Текст книги "Человек над ситуацией"

Поставим теперь вопрос о механизмах порождения и функционирования рассмотренных форм активности. Они ведь не случайно были охарактеризованы и даже зарисованы здесь в определенной последовательности. Вернувшись к прочитанному, читатель, возможно, заметит ряд моментов, поясняющих, что обеспечивает преемственность этих форм и в чем заключается их значение друг для друга в целостном потоке активности.

Инновационное моделирование. Хотя и говорят, что единственный урок истории состоит в том, что из нее не извлекают уроков, человек все-таки учится на своих ошибках, а то, что обеспечило ему когда-то успех, старается закрепить. Таким образом, суть того, что мы обозначаем как инновационное моделирование, состоит в том, что индивид извлекает уроки из собственного опыта, повторяет – реально или мысленно – действия, в результате которых он пережил что-то важное для себя, будь то положительный или отрицательный эффект содеянного. Для тех, кто предпочитает строгие формулировки, сказанное может быть выражено следующим образом.

Если событие X обусловливает значимые для индивида последствия S(X), то связь X → S(X) становится предметом воспроизводства – независимо от сферы локализации Х («внутри» или «вне» индивида) и независимо от знака («+» , «—» или «?») последствий S(X).

Для читателя, искушенного в области политической экономии, та же мысль может быть выражена в терминах воспроизводства средств производства, если, говоря о производстве, иметь в виду порождение значимых для индивида последствий его активности. В одной из своих частей принцип активного возобновления опыта, ведущего к значимым для индивида результатам, описан одним из пионеров исследования поведения, американским психологом Эдвардом Ли Торндайком. Таков – закон эффекта. Этот закон гласит: «Некоторые из реакций на одну и ту же ситуацию, а именно те, что сопровождаются у животного чувством удовлетворения или вслед за которыми это чувство наступает, будут более тесно связаны с ситуацией, а, когда та повторится, эти реакции, скорее всего, тоже повторятся; те же из реакций, что сопровождаются чувством дискомфорта или вслед за которыми это чувство наступает, будут менее связаны с ситуацией, и, когда та повторится, вероятность возникновения этих реакций уменьшится» (Thorndike, 1911, с. 244).

Иначе говоря, из закона эффекта следует, что если Х было средством достижения позитивного результата Y, то Х превращается для индивида в предмет воспроизводства (составляет для него внутреннюю цель устремлений). Средства успешного производства воспроизводятся, или, что то же самое, индивид возобновляет активность, подарившую ему успех. Закон эффекта Торндайка, однако, тенденцию к повторению распространяет лишь на случаи успешного исхода опыта. Более того, Торндайк специально подчеркивает (такова вторая «часть» закона эффекта), что реакции, которые «сопровождаются чувством дискомфорта или вслед за которыми это чувство наступает, будут менее связаны с ситуацией, и, когда та повторится, вероятность возникновения этих реакций уменьшится». Иначе говоря, согласно Торндайку, неуспех, скорее, стимулирует реакцию избегания повторения.

Между тем, сформулированное нами правило восстановления активности, приведшей к значимым последствиям, распространяется и на случаи вызванных негативных эффектов. Предполагается, что человек будет возобновлять соответствующую активность до тех пор, пока он не воссоздаст образ связи между своими действиями и их негативными последствиями.

И, наконец, необходимо принять также, что в результате активности могут выявиться эффекты, смысл которых требует дополнительного определения. Временами их нельзя подвести под одну категорию или измерить единой мерой, и они могут быть описаны (должны быть прожиты) лишь как сочетание противоположностей. Познавая, мы сталкиваемся со всевозможными парадоксами, например логическими апориями; в поле нашего зрения оказываются иллюзорные объекты, магические картинки, фигуры невозможного. Действуя, мы порождаем противоположные последствия своих действий (например, добро и зло одновременно). Чувствуя, мы испытываем: «любовь-ненависть», «творческое предсостояние», «смирение (что паче гордости)», переживание «комического» (в нем сочетается несочетаемое, а точнее осуществляется знаковое отождествление неотождествимых знаков) и т. д. Движение человеческой деятельности постоянно порождает переживания, в которых «сходятся» противоположности, смешиваются полярные чувства. Кроме того, среди значимых последствий опыта могут быть события, ценность которых пока еще не выявлена. Их значимость будет осмыслена позже, но уже сейчас о ней можно вести речь, и состоит она в том, что таковы события, которые прояснятся благодаря возможному опыту. Условия появления таких событий в человеческой жизни, разумеется, также подлежат моделированию.

Рассмотрим описанные формы инновационного моделирования подробнее.

Эвристическое моделирование. Слово «эврика», как известно, означает «нашел!». Эвристическое моделирование – это попытка ответить на вопрос «как нашел?» Поделимся с читателем нашим наблюдением над человеком, манипулирующим с головоломкой. После многократных неудачных попыток решить головоломку, представляющую собой разъемную металлическую конструкцию из двух частей (жесткие изогнутые куски проволоки, которые необходимо разомкнуть), человек на время прекращает активные пробы. При этом он опускает руки, и не глядя, как бы по инерции, продолжает вертеть головоломку в руках. И что же? По прошествии небольшого времени – головоломка решена! Оказывается, не глядя, решить ее проще, чем под контролем зрения. Любопытно, что вновь получив ту же головоломку (собранную), он по-прежнему испытывает трудности в решении. Необходима специальная активность по восстановлению случайно найденного решения. При этом то, что было случайным условием достижения значимого результата, превращается в предмет самоценной активности. Этот процесс представляет собой выдвижение и проверку гипотез.

Никакое научение и, следовательно, развитие человека было бы невозможно, если бы не действие описанного механизма самообучения. Являясь условием какого бы то ни было обучения, он сам в свою очередь не является следствием какого-либо обучения, имея у человека врожденный характер. Об этом свидетельствуют, в частности, замечательные эксперименты с младенцами, проведенные Папусеком в 1969 г., описанные в книге Б. Бауэра «Психическое развитие младенца» (объем выдержки может рассматриваться читателем как косвенный показатель значимости обсуждаемых материалов для пояснения высказанной здесь идеи самоценного инновационного моделирования).

В эксперименте «младенец может включить свет, поворачивая голову. Большинство двух-трех месячных младенцев несколько раз включат свет за довольно короткий промежуток времени. Затем частота поворотов головы падает ниже того уровня, который служит критерием научения. Она не увеличивается до тех пор, пока сохраняется устойчивая связь зажигания света с поворотом головы налево. Допустим, что экспериментатор меняет направление связи: свет зажигается при повороте головы вправо. Рано или поздно младенец повернет голову налево и свет не зажжется. В этом случае он сделает большое количество поворотов влево. А потом обнаружение правой схемы, показателем чего является непродолжительная высокая частота поворотов направо, которая затем уменьшается, если ситуация не меняется, эта частота тоже останется низкой.

Если схема подкрепления вновь меняется, так что для включения света необходимо сначала поворот головы налево, а потом поворот направо, то частота правых поворотов возрастет после первой попытки, когда свет не зажжется; частота левых поворотов тоже увеличится, и наконец, младенец повернет голову налево, потом направо, и включит свет. После краткого роста частоты поворотов налево-направо, частота уменьшится и будет постоянной до тех пор, пока ситуация не изменится. Перемена программы подкрепления выявляет вспышку активности, которая прекращается после обнаружения правильной комбинации поворотов. Таким образом, ребенок осваивает довольно сложные последовательности движений: например, направо-направо-налево-налево. Рост активности наблюдается каждый раз со сменой ситуации. Исследования показывают, что эта активность неслучайна. Младенец как бы перебирает ряд гипотез, испытывая последовательности движений, чтобы выяснить, которая из них эффективна в данный момент. Обнаружив правильную, он проверяет ее несколько раз и затем прекращает вынужденную активность. Она опять увеличивается лишь в том случае, когда предыдущая последовательность перестает быть применимой. При наблюдении за поведением младенца становится ясно, что световые раздражители не являются мотивирующим фактором.

Когда начинается проверка гипотез, младенец после первого успеха почти не глядит на источник света. Он бросает на него мимолетный взгляд для того, чтобы убедиться, зажегся он или нет. Убедившись, что свет зажегся, он может проявить признаки удовольствия, но при этом не обращает внимания на источник света, который явно не является причиной его удовлетворения. Таким образом, удовлетворение от решения задачи стало достаточным для того, чтобы служить мотивом внешнедвигательной и умственной деятельности младенца. Если экспериментальная ситуация допускает возможность взаимодействия, ребенок покажет, что он может обучаться; если единственным мотивом является перспектива награды, то он этого не продемонстрирует» (см. Бауэр,1979, с. 19).

Механизм эвристического моделирования, по-видимому, лежит в основе игры и служит одним из необходимых критериев выделения игры в особый вид активности (кстати сказать, сформулировать такой различительный критерий отнюдь не легко!). «В процессе развития обычно личную значимость и привлекательность естественно приобретают прежде всего те действия и те проявления личности, которые, становясь ей уже доступными, еще не стали для нее повседневными. То, что ребенку впервые удалось сделать, будь то хотя бы впервые ему удавшееся открытие двери, поворачивание ручки, именно потому, что это для него достижение, что это какая-то удача, приобретает значимость, привлекательность, в силу которой переходит в игровой план: ребенок начинает раз за разом открывать и закрывать дверь, снова и снова повертывать ручку, не потому, что сейчас практически нужно открыть дверь, а потому, что это действие бессознательно радует его, как выражение его достижений, его успехов, его развития; действия уже привычные, повседневные утрачивают интерес и перестают быть темой игры. Именно новые, только народившиеся, еще не укрепившиеся как нечто привычное, приобретения развития по преимуществу входят в игру <…> Ребенок, конечно, не для того играет, чтобы приобрести подготовку к жизни, но он, играя, приобретает подготовку к жизни, потому что у него закономерно появляется потребность разыгрывать именно те действия, которые являются для него новоприобретенными, еще не ставшими привычными» (Рубинштейн, 1946, с. 594).

Обсуждение. Не обратил ли читатель внимание, прочитав приведенный отрывок, на слова «бессознательная радость»? Речь здесь, конечно, не идет о каких-либо мифических «бессознательных переживаниях»: для С. Л. Рубинштейна переживание всегда входит в сознание, а выражение «бессознательные переживания» есть не что иное, как противоречие в терминах. Применительно к данному случаю, подразумевается, что эти переживания самоценны, не «заказываются» заранее ребенком для осуществления какой-либо сторонней практической цели. Сверх того, заметим, что эти переживания, прежде чем они были впервые испытаны, конечно, не были и не могли быть заранее предметом устремлений ребенка, точно так же, как не было загодя определено и действие, породившее их. Вполне возможно при этом, что действие строилось в направлении той или иной цели; однако рождению эффективного действия здесь, как и всегда, помог случай. Ибо в силу случайного стечения обстоятельств впервые рождается у человека нужная комбинация управляющих поведением импульсов, и соответственно, появляется специфическое чувство успеха от выполнения именно этого действия. И уже после этого, вслед за тем, что свершилось, ребенок прицельно станет воспроизводить в содружестве то и другое. Момент случайности здесь имеет принципиальный характер, выражая собой общую закономерность развития. Движение, – утверждал создатель концепции физиологии активности Н. А. Бернштейн, – не детерминируется полностью эффекторным процессом (Бернштейн, 1966). Иначе говоря, импульсы регуляции поведения, бегущие от центра к периферии, никогда не бывают достаточными для построения эффективного действия; последнее не может быть заранее предусмотрено и предрешено в «центре»; динамическим «материалом» построения нужного действия, являются, как мы подчеркиваем, случайные события, закономерно отбираемые в направлении потребного результата. Таким образом, то, что содействовало успеху предприятия как его случайно найденное условие, превращается теперь в предмет самостоятельного устремления человека.

Фрустрационное моделирование. Отсев предполагает посев. Для того чтобы отсеять неуспешное действие, неожиданно приведшее к неуспеху, его нужно восстановить – хотя бы в памяти! Иначе говоря, приходится повторять неуспешные пробы, для того чтобы убедиться в их неуспешности. Эту особую форму инновационного моделирования можно обозначить как фрустрационное моделирование (от слова фрустрация – от лат. Frustratio – обман, неудача, тщетная надежда – состояние подавленности, тревоги, возникающие у человека в результате крушения надежд, невозможности осуществления целей). Предполагается, что вслед за пережитой фрустрацией как результатом случайного происшествия, человек нацеливает активность на моделирование условий, повлекших неуспех или травму. Иногда – это ориентировочная активность, производимая в плане образа ситуации, связанной с негативным исходом. Но в ряде случаев не исключено и практическое моделирование условий, ведущих к неблагоприятному результату.

Начнем с обсуждения вопроса, который мог бы быть сформулирован в несколько гротескной манере, а именно: «Сколько раз, на ваш взгляд, умный человек может наступить на грабли?» Не спешите с ответом. Предлагается следующий возможный ответ: 1,5 раза. В первый раз человек наступает на грабли совершенно случайно (не уберегся!); второй раз – в условном (идеальном) плане. Зачем? – Для того чтобы в следующий раз не наступить наяву. Другой пример. Человек опасается темноты, но, тем не менее, проходит темный тоннель. Почему? Человек удостоверяется в истинности или беспочвенности своих опасений. Страх, который он при этом испытывает, есть следствие идеального проигрывания действий, которые подкреплялись болью или другими экстремальными воздействиями. Проверка же своих опасений в данном случае осуществляется в плане реального действия, которое может устранить страх или подтвердить его обоснованность (порою, такая проверка заключает в себе реальную угрозу и оказывается дезадаптивной).

Под этим углом зрения могут быть осмыслены (и переосмыслены) многие факты, полученные в экспериментальных исследованиях и наблюдениях. Например, в экспериментах В. М. Бехтерева испытуемый подвергался легкому удару электрического тока после сигнала. Предполагалось, что в этом случае должен сформироваться «сочетательный рефлекс» избегания (отдергивание). Однако совершенно неожиданно выяснилось, что в некоторых случаях испытуемый намеренно держит палец на электроде после сигнала. Это бывает, когда испытуемый подозревает, что его хотят подвергнуть какому-то неизвестному испытанию. С точки зрения высказанной здесь гипотезы фрустрационного моделирования, такой испытуемый своими действиями «идет на обострение» во взаимоотношениях с ситуацией, проясняя для себя ее смысл, провоцируя возможные стрессовые воздействия для дополнительной ориентировки в условиях, которые их вызывают. В данном случае моделирование связи между действием и негативной стимуляцией осуществляется человеком намеренно и притом в реальном плане. Но такая ориентировка может иметь совершенно непроизвольный характер, протекая в плане действия, представления или мысли. В экспериментах Д. Маркварта и П. Арнольда испытуемый должен был нажать на кнопку в ответ на одну из двух предъявляемых карточек с рисунками. При правильном выборе в экспозиционном аппарате открывается дверца, и испытуемый получает карточку. При неправильном выборе испытуемый получает удар электрическим током в руку. После нескольких повторений экспериментатор меняет условия эксперимента, и теперь испытуемого время от времени наказывают током независимо от выбранной карточки. Теперь задача неразрешима. В результате одна из реакций выбора упрочивается и ее непоколебимость тем заметнее, чем чаще она наказывается. Майер (1949), изучавший подобные реакции у животных, обозначил их как «поведение без цели». Если принять гипотезу фрустрационного моделирования, то речь могла бы идти о моделировании индивидом условий негативного опыта, которое, вместе с тем, является знаком точности («успешности») нахождения связи между действием и его негативным результатом: наказание здесь подкрепляет реакцию (как бы подтверждая: «Да, ты не ошибся, этого делать нельзя!»); и таким образом действие, ведущее к наказанию, фиксируется. Прикованность внимания к запрещенному действию – показатель значимости и вместе с тем побудитель той скрытой работы, которую предпринимает субъект, чтобы зафиксировать связь между попыткой и наказанием. Одной из загадочных, на первых взгляд, закономерностей в протекании аффективных, то есть сильных и относительно кратковременных эмоциональных переживаний, является их сдвиг к концу события (Клапаред). Если негативные переживания, связанные с действием, уподобить грому, то угрожающие события сравнимы с молнией; гром – устрашает, но опасен не он, а молния, блеснувшая прежде. В чем же тогда функция страха? Один из возможных ответов на этот вопрос состоит в том, что аффекты служат образованию специфического опыта – аффективных следов, определяющих избирательность последующего поведения по отношению к ситуациям и их элементам, которые прежде вызывали аффект (Леонтьев А.Н., 1971). Отметим непроизвольность, а порою и насильственность активности подобного «полезного» следообразования. И, наконец, многие духовные искания, испытания и борения (например, муки совести, знаменитое русское «эх, пострадать бы!», «поиски смысла» – В. Франкл, А. Н. Леонтьев и др.), по-видимому, обязаны своим происхождением активности фрустрационного моделирования.

Моделирование ограничений. Первоначально условия потенциально успешного действия отделены от условий, вызывающих неуспех, невидимой и неосязаемой чертой. Чарли Чаплин в фильме «Новые времена» идет вдоль границы – одна нога на территории одной страны, другая – на территории другой. В жизни ситуация, порою, сложнее. Граница скрыта от глаз, и только действуя, человек способен прочертить границу между действиями, порождающими альтернативный исход. «Бытие на границе» – жизненная проблема многих людей, но иногда граница как таковая становится притягательной: человека привлекает сама возможность «пройтись по краю» – между успехом и неудачей, падением и победой, катарсисом и фрустрацией (Петровский В. А., 1971, 1975б, 1990).

Моделирование ограничений – это попытка ответить на вопрос, в каких пределах я могу сейчас знать что-либо, обладать чем-либо, действовать. Если что-то и ограничено, то чем? – решает для себя человек, пытаясь изведать, что могла бы означать частичка «не-» в словах: «неизвестно», «невероятно», «невыносимо», и частичка «бес-» в словах «бесконечно», «беспричинно», «бесполезно». В этой устремленности человека в запределье, к постижению того, что ограничивает, и находится источник непрагматизма и даже видимой иррациональности поведения.

Тенденция моделировать ограничения, как показывают исследования, в возрастном развитии проявляется очень рано. Вспомним еще раз об описанном в главе 6 эксперименте, проведенном нашим дипломником Е. И. Кузьминой (Петровский, Кузьмина, 1988), когда детям без каких-либо разъяснений запрещалось заходить за черту, отделяющую одну половину комнаты от другой. Участниками эксперимента были дети младшего и старшего дошкольного возраста. В обеих группах наблюдалось значительное число случаев выхода в запрещенную часть комнаты, хотя в ней, как могли до этого убедиться дети, ничего интересного для них не было (она была пуста), а в «разрешенной» половине комнаты находились игрушки и даже рояль, на котором дети могли «музицировать». Младшие дети выбегали за запретную черту чуть ли не сразу, а дети постарше раздумывали: выходить или нет, а потом все-таки отваживались переступить через разделительную черту. Некоторые дети поступали хитрее: у них как бы случайно выкатывался мячик, и они чувствовали свое «законное право» проследовать за ним. Предприняв этот маневр, они возвращались в разрешенную часть комнаты (таков аналог побудительной силы запрещенного действия из известной сказки Шарля Перро «Синяя борода», что дает название феномену, обнаруженному в эксперименте – «феномен Синей Бороды»). В отличие от известного житейского факта под названием: «запретный плод сладок» (подтверждение чему было найдено в остроумных экспериментах Д. Брема и Е. Розен, в экспериментальных условиях запрещавших детям есть одно из нескольких пирожных, после чего оно оценивалось как более вкусное), феномен Синей Бороды свидетельствует в пользу «чистой» побудительной силы запрета – привлекательности границы как таковой.

Влечение к границе входит в состав сложных форм мотивации поведения: в сфере познания (здесь притягательна граница между известным и изведанным), творчества (граница между возможным и невозможным), риска (граница между благополучием и угрозой существованию), игры (граница между воображаемым и реальным), доверительных контактов между людьми (граница между открытостью другим людям и защищенностью от них) и т. п.

Моделируя ограничения, человек смещает демаркационную линию между доступным и недоступным, создает новые границы, чтобы вновь переступить их. Его деятельность движется, а сам человек развивается как личность.

Функциональная автономия и взаимодействие форм активности. Инновационное моделирование в единстве трех описанных его форм (эвристическое, фрустрационное и моделирование «границ») может рассматриваться как механизм порождения высших ступеней активности из низших (предлагаем читателю еще раз обратиться к тексту раздела «Феноменология активности» и проанализировать возможное действие этого механизма как условия возникновения новых форм). Г. Оллпортом был сформулирован принцип «функциональной автономии», состоящий в том, что данное проявление активности может стать самоцелью (самоподдерживающимся мотивом), несмотря на то, что первоначально оно осуществляло иные цели (осуществлялось по иным причинам). Излагая свою точку зрения, Г. Оллпорт указывает, что она созвучна более ранним формулировкам других исследователей, таким, как утверждение, что механизмы могут превращаться в побуждения (Вудворт), что «средства-объекты» могут «вступать в свои права» (Толмен) и др. Сегодня к этим формулировкам можно добавить и такие, как «манипуляционное побуждение» (Харлоу), «частичная необратимость» (Соломон и Винн), а также «сдвиг мотива на цель» (А. Н. Леонтьев) и др.

Обращаясь к процессам инновационного моделирования и распространяя на них принцип функциональной автономии (превращения их в фиксированные формы поведения), необходимо отметить возможную противоречивость ее последствий для жизни личности. Эвристическое моделирование – источник роста личности, однако, если допустить, что оно становится нерушимой чертой любого опыта, то мы будем втянуты в пучину «дурной бесконечности» неостановимого подведения базы под свои успехи (событие Х восстанавливается как условие события Y, событие Z – как условие событие Y и так далее, до бесконечности); и, кроме того, в этом случае приобретет силу критика принципа функциональной автономии со стороны П. Берточчи (Bertocci, 1940), который писал, что если какая-то форма поведения потенциально способна стать устойчивым мотивом, то что должно защитить индивида от развития своего рода психологической анархии, при которой противоречивые и прямо противоположные мотивы будут возникать в организме и рвать его на части? Фрустрационное моделирование – в ограниченных пределах также оправдано интересами жизни и развития индивида. Но если оно приобретает функциональную автономию (то есть фиксируется в качестве одной из ведущих сил поведения), то перед нами пример невротического развития. И наконец, моделирование «ограничений» – без чего немыслим ни индивидуальный, ни социальный прогресс, не в меньшей мере нуждается в ограничении: фиксация, в качестве автономной, тенденции во всех случаях моделировать «границы» может стать причиной индивидуальной и социальной дезадаптации личности.

С вопросом о происхождении рассмотренных форм активности (их генезе) связан и вопрос о координации проявлений их активности, коль скоро они уже сложились в индивидуальном развитии человека (это вопрос об их «предназначении» – о функциональных отношениях между ними). Обсуждая проблему координации, отметим, что каждая «последующая» в ряду рассмотренных форм активности проявляется тогда, когда реализация предшествующей затруднена. Так, нарушение цикла активации «включает» звено безусловных рефлексов; невозможность непосредственной реализации безусловных рефлексов актуализирует звено условных реакций – классических и инструментальных; когда условные реакции затруднены, на передний план выступают акты произвольного поведения; барьер на пути произвольного поведения включает механизм волевого преодоления; если же и волевой акт под угрозой срыва, включаются механизмы «поиска смысла»; когда и они не приводят к ощутимому результату, человек строит себя как причину себя самого – полагает себя как субъект.

Единство адаптивных и неадаптивных проявлений активности. Кратко напомним читателю некоторые соображения, подробно описанные нами выше. Одной из господствующей ориентаций в эмпирической психологии личности является принятие «постулата сообразности» – особого принципа понимания источников и механизмов активности. Говоря о «постулате сообразности» (Петровский, 1975), мы имеем дело с определенной методологической предпосылкой, объективно представленной в мышлении исследователей. Слово «сообразность», согласно В. Далю, означает «соответствие чего-то чему-то». В данном случае речь идет о соответствии, сообразуемости того, что происходит с индивидом, предустановленному в нем. Итак, суть постулата заключается в том, что индивиду приписывается изначальное стремление к «внутренней цели», в соответствии с которой приводятся все без исключения проявления его активности. По-существу, речь идет об изначальной адаптивной направленности любых психических процессов и поведенческих актов. Понятия «активность», «адаптивная направленность» и т. п. трактуются здесь в предельно широком смысле. Имеются в виду не только процессы приспособления индивида к природной среде (решающие задачу сохранения телесной целостности, выживания, нормального функционирования и т. д.), но и процессы адаптации к социальной среде в виде выполнения предъявляемых со стороны общества требований, ожиданий, норм, соблюдение которых гарантирует «полноценность» субъекта как члена общества. Говоря об адаптации, мы имеем в виду также процессы «самоприспособления»: саморегуляцию, подчинение высших интересов низшим и т. п. Наконец, что особенно важно подчеркнуть, речь идет также о процессах, которые ведут к подчинению среды исходным интересам субъекта. В последнем случае адаптация есть реализация его фиксированных предметных ориентаций: удовлетворение потребности, инициировавшей поведение, достижение поставленной цели, решение исходной задачи и т. д. Приспосабливает ли индивид себя к миру или подчиняет мир исходным своим интересам – в любом случае он отстаивает себя перед миром в тех своих проявлениях, базис для которых уже сложился, определился в прошлом. «Отсекается» все, что избыточно по отношению к этим исходным ориентациям. Не следует, конечно, смешивать понятия «адаптивность» и «репродуктивность» – адаптивные действия могут быть и творчески продуктивными, «незаданными», адаптивными их делает наличие ответа на вопрос «зачем?».

Но это, в свою очередь, значит, что есть по отношению к всевозможным стремлениям субъекта цель более высокого порядка как основа ответа на вопрос «зачем?» – Цель с большой буквы. По отношению к ней те или иные частные стремления могли бы оцениваться как «адаптивные» и «неадаптивные». Постулат сообразности и заключается в открытом или скрытом признании такой Цели и приписывании ей роли основного «вдохновителя» и «цензора» поведения.

Смысл постулата сообразности заключается, следовательно, не столько в том, что индивид в каждый момент времени «хочет сделать что-то», то есть «устремлен» к какой-то цели; смысл этого постулата в том, что, анализируя те или иные частные стремления человека, можно как бы взойти к той Цели, которая в конечном счете движет поведением, каким бы противоречивым и неразумным ни представлялись при «поверхностном» наблюдении основанные на ней побуждения и стремления людей.

Существуют логические и эмпирические аргументы против точки зрения универсальной сообразности психических процессов и поведенческих актов человека. Суммируя эти аргументы, можно сформулировать альтернативный взгляд, – «принцип неадаптивности». Вначале представим себе, чем обернется для идеи субъектности человека как личности принятие постулата сообразности за универсальный принцип интерпретации поведения, психических процессов и состояний? Отвечая на этот вопрос, мы поначалу отвлекаемся от обсуждения конкретных форм воплощения постулата, обусловленных спецификой Цели, которая предпосылается активности индивида. Оказывается, уже чисто логически, минуя анализ этих исторически сложившихся форм, а также – факты, которые могли бы решительно «высказаться» в поддержку или против принятия данного постулата, можно вывести из него весьма важные следствия. Можно ли считать, что человеку, чья активность удовлетворяет условиям «постулата сообразности», присущи такие черты, как свобода, целеустремленность, целостность, развитие, – черты, которые мы хотели бы видеть в личности (а, точнее, привычно считаем чертами, присущими человеку как личности)?