меня будет там придворный сбор с моими баронами, а она приедет со своими. Но пусть она воздержится утверждать что-либо, не имея тому доказательства; свидетель мне Творец, от которого я держу мой скипетр[185]185
  «Ибо перед Верховным владыкой, от которого держу я скипетр [фр. le cestre], за что и боятся меня». Это, конечно, латинское sceptrum, здесь романизированное в более благозвучной форме. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], ужасная расправа будет учинена над тою, которая совершила вероломство. Вы же, госпожа королева, готовьте свою защиту к названному мною дню.

– Сир, – холодно ответила она, – мне нет нужды выставлять свою защиту: это королю пристало блюсти мою и свою честь.

Девица вышла, провожаемся проклятьями всех встречных; ибо, хотя истина еще была сокрыта, каждый склонен был говорить о подлинной королеве Гвиневре со всемерным одобрением. Король оставался задумчив, словно опасался, как бы в прочитанном письме не скрывалось толики правды. Но послание Галеота требовало ответа; и ему хотелось дать его без промедления.

LXII

Астрономия – искусство, обладание которым дает немало узнать о делах грядущих. Артур выбрал десять ученых мужей, слывших во мнении архиепископов и епископов наилучшими знатоками всех таинств оной высокой науки; и прежде всех мэтра Эли Тулузского, который и на склоне лет не переставал углубляться в тайны некромантии.

В это же время Артур велел гонцу известить Галеота о прибытии девицы и о сути жалобы, поданной ею на королеву Гвиневру. Он приглашал и его, и Ланселота быть на суде, который он соберет на Сретенье. Галеот от этой вести испытал живейшую боль: он предвидел, сколь жестоким ударом это станет для его друга, и был бы рад сохранить дело в тайне; но Ланселот уже знал обо всем от гонца. Придя к нему, Галеот нашел его сильно встревоженным.

– Что с вами, милый друг? – спросил он. – Кто вас так огорчил?

– Увы, сир! Одна новость, которая меня убьет наверняка.

– Я бы предпочел не говорить об этом; но ведь если король Артур отвергнет ту, кого взял в супруги, разве не будет она под вашей защитой и опекой?

– Сир, сир, – ответил Ланселот, – поймите, что если сердце моей госпожи этим опечалено, то и мое не найдет покоя.

– Это я понимаю вполне; но королева, пускай столь же истинная по сути, как и по облику, думаю, предпочла бы жить с вами в скромном уединении, чем без вас быть королевой целого мира. Послушайте меня, милый друг: если королеву разлучат с ее законным супругом, я оставлю за нею самое превосходное королевство Британских островов, Сорелуа. Тогда вы сможете жить друг для друга, и вам уже нечего будет бояться в вашей любви. Желаете еще более? Кто вам не велит сочетаться законным браком с самой прекрасной и самой просвещенной дамой на свете?

– Это было бы сокровеннейшее мое желание, но я предвижу ту печаль, которую это принесет моей госпоже. Если король Артур, поверив, что его обманули, решится привлечь королеву к суду, понятное дело, ей нечего опасаться, пока там будем мы; но, дорогой сир, разве не довольно я вам уже причинил хлопот! Как вы были бы правы, возненавидев меня за то, что я вас заставил склониться перед тем, кто готов был склониться перед вами; и тем отвратил от завоевания целого мира!

Он залился слезами[186]186
  Читатель, должно быть, уже заметил, как легко герои наших жест и романов заливаются слезами и теряют сознание от горя. Ныне мы более жестокосердны и с бульшим трудом поддаемся волнению, чем когда-то Карл Великий, Артур и Ланселот. Конечно, поэты и романисты сильно преувеличивали эти невольные проявления чувств; но в то время, скорее всего, их не считали столь избыточными, какими они кажутся сегодня. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и простер руки к Галеоту, а тот сказал, утирая ему лицо:

– Милый мой друг, успокойтесь: слава Богу, у меня есть лучшее утешение. Я завоевал вас, одна такая победа стоит трех тысяч королевств. Что такое власть над целым миром перед властью над вашим сердцем? Если вы остаетесь со мною, если вы не стремитесь избавиться от моего присутствия, мне больше нечего желать. Но я чувствую: чтобы удержать вас здесь, надобно, чтобы госпожа королева была с нами; и я понимаю так верно, что пестовал ранее замысел, коего ныне стыжусь, ибо он впервые в жизни привел бы меня к подлому поступку. Если я признаюсь вам в этом, простите ли вы меня? Когда я узнал хулу, возведенную на королеву, мне вздумалось улучить момент, когда бы король был вблизи от земли Сорелуа, чтобы похитить королеву и увезти ее с собой; я бы сумел сделать так, чтобы никто не догадался, куда я ее увез. Так я сочетал бы вас с той, что мила вашему сердцу. Но тут же я понял, что это было бы гадкое дело, и оно бы повергло вас в отчаяние, окажись оно не по нраву королеве.

Ланселот ответил сурово:

– Сир, вы бы убили меня. Воздержитесь от любых подобных искушений. Да, госпожа моя жалела бы об этом, и я оттого был бы безутешен.

– Видите, – ответил Галеот, – до каких крайностей могла довести меня моя приверженность вам. Я надеялся смягчить ваши страдания и чуть было не приумножил их; все, что я доныне совершил, не уберегло бы меня от славы бесчестного рыцаря. И все же не сердитесь на меня чрезмерно за то, что я готов был потерять честь, желая сделать вам добро.

Так они долго беседовали; затем Галеот пригласил к себе ученых богословов, присланных королем Артуром.

LXIII

Галеот проводил богословов в свою часовню и заперся там с ними и с Ланселотом. – Мэтры, – сказал он, – мы должны быть в равной мере благодарны королю Артуру: ибо мне он позволил посоветоваться с вами, а вас признал мудрейшими в своем королевстве. Выслушайте меня.

У меня есть в изобилии земли и леса; у меня есть душа и тело, каких я только мог бы пожелать; у меня есть друзья, самые верные на свете. И все же меня снедает глубочайшее уныние; от великой сердечной боли я потерял способность пить, и есть, и спать. Отчего это проистекает, мне неведомо; смутный ужас овладевает мною, и я не могу сказать, порожден ли он болезнью или сам служит ей причиной. Потому я и призвал вас; благоволите дать мне совет, ради Господа Бога, ниспославшего вам премудрость, ради короля Артура, выбравшего вас, и ради меня, готового отплатить вам за великую услугу, о которой я прошу.

Галеот умолк; слово взял один из ученых мужей, мудрец Эли Тулузский:

– Сир, нелегко вам будет найти того, кто откроет истоки столь странной болезни. Есть недуги сердечные, происходящие от утраты или отсутствия тех, кого любят страстной любовью. Никакой иной лекарь не сможет их исцелить, кроме Господа нашего Иисуса Христа. Тут следует прибегнуть к молитвам, постам, проповедям, к беседам с божьими людьми.

Есть другие недуги, коим потребны земные лекарства. Так, например, когда они проистекают от досады, что не удалось отомстить за обиду или бесчестье, можно их утолить, призвав обидчика к ответу, воздав позором за позор. Сердце берет на себя все горести, какие испытывает тело; ибо тело есть не что иное, как дом сердца, дом, озаренный благородством или замаранный желчью того, кто в нем обитает. Следовательно, сердце, угнетенное позором или оскорблением, может вновь обрести здоровье, смыв этот позор или эту обиду.

Есть и третий сердечный недуг, коему подвержены молодые люди; и когда он уже проник до костей[187]187
  Выражение устаревшее, но не лишенное своеобразной энергии. Король Наваррский удачно использует его в одной из своих песен: «Внутри моего сердца Скорбь, пронизывающая до костей». (Прим. П. Париса).


[Закрыть], мало кто из лекарей может исцелить его. Это недуг любви, который передается, поражая глаза и уши. Будучи им настигнут, больной пребывает в плену, откуда может выбраться с превеликим трудом, потому как известного рода услады питают его слабость, к примеру, звуки нежных слов той, что его закабалила. Но страдание здесь намного превосходит услады: больной трепещет, ревнует, ярится; он уверен, что желания его никогда не исполнятся и что ему вечно будет грозить утрата той, которая их пробуждает.

Таковы три сердечных недуга. Первый врачуют проповедями и молитвами; второй – воздавая позором за позор; но третий – самый коварный, ибо больной тешит им себя и не просит исцеления, предпочитая свои беды утраченному здоровью. Скажите нам, сир, какой из этих трех недугов вас гнетет. Если науке под силу вас от него избавить, мы ее употребим со всем прилежанием, какого достоин великий государь.

Галеот ответил:

– Вы рассудили мудро; я полагаюсь на ваши советы. Я вам сознаюсь во всем, что пережил, когда вы мне поклянетесь на святых, что облегчите мою душу, насколько это в ваших силах, и не утаите от меня ничего из ваших откровений, будь то к моей радости или печали.

Мудрецы поклялись, и Галеот изложил им сны, которые снились ему много ночей подряд: лев, увенчанный короной; могучий лев, пришелец из иных мест; леопард, несущий погибель могучему льву, который любит его.

– Что за странное видение! – сказали они все.

– Чтобы вернее постичь его в целости, – сказал мэтр Эли, – надобны долгие раздумья. Благоволите, сир, дать нам отсрочку на девять дней, после чего мы сможем изъяснить вам их истинный смысл.

– Даю вам этот срок.

Мудрецы употребили всю свою ученость, дабы проникнуть в тайны грядущего. На девятый день Галеот призвал их вновь; один из них, Бонифаций[188]188
  Вариант: Бонаций. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] Римлянин, начал с признания, что не усмотрел ничего такого, что могло бы пролить свет на смысл сновидений.

– Но разве не обещали вы мне, – сказал Галеот, – поведать хотя бы о том, что найдете?

– Раз уж вам угодно знать, мне привиделось великое чудо. К Западным островам явился великий дракон со свитой из множества зверей. К Востоку же был другой, увенчанный короной, со свитой из зверей числом поменее. Завязалась битва между всеми этими зверьми, и те, что явились с Запада, уже одолевали, когда с высокой горы спустился леопард; он обращал их перед собою в бегство, разил и забирал в плен. Тот дракон, что, как видно, был повелителем прочих, сблизился с леопардом и устроил в его честь великое торжество. Пойдя к Востоку, они нашли венценосного дракона, склонились перед ним и увидели, как он внезапно возвысился над тем, кто не имел короны. Наконец, мне привиделось, как великий дракон смирился перед леопардом и остался при нем. Когда же леопард был вдали, дракон умирал от тоски. Вот и все, что мне дозволено было узреть.

Затем заговорил второй мудрец, мэтр Элимас из Радоля Венгерского; ему было то же видение, что и первому.

– Но я доподлинно знаю, – добавил он, – что дракон, увенчанный короной, – это монсеньор Артур; а тот, что явился из Западных краев, это были вы. Что до леопарда, я не смог ничего уразуметь о том, кого он означает; я только видел, что он держался с вами заодно. Позвольте мне не продолжать далее.

– Говорите, под страхом нарушить клятву.

– Ну что же! Я видел, что вы из-за него умрете.

Третий лишь подтвердил то, что открылось первым двум, и то же было с четырьмя последующими. Настал черед восьмого; это был Петрон, уроженец Линденора, замка в королевстве Логр в шести лье от того, который некогда Мерлин, учитель Петрона, назвал Бычьим Бродом[189]189
  Возможно, Букингем. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и возвестил, что оттуда до конца времен будет исходить вся наука мира. Это Петрон сохранил и записал пророчества Мерлина. Он первый завел школу в Озинфорде (Оксфорде); ибо ему ведомы были Семь искусств; но особую склонность питал он к изучению Астрономии. К тому, что говорили первые мудрецы, Петрон добавил:

– Рыцарь, который уладил мир между Галеотом и королем Артуром, – это сын короля, умершего от горя, и королевы, великой печальницы.

Девятый, мэтр Акарент из Кельна, подтвердил слова Петрона и прибавил еще:

– Мне открылось, что вам предстоит перейти мост из сорока пяти досок; и что вы упадете в воду, черную и глубокую, откуда никто не возвращался. Вы будете на последней из этих досок, когда подойдет срок вашей жизни. Доски сии должны означать годы, месяцы, недели или дни; но этого я распознать не мог. Я не говорю, однако, что вам невозможно было пройти, ибо мост продолжался и после воды; но у схода с досок стоял леопард: он разрешал или запрещал проход.

Эти слова повергли Галеота и Ланселота в великое изумление.

А когда настал черед Эли Тулузского, он сказал:

– Вы узнали, сир, каковы будут обстоятельства вашей смерти; вам осталось лишь узнать ее срок. Нелегко вам будет найти того, кто сумеет вам это сказать, ибо божественное Писание учит нас, что пути Господни неисповедимы, и ни один смертный не может постигнуть их сам по себе. Правда, через нашу великую ученость Бог допускает, чтобы отдельные их части были нам приоткрыты, но не все; лишь Ему одному ведомы судьбы Его созданий.

– Мэтр, – ответил Галеот, – первые девять ученых мужей исполнили свою клятву, надобно и вам последовать их примеру.

– Но если я вам поведаю то, что нанесет вам урон, не станете ли вы сетовать горше, чем если бы я решился умолчать об этом?

– Нет, ибо вы не можете мне предречь ничего худшего, чем смерть. О ней я уже подозреваю кое-что; договорите же остальное.

– Я скажу, но при условии, что никто иной, кроме вас, не будет свидетелем моих слов.

Галеот подал знак первым восьми мудрецам удалиться.

– Но этот, мой друг, мой собрат, неужели ему тоже придется уйти, мэтр Эли?

– Сир, когда лекарь желает залечить опасную рану, он не просит совета у своего сердца. Я знаю, что у вас нет никаких тайн от вашего друга; но завершение нашей беседы не допускает присутствия третьего лица.

Ланселот при этих словах поднялся и вышел в несказанной тревоге от того, что мэтр Тулузский откроет Галеоту.

Как только он ушел, мэтр Эли продолжил:

– Сир, вы, несомненно, один из мудрейших правителей в мире; если вам и случалось совершить безрассудство, то по доброте душевной, а не по недостатку разума. Позвольте мне дать вам один здравый совет: никогда не говорите мужчине или женщине, вами любимым, того, что причинит им душевную боль. Я говорю это применительно к рыцарю, который только что вышел и которым вы так дорожите. Если бы он остался, он услышал бы то, что его бы устыдило и опечалило в душе.

– Так вы его знаете, мэтр, если так говорите?

– Разумеется, хотя никто не известил меня, кто он таков. Это лучший из ныне живущих рыцарей; это леопард из ваших снов.

– Но, дорогой мэтр, разве лев не сильнее леопарда?

– Сильнее.

– И лучшего рыцаря знаменует лев?

– Вы верно говорите. Теперь послушайте меня: ваш друг – первейший рыцарь среди ныне живущих; но после него явится другой, лучше него.

– Вы знаете, каково будет его имя?

– Я пока не доискивался этого.

– Откуда же вам известно, что он будет лучшим?

– Потому что он положит конец превратным временам Великой Бретани и займет последнее место за Круглым Столом.

– Но почему бы все это не совершить моему собрату?

– Потому что он не таков, чтобы пойти на это, не найдя себе погибели или, по меньшей мере, не утратив способности владеть своими членами. А первопричина в том, что ваш друг не обладает всеми совершенствами того, кто обретет Святой Грааль. Рыцарь, которому дарована эта честь, будет целомудрен душой и непорочен телом; ни одна дама или девица не завладеет и малой толикой его помыслов. Вы сами видите, что собрат ваш отнюдь не таков.

Мерлин изрек: «С Восточных островов нагрянет дивный дракон, и полетит из края в край, и содрогнутся от ужаса все, кто узрит его. Он низвергнется на королевство Логр со всеми тридцатью золотыми головами, более прекрасными, чем имел он изначально. И перед ним простерлись бы все земли, и он бы покорил смятенное королевство, когда бы леопард не отвратил его от этого и не вынудил склониться перед тем, кого он поборол. Тогда дивный дракон и леопард возлюбят друг друга так, будто у них отныне единое сердце. Когда же златоглавая змея приманит леопарда к себе, дракон не вынесет этой разлуки и умрет».

Вот что сказал Мерлин. Я знаю доподлинно, что дивный дракон – это вы, и что златоглавая змея, которая похитит у вас леопарда, – моя госпожа королева, любимая рыцарем так, как только может быть любима дама.

Вы знаете, что королеву обвиняют в самой черной измене; она невиновна, разумеется; но сию невзгоду она терпит в наказание за бесчестие, навлеченное ею на лучшего и величайшего из государей. Я непременно хотел сказать вам это; вот почему я просил вашего друга удалиться, чтобы не дать ему услышать то, что преисполнило бы его стыда и печали. Зная притом вашу стойкость и благоразумие, я не боюсь, что вы откроете вашему другу или королеве то, что я вам сейчас говорю.

Галеот сказал:

– Я вам признателен за все, о чем вы мне поведали, и меня сильно огорчает, что я не могу воспрепятствовать грядущим бедам. Однако, мэтр, извольте просветить меня в том, что касается лично меня. Что это за мост о сорока пяти досках, который мне придется перейти? Ученые мужи утверждают, что доски эти соответствуют годам, месяцам, неделям или дням, не говоря при этом, какой из четырех сроков стоит брать в расчет.

– Остерегайтесь спрашивать об этом, – сказал мэтр Эли, – один из четырех равен сроку вашей жизни; а мне не верится, что есть на свете хоть один человек, который, узнав достоверно день своей смерти, мог бы с той поры вкушать малейшую радость, малейший покой. Ничто так не ужасает, как смерть; но если мы настолько страшимся погибели телесной, не должна ли нас устрашить еще более погибель души?

– Именно поэтому, – ответил Галеот, – чтобы быть во всеоружии против погибели души, я и хочу знать срок жизни телесной. Я хочу приготовиться к благой кончине и загладить все грехи, содеянные мною до сих пор.

– Да, я это знаю, вы были бы рады искупить вашу жизнь и возместить то зло, которое причинили бы непременно, когда задумали завоевать мир; но то, что вы желаете узнать, не станет оттого менее опасным. По сему случаю расскажу вам, что некогда в стране Шотландии жила одна знатная дама; долгое время она предавалась шалостям света, но затем свела знакомство с одним святым отшельником. Она часто ходила к нему в лесную глушь и оттого переменила свою жизнь и ни в чем уже не находила удовольствия, кроме как в добрых делах. Однажды ночью отшельнику явилось в видении, что дни ее сочтены; он поделился с нею своим откровением, и оттого бренная плоть ее так затрепетала, что она забыла о спасении души и впала в отчаяние. Добрый отшельник, видя ее вновь добычей дьявола, стал искать милости у Господа; подняв ее на руки, он перенес ее на алтарь с усердными молитвами и мольбами. Бог, не отвергающий тех, кто взывает к нему от чистого сердца, услышал праведника: в часовне раздался голос свыше, возвестив ему, что Господь дарует ему силы исцелить даму. Он возложил на нее руки, она испустила пронзительный вопль, или, скорее, то вопил дьявол, злобствуя, что покидает ее. Как только достопочтенный муж сотворил над нею крестное знамение, враг изошел, испуская мерзейшие завывания. Возвращенная таким путем к жизни, дама покинула мирскую жизнь, отрезала свои прекрасные косы, облачилась в монашеские одежды и вместе с другой благочестивой женщиной удалилась в обитель, выстроенную на высоте между двумя бесплодными скалами. Там она и дождалась спокойно смерти, нашедшей ее по жребию Господнему[190]190
  Та же история в рук. 751 рассказана иначе. Священник довольствуется тем, что посылает отчаявшейся даме свой пояс и тем самым избавляет ее от бесов, которыми она была одержима (л. 154). (Прим. П. Париса).


[Закрыть].