Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

– Госпожа, вы знаете, как я был бы рад, если бы вы остались с нами; но давать вам такой совет неуместно. Я согласен с Ланселотом. Лишь одного нам остается пожелать: не кануть в забвение и сохранить вашу благосклонность.

Королева рада была видеть, что ее друзья советуют ей то, к чему она склонялась и сама. Два чувства разрывали ей душу: любовь к Ланселоту и преданность королю. Она не заблуждалась, зная, как трудно ей будет примирить голос сердца с зовом совести. Самая мудрая, прекрасная, совершенная из женщин была беззащитна перед самым мудрым, прекрасным и отважным из мужчин. Когда бы не это, она бы телом и душою была со своим супругом королем, которому она, увы, не была предана всецело. И вот она заключила в объятия друг за другом Галеота, Ланселота и госпожу Малеотскую; слезы их смешались. Назавтра она пригласила баронов Сорелуа, освободив их от принесенной ей клятвы, и они вновь присягнули Галеоту. Велика была печаль от расставания с нею среди дам, девиц и всех жителей страны Сорелуа.

Она пробыла их королевой два года и одну треть, начиная с Пятидесятницы и до конца февраля третьего года[222]222
  Расчет неверен: на какое бы число ни пришлась тогда Пятидесятница (50 дней после Пасхи), это все равно получается июнь. Через два года с одной третью наступила осень, а никак не конец февраля. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Когда они приближались к Кардуэлю, Галеот и Ланселот увидели короля Артура, едущего навстречу королеве. Король встретил их с любезнейшим видом, хотя еще не утешился после смерти девицы Кармелидской. Но из всех, кто выказывал радость от возвращения королевы, никто не был более счастлив, чем мессир Гавейн; он бросился к ней с распростертыми объятиями и без конца обнимал и целовал Ланселота с Галеотом.

А Галеот сказал королю:

– Сир, я возвращаю вам даму, которую вы вверили под мою защиту. Если я не сдержал обещания, да не помогут мне вовеки Бог и семеро святых этого храма!

И он простер руки к часовне.

– Я верю, дорогой друг, – ответил король, – никогда я не в силах буду отблагодарить вас за то, что вы для меня совершили. И все же придется мне просить вас еще об одном благодеянии.

Пока он это говорил, Ланселот намеренно держался в стороне, предаваясь своим печальным думам; ибо он предвидел, что останется лишен общества королевы. Галеот же, как ни боялся потерять друга, просил королеву употребить все свое влияние на Ланселота, чтобы склонить его вновь занять свое прежнее место в доме короля, среди сотрапезников Круглого Стола.

В тот же вечер архиепископы и епископы Великой Бретани вновь сочетали браком короля и королеву перед ликом Святой Церкви. Но Ланселот не мог разделить всеобщую радость; он простился с королевой и вернулся в Сорелуа, не уведомив о том короля.

Спустя два дня король отвел в сторону Галеота и королеву.

– Прошу вас, – сказал он, – ради вашей верности и любви ко мне, сделать так, чтобы Ланселот меня простил и снова одарил меня своею дружбой.

– Я бы с ним поговорил, – сказал Галеот, – но его здесь нет; вот уже три дня, как он уехал в мою страну.

– Печально для меня, – ответил король, – я думал предложить это ему самому после вашей с ним беседы. Он столько сделал для королевы, что не мог бы ей отказать.

– Ах, сир! – промолвила тут королева, – я не нахожу, что он так уж много для меня сделал; разве он не уехал нынче, не простившись с нами? Впрочем, по мне, так лучше ему вот так уйти, чем мне выслушивать отказ на мою просьбу.

– Госпожа, – сказал Галеот, – многое приходится терпеть от человека столь благородной души, как Ланселот: Бог дал ему сердце, не способное забыть ни благодеяний, ни обид. Я с этим подступался к нему не раз, но ничего добиться не мог. Он по-прежнему сильно досадует на короля, которому не подобало содействовать обвинению и вынуждать его оспорить приговор баронов Кармелида.

Король слушал и охотно признавал свою вину; ибо, как мы уже видели не раз, он испытывал живейшую склонность к Ланселоту. Долгое время даже тщетны были попытки посеять в нем подозрения касательно природы чувств королевы.

– Что бы ни делал Ланселот, – говорил он, – ненавидеть его будет выше моих сил. Потому надобно вам смягчить его, друг Галеот, если вы хотите успокоить мою душу. Клянусь на святых мощах и перед вами, что пожалую ему все, что ему заблагорассудится.

Галеот обещал вернуться с Ланселотом к пасхальным праздникам; королева же, стоило уйти королю, стала заклинать его привезти обратно друга, от которого ждала всевозможных услад.

– И не бойтесь утратить ваше с ним содружество: уж я сумею сохранить его таким, каким вы наслаждались на ваших дальних островах.

Галеот отбыл на другой день. Приехав в Сорелуа, он поведал Ланселоту, что было между ним, королем и королевой. В Страстной четверг они вернулись ко двору и в разгар пасхальной недели нашли Артура в одном из его замков, называемом Динасдарон[223]223
  Варианты: Дамазорон, Димаскон. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. У Артура было в обычае в Страстную неделю не садиться верхом [224]224
  Выше мы видели, что верховая езда в субботу, в день, посвященный Богородице, обычно пробуждала угрызения совести. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Он был рад вновь увидеть Ланселота, и уж никак не меньше была рада королева. Неделя протекла в молитвах; в день Пасхи король вернулся к беседе с Галеотом. Королева же Гвиневра послала за Ланселотом; она обняла его на виду у всех, кто был в ее покоях; затем она взяла его за руку, велела присутствующим удалиться и оставила только его, Галеота и госпожу Малеотскую.

– Милый, желанный мой друг, – сказала она ему, – дела у нас таковы, что пора помирить вас с королем. Я этого хочу, и Галеот ничуть не менее. Будьте благодарны моему сеньору за то, что он желает быть вашим другом. Он мне наказал одарить вас всем, чего вы пожелаете; но я-то знаю: из благ земных то, чем обладаете вы, в ваших глазах драгоценнее всего прочего; и все же я не хочу, чтобы вы уступили безропотно. А потому примите с недовольным видом мольбу, обращенную мною к вам; мы с Галеотом, с моими дамами и девицами падем перед вами на колени. Тогда вы смиритесь и отдадитесь на волю короля.

– Ах, госпожа моя! – сказал Ланселот со слезами. – Как я могу видеть вас на коленях передо мною? Избавьте меня от этой муки.

– Нет, Ланселот, мне угодно, чтобы это было так.

Ланселот не смел настаивать далее.

Оставив его, королева вместе с Галеотом направилась в залу, где был король.

– Мы не могли ничего добиться от Ланселота, – сказала она. – Но все же мы предпримем последнее усилие: пригласите его сюда, и пусть каждый повторит за нами то, что будем делать мы.

Как только Ланселот вошел в залу, полную баронов, рыцарей, дам и девиц, Галеот стал его просить, он отказался; королева стала его умолять, он отвернулся.

– Я не ищу себе новых соратников, – сказал он, – я доволен теми, какие у меня есть.

– Король вам предлагает, – пылко возразила Гвиневра, – все, что он имеет.

– Госпожа, ради Бога, не настаивайте! Не вынуждайте меня говорить вопреки моей воле: не то чтобы я держал хоть малейшее зло на короля; чтобы послужить ему, я готов идти на край света; но я не согласен более отдавать в заклад свою свободу.

Королева сочла, что миг настал: она упала ему в ноги; Галеот, дамы и девицы последовали ее примеру. Ланселот силился придать себе разгневанный вид; наконец, он своими руками поднял королеву и Галеота; и, обратясь к королю, он преклонил колени и смиренно произнес:

– Повелевайте мною, сир, как вам будет угодно.

Король в свой черед поднял его и поцеловал в уста[225]225
  Поцелуй в уста был наилучшим свидетельством союза, мира и согласия. Поэтому христианину всегда следовало остерегаться принять поцелуй от сарацина: это было равнозначно отречению от своей веры. См. далее, стр. 481. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Благодарю, мой милый друг! – промолвил он. – Я вам обещаю лишь одно: отныне я не дам вам ни малейшего повода для гнева. Клянусь светлым праздником, который мы чествуем сегодня.

Так было восстановлено согласие между королем Артуром и Ланселотом, который возвратился в содружество Круглого Стола. И с того дня король, заново обретший милость Церкви и королевы, был уверен, что ему нечего больше желать.

LXXIII[226]226
  Нижеследующий большой эпизод с похищением, поиском и освобождением мессира Гавейна, видимо, исходно представлял собой сюжет, не связанный с романом в прозе. Это был один из тех лэ, или сказов, которые барды и жонглеры декламировали под открытым небом. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]

Король Артур пробыл в Динасдароне целую неделю. Дабы наилучшим образом отметить возвращение королевы и примирение с Ланселотом, он созвал своих баронов на Пятидесятницу в своем городе Лондоне. Там он желал при всем дворе дать посвящение в рыцари юному Лионелю Ганнскому.

Никогда еще не было столь великолепного собрания баронов, дам и девиц; они прибыли в Лондон из всех городов не только Великой Бретани, но также Франции, Алемании[227]227
  Герцогство Алеманское – одно из государств на территории современной Германии, которое существовало до XI в. на западном берегу Рейна. Память об этом осталась в современном французском языке: Allemagne – Германия, les Allemands – немцы. (Прим. перев.).


[Закрыть] и Ломбардии.

Лионель был облачен в самые красивые и богатые доспехи. На богослужение в канун Пятидесятницы он явился в чудесных узорчатых шелках; а после службы пиршественные столы были накрыты не в залах и покоях, мало поместительных для столь многолюдного собрания, а в череде шатров, раскинутых по указу короля вдоль реки Темзы. Столы протянулись на половину лье в длину. После пиршества, где было в изобилии отборное мясо, вино и ячменное пиво, гости вышли сразиться, кто на одной стороне, кто на другой. Четыре прославленных рыцаря Круглого Стола подались в Вареннский лес. Это были мессир Гавейн, мессир Ивейн Уэльский, Ланселот и мессир Галескен – герцог Кларенс[228]228
  См. Книгу об Артуре, стр. 370. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], сын короля Траделинана Норгалльского, брат Додинеля Дикого, племянник короля Артура по матери и, стало быть, двоюродный брат мессира Гавейна. Он был невысок, тучноват, но пылок, дерзок и полон завидной отваги. Галеот же, будучи занят беседой с королем, когда уходили четверо наших рыцарей, не мог к ним присоединиться.

Вареннский лес, хотя и был недалек от Темзы, с давних пор слыл щедрым на лихие встречи; и четыре рыцаря, не взяв свои доспехи, не намерены были в него углубляться. Но приметив одно место, поросшее травой и дикими цветами, они уселись под большим дубом с густой и приятной для глаза листвой, каковы все они в конце месяца мая. Тут они принялись говорить обо всем, что толкуют про этот лес.

– Есть у меня задумка, – сказал мессир Гавейн, – проникнуть в самые его глубины и пробыть там несколько суток кряду, дабы увериться в истинности всего, что нам о нем наговорили. Но не хотелось бы мне разъезжать верхом накануне праздника, вроде нынешнего; и потому я думаю вернуться сюда завтра, в понедельник.

Мессир Ивейн, Кларенс и Ланселот условились поехать с ним и никого не посвящать в тайну их замысла.

Пока они беседовали, мимо проскакал рослый оруженосец, взмокший от пота, и на мгновение остановился, разглядывая их.

– Кто ты такой, братец? – спросил его мессир Гавейн.

Вместо ответа юноша живо развернул коня, пришпорил его и исчез.

– Этот юнец не иначе как спятил, – сказал мессир Гавейн. – Он несся сломя голову, будто боялся опоздать, а потом помчался обратно так же быстро, как и сюда.

Но вскоре они услышали громкий конский топот. Вместе с юнцом, виденным ими минуту назад, появился рыцарь богатырского роста, с алым львом на белом щите, в полных доспехах, на преогромном коне.

– Кто из вас Гавейн? – спросил великан.

– Это я; что вы от меня хотите?

– Скоро узнаете.

С этими словами он подъезжает к мессиру Гавейну и бьет его глефой что есть силы. И пока мессир Гавейн хватает за узду коня и на ощупь ищет рукоять меча, чтобы вынуть его из ножен, самого его приподнимают, берут поперек и кладут через седло с такой легкостью, будто незнакомец имеет дело с малым ребенком. Три спутника поднялись, чтобы его удержать; но конь вздыбился, сбил мессира Ивейна, прошел по нему всеми четырьмя копытами, и незнакомец ускакал, унося с собою мессира Гавейна. Трое друзей бросились по его следам со всем проворством, на какое были способны, но скоро им навстречу выехали двадцать рыцарей в полных доспехах. Ланселот хотел было на них напасть, даром что в одном сюрко и без меча, но мессир Ивейн его остановил:

– Куда вы? Разве в этом доблесть, чтобы выйти одному, пешему и без доспехов, против двадцати всадников во всеоружии? Лучше сделаем так: давайте вернемся в наши шатры, вооружимся тайком и вернемся, ничего не говоря ни королю, ни королеве о похищении мессира Гавейна; мы или вызволим его, или разделим его злую участь.

Совет был здравым, и ему последовали. Трое друзей вернулись к своим шатрам, сели на коней, выслали свои доспехи впереди себя и вновь добрались до леса. Они пустились по мощеной дороге, которая привела их к тройной развилке, где были различимы свежие следы лошадиных копыт.

– Любезные сеньоры, – сказал мессир Ивейн, – чтобы вернее найти похитителя, нам будет лучше разделиться. Я, пожалуй, поеду по левой дороге.

– Хорошо! – согласились остальные.

– А я по правой, – сказал герцог Кларенс[229]229
  Приключения четырех рыцарей в оригинале часто прерываются, чтобы продолжиться, когда начало уже потеряно из виду. Мы сочли за благо меньше дробить каждый из этих эпизодов, чтобы было легче за ними следить. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Средняя же досталась Ланселоту. Мы далее последуем за каждым из них, начиная с герцога Кларенса.

LXXIV

Он до ночи ехал верхом. Луна уже начинала серебрить деревья, когда он услышал справа звучание рога. Узкая тропинка вела как будто бы в ту сторону; он свернул на нее и очутился на одной из лесных окраин. Перед ним простиралась прекрасная обширная равнина. Он доехал до незапертого барбакана[230]230
  Барбакан – передовое укрепление перед воротами и рвами. Он позволял защитникам замка выдвинуться вперед и оттуда координировать свои передвижения при атаке и отступлении. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Потом еще продвинулся вперед; слева и справа были широкие рвы, полные текучей воды. Перед большими воротами он трижды позвал; наконец, появился слуга и спросил, что ему угодно.

– Я странствующий рыцарь, – ответил он; – я хотел бы здесь заночевать.

– Милости просим, сир! Вы найдете здесь добрый кров и доброе пристанище.

Слуга открыл ворота, отвел коня в стойло и проводил герцога в башню, стоявшую посреди двора. Он пригласил его подняться в эту башню, освещенную свечами и факелами ярко, будто днем. Там с него сняли щит, у него взяли глефу, его усадили на ложе, а вскоре из покоев вышла прекрасная дева, держа в руках алый плащ, подбитый беличьим мехом. Герцог встал, приняв ее за владелицу замка.

– Приветствую вас, госпожа! – сказал он ей.

– Сир, я бедная прислужница у здешней госпожи.

– Воистину, вы были бы дамой, и богатой дамой, когда бы красота приносила угодья.

Девица поблагодарила, обернула ему плечи плащом и вернулась туда, откуда она, несомненно, и вышла.

Мгновение спустя показалась еще более прекрасная особа со свитой из дам, девиц, рыцарей и слуг. Она была пышноволоса и одета в шелковое сюрко на беличьем меху[231]231
  Мы видим, что сюрко, как указывает его название [фр. sur – «на, сверху»], было одеждой, которую надевали поверх платья, выходя из дома (как сегодня у мужчин пальто, а у женщин палантин, накидка или мантилья). Открытое сюрко за едой заменяло наши салфетки: его надевали на тунику, прежде чем сесть за стол и умыться. Его обычно обеспечивал хозяин дома, в котором происходила трапеза. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], подобно плащу, надетому герцогом, а под сюрко ничего, кроме тонкой сорочки из белого льна.

– Госпожа, – сказал ей Кларенс, – желаю вам всех на свете благ как наилучшей красавице, какую я видывал в жизни!

– А вам, – отвечала она, – доброй удачи как самому прекрасному рыцарю.

Затем она взяла его за руку, усадила снова на ложе, где он сидел, и присела рядом сама. Потом она его разговорила и выспросила, кто он по имени и из каких он краев.

– Я родом из Эскаваллона, – сказал он, – зовут меня Галескен, герцог Кларенс, я брат Додинеля и сын Траделинана Норгалльского.

При этих словах дама в порыве радости бросилась ему на шею, обняла его и расцеловала в уста.

– Слава тебе, Господи! – воскликнула она. – А вы, рыцарь, не удивляйтесь, что я благодарю Его за то, что Он привел сюда человека, увидеться с которым я желала более всего на свете. Ах, милый мой друг! Вы мой двоюродный брат, сын моего дяди; матушка моя была госпожа Сормадана[232]232
  Варианты: госпожа Корбеника, – госпожа Корбалена, – госпожа Корбатана, – Кормадана, – Затерянного острова; – прекрасная Эглента. Как мы видим, насчет этого имени рукописи весьма разнятся. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], столь обожаемая вашим отцом; нас вместе вырастили в башне Эскаваллона.

Велико же было изумление герцога; все это он припомнил без труда, но он забыл свою кузину со дня ее замужества; он даже не думал, что она еще есть на этом свете.

– Милая кузина, – сказал он, – я не менее счастлив вновь обрести вас. Если бы я не был уверен, что Господь призвал вас к себе, я бы давно уже вас искал.

– А как же это случилось, дорогой кузен, что вы разъезжаете верхом во всеоружии в канун великого праздника Пятидесятницы?

– Мы едем по следу мессира Гавейна, похищенного неким великорослым рыцарем. Мы с двумя другими рыцарями покинули город, но без ведома короля Артура, королевы и двора.

Затем герцог описал дородную стать, доспехи и коня похитителя, и даме не составило труда опознать его.

– Это Карадок из Печальной башни, – сказала она, – самый вероломный и самый сильный из людей. Ни разу он не даровал пощады рыцарю, и я вам советую – не ходите дальше. Еще не родился тот, кому суждено его одолеть.

– Я видел и сам, – ответил герцог, – что Карадок изрядный силач; но сила не есть добродетель; дай Бог, чтобы я первый его встретил!

– А я этого-то и боюсь пуще всего на свете. Прошу вас, милый кузен, не пытайтесь сделать то, что никому еще не удалось завершить добром.

– Прекрасная моя кузина, напрасно вы меня увещеваете; я не могу по своей воле уступить мессиру Ивейну или Ланселоту честь наказать похитителя мессира Гавейна.

Дама умолкла и залилась слезами. Но постели были приготовлены, им поднесли вина перед сном, и они расстались.

Герцог долго не мог уснуть. Утром, пока он вставал, кузина пришла к нему.

– По меньшей мере, – сказала дама, – не уезжайте, не выслушав моих советов. Я велю одному из моих слуг вывести вас на прямую дорогу и ехать с вами, пока не покажется замок Карадока; здесь такие кружные пути, что вам самому их не распутать. Когда вы взойдете на холм, где стоит замок, то поймете, что мало на свете замков столь же прочных и неприступных. У первых ворот вы увидите десять воинов во всеоружии; если вы сумеете их одолеть, то знайте, что, заходя далее вглубь, вы отдаете в залог нечестивцу Карадоку не что-нибудь, а вашу голову; еще не возвращался ни один рыцарь, вошедший этим путем. А лучше вам выбрать другую дорогу, ту, что тянется вдоль рва до первой потайной двери; к ней вы попадете по узкой доске, которая, как бы ни была опасна, переправит вас на ту сторону рва.

Потайная дверь пробита в первой из трех стен, которые вам надобно преодолеть. Если отваги вашей довольно, чтобы осилить все препоны, какие встретите на пути, если вы убьете последнего рыцаря Карадока, то окажетесь у входа в чудный сад, где посередине высится башня, а у подножия той башни есть прелестный родник. Вы можете подняться в покои башни и там найдете милейшую девицу из всех, какие только водятся среди бедного люда[233]233
  Мы бы сегодня сказали: «лучшую деревенскую или сельскую красотку»; это приводит на ум стих Грессе: «Глазки у ней хороши для такой глуши». (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Приветствуйте ее от имени госпожи Бланкастельской, и если она сохранила мне верность, в которой клялась, просите ее посодействовать вашему делу. Дабы упредить все ее сомнения, отдайте ей это кольцо; она дала мне его, когда в последний раз меня посетила; ведь она была у меня в прислугах долгое время, и при жизни моего сеньора супруга, и после его кончины. Да вдобавок скажите ей, что вы мой двоюродный брат, тот, кого я люблю превыше всего на свете.

Она передала ему кольцо и пожелала проводить его до опушки леса; затем оставила с ним оруженосца, приданного ему в провожатые. Препоручив ее Богу, герцог обещал вернуться в Бланкастель, ежели дело завершится добром. Вскоре он выехал на пустошь, где между обломками копий и обрубками щитов[234]234
  «Ломтями щитов». (Прим. П. Париса).


[Закрыть] лежали мертвые кони и всадники. Текший посреди пустоши ручей покраснел от крови; все здесь говорило о недавней и жестокой битве. Кто бы могли быть эти убитые рыцари? Пока герцог раздумывал, он увидел оруженосца, вышедшего из рощи невдалеке, голова которого была обмотана тряпицей, оторванной от полы рубахи; он направился к нему, но тот в испуге метнулся за деревья. Герцог догнал его с мечом наголо и пригрозился зарубить, если он не остановится. Раненый рухнул на колени.

– Кто эти люди, – спросил Галескен, – тела которых там лежат?

– Я скажу, если вы меня не тронете.

– Ладно уж!

– Так вот, извольте знать, что госпожа Кабрионская[235]235
  Вариант – Бристольская. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] направлялась в Лондон проведать своего кузена короля Артура. Проезжая по этой пустоши, мы встретили двадцать вооруженных людей; мы миновали бы их, не говоря ни слова, когда бы не увидели между ними полуодетого рыцаря, которого до крови избивали двое ратников. Один из нас признал в нем мессира Гавейна, и когда об этом доложили моей госпоже, она от горя упала без чувств. Придя в себя, она сказала, что лучше ей лишиться всего на свете, чем не выручить мессира Гавейна. И вот мы напали на этих палачей, но нас было пятнадцать, и нам не удалось их одолеть. К тому же главарь этих двадцати рыцарей был до того велик, до того силен, что перед ним никак невозможно было устоять. Спутников моих поубивали; я один сумел этого избегнуть, но, как видите, ранен. А госпожа Кабрионская, увидев, что люди ее мертвы, пустилась бежать через лес, и я не знаю, что с нею стало.

Он завершал свой рассказ, когда из леса показалась перепуганная девица. В руках она держала длинные косы, отрезанные от ее белокурых волос; за нею по пятам бежал рыцарь в доспехах, но пеший.

– Сир рыцарь, – воззвала она к герцогу, – умоляю, помогите мне!

Герцог бросился наперерез между нею и рыцарем, но тот дожидаться не стал и скрылся в чаще леса.

– Отомстите за меня этому негодяю, – не унималась девица, – с косами он меня опозорил, а если бы не вы, то надругался бы и над телом.

Герцог поддал шпоры, устремился в лес и нагнал рыцаря, когда он только что дошел до своего коня. Надевая шлем, незнакомец холодно осведомился у Галескена, что ему от него угодно.

– Угодно обойтись с вами, как того заслуживает любой, кто оскорбит даму или девицу.

– Любезный сир, вы на коне, а я пеший; немного вам будет чести победить меня, если вы не дадите мне времени сесть на коня.

– Тогда выбирайте: садитесь верхом, или я сойду.

– Я сяду верхом. Но чего вы от меня хотите, в конце концов?

– Я хочу наказать тебя за то, что в такой день, в канун Пятидесятницы, ты оскорбил эту девицу.

– Я ее даже на травку не уложил. Впрочем, я вас жду, я ведь не побоюсь и двоих таких, как вы.

Тогда герцог пришпорил коня; столкновение было жестоким, из них двоих незнакомец был тяжелее. И вот щиты пробиты, железо уперлось в кольчуги; но герцог, более искусный и ловкий, столкнул соперника в топкое болото, под брюхо его коня. Конь герцога пронесся мимо, но на свою беду запнулся об него и упал. Герцог выпростал ноги из стремян, перебрался через топь, подошел к сопернику с поднятым мечом, но вначале помог ему выбраться. Затем, покончив с этим, он сорвал с него шлем и вознамерился отсечь ему голову. Незнакомец взвыл:

– Пощадите меня!

– Я сделаю так, как будет угодно девице.

– Увы! я слишком дурно обошелся с нею; я предлагаю ей выкуп, какого она пожелает.

Герцог вернулся к девице:

– Воля ваша, что мне делать с этим человеком?

– Вы видите мои отрезанные косы; судите сами, чего стоит подобная обида.

– Не причинил ли он вам иное бесчестье?

– Нет, благодаря Богу и вам; но сие от него не зависело.

Герцог снова обратился к рыцарю.

– Я желаю знать, кто вы такой; вы и те, кто перебил людей госпожи Кабрионской и похитил мессира Гавейна.

– Этого я не скажу.

– Стало быть, вы умрете.

– Нет! скажу: это Карадок.

– Вы полагаете, он убьет мессира Гавейна?

– Нет, но всячески унизит его. Он его ненавидит как убийцу одного из его дядей, славного рыцаря. Я вам ответил, сир, пощадите меня!

– Пощада ваша в руках этой девицы. Сударыня, вот меч этого негодного рыцаря; решайте, как его употребить.

Тогда оруженосец с перевязанной головой подошел и взял меч:

– Я сам отомщу за вас, сестрица.

Девица взглянула на свои прекрасные косы, зарыдала и сказала, что желала бы увидеть его смерть. И тотчас оруженосец взмахнул мечом и снес голову рыцаря долой.

Они вернулись вместе на торную дорогу, как вдруг оруженосец заметил вдалеке одного из своих спутников; он знаком подозвал его; тот подъехал, приветствовал герцога и доложил ему, что госпожа Кабрионская недалеко отсюда. Герцог Кларенс позволил проводить себя к ней и поспешил выразить почтение кузине короля Артура и мессира Гавейна. Раненый оруженосец сел на лошадь обезглавленного им рыцаря, а герцог, отпустив его с Богом, взял слово с госпожи Кабрионской, что она не обмолвится при короле о злоключении мессира Гавейна.

Герцог и оруженосец госпожи Бланкастельской вскоре увидели, подъехав к одному перепутью, что навстречу им едет девица на рысистом коне; она спросила герцога, не он ли тот рыцарь, что освободит мессира Гавейна.

– По крайней мере, – ответил он, – я один из тех, кто попробует это сделать, и что бы ни случилось, я приложу к этому все мои силы.

– Сир! Ваши силы тут ничуть не помогут: понадобится такая мера отваги, какая вам вряд ли дана.

– А вам откуда это знать, сударыня?

– Отважитесь ли вы следовать за мною два дня кряду и сможете ли тем доказать, что вы достойны этого испытания?

– Сударыня, – сказал тут оруженосец из Бланкастеля, – не годится монсеньору сходить с верной дороги, чтобы ехать за вами.

– Ну, не говорила ли я, что у него на это никогда не хватит духу? А ведь там, куда я думала его привести, нет и половины тех напастей, какие ждут его, если он собирается вызволить мессира Гавейна.

– Признаюсь, сударыня, мне важно убедиться в том, смогу ли я довести такое дело до конца; и если я не выйду с толком из простого приключения, мне нельзя и надеяться завершить труднейшее. Итак, я готов ехать с вами: будь что будет!

Напрасно отговаривал их оруженосец, пришлось ему ехать вместе с герцогом и девицей. Ближе к ночи они доехали до сада, огороженного высокими стенами; девица велела открыть ворота; там их услужливо приняли, а герцога проводили в прекрасную опочивальню, где ему было приготовлено ложе.

Утром, когда он поднялся и надел доспехи, девица пришла и пригласила его следовать за ней: они спустились по лестнице и попали в подземелье, двери которого были окованы железом. Девица отворила, и герцог вошел вслед за нею. Он заметил четырех дюжих бойцов, одетых в железные каски и камзолы из вареной кожи, на гнутые жердины насажены были стальные острия, как у шампионов. Они упражнялись в рукопашном бою; это были отец и трое его сыновей. При виде герцога они отступили и молча выстроились вдоль стен, держа щиты перед собою.

– Идите за мной, – сказала девица герцогу; и она прошла между четырьмя воинствующими до двери, приоткрыв ее. Герцог же видел, что ему не миновать так запросто этих буянов; но он не колеблясь последовал за девицей. И вот с мечом в руке, закрыв голову щитом, он идет на них и сноровисто, как только может, отбивает удары палок, которые сыплются дождем на его бока и спину. Он сделал шаг назад, переступил и оперся о стену. Теперь они ему не страшны: окованные железом жерди не пробивают его шлем; его добрый меч рассекает их щиты и не единожды пронзает их тела. Долго длилась эта схватка на глазах у девицы, прилежно наблюдавшей за ними из-за двери, которую она оставила приоткрытой.

– Рыцарь, – сказала она герцогу, – вы здесь навеки решили остаться? Нет, не дано вам того, без чего нельзя завершить дело поважнее.

При этих словах он побагровел от досады; и поскольку бойцы нападали все более остервенело, он ударил отца лезвием меча и отрубил ему правый кулак, зажавший палку. От боли раненый завопил истошным голосом; видя, как жестоко вывели из боя их отца, три брата удвоили пыл и ярость. Герцог приметил того, кто нападал усерднее всех, и сделал вид, будто ударяет его по голове; когда же тот поднял щит, отводя удар, он клинком скользнул отвесно вдоль хребта, отсек ему бедро от тела и опрокинул его наземь во весь рост. Пока боль исторгала у раненого вопли, герцог уязвил другого брата в шею в то мгновение, когда он приоткрылся, и снес ему голову. Посмотрев на отца и братьев, последний решил убраться восвояси за дверь, ведущую во двор. Но, прижатый к стене, он бросил палку и щит, упал на колени и взмолился о пощаде, которую герцог даровал ему с согласия девицы.

Тогда у входа в подземелье раздались громкие ликующие крики, издаваемые толпою дам и рыцарей. Галескен поднялся в усадьбу, и девица повела его из сада на широкую равнину, где высился один из прекраснейших в мире замков. Из города послышалось звучание рогов и дудок; ворота отворились и пропустили многолюдную толпу, пришедшую чествовать герцога и сопроводить его до самого замка. Улицы уже были расцвечены флагами, и все наперебой поздравляли победителя; два юных оруженосца, торжествуя, несли щиты четырех бойцов; старики, мужчины и женщины, все восклицали: «Приветствуем тебя, славный рыцарь, ты положил конец нашим бедам и избавил от рабства наших детей!». И все пали на колени, будто перед святыней. Сеньор замка, муж преклонных лет и почти уже слепой, подошел, тем не менее, к нему и просил его остаться погостить. Галескен отговорился важными делами.

– Не отказывайте нам, ради Бога, – настаивал старик, – окажите эту милость людям, обязанным вам своим освобождением. Первым делом я должен изъяснить вам, что замок этот зовется Пинтадоль[236]236
  Вариант – Патадос. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и что мы давно уже поклялись передать его тому, кто сумеет сокрушить его пагубный уклад. Вы его завоевали, значит, вам и быть его сеньором.

Герцог хотел было отказаться, но его так умоляли и девица, и вновь освобожденные рыцари, что он принял его во владение. Затем он на прощание назвался по имени, прежде чем отбыть с девицей и оруженосцем госпожи Бланкастельской. Он не преминул спросить, с какой стати четверо буянов так рубились между собою.

– Вы это узнаете, – ответила девица, – когда испытаете силы в другом приключении, не менее гибельном, которое надобно завершить, если вы еще помышляете о том, в Печальной башне. Хотите ли вы этого?

– Разумеется. Ведите меня дальше, сударыня.

К Девятому часу[237]237
  С трех до шести часов пополудни. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] они прибыли к замку величественной и прекрасной наружности посреди добротно возделанных земель. Ворота были отворены, но мрак, царивший во всех переулках, не позволял им ничего увидеть. В середине города обширное кладбище прилегало к заброшенной церкви; на нем единственном было светло, как за стенами.

– Что значит эта тьма и этот свет вдали? – спросил герцог.

– Вы узнаете, когда вернетесь. Ступайте за мной.

Затем она спешилась и то же указала сделать ему; их коней привязали к концу длинной цепи, за которую герцогу велено было держаться, чтобы не заплутать, бредя в кромешной тьме до кладбища, куда мрак не проникал. Пока они пробирались ощупью вперед, им чудились вопли, плач и стенания, словно бы доносимые издалека. Кладбище поросло травою, верный знак того, что землю эту давно уже не тревожили. Когда они оказались у церковных дверей, девица сказала:

– Это и есть начало испытания; видите слабый свет в глубине церкви? Кто сумеет туда дойти и открыть дверь, из-под которой брезжит луч, тот и положит конец приключению. Мы будем ожидать вас тут, и если вы дойдете до той двери в глубине, вы увидите, как в храме просияет дневной свет и все, кто на свою беду обитает в этом замке, возрадуются своему освобождению.

Тогда герцог снял с себя щит, накрыл им голову и спустился в церковь. Он тотчас ощутил ледяной холод; глубокая тьма словно сочилась жутким зловонием. Он отступил назад, чтобы спросить у девицы, стоящей на пороге, откуда исходит этот смрад.

– Вот уже семнадцать лет, – ответила она, – всех, кто умирает в стенах города, приносят и хоронят в подземелье этого храма; но не жители замка, а неведомо какие демоны или злые духи. Живым же заповедано ступать на кладбище или выходить из замка.

– Но скажите, ради Бога, – спросил изумленный герцог, – чем же они кормятся?

– Трудами пахарей, которые возделывают земли за стенами, будучи рабами жителей замка; ради них одних они сеют и жнут.