Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

CXVIII

Мы перескажем его приключения вкратце, хоть нам и жаль отнять у них тем самым частицу их прелести.

Оруженосец, оставленный им в Хонгефорте, догнал его, когда ночь застигла их в глухом лесу; там они переждали до рассвета. Их стал донимать голод, оруженосец пошел на поиски жилья и скоро вернулся с известием, что невдалеке стоят два ярко освещенных шатра. Они направились туда. Богор вошел один в первый шатер, где собрались два рыцаря, две девицы и два оруженосца.

– Господа, – сказал он, – не могли бы вы приютить странствующего рыцаря, который заплутал в этом неоглядном лесу и умирает с голоду?

– Милости просим, рыцарь!

Тут же двое слуг подошли снять с него доспехи, а девицы приготовили им поесть. Когда они сидели за столом, Богор услышал, что из второго шатра доносятся жалобные причитания.

– Это девица, – сказали ему, – несчастнейшее в мире создание, даром что дочь короля и королевы и что ее отец еще жив.

– Позвольте мне повидать ее, – сказал он.

Они зажгли два факела и проводили его во второй шатер; он увидел девицу, распростертую на роскошном ложе. Она пожелтела и исхудала, она испускала протяжные стоны.

– Отчего вам нездоровится, сударыня? – спросил ее Богор.

– Сейчас узнаете, рыцарь.

Она откинула парчу, которой была укрыта, и обнажилась до пупка. Железный пояс до того стянул ей грудь, что выступила кровь. Другой пояс был прикован чуть пониже.

– Сир рыцарь, разве я не достойна сострадания?

Затем она поведала свою историю.

Она была дочь короля Агриппы, которого король Надалон, брат Норгалльского короля, обвинял в гибели своего второго брата. Надалон явился и взял его в осаду в замке Рош-Набен; и, наконец, довел его защитников до крайней степени голода. Одновременно сильный летний зной иссушил в том краю все источники влаги; один-единственный живой родник еще позволял людям Надалона продолжать свои набеги.

– Тогда я рассудила, – продолжила дочь Агриппы, – что, лишив их этого родника, я сумею заставить их убраться. Однажды ночью я тайком вышла из замка, имея при себе полную склянку текучего яда, и вылила эту склянку в родник. С той минуты все, кто пил из него, ощущали на себе силу яда; более полутора тысяч человек умерло от него, и Надалон волей-неволей снял осаду.

Но после того как он вскоре узнал, что это я повинна в гибели его людей и в неуспехе его похода, он горел лишь одним желанием – отомстить за себя. Я не знала, что ему донесли о моем поступке, и когда однажды я беспечно скакала верхом по его землям, меня выследили, схватили и доставили к нему. «Не бойся за свою жизнь, – сказал он мне, – я тебе уготовил более долгие муки». Он велел принести эти две полосы железа и, как видите, заковал в них мое многострадальное тело. «Ах, Надалон! – сказала я ему, – ваша месть непомерно жестока». – «Она не сравнится с твоим преступлением». – «По крайней мере, я надеюсь однажды найти рыцаря, который бы отважился меня расковать и отомстил вам за меня». – «Пусть так! – ответил Надалон, – но я бы хотел распознать того, кто встанет на твою защиту». – «Целый год и один день у него будет щит, который носил ваш брат». – «А я, – сказал Надалон, – даю клятву сразиться с этим мстителем, посмей он только явиться».

И вот, сир, я еду ко двору короля Артура в надежде найти там того, кто решился бы высвободить меня. Но муки, претерпеваемые мною, вынуждают меня ехать малыми прогонами; вот уже два месяца, как я в пути.

Богор спросил, согласна ли она, чтобы он ее расковал.

– Разумеется; но, прежде чем пытаться это сделать, вы должны поклясться на святых, что отомстите за меня королю Надалону и всем, кто давал согласие меня заковать.

– Клянусь.

– Это не все: целый год и один день вы будете носить щит, который видите здесь; если он сломается, вы замените его другим таким же.

– Согласен и на это.

– Теперь вам можно меня расковать.

Богору пришлось употребить всю силу своих рук, чтобы разорвать оба железных кольца. Освобожденная девица велела смазать себя мазью, которая имела свойство заживлять плоть и рубцевать язвы. В шатре Богору поставили добротное ложе; он уснул глубоким сном, а при нем и его оруженосец. Наутро, прежде чем он сел в седло, девица пожелала узнать имя своего великодушного рыцаря, чтобы передать его своему отцу.

Оруженосец, который вскоре попался ему навстречу, уведомил его, что на лугах Рубежного замка, в четырех английских лье отсюда, король Брангор устроит неделю турнирных боев. Всех, кто желает приумножить себе цену, приглашают туда. Лучших укажут девицы; первейший боец займет золотое кресло на самом высоком месте за столом, где сядут двенадцать рыцарей, признанных лучшими после него. Сверх того ему поднесут первое блюдо, ему дадут право избрать себе прекраснейшую из девиц и назначить тех, что будут отданы прочим двенадцати рыцарям[317]317
  Эта ситуация вовсе не так пикантна, как может показаться. Как будет ясно из дальнейшего (стр. 622), речь идет о женитьбе. Здесь примечательно то, что право на создание семьи находится под контролем сюзерена (причем речь идет не о каких-то вилланах, а о рыцарском сословии!), и жесткую процедуру отбора проходят представители обоих полов. См. также комментарий Париса на той же странице. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Богор дал себе зарок, что не упустит такой случай испытать, до каких высот доблести он сумеет дойти. После оруженосца он встретил девицу верхом на рысистом коне в яблоках.

– Вы не из тех ли рыцарей из дома короля Артура, – спросила она, – что бродят повсюду в поисках приключений?

– Да, сударыня.

– Тогда езжайте за мною, и я покажу вам одно из самых диковинных. Если вы сможете завершить его, то по праву можете звать себя лучшим рыцарем на свете.

– Сударыня, было бы глупо с моей стороны так мнить о себе; однако я не откажусь за вами последовать.

Они прибыли к укрепленному дому, окруженному стенами[318]318
  «Замкнутому стенами с башенками и рвами», т. е. оснащенному турелями, как стены Авиньона. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и рвами. Девица позвала у ворот, ей отворили. Они перешли подъемный мост и спустились во двор, где была другая девица, ведшая рыцаря в полных доспехах.

– Ступайте за мною, – сказала первая.

Они вошли в красивую залу, а оттуда в богато украшенную спальню, где на роскошном ложе покоился рыцарь, исхудалый и бледный. Девица обратилась к нему:

– Сир, извольте показать этому рыцарю то, что он думал узнать, идя сюда.

– Вам стоит лишь убрать парчу, которой укрыта моя рука, – ответил он.

Она откинула парчу, и Богор увидел меч, зажатый в руке недужного и острием пронзающий насквозь другую ладонь.

– Испытайте, – сказал он, – не вы ли лучший рыцарь на свете; он один в силах меня освободить.

Но тут вторгнулся рыцарь, встреченный ими во дворе, и потребовал пройти испытание первым. Богор уступил, но тот понапрасну пытался вытянуть меч.

– Уходите, – сказал раненый, – вы с этим делом не сладили; позвольте подойти этому второму рыцарю, не такому прыткому, как вы.

– Любезный сир, – сказал Богор, – верно ли, что вся ваша надежда на избавление – лучший рыцарь на свете?

– Нет ничего вернее.

– Тогда я и пытаться не буду превзойти этот подвиг; ибо я не лучший из всех. Только один был бы вправе к нему подступиться.

– Ваша правда, – отозвался тот рыцарь, что напрасно старался. – Вы хотите сказать о монсеньоре Гавейне.

– Нет, я и не помышлял о мессире Гавейне, хотя признаю, что мало кто из рыцарей достоин его. Но если бы тот, о ком я подумал, сошелся с монсеньором Гавейном на ристалище, и если бы на кону была ваша жизнь, то за все угодья короля Артура я не хотел бы быть на вашем месте.

– Неправду вы говорите: не родился еще тот, кто победит монсеньора Гавейна.

– Больше никогда и не родится.

– Но кого же тогда, – спросил рыцарь, – вы считаете лучшим?

– Я не побоюсь его назвать, это мессир Ланселот Озерный.

– Ланселот! Вот уж никогда не скажешь, чтобы он одержал верх над монсеньором Гавейном; и думаю, не вам это утверждать.

– Я мог бы это утвердить и против того, кто сильнее вас: да, Ланселот – рыцарь получше монсеньора Гавейна.

– Я вас заставлю вернуть свои слова обратно. Сядем по коням[319]319
  Здесь можно усмотреть антагонизм между армориканской романической традицией и традицией чисто валлийской. До Ланселота и Тристана Гавейн и его братья были образцами рыцарского совершенства. Автор нашего романа впервые довольно робко попытался вытеснить их героями Арморики: Ланселотом, его братом Гектором и его кузенами Лионелем и Богором. Автор романа о Тристане преследовал ту же цель и пошел еще дальше, чем автор Ланселота, исказив освященный временем характер Гавейна в пользу героев нашего Корнуая. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Вопреки мольбам увечного рыцаря, они потребовали своих коней и сели верхом. Но до того как обменяться ударами, Богор еще увещевал соперника признать превосходство Ланселота.

– И не подумаю! – ответил тот, – я вас почитаю лжецом и утверждаю, что ваш Ланселот никогда в жизни не содеял ничего подобного подвигам монсеньора Гавейна.

– Это мы посмотрим.

Они устремляют вскачь своих коней и глефами бьют так жестоко, что вмиг прободают щиты. Кольчуги остаются целы, но глефа заступника мессира Гавейна поломана, а сам он перекинут через конский круп. Тогда Богор сходит на землю и с мечом в руке наступает на рыцаря, вставшего на ноги. И вот они рубятся более часа, на краткий миг прерываясь лишь по причине усталости, равной для обоих. Рыцарь пролил так много крови, что ощутил потерю сил, качнулся и рухнул, не шевелясь; меч выпал у него из рук. Богор поставил колено ему на грудь, сорвал с него шлем и поклялся убить его, если тот не признает себя побежденным.

– Никогда в жизни я не произнесу этого слова!

Богор ударил его рукоятью меча. Затем он спустил ему забрало и уже занес меч для смертельного удара.

– Не убивайте меня, я побежден, я признаю.

– Вы согласны исполнить мою волю?

– Разумеется.

– Тогда признайте, что Ланселот – лучший рыцарь, чем монсеньор Гавейн.

– Увы! Я подтверждаю это.

– Как только вы залечите свои раны, ступайте искать Ланселота и просите у него прощения за дерзости, которых мы наслушались.

– Я так и сделаю.

– Кстати, как ваше имя?

– Меня зовут Агравейн Гордый.

Он не сказал, что он брат мессира Гавейна, дабы не усугублять свой конфуз.

Девицы и оруженосцы подошли снять с Богора доспехи. Его снова привели к больному в покой, и он повторил ему, что лишь Ланселот Озерный способен его исцелить.

– Это самый превосходный рыцарь на свете, – добавил он.

Между тем Агравейна раздели и осмотрели его раны; они оказались глубоки. Их смочили вином, их смазали живительной мазью. Однако он два месяца оставался в постели, прежде чем пуститься на поиски Ланселота.

Что же до Богора, то, проведя ночь на прекрасном ложе, постеленном ему обеими девицами, он простился с увечным рыцарем и подался на равнину, где собирался турнир короля Брангора.

Вначале взору его предстало строение в виде ложи, возведенное девицам, судьям турнира. На галерее стояла дочь короля, одна из прекраснейших в мире принцесс; но Богор, став под ложей, не видел ее и не думал, что сам он на виду;

он снял с себя шлем, чтобы вернее его уравновесить. Пораженная его красотой, девица провожала его взором и видела, как он садится верхом и держится в седле, будто слитый с конем воедино. Тогда она подозвала одну из своих приспешниц.

– Взгляните на этого рыцаря, – сказала она, – как он вам кажется?

– Ей-богу, – воскликнула та, – если он так же добр, как и прекрасен собою, то это самый совершенный из людей.

Турнир начался; и с одной, и с другой стороны набралось по доброй тысяче человек.

– К какой стороне мы примкнем? – спросил Богор своего оруженосца. – Поддержим дам или девиц?

– Сир, прежде чем я вам отвечу, взгляните на эту прекраснейшую из дев; судя по богатым одеждам, должно быть, это дочь короля.

Богор поднял голову, и принцесса поспешила окликнуть его:

– Сир рыцарь, вы прибыли уж точно не из первых: не иначе как у вас нет возлюбленной, или вы ничуть не стараетесь ей угодить.

Вместо ответа он ринулся в гущу сражения.

Читатель уже готов увидеть, как он повергает наземь рыцарей и коней, ломает копья, рубит и колет; одним словом, привлекает к себе взоры всех дам.

Когда битвы и поединки завершились, дочь короля обратилась к своим спутницам:

– Теперь, сударыни, веское слово за нами. Нам предстоит указать первейшего из всех, а после него – двенадцать лучших рыцарей турнира.

Они удалились в сторонку и не колеблясь согласились отдать первенство рыцарю с двуцветным щитом. Королевна выслушала приговор и одобрила его всею душой. Девицы вернулись в ложи, и королевские рыцари ввели туда Богора. Там, в присутствии Брангора, ему пожаловали награду лучшего бойца. Потом девицы указали двенадцать рыцарей, более других подобных доблестью Богору, и был подан знак к началу пиршества. Они раздели Богора, омыли ему лицо и грудь, измаранные доспехами. Королевна велела принести богатое платье из алой парчи на горностаевом меху; она сама одела его, невзирая на смущение, в которое повергла его столь щедрая опека.

Вдоль луга расставили столы; по обе стороны большой сосны растянули два шатра: в один занесли золотое кресло и стол для двенадцати лучших после Богора; в другой стол короля и бывалых рыцарей. Богору волей-неволей пришлось занять золотое кресло; его румянец лишь пуще красил его. Двенадцать избранных рыцарей, преклонив колени, подали ему первое блюдо; затем они вновь сели за стол. Дамы разносили второе блюдо; король и бывалые рыцари – третье; прочие подавали девицы, помимо пряностей, которые королевна пожелала подать сама. Во время трапезы на лугу водили хороводы; все любовались без устали красотой, изяществом, богатыми нарядами такого изобилия дам и девиц; но королевская дочь затмевала их всех, и каждый готов был вторить, что от века не было на свете дамы, сравнимой с нею по красоте, разве только Мария, пресвятая Богородица.

– Сир рыцарь, – сказал Богору король, – вы стяжали великую честь, приняв награду сильнейшего бойца. Извольте по этой причине взять для себя и на свое усмотрение ту из многих благородных дев, какую сочтете прекраснее всех. После чего вы отдадите каждому из этих двенадцати рыцарей по одной из лучших красавиц, коих признаете таковыми вслед за вашей избранницей.

– Обязан ли я это сделать, сир, то, что вы сказали?

– Да; так повелел мой отец при жизни своей, и я не намерен поступать иначе.

– Но если рыцарь, облеченный правом выбора, – возразил Богор, – намерен не воспользоваться своим правом?

– Это он может, – ответил Брангор, – довольно ему будет указать тех, кого следует взять двенадцати рыцарям.

– А если он изберет каждому пару не по душе, что тогда? Не на него ли падет позор?

– Если он советовался, прежде чем выбирать, ему не страшны будут упреки.

– Ну что ж! Сир, тогда моим советником будете вы: извольте выбрать вместо меня.

– Я не против, как только вы сделаете выбор для себя.

– К несчастью, сир, я затеял один поиск, и мне возбраняется брать себе жену, пока я его не завершил.

– О! девица согласилась бы вас подождать.

– Сир, я сознаю, сколь ценный подарок мне преподнесен; но я не волен им распорядиться. Будьте любезны, раздайте этих девиц вашим рыцарям; но только изымите из вашего выбора ту, что дала мне это платье вчера вечером: здесь нет рыцаря, достойного ее руки.

Король сделал так, как пожелал Богор: он взял одну за другой каждую из двенадцати девиц и представил тому, кому надлежало жениться на ней[320]320
  Эти двенадцать девиц, очевидно, были еще и наследницами уделов, которыми они могли владеть не иначе, как выйдя замуж за рыцаря, указанного сюзереном. Надо ли говорить, что в двенадцатом веке замужество благородных особ было делом политическим, совершаемым под покровительством сюзерена. Муж получал доступ к телу вместе с правами и обязанностями ленного владения. Он мог завоевать также и сердце, но не вправе был этого требовать. Королевские дочери еще и поныне находятся в том же положении; и, что досаднее всего, их неукоснительным долгом считается отдать сердце тому, кому даже не понадобилось их согласия на владение их телом. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Когда королевна увидела, что никому не выбрана, она не знала, что и подумать; однако она скрыла свою досаду куда лучше, чем девицы – свое изумление.

– Этот рыцарь, – сказали они, – столь храбрый в поединках, вовсе не таков в обхождении с дамами; он заслужил себе прозвище Прекрасный Выродок[321]321
  Поскольку в старинных рукописях буквы n и u трудноразличимы, возможно, надо читать не «выродок» [malnйs, т. е. mal nй], а «дурной» [malvйs, т. е. mauvais]. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Королевна не слушала их; она подошла к столу Двенадцати и спросила первого из них:

– Сир, я причислила вас к двенадцати отважным; чем вы мне за это отплатите?

– Сударыня, на протяжении года я буду биться не иначе, как закинув ногу на шею моего коня, и я пришлю вам кольчуги и оружие всех, кого одолею.

Рыцаря этого звали Калеас Малый.

– А вы? – спросила она второго, по имени Кабилор Твердая Рука.

– Я велю поставить свой шатер на краю первого же леса на моем пути. Я буду сидеть там каждый день во всеоружии и останусь там, пока не одолею десять рыцарей или сам не буду побежден. Все лошади мною сраженных будут посланы вам.

Третий сказал:

– Я не войду ни в один замок, пока не одержу победу над шестью рыцарями, чьи шлемы получите вы.

Это был Альфазар Толстый.

Четвертый, Сарду Белый:

– Я не разделю ложе ни с одной девицей, плоть к плоти, пока не одолею четырех рыцарей, а мечи их отошлю вам.

Пятый, Майо Терновый:

– На протяжении года я не дам проходу ни одному рыцарю, ведущему девицу под охраной, без того чтобы вызвать его на бой. Если я выйду победителем, эти девицы, завоеванные мною, пойдут к вам в услужение.

Шестой:

– На протяжении года я буду драться только насмерть, и головы, отрубленные мною, будут посланы вам, сударыня.

Это был Ангер Коварный.

Седьмой, Парид Золотое Кольцо[322]322
  Не тот ли это Рыцарь Золотого Кольца, который упомянут в «Обретении Книги Грааль» (стр. 139)? (Прим. перев.).


[Закрыть]:

– Я не пропущу ни одной девицы, ведомой рыцарем, без того чтобы получить от нее поцелуй, волей или неволей.

Восьмой, Мельдон Неунывающий:

– На протяжении месяца я буду ездить, прикрывая грудь одной сорочкой, со шлемом на голове, щитом на шее, копьем в руке, мечом на поясе. Так я буду биться со всеми встречными рыцарями; и я пошлю вам коней ото всех мною сраженных.

Девятый, Горускален Сильный:

– Ради вас, сударыня, я попытаюсь захватить королеву Гвиневру, будь при ней хоть четыре рыцаря ее дома, и пусть меня убьют, если мне не удастся привезти ее к вам.

Десятый:

– Я буду ездить, нигде не приклонив головы, пока не найду прекраснейшую из девиц; я отобью ее у провожатого и подарю вам в прислуги, если меня не убьют и не казнят.

Это был Малакен Валлиец.

Одиннадцатый:

– Из всех одежд я возьму лишь две сорочки: мою и моей любимой. Ее пелена прикроет мне лицо, а единственным моим оружием будет копье со щитом. В таком облачении я буду биться против десяти рыцарей и пришлю вам пленниками всех, кого одолею.

Это был Агриколь Красноречивый.

Наконец, двенадцатый, Отважный Уродец:

– На протяжении года я буду сидеть на коне без узды и поводьев. Он пойдет, куда и как пожелает, и я буду сражаться со всеми рыцарями, каких повстречаю на своем пути, если разве что их не окажется четверо. Вам достанутся пояса, пряжки, кошельки всех возлюбленных тех, кто сдастся мне на милость.

Один Богор еще не дал обета.

– Сир, – сказала ему королевна, – от вас мне не придется ждать никакой расплаты?

– Сударыня, даже не будучи в это невольно вовлечен, я был бы вашим рыцарем и отстаивал ваше право против всех и вся. Как только завершится мой поиск, я вызовусь сопровождать королеву Гвиневру, оттеснив тех четырех рыцарей, на которых это будет возложено, если только одним из них не будет мессир Ланселот Озерный.

– Сир, премного благодарна! – отвечала королевская дочь.

Танцы и хороводы продолжались до ночи. Затем король возвратился в замок, а вместе с ним его рыцари. Богору отвели самый красивый покой. Но у королевны душа была не на месте: она знала, что Богор не принял предложение отца, и оттого она была весьма опечалена и не могла этого скрыть от своей наставницы, старой дамы, сведущей в искусстве чар и обольщения.

– Что с вами, милое дитя? – спросила старуха, видя, как ее лихорадит.

– То, что будет для меня упущено и доведет меня до смерти.

– До смерти? Не могу ли я вам помочь? Расскажите; если мне не изменяют мой рассудок и опыт, вы обретете то, чего желаете.

– Нет; никогда я этого не скажу.

– Вы мне скажете, милое дитя; и тайна ваша сохранится. Разве я не была вам неизменно предана и на все для вас готова? Говорите же: вы страдаете от любви? Если так, то никто вам не сможет помочь лучше меня.

– Да, госпожа, я люблю, как никто на свете не любил; и если мною погнушались, я наложу на себя руки.

– И кто же он, ваш возлюбленный?

– Лучший, прекраснейший в мире рыцарь. Это победитель турнира: это моя душа и тело, моя утрата и награда, моя боль и радость, мое богатство и убожество, мой Бог, моя вера, мой дух, моя жизнь и, если придется отречься от него, моя смерть.

– Однако было бы лучше перестать думать о нем, раз уж вас не любят.

– Как же я могу? Будь я у самых зубцов башни высотою в сотню туазов и узри я его внизу, я бы бросилась к нему, веря, что любовь, владычица всего земного, поддержит меня в моем полете. Ах, госпожа, сжальтесь надо мною, если вы не желаете моей смерти.

– Успокойтесь, дитятко, и идите в постель. Поглядите-ка на это колечко: я пойду подарю ему его от вас. Он тут же воспылает любовью и непременно за мною пойдет.

– Тогда ступайте, госпожа, только не обманите меня!

Королевна легла в постель; ее наставница, накинув на плечи плащ, проникла в покой, где Богор лежал, еще не отойдя ко сну. Горели четыре свечи.

– Сир, – сказала она, – дай вам Бог доброй ночи!

– Милости прошу, госпожа! Что привело вас в такой час?

– Сир, я пришла от имени своей подопечной, дочери короля Брангора. Она крепко обижена, что вы ей так плохо отплатили за то, что она сделала для вас.

– Чем же я ей не угодил?

– Я вам скажу. Турнир был затеян, чтобы дать ее отцу, королю, распознать того, кто более всех достоин стать супругом его дочери. Вы как победитель имели право на ее руку; однако вы не снизошли до того, чтобы выбрать ее. По годам она уже совершенная невеста; как же вы забыли про нее одну, хотя она прекраснее и достойнее всех, кого вы раздали прочим рыцарям? Но ее досада не помешала ей передать вам свое кольцо и просьбу носить его отныне.

Богор взял кольцо и надел его на палец. Едва он ощутил легкий нажим, как его охватило невольное волнение. До той поры он оставался невинен телом и душою; и вот он уже не жаждет ничего, кроме сей юной девы, на которую за час до того взирал столь безучастно.

– Ах, госпожа, – сказал он, – уверены ли вы, что она сможет меня простить? Умоляю вас: уладьте мое обручение с нею, за любую пеню, какую ей угодно будет взыскать.

– По мне, так самое лучшее, – ответила наставница, – пойти за прощением к ней самой, изъявив готовность быть ее покорным слугой. Если вы этого хотите, я могу вас проводить.

Богор не ответил, но надел свою сорочку, порты, завернулся в плащ и направился следом за старухой. Когда он вошел в опочивальню, королевна притворилась, что только проснулась. Она привстала, и Богор промолвил, упав на колени:

– Сударыня! Я пришел просить вас о пощаде: учините надо мною такую месть, какая вам угодна.

И он распахнул полу своего плаща в знак полной покорности.

– Встаньте, сир, – изрекла девица, – и коль скоро вы сдаетесь на мою милость, выпроводить вас было бы неучтиво. Я вас прощаю.

Старуха подала голос:

– Пеню назначу я. Приказываю вам, рыцарь, остаться; а вам, сударыня, принять его как подобает. Отныне пусть она принадлежит вам, а вы ей.

С этими словами она вышла и закрыла за собою дверь.

Так двое непорочных, королевский сын и королевская дочь, постигли то, о чем до той поры не ведали; цветы невинности осыпались меж ними[323]323
  «Так сошлись вместе двое непорочных: королевский сын и королевская дочь. И вышло, что они не знали ничего, но учились у природы. И так сблизились телесно, что цветы невинности осыпались меж ними». (Рук. 339, л. 122). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]; и по воле Божией девица зачала в ту ночь Элена Белого, того, кто впоследствии стал императором Константинопольским и миновал Александровы пределы[324]324
  «И миновал Александровы пределы», т. е. Геркулесовы столпы, которые Александр тоже преодолел, если верить жесте о нем: «Сир, таких воителей славных не видано было, Что до самых столпов Геркулесовых мир покорили». А вовсе не Артур, как можно прочесть в удивительно богатом на измышления издании г-на графа де ла Вильтасета (Dinan, 1861, стр. 465). – Я не припомню, чтобы видел этот роман об Элене Белом. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], как читаем мы в его жизнеописании и как о том будет сказано в Поисках Грааля. Бог простил им соитие, ибо проистекало оно не от греха, а от невольного влечения: Ему не угодно было, чтобы невинность их пропала втуне; Он через это явил лучший и прекраснейший плод, какой выходил когда-либо из чресел. Виноградарь придает облик лозе; Всевышний привносит остальное, сиречь сам плод.

Напрасно обольщался дьявол, будто осилил Богора; он обманулся, а с ним и Владычица Озера, нашедшая в своих жребиях, что Богор убережет свою невинность[325]325
  Критики могут заметить здесь свидетельство постепенных переделок легенды о Граале, чьи чудесные приключения предназначено завершить некоему непорочному рыцарю. Им по очереди становились Богор Ганнский, Ланселот Озерный, первое имя которого было Галахад; Перлево, или Персеваль; и, наконец, Галахад, сын Ланселота. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

На рассвете наставница пришла предупредить Богора, чтобы он возвращался в свою постель. Но пока он снимал порты, надетое ему старухой на палец кольцо упало, а с ним пали и чары, его соблазнившие. Оттого он был немного раздосадован, но не преминул подняться и пойти к мессе. Вернувшись, он надел доспехи, прежде чем проститься с королем. Его возлюбленная, видя его в доспехах, увлекла его в свою опочивальню.

– Сир, – сказала она, – вы знаете, что вы принадлежите мне, а я вам; и все же вы уходите, не говоря мне, когда вернетесь. Примите хотя бы эту пряжку из моих рук и обещайте мне вернуться через полгода. Если по воле Божией вы меня оставили в тяжести, пристойно будет, если мой отец узнает из ваших уст, что дитя это ваше.

Богор взял пряжку, приколол ее у шеи и обещал вернуться, как только сможет. Затем, препоручив девицу Богу, он сел на коня и уехал. Его оруженосец, раненный во время турнира, с ним не поехал, а вынужден был остаться в Рубежном замке, чтобы подлечиться и вскоре его догнать.

Войдя в Глованский лес, наш рыцарь встретил кавалькаду, где все люди были одеты наизнанку, а у лошадей обрезаны хвосты. Это была свита дамы из Хонгефорта, в то время занятая поисками славного рыцаря, помирившего ее с дядей. Не снимая шлема, Богор приветствовал даму, черты которой он не видел под покровами, окутавшими ее.

– Сир, – обратилась она к нему, – не могли бы вы мне что-нибудь сказать о рыцаре, носящем белые доспехи?

– Зачем вам это, сударыня?

– Извольте, я вам расскажу.

И она поведала ему о том, что ему уже было известно и что позволило ему узнать эту даму. Но праведная обида за гибель сенешаля, еще не угасшая в нем, не дала ему себя открыть.

– Я ничего не знаю, – сказал он, – об этом рыцаре в белых доспехах.

И он удалился, не утруждая себя дальнейшей беседой с нею.

Выйдя из леса, он очутился в долине, питаемой широкой рекой; но тщетно он искал брод или мост, который позволил бы ему перебраться на другой берег, где виднелся прекрасный замок, окруженный стенами с турелями. Как преодолеть эту реку? Немного погодя он увидел, как из замка выходят четверо проходимцев[326]326
  В оригинале – ribauds. В XII веке так звали не только праздных гуляк и бродяг, увязавшихся за войском. Король Филипп Август (1165–1223) сформировал себе личную охрану из таких простолюдинов, вооруженных дубинами и стерегших его день и ночь. Видимо, подобные команды были и у других сеньоров, а романист перенес их в Уэльс времен короля Артура. (Прим. перев.).


[Закрыть] и влекут за косы девицу в одной сорочке. Он услышал ее истошные крики.

– Благородный рыцарь, – взывала она, простирая к нему руки, – спасите меня от этих разбойников, они сейчас убьют меня.

Слыша, как она молит о помощи, Богор недолгое время колебался, как ему быть. Вода была черна и глубока; конь его, прогибаясь под тяжестью доспехов, казалось, не в силах был достичь того берега; но он проникся таким состраданием, что, наконец, осенил себя крестом, ухватился за щит и ударом шпор направил коня в реку. Утратив опору, животное пустилось вплавь и добралось до другого берега. Богор тотчас напал на проходимцев; первого он настиг ударом глефы, тот упал и уже не поднялся; прочие, будучи безоружны, поспешно бежали и оставили девицу со своим избавителем.

Она ему изъявила заслуженные знаки признательности и собиралась поведать свою историю, когда явился владелец замка.

– Вы пожалеете, – воскликнул он, – что посмели заступиться за эту женщину. Защищайтесь!

Богору хватило времени извлечь глефу, засевшую в теле разбойника; он занял оборону, стойко выдержал первый удар и сразил шателена с такою силой, что, сбив его наземь, сломал ему хребет.

– Теперь, – сказал Богор, – извольте рассказать мне, госпожа, какие причины были у этого рыцаря, чтобы вас истязать.

– Сир, нынче утром я ехала верхом под охраной моего друга рыцаря, когда меня заметил брат убитого вами. Он давно любил меня, он схватил мою лошадь под уздцы и уже уводил меня силой, когда мой друг остановил его, вызвал на бой и замертво выбил из седла. Его брат подоспел с толпою простолюдинов; они окружили моего друга, схватили и убили на моих глазах. Шателен, уготовив мне более изысканную месть, увез меня в свой замок; после тысячи мучений он обрек меня на гибель в этих водах. Вы меня вырвали из рук его проходимцев, и если вам угодно довершить все то, чем я вам обязана, проводите меня до моего замка, он здесь неподалеку.

Богор усердно помог ей взобраться на шею своего коня, и после полудня они прибыли к прекрасному замку девицы. В это время входили два оруженосца, нагруженные обильной добычей из близлежащей рощи. Они узнали об опасности, которой избегла их госпожа, и о том, что избавлением своим она обязана доблести рыцаря, ее спутника. Один из двух оруженосцев ускорил шаг, чтобы упредить их прибытие в замок. Тем временем девица разъясняла Богору, что имение, владельца которого он убил, зовется Калидон, на берегу реки Калед. Когда она въехала в свой замок, ее приветствовали целые толпы дам, девиц и рыцарей; они танцевали и кружили в хороводах, восклицая:

– Добро пожаловать, доблестный рыцарь, вернувший нам нашу госпожу!

Им помогли спешиться, Богора провели в главный дворец, где сняли с него доспехи вопреки его воле; ибо он отнюдь не склонен был думать, что пора отдохнуть. Когда накрыли столы, его усадили на самое почетное место. Девица, выходя из-за стола, не забыла спросить его имя.

– Меня зовут Богор Изгнанник! А вас, сударыня?

– Я Блесина, госпожа Глоседона, того замка, где принимаю вас.

В это время вошел оруженосец и возвестил, преклонив колени перед девицей:

– Госпожа Хонгефорта, ваша кузина, приветствует вас и едет сюда в намерении провести у вас эту ночь.

– Я очень рада, – отвечала девица Глоседонская, – где она?

– В половине лье отсюда.

– Пусть мне готовят коня; я хочу выехать ей навстречу.

Она тотчас села верхом во главе свиты из шести рыцарей, а прочих оставила с Богором. Но он не знал, куда деваться, заслышав разговоры о госпоже Хонгефорта: если он останется, он неизбежно увидится с нею, а это будет весьма досадно. Он предпочел затребовать свои доспехи.

– Э, сир, – сказали ему, – что вы с ними собираетесь делать?

– Я хочу поехать поразмяться до этой рощицы; я долго не задержусь.

Ему не посмели перечить; его снарядили, и он выехал через потайную дверь, выходящую в сторону рощи. Когда из замка его уже было не видно, он повернул к высокому бору, где ехал наугад, пока не услышал колокольный звон. Это был верный знак святой обители, и скоро он прибыл туда. Отшельник отворил ему, снял с него доспехи, потом пошел нарвать травы коню на подстилку и рыцарю на ложе.

В это время девица Глоседонская встретила госпожу Хонгефорта и, обняв ее, удивилась, как странно одета она и ее свита; она спросила, в чем дело.

– Я ищу, – ответила дама, – одного молодого рыцаря, лучшего из всех, кого я видела. Ему я обязана всем, и я так дурно отплатила за то, что он сделал для меня, что мне совестно до смерти.

– Ей-богу, милая кузина, мое приключение столь же чудесно, как и ваше.

И она поведала о том, что с нею случилось: о встрече с рыцарем, о его красоте, его отваге, его молодости; так что у дамы из Хонгефорта закралось подозрение, что спаситель ее кузины вполне мог быть и ее спасителем. Ей не терпелось оказаться в замке, чтобы подтвердить свои надежды. Сойдя с коня, девица Глоседонская осведомилась о госте.

– Он спросил свои доспехи и уехал, сказав, что вернется.

– Вам надо ехать по его следам, – сказала она, – и привести его.

Десять рыцарей сели верхом, обыскали рощу и вернулись, не найдя его. Госпожа Хонгефорта спросила, какие доспехи носил этот рыцарь; ей их описали.

– Это не те, что у моего благодетеля, – сказала она.

– Но, кузина, он мог их сменить, – возразила девица. – Поверьте мне: ваш рыцарь и мой суть одно и то же, и я столь живо сочувствую вашим угрызениям от его утраты, что готова последовать за вами в этом поиске.

– Я буду очень рада, – ответила дама.

И на другое утро они велели подать им лошадей и двинулись в путь. Оставим их странствовать, а мы между тем вернемся к нашему Ланселоту.