Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

XCII

Как только Ланселот увидел, что королеву уводят, он пришпорил коня и помчался в ту же сторону; а когда рыцари Мелеагана хотели преградить ему путь, он предпочел встретить смерть лицом к лицу, чем отказаться вызволить свою даму. Он бросился на людей Мелеагана и поверг наземь первого, кто подвернулся; но железо его глефы, отделясь от древка, засело в теле умирающего. Он возлагает руку на меч, поспевает туда и сюда, пронзает щиты, кольчуги и шлемы, но вот уже все сторонятся его и отходят, стоит ему подступиться. Теперь королева узнает его; это не кто иной как Ланселот: от этого ей и радостно, и грустно.

Один он не сможет ее защитить, но ей утешительно видеть его в последний раз. Подоспел Мелеаган и при виде чудес, творимых одним-единственным рыцарем, догадался, что это и вправду Ланселот. Они скрестили мечи; искры посыпались от их сверкающих камнями шлемов и ажурных кольчуг.

Но Ланселот настиг его верным ударом; не ухватись Мелеаган за гриву коня, он упал бы скорее, чем очнулся. Он еще не успел прийти в себя, когда его рыцари окружили Ланселота, но тот встретил их, сверкая мечом с проворством и ловкостью, каких нельзя было ожидать и от трех или четырех рыцарей. Его конь оступился под ним; поднявшись на ноги, он идет к Мелеагану, напирает на него, сбивает наземь, садится на его коня и, налетев на остальных, рубит до смерти кого попало. Одни из них бросились в лес, другие обступили своего сеньора, посадили его в седло и дали ему новую глефу.

– Смерть вам! – прокричал Мелеаган Ланселоту.

Ланселот его ожидал; но Мелеаган метил не в него, а ударил и убил коня, которого ранее утратил.

– Уходите, – сказал он своим рыцарям, – довольно с нас.

И вот они оставили Ланселота пешим и вместе с королевой увезли беднягу сенешаля, коего с немалым трудом удерживали в седле, подпирая с двух сторон. Оставленный один, Ланселот кинулся бежать за их толпою; но он уже отчаялся догнать их, когда его встретил мессир Гавейн[276]276
  Кретьен ставит первую встречу Ланселота с Гавейном перед битвой с Мелеаганом. Ланселот при этом просит у племянника Артура одного из коней вместо своего, который, мол, изнурен. Это неудачная выдумка. С чего бы коню Ланселота, дару Владычицы Озера, так утомиться до того, как он выдержит хоть малейший поединок? (Прим. П. Париса).


[Закрыть], который видел незадолго перед тем, как посреди леса бегает конь сенешаля. Гавейн приветствовал Ланселота, не узнав его.

– Рыцарь, – сказал он, – одно удовольствие было видеть, как вы сражались.

– Да, – ответил Ланселот, – и проиграл.

– Сир, – продолжил мессир Гавейн, – возьмите одного из этих коней: он вам может сильно пригодиться.

Ланселот, не говоря ни слова, тут же вскочил на ближайшего из двух.

– Как вас зовут? – спросил мессир Гавейн.

– Неважно; если я забираю вашего коня, я вам его верну: в тот раз я вам не оказал ни малейшей услуги[277]277
  Когда он освободил Гавейна из Печальной башни, где его держал Карадок. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

И он пришпорил коня и помчался в ту сторону, куда направились люди Мелеагана. Он настиг их и окликнул, чтобы они остановились.

– Друзья мои, – сказал тогда Мелеаган, – вот лучший из рыцарей; цельте только в его коня; вам нечего и надеяться победить его, пока он в седле.

Он первым двинулся на Ланселота с мечом в руке. Но вскоре он был выбит долой из седла, а конь его, уже не чуя поводьев, сбежал, куда глаза глядят. Ланселот вперился в самую гущу рыцарей; столь внезапная атака вселила в них ужас: они бросились врассыпную, а после обратились против него все сообща лишь для того, чтобы убить его коня. И вот он снова пеший, тогда как люди Мелеагана торопливо сажают своего сеньора верхом и подгоняют коня королевы.

XCIII

Ланселот шел за ними вдали пешком, когда заметил справа от себя телегу; на оглоблях карлик, угрюмый донельзя, нахлестывал старую клячу. Ланселот приветствовал его, но тот едва ответил.

– Карлик, – сказал Ланселот, – не встречал ли ты даму, которую повезли в эту сторону?

– Королеву, ты хочешь сказать?

– Да, – подтвердил Ланселот.

– Прежде чем я отвечу, сделай то, что я скажу.

– А что ты скажешь?

– Полезай в мою телегу; завтра утром ты ее увидишь своими глазами.

В телегу же в те времена садились не иначе, как утратив и всякое добро, и всякую честь. Когда желали кого-то осрамить, его в нее и сажали: его возили по улицам города[278]278
Три тысячи иль больше ихСейчас в пределах городских,Тогда ж была всего одна(Рыцарь Телеги, стих 325).  Кретьен по этому поводу напоминает примету, дошедшую с его времен:
Телегу эту млад и старСчитали горшею из кар.И так в народе толковали:Коль вы телегу повстречали,Перекреститесь сей же час,Чтоб от беды вас Бог упас.(Рыцарь Телеги, стих 341). (Прим. П. Париса).

[Закрыть], и любой поносил его, как только мог.

– Карлик, – сказал Ланселот, – уж лучше я пойду за тобой пешком.

– Тогда я поеду в другую сторону.

– Но, по крайней мере, если я сяду, я точно догоню королеву?

– Да, завтра до Первого часа.

– Тогда я сяду.

Карлик огрел клячу своим кнутом; и вскоре они повстречали мессира Гавейна и двух его оруженосцев, из коих один вез его шлем, а другой его глефу и щит. Мессир Гавейн осведомился у карлика о королеве, как и Ланселот до него.

– Садись в телегу, и я тебе покажу ее завтра утром.

– Боже упаси, чтобы я обменял свое доброе имя на позор, а своего коня на твою телегу!

– Вижу я, – ответил карлик с ухмылкой, – что ты больше боишься позора, чем этот несчастный рыцарь.

– Мне жаль его. Вассал, – прибавил он, – сойдите и не выставляйте себя на позорище: я дам вам нового коня, он вам куда более под стать, чем эта телега.

– Э, нет, – вмешался карлик, – он обещал остаться со мною до конца дня.

– Не бойся ничего, карлик, – ответил Ланселот, – я сдержу свое обещание.

– Сожалею, – сказал мессир Гавейн, – ибо доблести вам вроде бы не занимать, а вы навлекаете на себя хулу. Оставьте позор тому, кто его заслужил.

– Сир, – возразил Ланселот, – я его на себя не беру.

– Кто же вы такой, если говорили нынче утром, что давали мне коня?

– О! я вас понимаю: вы думаете о том, которого я у вас позаимствовал; не беспокойтесь, я его верну.

Мессир Гавейн, не докучая ему более, последовал за телегой и, выйдя из леса, остановился вместе с нею у ворот красивого замка. Они вошли; заметив рыцаря в телеге, люди стали спрашивать, за какую провинность он туда водворен. Карлик не отвечал; но каждый принялся освистывать хулимого, бранить и закидывать грязью, как отступника на ристалище. А мессир Гавейн, проникнутый сочувствием к нему, проклинал тот час, когда была придумана телега.

Они лишь прошли напрямик этот замок, называемый Вратами Горра. Там начиналась земля короля Бодемагуса, где томились бретонские пленники, не в крепостях или твердынях, но в открытом городе, и без того вполне огражденном быстрой глубокой рекой и обширными топкими болотами.

XCIV

День клонился к вечеру, когда они достигли другого замка небольшой величины. Две девицы с середины двора подошли к ним и приняли с почестями мессира Гавейна. Но, увидев в телеге второго рыцаря, они спросили у карлика, в чем он провинился; и он им изложил, как они повстречались.

– Ах, господин рыцарь! – сказали они тогда Ланселоту, – вместо того, чтобы гордо нести голову, вы должны были прятаться ото всех глаз.

С видом ничуть не униженным Ланселот спросил карлика:

– Когда ты мне покажешь то, что обещал?

– Будьте покойны: завтра утром.

– Ты не можешь подвезти меня еще?

– Нет, мы должны заночевать тут; вы приедете завтра.

Ланселот сошел с телеги, поднялся по башенной лесенке, заметил слева от себя прекрасную опочивальню, вошел туда и разлегся на богатом ложе, после того как закрыл окна и снял доспехи. На жерди[279]279
  Жердь служила примитивной вешалкой, а платья и плащи составляли необходимую часть убранства комнат, чтобы обиходить гостей, которых там принимали. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] висел плащ; он его снял, завернулся в него и обернул голову, чтобы его не узнали.

Едва он лег, как пришла девица и выразила крайнюю досаду, увидев, что он занял этот покой и это ложе.

– Его только украсило бы то, что я им не пренебрег, – ответил Ланселот.

– В самом деле! Скоро увидим, не лучше ли вам будет на ложе покрасивее этого.

Когда она выходила, вошел мессир Гавейн со второй девицей.

– Вы пойдете, сир? – сказал ему мессир Гавейн, – там протрубили обед.

Ланселот ответил вполголоса, что он не будет обедать и что ему нездоровится.

– Ясное дело, – проронила девица, – у него есть причина для хвори, а если он чувствителен к стыду, ему впору мечтать о смерти. Я ни за что на свете не хотела бы оказаться с ним за одним столом. Воздержитесь от этого, сир рыцарь.

Она проводила в залу мессира Гавейна и послала рыцарю из опочивальни яства, к коим он не притронулся. Когда убрали столы, мессир Гавейн осведомился, как дела у рыцаря, и пошел навестить его.

– Любезный сир, – сказал он, – почему вы остались голодным? Это не кажется разумным; быть может, у вас впереди еще немало подвигов; надо к ним получше приготовиться. Подкрепитесь, ради того, что вам дороже всего на свете.

Такими уговорами мессир Гавейн склонил Ланселота отведать кушаний.

Вернулась та девица, что так донимала его своими речами.

– Господин рыцарь, – сказала она, – а не посмеете ли вы взглянуть на богатую и красивую постель?

– Посмею ли? На это много смелости не надо.

Она пошла вперед него; они покинули башню и пришли в большую залу, устланную скошенной травой, от которой веяло сладчайшими благоуханиями. В одном конце залы виднелось превосходное обширное ложе, а в другой стороне еще одно поменьше, пониже, но еще роскошнее.

– Сир рыцарь, – сказала она, – вы видели когда-нибудь ложе прекраснее этого?

– Да, сотню раз я видел и богаче, и прекраснее.

– Возможно; но как бы то ни было, в доме Артура нет рыцаря настолько отважного, чтобы он здесь провел ночь.

– Какова бы ни была опасность, я лягу здесь.

– Я вам не советую. Если вы ступите сюда ногой, весьма вероятно, что вы оставите здесь голову.

– Вот увидите, осмелюсь ли я здесь заночевать и оставлю ли то, что вы помянули.

Он не без труда снял шоссы, не имея при себе оруженосца; а когда он разделся, то улегся на ту из двух постелей, что была ниже и роскошнее. Девица заметила, что он положил свой меч у изголовья, и пошла разглашать повсюду, что опозоренный рыцарь лег на Ложе приключений.

– Какой рыцарь? – спросил мессир Гавейн.

– Да этот, из телеги; он не знает, что оттуда никто еще не вышел, не накликав себе смерть или тяжкие увечья.

– И правильно сделал, – сказала другая девица, – кто осрамился на земле, тому ничего лучшего не осталось, как пойти навстречу смерти.

Мессир Гавейн выслушал ее и не проронил ни слова. Когда настала ночь, девица уложила Артурова племянника на большее ложе, а его оруженосцев вокруг. Прежде чем уйти, она сказала Ланселоту:

– Устройтесь поудобнее, побежденный рыцарь, ведь вы отдыхаете в последний раз.

Он не отвечал; вскоре сон одолел всех обитателей замка.

Один Ланселот еще долго раздумывал о том, что сулила Владычица Озера, и об опасностях, грозящих королеве. Но он так изнемог, так утомился за день, что, наконец, уснул.

Когда настал полуночный час, весь дом содрогнулся. Ланселот услышал смутный шум; он близился и нарастал; поднялся вихрь, проник в опочивальню, взметнул и рассеял травяной ковер и увлек одежды под самые балки кровли. После урагана нахлынул яркий свет, отчего как будто воспламенился весь дом. С крыши сквозь окно влетело копье и вонзилось в ложе, на котором он спал. Наконечник его был невиданным, красным, будто пылающий уголь; из острия исходило голубое и рдяное пламя, подобное хоругви. С быстротою молнии оно пронзило одеяла, матрас[280]280
  «Перину и чехол». (Прим. П. Париса).


[Закрыть], опору ложа и вошло в землю на глубину в одно пье. Ланселот соскочил с ложа и схватился за меч; ничего не видя, он рассек пополам древко копья, выдернул из земли обломок вкупе с острием и метнул его в сердцах на середину залы. Потом он огляделся по сторонам и, не слыша ничего, вернулся на ложе, проклиная труса, который бьет вот так исподтишка, не смея показаться.

– Что с вами, сир? – спросил мессир Гавейн, услышав его разговоры.

– Ничего, сир; давайте спать!

И он в самом деле уснул до рассвета.

XCV

Тогда карлик, сажавший его в телегу, пришел стучаться в дверь: – Эй! Рыцарь телеги, я готов сделать то, что обещал.

Ланселот вскочил, едва успев натянуть порты[281]281
  Как известно, в двенадцатом веке еще принято было, ложась в постель, снимать белье. Порты соответствовали нашим кальсонам. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и накинуть плащ на плечи. Он ринулся за дверь; карлик повел его к окну, выходящему на луг.

– Иди сюда, – сказал он, – вот она[282]282
  Кретьен здесь пропускает вмешательство карлика; Ланселот сам случайно идет и выглядывает в окно в тот миг, когда проходит королева. Тогда уже становится непонятно, почему карлик обещал то, что он и не думает выполнять. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Ланселот выглянул, увидел королеву впереди Мелеагана, а позади везли Кэя-сенешаля на носилках. Он жадно следил глазами за королевой, а когда конь ее повернул и почти скрылся из виду, он вылез головой, плечами и туловищем до половины; он едва не упал, но тут вошли две девицы с мессиром Гавейном, и тот, распознав его с открытым лицом, схватил его за руку.

– Э, дорогой сир, – сказал он, – поосторожнее!

Ланселот был в замешательстве.

– Но, – сказали девицы, – разве у него не было причины желать себе смерти?

– Не говорите так, – возразил мессир Гавейн, – он получит на свою долю столько почестей, сколько мир ему воздаст. Но вы, милый мой друг, почему вы прячетесь от меня?

– Я больше не достоин быть среди героев; мне представился случай завоевать великую славу, и я его упустил.

– Если вы его упустили, не ваша вина: нам ли не знать, что не родился еще тот, кто завершит все, вами не содеянное.

Девицы, слыша от мессира Гавейна такие речи, дивились, кем бы мог быть тот, кого они так презирали.

– Сир, кто же этот рыцарь?

– От меня вы не узнаете его имени, – отвечал мессир Гавейн, – довольно вам знать, что из всех достойных он наилучший.

Они обратились к Ланселоту:

– Сир, не изволите ли сказать нам, кто вы?

– Сударыни, я рыцарь из телеги.

– О Боже! какая жалость!

И когда они с мессиром Гавейном потребовали свои доспехи, старшая сказала, желая загладить свою вину:

– Любезный сир, у нас тут есть добрые кони, выберите того, который вам больше по нраву, и лучшую из глеф.

– Нет, сударыня, – сказал Гавейн, – пока у меня найдется конь для него, ему не будет надобности в другом. Что же до глефы, я дам ему свою, а сам возьму вашу.

Коней привели, Ланселот и мессир Гавейн сели верхом, и та же девица препоручила их Богу. Но едва они отъехали, как она пожалела, что не узнала имени этого храбрейшего из храбрых. Это не Ланселот, все говорят, что он умер. Она позвала вторую девицу:

– Пойдите на перекресток у моста: там вы найдете двух рыцарей, и постарайтесь выведать имя, которое нам так желательно знать.

Девица села верхом и свернула на правую дорогу, укутавшись так, чтобы остаться неузнанной. Когда она ехала мимо них, они ее приветствовали и спросили, не знает ли она что-нибудь о королеве.

– Да, верно, знаю; сын Горрского короля увез ее в Чужедальнюю землю[283]283
  Это название впервые и без всяких объяснений применено здесь к стране Горр. Ранее в цикле романов под именем Чужедальних земель упоминались владения короля Алена Толстого и короля Ламбура, никак со страной Горр не связанные (см. роман «Святой Грааль»). Остается предположить, что это не конкретное географическое обозначение, а скорее эпитет, приложимый ко многим землям. (Прим. перев.).


[Закрыть], откуда, единожды войдя, не выходит ни один Бретонец.

– Как нам туда попасть? – спросил мессир Гавейн.

– Я вам скажу, если вы меня отблагодарите.

– Сударыня, – сказал Ланселот, – всем, что вам будет угодно.

– Тогда обещайте мне оба первый же дар, какой я у вас попрошу.

Они обещали.

– Две дороги, – сказала она, – ведут в Чужедальнюю землю. Одна проходит по Мосту-Мечу, другая по Затерянному мосту, еще именуемому Подводным за то, что он лежит промеж двух вод и ровно посреди потока. Ширина и глубина его – полтора пье. Тот первый мост еще более опасен; он изготовлен из длинного полотнища, острого, как лезвие меча. Подводный мост будет направо, Мост-Меч налево.

Девица с тем и покинула их и свернула на малоезженую тропу между двумя дорогами, указанными ею. Она не сомневалась, что сможет так догнать рыцаря телеги, поедет ли он направо или налево.

Ланселот предоставил мессиру Гавейну выбор дороги, которая ему больше по душе.

– Что одна, что другая довольно каверзны, – сказал мессир Гавейн, – но поскольку вы мне уступили выбор, я возьму себе Подводный мост.

– Тогда я поеду к Мосту-Мечу.

И, не рассуждая более, они разделились и препоручили друг друга Богу.

XCVI[284]284
  Эта глава, по-видимому, дублирует одну из предыдущих, в которой девица Морганы делала Ланселоту подобное предложение и встретила не менее суровый отпор. Ничто лучше не доказывает тех изменений, которые претерпел свод историй о Ланселоте, прежде чем был зафиксирован. – Немного далее мы увидим, как наш романист повторяет почти дословно эпизод с Бродом Королевы, который Алибон, сын вавассера, защищает от Ланселота. Это наша XIX-я глава (Ланселот, т. I, стр. 110). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]

Ланселот ехал верхом до заката: тогда девица, которая указала им дорогу, подъехала к нему и спросила, не желает ли он остаться у нее на ночлег.

– Буду только рад, – ответил он, – но для отдыха еще не время.

– Сир, до Моста-Меча вам путь неблизкий; а дальше вы не найдете ни усадьбы, ни постоялого двора.

Он уступил ее доводам, и они прибыли в дом, обнесенный прочным частоколом. Девица соскочила наземь первая.

– Оставьте вашего коня, – сказала она, – и идите за мной.

Они вошли в старинную залу; оттуда в белый покой, освещенный факелами и свечами; затем в другую прекрасную залу с накрытым столом. Девица сняла с него щит и отвязала шлем, пока он снимал остальные доспехи. Она накинула ему на плечи широкий алый плащ на беличьем меху[285]285
  Несомненно, как мех на гербе Бофремонов. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], ниспадавший до земли, и когда они умылись, то уселись за первые блюда, уже поданные[286]286
  Под блюдами следует понимать примерно то, что мы называем переменами. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Встав из-за стола, девица перешла с ним в малую опочивальню, расписанную в разные цвета. Там стояло ложе, обильно уснащенное всем, что только могло его украсить. Она взяла Ланселота за руку и усадила на ложе рядом с собою, говоря:

– Дорогой гость, припомните дар, который вы мне обещали, когда я вам указывала путь[287]287
  Кретьен и тут невпопад отступает от своего прототипа. Ланселот уже не жалует дар девице с самого начала; он остается на ночлег, приняв условие, что переспит с ней. Но ведь, не будучи связан этой клятвой, Ланселот бы непременно отказался. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Да, и я сдержу свое обещание, если это в моих силах.

– Так вот, я прошу, чтобы вы провели со мною ночь на этом ложе.

– Ах! сударыня, умоляю вас, просите что угодно, только не это.

– Нет, я не желаю ничего иного, я этого требую в силу данного вами слова.

Как ни пытался он склонить ее переменить решение, ему это не удалось, и он покорился своей участи. Девица легла на соседнее ложе, пока сам он начал раздеваться. Но подоспевшие слуги опередили его; они стали перед ним на колени и сняли с него шоссы. Когда все улеглись и свечи погасли, девица подошла к постели Ланселота и напомнила, что это его дело – к ней прийти.

– Иду, раз уж так надо.

Она легла первая; он не снял сорочку и порты. Неучтиво отвернуться он не смел, но не хотел и оказаться к ней лицом; он лежал на спине, не шелохнувшись. Она ждала, прислушиваясь к тому, что он станет говорить или делать. Наконец, она сказала в нетерпении:

– Что же, сир рыцарь, и это все?

– Э, сударыня! чего вы еще хотите? Если бы я был уверен, что досаждаю вам так же, как вы мне, я бы ушел.

– Что? Я вам досаждаю?

– Да, сударыня, просто невыразимо.

– Почему? Я такая гадкая уродина?

– Вы как опротивели мне прежде, так и остаетесь противны.

– Ну что ж! Вина не ваша, и если бы я могла надеяться, что вы меня простите за огорчение, я бы оставила вас.

– Ну, так оставьте меня, сударыня, ибо я прощаю вас от всей души.

– Я ухожу. Спите спокойно здесь, а я буду спать на вашем ложе.

– Нет уж; оставайтесь на вашем и дайте мне вернуться на мое. Я буду вечно себя упрекать, что оставался в постели девицы хоть на миг дольше, чем был к тому принужден.

– Но ведь ваша возлюбленная об этом не узнает.

– Будет знать мое сердце, а сердца наши едины.

– Довольно, и кто бы ни была ваша дама сердца, она преданно любима, как уже оказалось в Долине Неверных Возлюбленных. Вставайте, сир, вернитесь на ваше ложе, и дай вам Бог того, чего вы превыше всего желаете!

Он ушел; девица уже не сомневалась, что это Ланселот. Однако она хотела подвергнуть его последнему испытанию и, поднявшись до рассвета, подошла к нему, когда он вставал с постели.

– Дай Бог вам доброго дня, сир!

– А вам доброй удачи, сударыня!

– Сир, вы так ревностно соблюдали наши уговоры, что мне нечего требовать от вас: но единственно по вашей милости я бы ожидала от вас еще одной услуги. Вы знаете, что девице нечего бояться, когда она в пути одна; но ежели сопровождать ее возьмется рыцарь, она может стать предметом спора и добычей победителя. Так вот, в этом краю есть рыцарь, который множество раз просил у меня любви, и все напрасно; я не побоюсь его встретить, если вы согласитесь проводить меня.

– Что ж, я вас провожу и буду рад вас защитить от него и от кого угодно.

– Премного благодарна! впрочем, та дорога, по которой мне придется ехать, не уведет вас далеко от вашей.

Занялся день. Но, прежде чем проследить за Ланселотом во всех неурядицах, которые поневоле его задержат, уместно будет упомянуть, что в стране Горр, лишь только появлялся чужеземный рыцарь, гонцы обегали всю землю, возвещая, что якобы он вознамерился вызволить пленников. Называли цвета его щита, повторяли все, что о нем уже знали. Ланселота же ославили повсюду как рыцаря, севшего в телегу, и суждение это, как видно будет, навлекло на него немало бед.

К середине дня они с девицей очутились у топкого и глубокого болота, которое предстояло пересечь по узкой гати; на другом ее конце стоял, опершись на глефу, высокий рыцарь на коне и во всеоружии.

XCVII

Чего вам надобно? – окликнул он Ланселота, увидев его. – Я хочу проехать по этой гати.

– Ее уж верно насыпали не для жалкого отступника, возимого в телеге.

– Отступник я или нет, а пройти вы мне дадите.

– Что ж, проходите, но прежде уплатите пошлину за проезд.

– Пошлины придуманы не для рыцарей.

– Не найдется ни одного, даже из самой Бретани, кто бы ее не платил, будь он хоть сам великий король Артур: судя по тому, что его королева прямо сегодня уплатила ее по доброй воле, оставив мне чудный золотой гребень, обильно исписанный[288]288
  Т. е. с письменами, начертанными в виде девиза. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], где и большие, и малые зубцы полны ее волос.

– Покажите мне гребень, и я уплачу пошлину.

– Нет: я не намерен его показывать ни вам, ни другим. Смотрите, вон плита на середине тропы; там я его и оставил.

Ланселот тут же пришпорил коня в ту сторону; противник хотел преградить ему путь и глефой угодил в голову коню.

– Сир рыцарь, – с досадой сказал Ланселот, – вы поступили подло, ранив моего коня, вы за это поплатитесь.

Он подался на несколько шагов назад, возвратился с копьем на упоре и одним могучим ударом опрокинул и всадника, и лошадь. Тотчас он спешился и с мечом в руке вынудил рыцаря с гати молить о пощаде.

Подойдя к плите, Ланселот увидел гребень и застыл в таком благоговении, что и не помышлял его забрать. Глаза его замутились, он не понимал, где находится, и если бы шедшая за ним девица не удержала его, он бы не устоял на ногах. Придя в себя, он спросил девицу, что ей угодно.

– Я хотела подать вам этот гребень, который вы вроде бы желали унести.

– Благодарю вас, сударыня; дайте.

Он взял его, прилежно извлек оттуда все волосы, взял слово с девицы ревностно хранить этот гребень и уложил себе волосы на голое тело. Но при девице ему пришлось утаить свою радость.

– Рыцарь, – сказал он побежденному, – мы сочлись, мне от вас ничего больше не надобно[289]289
  Составители более ранних повествований здесь, видимо, забыли, что Гвиневра уже посылала Ланселоту в числе своих памятных вещиц гребень, полный ее волос. Вообще-то королева, увозимая Мелеаганом, не должна была платить пошлину. В Телеге Гвиневра уже не оставляет свой гребень в залог при въезде в страну Горр; Ланселот находит его на плите у родника, где королева его забыла. Здесь Кретьен явно превзошел свой образец. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Преодолев гать вместе с девицей, они к Девятому часу ступили на узкую тропу, проторенную в зарослях леса. Сквозь деревья они различили явственный шум состязаний, песен и танцев. Навстречу выехал рыцарь, и девица сказала Ланселоту:

– Сир, вот рыцарь, который так домогался моей любви. Думаю, увидев меня под охраной, он попробует мною завладеть: вы все еще намерены меня защищать?

– Разумеется, сударыня, вам нечего бояться.

Когда рыцарь узнал ее, он не мог сдержать свою радость, он просиял улыбкой и воскликнул, потирая руки:

– Милости прошу, возлюбленная и желанная моего сердца! Слава тебе, Господи, что внял моим чаяниям и привел ее ко мне!

– Так не получится, любезный сир, – ответила девица, – я под защитой этого рыцаря.

– Что! не тот ли это рыцарь телеги? Худшего выбрать вы не могли.

– Вы слышите, сир?

– Пусть говорит, сударыня, – ответил Ланселот, – далеко он вас не увезет. Рыцарь, я защищаю эту девицу.

– Так тому и быть! давайте выберем место, где нам будет просторнее; я буду счастлив сразиться за свою любимую.

Они отошли недалеко от того места, где одни играли и веселились[290]290
  Кто в шахматы или в триктрак Средь луга был играть мастак, Кто – в кости, в дюжину занятных Забав не менее приятных. (Рыцарь Телеги, стих 1651). (Прим. П. Париса).


[Закрыть], а другие сидели и грустили, не участвуя в играх, ибо они были из числа пленных Бретонцев.

Ланселот между тем позволил рыцарю проводить девицу в шатер, растянутый среди зарослей. Но тут высокий и видный собою старик, одетый в бурое платье на меху, остановил того и спросил, куда он собрался вести эту девицу.

– Сир отец, я увожу ее, потому как это моя добыча.

– Так что же, этот рыцарь ее уступил?

– Не суть важно: по его воле или против, но она будет моей.

– Нет, – сказал Ланселот, – оставьте ее: вы совершили ложный шаг, и вам придется быть отважным вдвойне, чтобы завоевать ее.

Эти слова, произнесенные надменным тоном, внушили старику почтение к незнакомцу.

– Отпусти эту девицу, сын мой, – сказал он, – я тебе запрещаю оспаривать ее у того, кто выбран ею в провожатые.

Отец повторил свои настояния дважды; наконец, не сумев ничего добиться, он призвал нескольких своих людей, велел им задержать сына, и пришлось тому позволить Ланселоту забрать девицу.

– Ты знаешь, что я задумал? – добавил мудрый старец. – Чтобы судить о достоинствах этого рыцаря, поедем следом за ним сегодня и завтра. Если доблесть его велика, не бросай ему вызов; если же нет, отними у него девицу.

Сын был вне себя от злобы; но делать нечего, он повиновался отцовской воле.