Текст книги "Человек над ситуацией"

Глава 16. Отраженность субъекта в себе

Когда я говорю Я, я имею в виду, что Я – это рефлексирующий себя субъект, или субъект в саморефлексии. Мне хотелось поделиться с читателем этой дефиницией «Я – индивид в саморефлексии» – не только потому, что она, как мне кажется, весьма лаконична. В ней (и это, конечно, главное) свернуто («упаковано») довольно обширное содержание (здесь такие вопросы: что такое «индивид», что такое «рефлексия», что такое «саморефлексия», возможны ли перестановки слов, например, можно ли говорить «саморефлексия индивида» вместо «индивид в саморефлексии» и т. д.). Об этом – в дальнейшем, и я не хотел бы сейчас в это погружаться. Главное для меня – в развертке этого понимания с опорой на культурно-историческую теорию Л. С. Выготского, в трактовке онтологического статуса Я. Я, как мне представляется, есть идея, присущая самому индивиду и присутствующая в нем в качестве особого знака. Речь и пойдет о том, в чем состоят особенности этого знака.

Говоря «Я», мы пользуемся именем этого знака, которое нам подсказывает культура. Подсказывает имя, но отнюдь не форму этого знака. Мучайтесь, господа, догадками! Впрочем, нет, культура «подсказывает»; она подсказывает зачастую ложные знаки. Такие, как «глаз-наблюдатель» (знаки функционирования Я), «круг» (знаки Я как субстрата), знак «индивида с психикой» и т. п., скрытые рефлексивные формы («экстраверты», «экстерналы», некоторые формы религиозного сознания, тотальное осмысление, лапласовский детерминизм и т. п.). И все это порождает неразрешимости.

Между тем, можно принять в качестве гипотезы, что «Я» – это совершенно особый знак, непохожий на другие. Я бы назвал его «маргинальным знаком».

После выхода замечательной во многих отношениях книги Л. М. Веккера «Психика и реальность» (1998), мы столкнулись с полярными точками зрения на природу «Я», высказанными двумя выдающимися теоретиками. Один из них – сам Л. М. Веккер, который, говоря о Я, ассоциировал это понятие с понятием «психического субъекта», «психического носителя», «n-й производной по отношению к своему исходному физическому носителю» (Веккер, 1998, с. 648). Другой теоретик – С. Л. Рубинштейн, который (я бы сказал, с особым пафосом) подчеркивал, что Я – это «живой чувственный индивид». Как видим, очень четкая поляризация позиций: Я как нечто ментальное, глубоко внутреннее, сопричастное «тонким» материям, и Я как что-то вполне осязаемое, данное в восприятии так, как вещь может быть дана среди вещей. Где же истина? Вы догадываетесь, что я сейчас скажу…

Можно принять как версию третью точку зрения, а именно, что Я – это особый, «маргинальный», знак. Такой знак, который, будучи носителем идеи Я, заключает в себе границу, – нечто сопредельное, переходное, срединное…

После Л. С. Выготского мы много говорим об опосредствовании, часто забывая, что опосредствующее звено должно содержать в себе особое качество – «быть между», что позволяет сводить воедино, «состыковывать» какие-то вещи. Согласно Гегелю, значений, помечаемых словом «граница», – три. Это: предел, переход, связь. Предел отделяет нечто от иного и в той же мере – иное от нечто. А это значит, что, говоря «предел», мы мысленно переходим от одного к другому и обратно, что, в свою очередь, означает для нас, что идея «границы» заключает в себе идею перехода – пишем «предел», подразумеваем «переход». Но ведь этот переход – двусторонний. Условно говоря, переход – это нечто «слева направо» и «справа налево», причем это «происходит» одновременно. «Нечто» и «иное» тождественны (в этом переходе) и нетождественны друг другу (в самогашении этого перехода). «Нечто» и «иное» теперь должны уже рассматриваться как приверженные друг другу, хотя и не растворенные друг в друге. Так «граница» обнаруживает в себе еще одно свое значение – связь.

Все эти значения слова «граница»: предел, переход, связь – должны быть представлены в знаке Я, если, конечно, принять версию, что Я – маргинальный знак. Говоря о границе, мы можем наблюдать метаморфозы значений этого термина (предел – переход – связь). Очевидно, что и знак границы, если он есть наяву, должен быть весьма необычен: он должен являть собой живое единство этих превращений. Мы так будем о нем говорить: «живой знак», имея в виду, что ему самому присуще движение; отнять у него это движение значит в данном случае истребить сам знак. Описать живые знаки – значит описать динамику бытия, воссоединяющую полюса. И Я – это один из таких «живых» знаков.

Я уже говорил о том, что сознание теоретиков, определяющих Я, расколото на двое. Я – как живой чувственный индивид (нечто объективно сущее, наблюдаемое извне, данное человеку как вещь среди вещей). И – «ментальное Я». Идея маргинальности Я, представленности Я живым знаком, на мой взгляд, снимает эту оппозицию.

Рис. 16.1. Я = индивид в саморефлексии = «Живой знак Я»

Таким образом, онтологическая модель представляется нам в виде кубика Неккера; в силу волшебных перцептивных свойств этой фигуры (отдельные грани кубика, чередуясь, то выступают вперед, то отступают назад, борясь за лидерство), она являет собой динамический («живой») знак (см. рис. 16.1).

Куб Неккера – «живой знак», как бы специально замысленный природой, чтобы в движении своих переходов воплотить в себе Я как идею рефлектирующего себя индивида. «Живые знаки», я думаю, суть способ существования идеи вообще, и в частности – идеи себя, присущей индивиду и являющей собой Я. В последнем случае индивид в качестве источника саморефлексии (объект, субъект, носитель) как бы рокируется с самим собой как явлением саморефлексии (образ, результат, данность): физическое и психическое, объективное и субъективное, пульсируя, переходят друг в друга.

Противостояние двух взглядов на Я – Веккера и Рубинштейна – преодолевается, таким образом, трактовкой Я как особой идеи, имеющей свой специфический знак, в котором ипостаси спиритуального и материального совместны, неотделимы друг от друга. Напрашивается ассоциация по сходству – с «ангелом» из повести Ярославцева (А. Н. Стругацкого); о некоем герое мужского пола там сказано: «Он – ангел, и именно что во плоти».

Разумеется, этот знак не единственный. Варианты «динамического знака» – это фигура-фон, «трансформер», еще очень плохо осмысленные и освоенные нами «фигуры невозможного», опыты запечатления «три единства» (я согласен с теми, кто считает, что нелепы попытки определить, «кто есть кто» в рублевской «Троице»). Наконец, особые то по логические формы, такие как пояс Мебиуса (вот, предлагаю вам фразу: «На вопрос, хорош ли человек, отвечать: “Не знаю, не знаю, я знаю его только с одной стороны – хорошей”»). И так далее…

Но все это – как бы визуальные динамические формы (я говорю: «как бы», но не подумайте, что это слово-паразит из лексикона студента-психолога; это указание на то, что сомнительна сама возможность полноценной визуализации этих динамических форм – мы не вполне способны адекватно воспринять их глазом, они обманывают обычное зрение, они нуждаются в «другом зрении»). А область «живых знаков», я думаю, значительно шире. И в частности, они существуют как действия, производимые людьми. Но это не вполне обычные действия. Они могут показаться иррациональными. Возможно, это так и есть. Не только действия, но и слова, также заключающие в себе двойственный, к чему-то одному не редуцируемый смысл. Имея в виду эти необычные действия и необычные слова в роли знаков, я хочу подчеркнуть: речь не идет о символах (которые, как известно, обладают множеством значений). Речь идет о взаимопереходах значений, заключенных в знаковой форме «Я», – иногда даже о стирании каких-то значений, о чем мы еще будем говорить…

Остановлюсь на некоторых формах маргинального знака (представленного действиями человека), заключающих в себе такие моменты «границы», как «предел», «переход», «связь». Все это – знаки «Я».

Первая группа знаков. «Бытие Я через абсурд»: люди делают заведомо бессмысленные и шокирующие действия. Буквально с младых ногтей: негативизм (вспомним прекрасно описанный в культурно-исторической теории «кризис 3-х лет»), вычурность («кризис 7-ми лет»), а также выплески индивидуальности в подростковом и юношеском возрасте. Перед нами область существования и функционирования того, что М. В. Бороденко (Бороденко, 1996) обозначила как «контр-знак»; в контр-знаке не одно, а два означаемых, они противоположны друг другу и при том заключены в тесную для них обоих динамическую знаковую форму. Через контр-знаки ребенок выявляет себя как индивидуальность в том смысле этого слова, который содержится в концепции социогенеза индивидуальности А. Г. Асмолова.

Когда ребенок прибегает к контр-знакам, «переворачивает» слова, творя мир «наоборот», или, как говорит В. Т. Кудрявцев, совершает инверсионные действия, то он рушит устойчивое и обязательное. Тем самым выявляя для себя свою самость, нередуцируемость Я ко всему внешнему и привходящему.

Чаще всего контр-знаки встречаются в смеховой культуре. Вернемся к двум граням «Я»: физической и духовной. У В. Я. Проппа, в книжке о комическом, есть глава «Человек-вещь», содержащая примеры сравнения человека с вещью и вещи с человеком: «Не будь штанами, приезжай», – пишет А. П. Чехов брату; или: «Характер ваш похож на прокисший крыжовник»; «Одним словом ты – пуговица» и т. д. И еще рельефней и действенней – обратное сравнение (это уже из Гоголя): в огороде Коробочки на фруктовые деревья наброшены сетки для защиты от сорок и других птиц; «для этой же самой причины водружено было несколько чучел на длинных шестах с растопыренными руками; на одном из них был надет чепец самой хозяйки». Через фигуру осмеяния, смеющийся, я думаю, освобождает себя от изначального страха быть вещью среди вещей, – абсурд сравнения разрушает определенность, о-преде́ленность Я физическим бытием индивида.

Вторая группа знаков. Они характеризуют «бытие Я на границе», являясь переходными знаками. В первую очередь, я бы отнес к ним то, что я обозначил термином «надситуативный» («бескорыстный») риск. Такой риск – это «взрыв», взлом ситуации. Именно в этот момент человек остро переживает свое Я. И здесь главное – непредрешенность, неизвестность того, что будет. Если я что-то заранее знаю, заведомо могу предсказать свои реакции и свои будущие жизненные обстоятельства, как я почувствую свое Я? А Я, по сути, – это то, что «здесь и теперь» («тут»). Оно всегда «первой свежести» (а иначе это уже не Я, а кто-то, с кем я был когда-то знаком). Риск дает возможность убедиться: «Я есть». «Я рискую, следовательно, Я существую».

Третья группа знаков. Это – «Я как зеркало». Исторически сложились две парадигмы истолкования жизни индивида, жизни общества, шире – мироздания. Первая из них – телеологическая: есть предустановленная гармония или цель. Этот взгляд восходит к Аристотелю, который говорил об энтелехии – конечной цели всего происходящего в мире. В психологии (применительно к индивидууму) до сих господствует именно эта точка зрения, – «постулат сообразности» (Петровский В. А., 1975а). Реализуется постулат сообразности, как уже было показано ранее в книге (Глава 2), в гомеостатической, прагматической и гедонистической формах. Другая парадигма – это парадигма хаоса и возникновения порядка из хаоса. В психологии этот, пригожинский, подход, на мой взгляд, практически не представлен, хотя некоторые «прорывы» в этой области есть, ну, например, в микропсихоанализе Фанти, который отталкивался в этом вопросе от Фрейда.

Я думаю, может и должен быть выделен третий подход, снимающий в себе противоречия двух первых: да, индивид и общество суть средоточие хаоса, но это – «целевой хаос». Личность – это единомножие активных сил. Иногда говорят – «субличностей». Однако нет какой-нибудь «супер-личности», которая, подобно кучеру на облучке, правила бы остальными. Моя мысль заключается в том, что Я осуществляет отражение (и тем самым, сообщение между собой) разных других во мне, а также и вне меня, что порождает целый ряд интересных последствий.

Отражаемые «субличности» (говорю сейчас метафорически, на языке психосинтеза), или, более точно, – целеустремленные системы – могут вступать между собой в самые парадоксальные отношения. «Берегите птиц!» – говорит один. Другой говорит: «Да! Ведь это источник вкусной и здоровой пищи!» Целевые системы могут противодействовать друг другу («мышь» и «профиль» в примере В. А. Лефевра), они могут быть совершенно безучастны друг к другу или они могут случайно совпадать в своих интересах – но при этом каждый из них имеет свою цель, работает «на себя».

Возникает такой вопрос: хорошо, есть целевой хаос; есть заинтересованные подсистемы (их можно называть субъектными подсистемами, «субличностями» и т. п.). Они действуют в своих интересах. Но нет ли такой подсистемы, у которой нет ни одного собственного интереса, который бы не был в то же время опосредствован интересами других, смежных подсистем?

Я буду исходить из того, что такая подсистема есть, суть ее в рефлексивном соотнесении между собой других подсистем, и она может быть названа «Перекрестное (медиаторное) Я». «Перекрестное Я» живет «заимствованными» интересами смежных целевых систем. Но это отнюдь не значит, что ему не свойственны свои интересы (просто они от интересов других подсистем неотчуждаемы). И я могу сейчас указать некоторые интересы «Перекрестного Я», благодаря которым его не выталкивают со сцены другие заинтересованные подсистемы.

«Перекрестное Я» – согласовывает устремления других подсистем. Именно согласовывает, а не упорядочивает, потому что эта система «Я» – по крайней мере, в моей модели – не играет роли какого-либо третейского судьи. «Перекрестное Я» не судит и не ранжирует. Первый его интерес – это соотнесение интересов других субъектных подсистем (других Я). А для этого их нужно рефлексировать. И уже в этом пункте можно разграничить «идеал» и «анти-идеал» в функционировании Я-системы. Анти-идеал в построении Я – это, конечно, булгаковская Аннушка-Чума. Вы помните, она появлялась, и тут же начинался скандал. Она была мастером диссоциирующего управления, постоянно порождающего конфликты. Аннушка-Чума в душе порождает столкновение всевозможных «персонажей» и «сил»: влечения и долга, свободы и ответственности (В. Франкл говорил, что напротив статуи Свободы должна стоять статуя Ответственности), «Оно» и «сверх-Я», берновского Родителя и Дитя, Либидо и Танатоса и т. д., и т. п. Такое Я содействует бунту и вымещению вместо прощения и приятия, порождает идеи, которые сводят с ума и ведут к полной деструкции поведения.

На фоне анти-идеала рельефнее выступает то, что мы вкладываем в понятие об истинном Я. Истинное, совершенное Я позволяет каждой системе (по крайней мере, с точки зрения внешнего исследователя) быть представленной в Я самотождественным образом. Идеально устроенное Я – это: точная рефлексия смежных систем и примирение каждой из них с каждой. Такое Я являет нам лик «миротворца». Оно предоставляет возможность, через рефлексию в нем, воплотиться каждой из систем и через обратный шаг рефлексии, когда Я воплощается в смежных системах, прийти к согласию (примирению). Истинное Я, так же как и «дурное» Я, живет между молотом и наковальней. Но иначе оно жить «не умеет»: жить для него значит быть инструментом опосредствованной рефлексии.

Существует и другой интерес, присущий системе «Перекрестное Я». Он состоит в том, чтобы продуцировать саму способность к имитации (рефлексии) по отношению к другим подсистемам. Ибо для того, чтобы Я справилось с решением первой задачи – примирения, оно должно уметь повторять в своих состояниях содержание смежных подсистем, быть универсальным имитатором. То, что «Перекрестное Я», по-видимому, проверяет эту свою способность – имитировать, может объяснить нам некоторые парадоксальные проявления активности индивидуума. Мы уже упоминали внутреннего Родителя, Взрослого, Дитя, живущих в нас; можно говорить также об архетипах аналитической психологии, «субличностях» в психосинтезе, «фигурках сна» и «монстрах» в процессуально ориентированной терапии и т. д. Каждый из этих внутренних субъектов может стать объектом имитации со стороны Я. Наше Я как бы присоединяется к каждому из этих субъектов – такого рода присоединение совершенно непрагматично, оно лишено иного смысла, кроме апробации самой возможности имитации. Так рождаются «игры», «интриги», «комические положения», «розыгрыши» – словом, особая драматургия собственной жизни. Поведение может со стороны казаться абсурдным, рискованным, вычурным, но его смысл – в имитации смыслов других субъектов, «живущих» внутри.

Метафора «зеркала» являет нам знак «Перекрестного Я» как синтезирующего, связывающего образования, одновременно преодолевающего и поддерживающего дистанцию между разными инстанциями жизнедеятельности индивида.

Особую проблему образует знаковая природа Я в форме представления индивида о себе. Когда мы в своей речи используем слово «я», то оно обычно фигурирует для нас в значении личного местоимения («я сделал…», «я посмотрел…», «я почувствовал…», «я замечаю…» и т. д.). Здесь еще не идет речи о Я с большой буквы, – о рефлексивном «я», звучащем в русском переводе с немецкого «Ichheit» (Фихте) не слишком-то благозвучно («яйность»). Личное местоимение «я» – это «я сам» индивида, нечто более сложное и онтогенетически более позднее, чем индивид в своем самопереживании, и нечто более простое и раннее, чем индивид, данный себе в мысли. Это и есть «я» как представление индивида о себе. Мы говорим: «У него (у нее) нет еще и представления о себе», не утверждая при этом, что у него (у нее) начисто отсутствует Я; наоборот, мы вполне допускаем, что индивид воспринимает себя, обладая самостью, но просто имеем в виду при этом, что данный индивид еще «не видит себя со стороны», не может «взглянуть» на себя глазами другого. Впрочем, строго говоря, видеть (воспринимать) себя «со стороны» невозможно. Можно только вообразить, что смотришь на себя со стороны, а стало быть, вообразить себя на месте стороннего наблюдателя, смотрящего в твою сторону и воспринимающего тебя. «Нет представления о себе» – это значит, что воображение не «дорисовывает» образ самовосприятия до образа восприятия себя глазами другого. Представление о себе – двухслойно: это восприятие себя плюс воображение себя в качестве объекта наблюдения со стороны. Но что означает здесь: «воображение дорисовывает образ самовосприятия до образа представления»? Ответ на этот вопрос невозможен вне описания актов семиозиса Я – знакового становления Я на интересующей нас ступени саморефлексии индивида.

Естественно считать, что Я в самопредставлении рождается и функционирует как знак связи между сопредельными жизненными сферами самого индивида и других индивидов, с которыми тот вступает в общение. Допустим, речь идет об индивиде Х, чье представление о себе нас особенно интересует, и индивиде Y, «соучаствующем» в процессе порождения этого представления; соответственно, мы можем говорить о мире с точки зрения Х, «М_Х», и мире с точки зрения Y, «М_Y». Развивая идею о том, что «я» – маргинальный знак, а также все сказанное ранее о соотношении понятий «представление» и «восприятие», естественно принять и такую гипотезу: тогда и только тогда, когда индивид X способен в воображаемом плане взглянуть на мир с позиции некоторого индивида Y (будем говорить о «точке обзора», чтобы подчеркнуть первоначальный геометрический, а не психологический аспект позиции наблюдателя), вернуться далее в свою исходную позицию и при этом заметить разницу, – только в этом случае он способен получить представление о собственном Я.

Если высказанная гипотеза верна, то представление индивидуума о себе может быть понято как продукт чередования актов центрации и децентрации, имеющего первоначально характер смены впечатлений при изменении точки обзора: представление о себе репрезентируется прежде всего переживанием различий, существующих между двумя картинами мира – М_Х и М_Y (в этих рассуждениях мы ограничиваемся пока когнитивной центрацией и децентрацией, в терминах Ж. Пиаже, закрывая глаза на аффективную и целевую). Самое интересное, что первоначальная картина мира М _X при таком чередовании, с одной стороны, сохраняется, а с другой стороны, приобретает некие дополнительные характеристики. Какие? – Очевидно, служить указателем на существование некой иной картины, а именно: «М_X в сочетании с М_Y и с пустым множеством Ø» (необходимость привлечения пустого множества разъясняется из дальнейшего).

Это сочетание может иметь самый различный характер: (М_ХUМ_Y) UØ (объединение двух множеств, «двух картин мира»), или (М_ХМ_Y)UØ (разность, индивид фиксирует свое внимание на различиях), М_Х∩М_YUØ (пересечение двух множеств – обобщение «двух картин») и т. п.; возможны и такие комбинации: М_ХU(M_Y∩Ø) = M_X (объединение с пустым множеством – «ничего не меняется»), и М_Х∩(M_Y∩Ø) = Ø (пересечение с пустым множеством – «все стирается»), (M_x∩Ø)UM_Y = M_Y («мир глазами другого и только, видимый мир – иллюзия») и др. Обобщенно, мы можем записать: М_YX = Ф_X(М_Х, М_Y, Ø)[54]54
  Привлекателен шанс соотнести выражение МY,X c символом вида MYX («М с позиции Y с позиции X») рефлексивной алгебры Лефевра; однако, способ такого соотнесения все-таки неочевиден.


[Закрыть].

Во всех этих случаях М_Х может интерпретироваться как означающее только что образовавшегося знака, а M_YX – как его означаемое. Точно также, при переходе на точку зрения (обзора) Y, порождается еще один знак: с означающим М_Y и означаемым М_X,Y. И тогда динамика центрации и децентрации может быть осмыслена как двусторонний процесс порождения (взаимопостроения) двух знаков:

(М_X/ М_Y,X) ↔ (Мy / Мx,y).

Остается только отметить, что вся эта динамическая система может рассматриваться как сложное означаемое («сложенное» из двух, подменяющих друг друга знаков) знака, именуемого «Я» (означающее этого знака может быть представлено звуком «Я», или иероглифом, или каким-то другим значком). Итак «я» как динамический знак приобретает здесь следующий вид:

«я» = «Я»/((М_X М_Y,X) ↔ (М_Y/М_X,Y))

Позволю себе высказать предположение, что если предлагаемое знаковое представление «я» оправдано, то перед нами – путь построения типологии Я (и, в частности, построения, мы бы сказали, «пато-типологии» Я), а также описания и конструирования Я в контексте межиндивидуальных взаимодействий.

Довольно рано в онтогенезе Я, во внутреннем мире индивидуума (ребенка) начинают объединяться две картины реальности. Одна из них – это собственное тело, воспринимаемое с позиции «внутреннего наблюдателя» – попытку зарисовать такой мир глазами, точнее глазом (другой глаз был прищурен), лежащего человека предпринял Э. Мах; в поле его зрения оказались бровь, ус, и кончик носа (Бауэр, 1979). Другая картина – это взгляд на себя как бы извне, с позиции стороннего наблюдателя. При этом в поле зрения такого стороннего, воображаемого («виртуального», «условного») наблюдателя оказывается сам индивид, воспринимающий себя «изнутри». Мгновенная перемена позиции – и картина Т_X превращается в означающее только что рожденного знака, означающим которого тут же становится композиция двух картин – Т_Y,X. Если считать, что, «возвращаясь» из позиции воображаемого «внешнего наблюдателя» Y в позицию «внутреннего наблюдателя» Х, индивид сохраняет неизменным открывшийся ему только что образ собственного тела, то картина Т_Y,X упрощается и превращается в T_Y. Теперь T_X свидетельствует о Т_Y (и соотносится с ним как означающее и означаемое в знаке). Иными словами, непосредственно видимые индивиду части собственного тела (например, руки, прядь волос, упавшая на глаза, кончик носа, брови и т. д.) образуют для него теперь не только объект созерцания, но составляют и субъект созерцания – как части тела, которое «само на себя смотрит»: в себе-видимом индивид открывает себя-видящего.

Попытки объединить две картины реальности (Т_Х и Т_Y) в пределах единого знака (кстати сказать, означающее и означаемое этого знака постоянно меняются местами – без такой «рокировки», осуществляющейся, надо думать, в определенном ритме, чувство «я» угасает), служат, возможно, объяснением таким «нарциссическим» устремлениям детей, как разглядывание себя в зеркале, многократное прослушивание одной и той же магнитофонной записи собственного голоса, сокрытия (прятки) и обнаружения себя перед взрослыми («вот я!») и т. д. и т. п. Действительно требуется изрядное время и неисчислимое число сопоставлений, по сути, – «примерок» своего «для-себя-бытия» и своего «для-других-бытия», чтобы они могли объединиться друг с другом, пульсируя, превращаться друг в друга, в живом знаке Я.

Я-медиация выхода «за». Анализируя неадаптивные, поражающие нас иррациональностью, избыточностью, иногда упорством формы активности (абсурдные и смеховые действия, бескорыстный риск, показное злодейство, «проигрывание» других отталкивающих ролей, «поддавки при игре в прятки», «нарциссическое самосозерцание», не-детские игры в кабинете терапевта и в жизни) – анализируя все эти феномены, мы замечаем, что за всеми этими формами вырисовывается единая сущность – бытие на границе, рефлектируемое индивидом как Я. Психологический смысл всех этих необычных действий и побуждений – быть знаками Я, избегающего каких-либо форм овнешнения и овеществления.

Л. С. Выготский, как известно, искал «клеточку» психического. Он последовательно переходил от «речевого рефлекса» к «знаку», затем к «значению», далее фигурировали «смысл» и «переживание». Воздержимся сейчас от обсуждения самой осуществимости этого проекта, этого замысла: нахождения «клеточки» (критические соображения по этому поводу уже высказывались, в том числе нами – Петровский А. В., Петровский В. А., 2000). Но вот вопрос: не есть ли «я» – та самая искомая «клеточка», к которой асимптотически приближалась траектория поиска Выготского и в которой Фихте увидел исток универсума?

Помните: о камне, который «презрели строители»? Мне думается: может быть, это и есть Я[55]55
  В шести томах Собрания сочинений Л. С. Выготского, в Словнике, нет термина Я, который был бы выделен в особый раздел (хотя, конечно, в текстах самого Выготского он встречается неоднократно и даже фигурирует как одна из подрубрик в разделе «Личность» Словника одного из томов). Есть «Личность», есть «Самосознание», «Я» – нет. Между тем Я – это не то же самое, что личность и не то же самое, что самосознание.


[Закрыть]. Оно и самоценно и самоцельно. Оно – и знак и значение, в котором, в свою очередь, сплетаются знаки… Оно – не только инструментирует, но и ориентирует поведение, мотивирует его (иногда в самых экзотических, а иногда в самых обычных проявлениях). Оно существует как смысл и вбирает в себя переживания. Может быть Я и есть тот камень, который презрели строители, и пора, наконец, извлечь этот камень, сделав так, чтобы он стал-таки «во главу угла…»?

То, о чем я говорил сейчас, только наметки, может быть только черновик черновика будущей семиотики Я, или, как можно было бы еще сказать, опыт опережающего конспекта будущей семиотики Я. Но «семиотика Я» никогда не была бы задумана, да и вряд ли оказалось бы возможной в принципе, если бы не идеи Л. С. Выготского об «искусственно-естественном» устройстве человеческого сознания и поведения, о культурно-историческом происхождении высших форм психики, а также о том, что личность, а значит «я» личности, образует «вершинную проблему» психологии.