Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

LXXXIV

Расставшись с Галескеном и мессиром Ивейном, Ланселот и рыцари из Невозвратной долины под водительством двух девиц дошли до узкой теснины, называемой Коварным проходом. Войско короля Артура уже сошлось там в бою с людьми Карадока, и, несомненно, Бретонцы не могли бы продвинуться далее, когда бы Ланселот и его сподвижники не пришли им на помощь и не напали с тыла на общего врага. Повоевав еще изрядно, Карадок понял, что одолеть не может, и подал знак отступать. Сам же он скрылся на потаенной окольной тропе, ведшей к Печальной башне, которую Бретонцы собирались всенепременно взять в осаду.

Ланселот увидел, что он уходит, и припустил коня следом за ним. Он догнал его и, не доезжая, окликнул:

– Трусливый великан! У тебя не хватает духу обождать одного-единственного рыцаря?

Карадок в это время был у начала глубокой лощины; он обернулся и, заметив, что противник один, остановился и ^{стал поджидать его с по}днятым мечом. И вот они могучими ударами разят друг другу головы, руки и плечи. Алая кровь уже обагряет петли их белых кольчуг; но Карадок боится не поспеть вовремя к Печальной башне; он развернул коня и дал Ланселоту пуститься за ним в погоню. Возле своего замка он слышит громкое бряцание оружия: это войско Бретонцев преследует тех, кто прекратил оборону в устье Коварного прохода и нынче бежит без оглядки. Он вынужден спешить, чтобы укрыться, и стражник, увидев его со стены, отдает приказ опустить мост, позволив ему войти беспрепятственно.

Но Ланселот его резво нагнал и без устали бил своим добрым мечом. Чтобы себя оградить, великан передвинул щит на спину. Увидев в отчаянии, что он уже на мосту, Ланселот подобрался к нему так близко, что уцепился двумя руками за щит. Он думал его отнять; Карадок, держа его, откинулся навзничь на заднюю луку и поневоле отпустил ремни, и те заодно со щитом остались у Ланселота в руках. Ланселот отбросил щит и заехал на мост с Карадоком вдвоем, не дав тому распрямиться. Далее он приподнялся в седле, перебрался на шею коня и обеими руками стиснул горло Карадоку. Великан вырывался из жестоких объятий и сумел-таки скинуть долой Ланселота меж двух лошадей. Но рыцарь наш удержался левой рукой и посредством этой опоры опять очутился на коне, но не на своем, а на крупе другого, где он сел, обняв за бока Карадока. И так конь пронес их обоих в ворота всех трех ограждений; и Ланселоту не стоило опасаться дозорных рыцарей; ибо все они устремились на первые стены, обороняя их от войска Артура.

Оказавшись у входа в Печальную башню, великан, не в силах избавиться от объятий Ланселота, качнулся и рухнул вместе с ним на песок. Они ушиблись оба, но Карадок посильнее Ланселота, поскольку был тяжелее. Поначалу падение их ошеломило; Ланселот поднялся первым; когда же он обнажил меч, то великан уже готов был его встретить. Щита у Карадока не было, однако он выдержал натиск без особого урона. И вот обе кольчуги изодраны, оба шлема расколоты, вспороты, залиты кровью; и все же не видно, чтобы они пали духом или были склонны просить пощады.

Мы уже упоминали ту девицу, что была отнята Кара-доком у рыцаря, ее возлюбленного, убитого им. Она питала к нему лютую ненависть, но великан был так ослеплен страстью к девице, что уже ничего не таил от нее из того, что было бы лучше оставить сокрытым. А его мать, старая ведьма, заговорила ради него один меч, коим единственным было возможно нанести ему смертельный удар; и Карадок, на свою беду, вверил хранение тайны молчанию злейшей своей ненавистницы. Из окна башни девица пристально следила за жестокой битвой Карадока с тем, кого она приняла за герцога Кларенса. Хотя великан изрядно ослаб, он норовил поймать соперника, с тем чтобы задушить его в объятиях; но Ланселот разгадал его умысел и не давался ему. Наконец, столь же изнемогая от усталости, он позволил великану приблизиться к башенной лестнице и поползти на спине, направляясь к нижним ступеням. Видя, что он скоро скроется в башне, Ланселот хотел нанести ему последний удар мечом; но клинок подвернулся, ударил о каменную ступень и разбился в куски. По счастью, у Карадока уже не было сил воспользоваться этой оказией. Девица же, страшась опасности, нависшей над тем, за кого она возносила молитвы, пошла на поиски заклятого меча и сверкнула им перед глазами Ланселота; и когда она вполне уверилась, что он ее понял, то уложила меч на верхнюю ступень лестницы. Ланселот взял его и, остановив великана на пороге у входа, отсек ему руку, держащую меч. Карадок испустил ужасающий вопль, слышимый издалека; воины, отражавшие натиск Бретонцев на стенах замка, хотели было откликнуться на этот призыв; но девица успела запереть позади них ворота, так что никто не мог вовремя прийти ему на помощь.

Узнав в руках Ланселота заколдованный меч, Карадок понял, что настал его последний час.

– Ах, Боже! – воскликнул он, – неужели меня предала та, которую я любил превыше себя самого!

И все же, стремясь отдалить погибельный миг, он собрал все свои силы и пустился бегом к известной ему потайной двери, ведшей ко рву глубиной в два туаза. Во рву этом был проход в темницу, где томился мессир Гавейн. Едва не сломав себе шею и надеясь прожить еще довольно, чтобы казнить своего пленника, он падает в ров, и вопреки боли от ушибов и множества ран, ярость придает ему последние силы. Он находит на ощупь дверь темницы, единственной оставшейся рукой берет с пояса ключи, с которыми не расставался никогда, и отмыкает застенок. Но в этот миг он ощущает, что на плечи ему упал Ланселот, который, препоручив себя Богу, решил его не упускать. Он глухо застонал; Ланселот сорвал с него шлем, откинул забрало и отсек ему голову. Пока он подталкивал труп ко входу в приоткрытую темницу, ему послышался жалобный голос.

– Кто там? – спросил Ланселот.

– Несчастный, достойный сострадания.

По этому голосу он узнал королевского племянника.

– Дорогой сеньор и собрат, – воскликнул он, – как вы там?

– Я еще жив; но почему вы называете меня сеньором и собратом?

– Потому что я Ланселот.

– Ах! я должен был это угадать: кто еще мог пробраться ко мне! Круглый Стол может гордиться, что в вашем лице приобрел сочетание всех доблестей разом.

Пока длилось это счастливое узнавание, девица из Башни велела принести и спустить в ров лестницу и предложила Ланселоту ею воспользоваться. И вот он поднялся и сбросил лестницу в окно мессиру Гавейну, а тот выбрался в свой черед. По голосу мессир Гавейн узнал ту девицу, что его выручала; и первым делом он припал к ее коленям. Она приказала принести доспехи, чтобы самой облачить его. Ланселот тем временем пошел показать голову Карадока рыцарям и прочим защитникам замка. Когда у них уже не осталось сомнений в гибели их сеньора, они покорились и сдались на милость победителя. Ланселот принял их благосклонно и велел тут же проводить себя в темницу к мессиру Ивейну и герцогу Кларенсу. Оба рыцаря, увидев его, не избегли доли стыда; но их избавление вкупе с избавлением мессира Гавейна легко подвигло их разделить всеобщее ликование.

Отворив ворота замка, Ланселот выехал к королю Артуру, который расположился в предместье. Вначале он представил ему мессира Гавейна, затем извлек голову ненавистного Карадока. Следом явились мессир Ивейн, Галескен, Кэй Эстрауский и все рыцари, вышедшие из Долины Неверных Возлюбленных. Бог ведает, как дивились все новым подвигам Ланселота и как ликовали и пели хвалу лучшему из лучших Галеот, Лионель, Богор, девица из Печальной башни и девица Морганы. Поведав обо всех перипетиях их совместного поиска, Ланселот попросил короля пожаловать дар девице, имеющей столько заслуг перед мессиром Гавейном и перед ним самим.

– Без нее, – промолвил он, – мы не завершили бы сие приключение; благоволите отдать ей во владение замок, где она так долго пребывала в плену.

Король пожаловал ей замок от всего сердца; и тем же вечером Мелиан Веселый, который давно уже зарился на замок своего заклятого врага, попросил и получил руку девицы. С того часа Печальную башню стали называть не иначе как Замок Прекрасной Пленницы.

Когда король Артур, отужинав, собрался отойти ко сну, девица Морганы отвела Ланселота в сторону и сказала ему:

– Сир рыцарь, напоминаю вам обещание, данное вами моей госпоже.

Он с грустью выслушал ее, но ответил без колебаний, что не преступит клятву.

– Я вернусь на рассвете, если только вы не пожелаете, чтобы я уехал нынче же ночью.

– Вы знаете уговор: вы должны уехать, как только вас призовут.

Он не ответил, вошел в залу, где девица из Башни сложила его доспехи, и попросил ее вывести из конюшен лучшего коня; он хочет, мол, прогуляться в лес. Выехав, он тут же послал девицу Морганы к мессиру Гавейну с просьбой тайно приехать к нему.

Мессир Гавейн явился.

– Сир, – сказал ему Ланселот, – я вынужден расстаться с вами во исполнение одного долга, и мне нельзя никому говорить, куда я еду и кто меня неволит; даже вам, кого я люблю, как только можно любить рыцаря. Я надеюсь, что пробуду там недолго; но прошу вас не говорить о моем отъезде ни королю, ни Галеоту, пока я не окажусь вдали отсюда.

– Ах! Ланселот, – сказал мессир Гавейн, – если вам грозит опасность, позвольте мне ее разделить.

– Нет, мне нечего бояться, и я еду в сохранное место. Оставайтесь с Богом!

С этими словами он ускакал вдогонку девице и воинам Морганы, увозившим богатый шатер. Позволим же ему печально возвращаться в свой плен и вернемся к королю Артуру и Галеоту, которым мессир Гавейн наутро доложил о внезапном отъезде Ланселота. Это их глубоко огорчило; к тому же Галеот не мог уразуметь, как это его друг доверил свои помыслы другому, не ему. Отсюда и глубокое уныние, не покидавшее его отныне до самой смерти. Ничто не могло бы отвлечь королевский двор от новых треволнений, вызванных отъездом победителя Печальной башни, когда бы не досадный случай, о коем нам теперь и следует поговорить.

LXXXV

Моргана, вновь завладев своим пленником, долго еще настаивала на том, чтобы добыть кольцо Ланселота; но увидев, наконец, что просьбами ничего не добьешься, она прибегла к обычным своим уловкам. Мы упоминали, что у нее было кольцо, почти во всем подобное кольцу королевы, не считая того, что у Морганы две фигуры держались за руки. И вот, когда она отчаялась получить кольцо по доброй воле, она притворилась, что просила его лишь затем, чтобы испытать Ланселота. На самом деле, сказала она, оно ей вовсе ни к чему. Она взяла одну травку под названием покров-трава и вымочила ее в крепком вине. Когда ее так приготовить, то кто бы ни поднес ее к губам, тут же впадает в глубокий сон. Однажды вечером она поднесла ее Ланселоту вместо вина перед сном, не забыв прежде положить ему в изголовье подушку, на которой он спал, когда его отвозили в темницу. Ланселот опорожнил кубок и смежил веки; в сей же миг Моргана без труда сняла кольцо королевы и заменила его тем, что носила сама. Поутру она убрала подушку, и Ланселот проснулся, не заподозрив, как его усыпили. Дабы вернее убедиться, что он не заметил подмены, она часто поводила перед его глазами кольцом королевы; казалось, оно не привлекало его взор. Совершив это, она замыслила самое черное злодейство, какое только может прийти на ум женщине.

Самой верной, самой изворотливой из ее девиц велено было отправиться в Лондон, когда Артур справлял там великий праздник Пятидесятницы. Когда девица эта предстала перед королем, он восседал на ложе вместе с королевой, мессиром Гавейном и Галеотом. Все говорили о Ланселоте и о том, как им не терпится узнать, что с ним стало.

Как только девицу туда прове_{ли, она возвес}тила, что прибыла от Ланселота и что ей доверено послание, которое она огласит в присутствии всех рыцарей и дам из дома короля и королевы. Король, прельщенный первыми ее речами, поспешил известить баронов, дам и девиц. Когда все собрались, девица заговорила так:

– Сир, прежде всего мне надобно заверение, что я могу никого и ничего не опасаться; ибо то, о чем я послана сказать, возможно, не всем придется по нраву.

– Заверяю вас всею моею властью, – ответил Артур, – те, кто приходит к моему двору, всегда под моей защитой. Говорите.

– Сир, Ланселот приветствует вас как своего законного сеньора и всех своих собратьев по Круглому Столу. Он просит вас простить его за то, что вы никогда его отныне не увидите.

При этих словах Галеот ощутил, как ледяной холод пронзил его сердце; ему стоило труда овладеть собой. Королева была до того взволнована, что встала, дрожа и бледнея: она не желала далее слушать, но видя, что она уходит, девица сказала:

– Сир, если вы позволите королеве удалиться, вы не узнаете ничего: я не скажу более ни слова.

Тогда король попросил мессира Гавейна призвать королеву вернуться, и мессир Гавейн скоро пришел вместе с нею.

– Сир, – продолжила девица, – когда Ланселот отбыл из Печальной башни, ему довелось сразиться против одного из лучших рыцарей на свете, и глефа пронзила его насквозь. Он истекал кровью, он верил, что близится его смерть. Тогда он призвал священника и со слезами исповедовался в тяжком грехе, совершенном им якобы против своего законного сеньора. Грех сей заключался в том, что он украл у него сердце его супруги. Признав это принародно, он дал обет перед Телом Господним ни в одном городе не оставаться более одной ночи, ходить всегда босым и в рубище; наконец, никогда не навешивать на шею щит. Дабы никто не усомнился в его намерении, он велел мне напомнить мессиру Гавейну слова, сказанные ему при расставании у Печальной башни: что за него бояться нечего и что он едет в сохранное место.

Мессир Гавейн припомнил эти слова Ланселота и горестно поник головой. Что до Лионеля, он не ожидал последних слов девицы и в гневе бросился на нее: он бы, несомненно, до смерти забил ее ногами и руками, если бы Галеот не остановил его, не позволив коснуться персоны, взятой под защиту королем.

– Пускай, по крайней мере, знает, – воскликнул Лионель, – что если я ее застану где-нибудь, то не найдется такого короля или королевы, чтобы не дали мне наказать ее за недостойные сплетни!

– Тогда, – возразила девица, – король будет мне плохим гарантом!

– Не бойтесь ничего, – ответил Галеот, – я наравне с королем беру вас под свою защиту, вы можете продолжать: кому угодно вам верить, пусть верит!

– Вот что велел мне передать вам Ланселот, – продолжила девица. – А вам, содружеству Круглого Стола, он наказал не брать с него примера и пуще него остерегаться позорить вашего законного сеньора. Я, впрочем, принесла и второе свидетельство подлинности моего послания. Королева, он возвращает вам кольцо, данное ему вами в залог любви и полнейшей преданности.

И она бросила кольцо на колени королеве.

Королева холодно взглянула, встала и заговорила:

– В самом деле, кольцо это мое; я давала его Ланселоту среди прочих знаков приязни[266]266
  Вещицы «на память», памятные подарки. Драгоценности, которые свидетельствовали о неких сердечных обязательствах. (См. историю госпожи Рестокской, т. I, стр. 220). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. И я желаю, чтобы все узнали, что я ему их подарила как честная дама честному рыцарю. Но, сир, уж поверьте, что если бы нас обуяла плотская любовь, о чем толкует эта девица, то я довольно знаю благородство души Ланселота и крепость его сердца, чтобы не усомниться, что скорее ему вырвут язык, чем вынудят его сказать то, что вы услышали. Это правда, что, будучи признательна за все, что он сделал для меня, я отдала ему свою любовь, свое сердце и все, что могла отдать по чести. Скажу даже более: если бы, движимый любовью, он забылся до того, что простер свои мольбы за дозволенные мне пределы, я бы ему не отказала. Кто пожелает осудить меня за это, пусть осудит. Но какая же на свете дама, коль скоро Ланселот так много совершил ради нее, откажет ему в том, что вольна дарить? Сир, не сберег ли вам Ланселот своею доблестью вашу землю и вашу честь? Не он ли поверг к вашим ногам Галеота, коего я вижу здесь, уже торжествовавшего над вами? Когда по приговору вашего суда меня неправедно обрекли на казнь, не он ли предложил немедля, во спасение мое, сразиться один против трех рыцарей? Он завоевал Печальную башню:

он предал смерти жесточайшего и сильнейшего в мире рыцаря, дабы вернуть нам мессира Гавейна, мессира Ивейна и герцога Кларенса. Под Камалотом он избавил край от двух великанов, сущего ужаса тех мест; ему нет равных среди рыцарей; все достоинства, какие могут быть у смертного, есть у Ланселота, милого и любезного для всех, прекраснейшего творения Природы. Как дерзал он на словах быть выше и горделивее прочих, так дерзал и в начинаниях своих, и умел довершить самый немыслимый подвиг. Что мне еще сказать? Сколько бы я ни восхваляла Ланселота, я все же не исчислю всех добродетелей, ему присущих. Клянусь головой! Я не боюсь, что об этом будут знать: когда бы он питал ко мне земную любовь, я не стыдилась бы этого; и будь он мертв, я согласилась бы дать ему то, о чем сказала эта женщина, при условии, что это вернет его к жизни.

Так говорила королева; а король ответствовал, как видно, вовсе не сердясь на нее за это:

– Госпожа, оставим сей предмет: я убежден, что Ланселот никогда не помышлял о том, о чем тут говорилось. Впрочем, он не может ни замыслить, ни сказать, ни сделать ничего, что бы нарушило нашу дружбу. Правда, эта гадкая провинность, нынче ему вменяемая, была бы для меня великим огорчением; но да будет известно всем моим людям: я желал бы, королева, чтобы он взял вас в супруги, если такова будет ваша обоюдная воля, при одном лишь условии – сохранить его дружбу.

Не закончив говорить, он протянул руку королеве, которая уже задыхалась от слез и рыданий. Она попросила позволения выйти, и король послал мессира Ивейна проводить ее. Девица же Морганы ушла, трепеща от страха. Галеот немедля простился с королем, сказав, что не желает оставаться в городе более одной ночи, пока не добудет вестей о Ланселоте. Но он не мог покинуть двор, не повидав королеву. Он нашел ее в полном отчаянии, но не оттого, что случилось теперь, а от боязни, как бы не погиб Ланселот.

– Ах, Галеот! – воскликнула она при виде его, – ваш собрат, видно, умер или сошел с ума: иначе разве он расстался бы с этим кольцом! Но если он дал этой женщине наказ огласить при дворе все, что мы от нее услышали, никогда Ланселоту не видать моей любви; а ежели он умер, для меня это несчастье большее, чем для него; ибо от скорби не умирают.

– Сделайте милость, госпожа, не говорите так. Вы знаете сердце Ланселота, и вам нет нужды искать иных свидетельств его верности, помимо испытания в Долине Неверных Возлюбленных, чтобы не дозволено было его подозревать. Я еду искать его; я вернусь, как только узнаю доподлинно, что он умер или жив.

– Кто поедет с вами?

– Лионель; вот он.

Королева поцеловала их обоих и отпустила. Галеот отослал всех своих людей в Сорелуа и оставил при себе и Лионеле всего четырех оруженосцев, нагруженных шатром. Выезжая из Лондона, они встретили мессира Гавейна и признались ему, что предприняли поиски Ланселота и не вернутся, пока не узнают, жив он или мертв. Мессир Гавейн тут же решил, что едет с ними и не появится при дворе своего дяди короля, пока не раздобудет вестей о Ланселоте. И вот они скачут все вместе верхом. Вскоре они нагнали мессира Ивейна, посланного королем сопровождать девицу Морганы. Галеот стал расспрашивать ее, что она знает о Ланселоте.

– Ничего, – ответила она.

– Но вы нам скажете, – спросил Лионель, – где вы его покинули?

– Извольте.

И она назвала вымышленное место, где Ланселот никогда не бывал.

– Во всяком случае, – продолжил Лионель, – я вас не оставлю и узнаю хотя бы, откуда вы приехали.

– Я буду очень рада: под охраной столь доблестных рыцарей я могу не бояться недобрых встреч.

День угасал; они оказались у сторожевой башни, огороженной рвами и частоколами. Девице открыли ворота, рыцари последовали за ней. Хозяина не было дома; в его отсутствие их радушно приняла хозяйка: им приготовили обильную трапезу. Пока они отдавали должное яствам, девица тайком приказала одному из челядинцев вывести ее коня за рвы и потихоньку удалилась, не уведомив рыцарей. Наутро она прибыла в приют Морганы и поведала ей о неуспехе своей миссии.

– Король, – сказала она, – и слышать не хотел ничего, противного чести королевы; королева же призналась откровенно и изъявила, не вызвав ни в ком неудовольствия, что любит Ланселота, как только способна любить.

LXXXVI

Между тем четверо спутников, проснувшись поутру, узнали о бегстве коварной девицы. Лионель хотел было в отместку наказать даму, которая их приютила; но Галеот сумел его убедить, что их хозяйка могла и не знать намерений девицы. Они выехали рано, надеясь найти ее без труда; но они недолго пребывали в этом заблуждении, и по совету мессира Ивейна у одного перепутья они разделились, чтобы по меньшей мере один из них мог достигнуть искомой цели. Мы проследим их путь поочередно.

Начнем с Галеота. Ближайшую ночь он провел в жилище лесничего. На другой день он прибыл к укрепленному дому[267]267
  Укрепленный дом, как его тогда называли, не имел донжона, а только башенки-турели, опоясывающие стены и рвы. Дом, изображенный на гравюре в Словаре архитектуры г-на Виоле-ле-Дюка (т. VI, стр. 308) при слове Поместье, по-видимому, дает о нем точное представление. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и увидел дам и рыцарей, водящих веселые танцы вокруг щита, подвешенного на ветви сосны. Проходя мимо щита, танцоры кланялись, как перед святыней. Галеот признал в нем щит, носимый Ланселотом, когда тот ездил выручать короля у Коварного прохода. Один рыцарь преклонных годов, как видно, был главнее прочих; Галеот его приветствовал и спросил, за что оному щиту воздают такие почести.

– Сир, – ответил он, – за то, что он принадлежал лучшему в мире рыцарю. Его силами был освобожден этот замок, ныне называемый Аскалон Ликующий, а прежде угнетенный мраком; так мы изъявляем благодарность тому, кто нас вернул на свет Божий.

Поблагодарив вавассера, Галеот протянул руку к ветви, на которой висел щит, взял его и передал одному из своих оруженосцев.

– Как! сир рыцарь, – сказал вавасер, – вы собрались унести этот щит?

– Я лучше умру, чем его оставлю.

– Ну, так и умрете, ведь нас здесь сорок рыцарей, чтобы защитить его.

Галеот не ответил и продолжил свой путь к опушке леса. Там десять рыцарей остановили его коня и бросили ему вызов.

– Сир, – сказал ему тут оруженосец, которому он передал щит, – соблаговолите сделать меня рыцарем, я вам помогу в этой крайности.

– Нет, – возразил Галеот. – Стыдно мне было бы хлопнуть тебя мечом по такому случаю. Я посвящу тебя позже, и чести тебе будет поболее; а теперь увидишь, нужна ли мне помощь.

И в самом деле, с первого удара он сбивает того, кто подступился ближе всех; другому вонзает в горло меч; он бьет разом четверых, потом шестерых, потом десятерых, и они все как один падают с коней. Наконец, один из последних не упустил миг, когда он поднял руку, ударил ему в кольчугу и вонзил разящее железо меж обоих сосцов. Галеот удержался в седле и, раззадорясь еще более при виде крови, хлещущей из раны, вырвал наконечник копья, засевший в петлях кольчуги, размахнулся своим добрым мечом и снес голову тому, кто его ранил. Всех прочих он держал в отдалении, когда старый вавассер, восхищенный его доблестью, подъехал к нападающим и велел им сложить оружие.

– Пропади пропадом этот хваленый щит, – сказал он, – ежели из-за него погибнет такой отважный вассал!

Они остановились; Галеот позволил снять с себя доспехи и перевязать свою рану. Вавассер упросил его назвать свое имя.

– Меня зовут Галеот.

– Галеот, великий Боже! Зачем я не умер прежде, чем увидел, как ранили лучшего из лучших, храбрейшего из храбрых! Ради Бога, сир, извольте побыть в замке, пока не закроется ваша рана. Вы вернее нас имеете право хранить щит славного рыцаря, вашего соратника. Располагайте нашим домом, как вам будет угодно.

– Премного благодарен! но я не могу остаться. Скажите мне, известно ли вам что-либо о жизни или смерти Ланселота.

– Слух о его смерти дошел до нас; мы надеемся, что это пустые сплетни; но место, где он скрывается, нам неведомо.

Галеот препоручил вавассера Богу и уехал, вполне довольный тем, что услышал. Дойдя до открытой низины, он услышал бубенцы коровьего стада и подъехал к погонщикам, облаченным в монашеские одежды[268]268
  «И приветствовал пастухов, которые были одеты в монашеские платья». Эти погонщики, видимо, были и в самом деле монахи, исполнявшие эту скромную должность. Но верных доказательств тому нет. Цистерцианцы, например, поручали все работы на своих землях новообращенным братьям или послушникам. Стало быть, погонщики, встреченные Галеотом, могли быть из числа этих послушников. Далее мы увидим, как Лионель у входа в некую монашескую обитель вступает в беседу «с одним из братьев, который пахал». (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Он их приветствовал и спросил, далеко ли до их дома. Один из них сел на кобылу и проводил его до ворот. Он окликнул, ему отворили; монахи почтительно приняли Галеота. Среди них нашелся бывший рыцарь, ныне принявший постриг, искусный во врачевании ран. Он попросил дозволения обследовать рану рыцаря; когда он ее осмотрел, то уверил, что она затянется, если дать ей время и полный покой. Дав согласие остаться у них на несколько дней, Галеот позволит нам перейти к поиску, ведомому мессиром Гавейном.

Поиск этот был еще менее удачен, чем у Галеота. Проехав долгое время без приключений и проведя ночь в лесу, в шатре, расставленном его оруженосцами, он на другой день проснулся чуть свет. К середине дня, а день был субботний, он заметил у начала гати, проложенной через топкое болото, некоего рыцаря в полных доспехах, который преградил ему путь, возвестив, что охраняет это место именем Морганы. Гавейн подпустил его поближе и с легкостью выбил из седла. Поверженный взвыл во весь голос:

– Ха! Я погиб. Ради Бога, пощадите, рыцарь! Прошу вас, отдайте мне моего коня; иначе мне не добраться домой.

Гавейн спешился, привязал к соседнему дереву своего коня, с готовностью подвел другого раненому рыцарю и помог тому забраться в седло. Когда сам он уже садился верхом, негодяй наехал на него и так жестоко двинул конской грудью, что уронил его на землю плашмя. Разъяренный мессир Гавейн поднялся и ринулся на него с мечом; но, отчаявшись достать его, он снова сел на коня и хотел было проехать поперек болота, чтобы продолжить погоню. Однако топь была глубока и высохла едва наполовину; конь ступил ногой в промоину и повалился в грязь на мессира Гавейна, изрядно его придавив. В довершение бед коварный рыцарь, увидев издали, что он упал, вернулся и направил на него своего коня; он проехал по нему четыре или пять раз и вовсе затоптал бы его, когда бы не явился другой рыцарь, который за ними следил и подоспел на помощь тому, кто не мог себя защитить. При виде его противник обратился в бегство, уводя с собою коня мессира Гавейна; но затем оставил скакуна, стремясь избежать погони.

Добрый рыцарь вернулся к мессиру Гавейну, которому помощь была до крайности нужна. Он поднял его, обнял и узнал.

– Ах! мессир Гавейн, – сказал он, – сильно ли вы ранены?

Гавейн рассмотрел его и узнал в свой черед.

– Нет, милый мой кузен; думаю, что я излечусь, но мне очень скверно.

Ивейн подсадил его в седло; неторопливым шагом они ехали мимо кладбища. Заметив их издалека, коленопреклоненный отшельник прервал свои молитвы, и мессир Ивейн спросил у него, где они могут найти кров.

– Поскольку один из вас нездоров, я пущу вас к себе. Извольте пройти за мною в нашу обитель; она недалеко.

Прибыв туда, добрый человек представил их двум своим сподвижникам по благочестивому уединению; затем он пошел уведомить священника, основателя этого прибежища. Узнав имена двух пришельцев, святой отец сказал:

– Сир, я не нахожу это похвальным, когда доблестные рыцари, подобные вам, выходят во всеоружии в высокочтимый день субботы. Никаким добром это и не могло для вас кончиться, и всегда подобает от этого воздерживаться, во имя Матери Божьей.

Гавейн признал правоту этих слов и обещал никогда не выезжать в такие дни в доспехах, кроме как по крайней надобности или чтобы соблюсти свою честь. Они пребывали несколько дней в этой обители, поскольку мессир Ивейн не желал покинуть мессира Гавейна до его полного исцеления.

В тот самый день, когда, как мы видели, раненого Галеота приютил другой монастырь, Лионель остановился у одного вавассера недалеко оттуда. Прежде чем проститься с хозяином, он спросил, где бы ему можно было прослушать мессу. Вавассер привел его в монастырь Галеота; когда один из братьев, выйдя от службы, узнал, что он из двора короля Артура, то сказал:

– Сир, у нас тут есть один благородный рыцарь, самый великорослый, какого мы в жизни видели, и тоже из дома короля.

«Должно быть, это мессир[269]269
  Как упоминал ранее Парис в т. I (стр. 90), титул «мессир» носили «старшие сыновья еще здравствующих королей». Тогда неправомерно наделять здесь этим титулом Галеота, так же как впоследствии Кэя-сенешаля и Ланселота (см. т. III). (Прим. перев.)


[Закрыть] Галеот», – подумал Лионель. Он осведомился о нем и узнал, что раны рыцаря не смертельны. Ободренный этим, он не пожелал с ним увидеться, стыдясь, что ему нечего поведать о своих подвигах; он удовольствовался тем, что оставил раненого рослого рыцаря монахам на попечение и вновь пустился в путь. Перейдя из высокого бора в мелколесье («низкую чащу»), он встретил девицу, мятущуюся в великой тоске.

– Сударыня, – спросил он, – отчего вы плачете?

– А у вас отчего удрученный вид?

– У меня на то есть веская причина.

– У меня тем более; но какова же ваша причина?

– Я странствую в поисках рыцаря, лучшего и прекраснейшего среди нас; никто мне не может дать о нем вестей. Боюсь, не пал ли он жертвой измены.

– Назовите мне его; может быть, я могу вам что-либо сказать о нем.

– Это Ланселот Озерный.

– Ланселот? Он умер.

При этих словах силы оставили Лионеля: он сполз со своего коня, почти не помня себя.

– Но вы знаете, по крайней мере, – спросил он, – куда перенесли его тело?

– Да, это в двух лье отсюда; давайте я вас туда провожу.

Лионель не мешкая вскочил на коня и поехал следом за девицей ко входу на кладбище. На каждой могиле стоял красивый деревянный крест. Она указала ему на ту, что была свежее всех.

– Вот тут, – сказала девица, – покоится Ланселот Озерный, погубленный самым вероломным из рыцарей.

Лионель смотрел, оцепенев от горя; девица, казалось, разделяла его боль; у обоих лились обильные слезы. Как только он смог говорить, он спросил:

– Сударыня, где мне найти убийцу Ланселота?

– В башне неподалеку отсюда, вы даже можете ее разглядеть. Я знаю способ, как выманить его.

Она взяла рог, подвешенный на цепи к одному из крестов, и протянула его Лионелю, а тот трижды извлек из него раскатистый звук.

Вскоре появился рыцарь в полных доспехах, на высоком и дюжем коне.

– Вот, – сказала девица, – убийца вашего собрата.

Лионель ринулся на него; они с силой ударяют по щитам, их глефы ломаются в щепы; они теснят и сминают друг друга; щиты разбиты, мечи выпадают из рук; колени не прикрыты и краснеют от крови; наконец, они падают из седел и какое-то время лежат, не в силах подняться. Лионель поднимается первым, берется за меч и, прикрыв голову щитом, идет на рыцаря, который уже занял оборону; тот отбивается, как только может. Могучим ударом по шлему Лионель снова сбивает его с ног; тот опять встает, кружит, наступает, ускользает и бьет с быстротой и уверенностью, которые начинают смущать Лионеля.

Наконец, незнакомец вроде бы изнемог; потеря крови не дает ему продолжить защиту. Лионель теснит и теснит его, и толкает навзничь на плоскую гробницу; вот он уже поставил колено ему на грудь, сорвал с него шлем и отвязал забрало, чтобы отсечь ему голову, когда увидел, что подходит другая девица и взывает к нему: