Текст книги "Человек над ситуацией"

Глава 29. «А вы – субъект?» Диалог с читателем

Рассмотрим вначале, что есть активность в самом общем смысле этого слова. Наиболее краткое и, согласимся, изящное определение термина «активность» мы встречаем у И. Канта, в великой книге «Критика чистого разума». Активность есть «причинность причины» – формулирует Кант. Речь здесь идет о чем-то внутреннем, заключенном в событии-причине, что предопределяет переход к событию-следствию, заключает в себе возможность и неизбежность становления причины действием.

Когда, руководствуясь этим общим определением активности, мы обращаемся к человеческому индивиду, нам открываются многообразные проявления его активности – начиная с наиболее простых, роднящих человека с другими представителями живого, и завершая наиболее сложными, в которых индивид выступает как я, личность, человек[156]156
  Читая, есть смысл заглянуть в конец раздела, чтобы увидеть рисунок 29.1 «Вверх по лестнице, идущей вниз», иллюстрирующий «ступени активности», о которых пойдет речь.


[Закрыть].

Общая неспецифическая активность. Приняв за условную точку отсчета обычное состояние бодрствования, или, как еще говорят, «спокойное бодрствование», можно попытаться мысленно «пройтись» вверх или вниз по гипотетическим ступеням лестницы общей неспецифической активности. Исторически первое ее название – «уровень бодрствования» – подсказывает образ движения: спуск и подъем. Может ли термин «уровень бодрствования» быть принят безоговорочно, мы рассмотрим позднее. Путешествуя по этой «лестнице», мы составим предварительное представление об общей неспецифической активности, являющейся базисом всех других проявлений активности индивида. Спускаясь «вниз», к гипотетической точке бездействия, мы встречаемся с дремотными или так называемыми «просоночными состояниями», в которых смешаны явь и сон. Далее, на маршруте нашего следования, – сон со сновидениями (психофизиологи называют его «быстрым сном»): о его наступлении спящий догадывается только проснувшись (если, конечно, исключить удивительные случаи «сна во сне», когда, «пробудившись», человек оказывается в новом сне, – нередко такие ложные пробуждения чередой сменяют друг друга); а вот стороннему наблюдателю узнать, видит ли сны спящий, как ни странно, проще: в фазе «быстрого сна» у спящего можно заметить движение глазных яблок под веками. Продвинувшись еще на одну ступень к воображаемому «нулю» активности, мы встречаемся с состоянием сна, не сопровождаемого сновидениями (фаза «медленного сна»). После специальных тренировок может быть достигнуто и более глубокое «погружение» (например, посредством медитации). Поднимаясь «вверх» по ступеням общей неспецифической активности от нулевой отметки: «спокойное бодрствование», мы оказываемся на ступени «активное бодрствование» (оно возникает в условиях интеллектуальных или физических нагрузок). На высших ступенях гипотетической лестницы активных состояний индивида – напряженность, имеющая также ряд степеней.

«Общая неспецифическая активность» – понятие весьма абстрактное. За ним вырисовывается мысль о том, что в каждый момент времени существует некоторая объединенная энергия возможного действования индивида, которая тут же и воплощается во всевозможных внутренних и внешних переменах, происходящих в нем или с ним. Иначе говоря, если вообразить, что мы располагаем способом измерить общий объем изменений, происходящих в данный момент в индивиде, мысленно подытожив при этом все его внешние (поведенческие) и внутренние (душевные) проявления, а также многообразные вегетативные сдвиги в его организме (физиологические изменения в органах тела), то этот гипотетический объем актуальной энергии жизнедеятельности в целом и есть то, что может быть обозначено термином «общая неспецифическая активность». Перед нами отчасти психологический аналог того, что в физике называют «кинетической энергией» тела. Необходимо подчеркнуть, что «наблюдать» общую неспецифическую активность как таковую невозможно. Исследователи способны фиксировать лишь фрагменты ее проявлений (поведенческие акты, течение представлений, динамику побуждений, особенности электрической активности мозга и т. п.), но единая мера общей неспецифической активности всегда или еще очень долго будет оставаться более или менее гипотетической величиной «Икс», маячащей за результатами отдельных измерений. Вот почему правы авторы, предостерегающие от отождествления общей неспецифической активности (или, что то же самое, «уровня бодрствования») с уровнем активации нервных центров, о котором судят, регистрируя, например, электрические разряды некоторых подкорковых областей мозга (неспецифических и специфических нейронов таламуса и др.).

Образ лестницы, ступени которой соответствуют гипотетическим уровням общей неспецифической активности – «уровням бодрствования», отвечает первоначальным представлениям некоторых авторов о возможности строго упорядочить весь объем генерируемой мозгом активности на гипотетической шкале «больше – меньше». Определенные предпосылки для такого взгляда существуют. Оказывая разными способами возбуждающее и тормозящее влияние на центральную нервную систему (ЦНС) (путем фармакологических воздействий, электростимуляции, дозированием физических нагрузок), исследователи получают сходную по своим последствиям картину поведения человека в условиях выполнения тех или иных заданий. Так, например, выяснилось, что успешность различных видов деятельности испытуемых связана с эффектами экспериментальной активации мозга нелинейной (U-образной) зависимостью (пик успешности достигается при средних значениях активации). Практическое значение этого факта очевидно. Если необходимо, чтобы кто-либо (например, учащийся) работал на высоком уровне успешности, ему не следует попустительствовать, но его не следует и слишком «подстегивать». Однако факт существования U-образной кривой при самых различных условиях стимуляции ЦНС и притом в самых различных контекстах деятельности имеет также и определенные теоретические последствия. Создается видимость того, что могут быть отграничены друг от друга и упорядочены по шкале «больше – меньше» уровни бодрствования. Это происходит потому, что нашему сознанию свойственно группировать сходные явления вокруг некоего гипотетического «центра», – в данном случае усматривать во множестве U-образных кривых символ существования U-образной зависимости вообще, которая бы связывала успешность любой наперед заданной деятельности (деятельности «вообще») и уровень активации всей нервной системы в тот же момент времени (уровень активации «вообще»).

Между тем, в ряде исследований показано, что стройной концепции «параллелизма» всех показателей уровня бодрствования (ЭЭГ, вегетативных и двигательных реакций) должны быть противопоставлены факты разнонаправленности ряда биоэлектрических показателей, проявляющихся в уровне бодрствования, а также данные о низкой степени взаимосвязи между ними. Дж. Лейси, получивший эти факты, вступил, таким образом, в теоретический поединок с одним из первопроходцев в этой области, Д. Линдсли, полагавшим существование единства в проявлениях активации мозга. Согласно концепции Лейси, существует не единая система неспецифической активации, а по крайней мере три, выражением которых являются вегетативные, моторные и ЭЭГ-реакции. Вопрос читателю: возрастает ли двигательная активность голодных экспериментальных животных в неизменной среде по сравнению с их двигательными проявлениями в условиях кормления? Оказывается, нет. Но зато двигательная активность животных резко растет, когда что-то меняется вокруг (вместо ровного звука вентилятора вспыхивает свет, появляется экспериментатор и т. п.). Активация, обусловленная голодом, как видим, «ждет своего часа», не проявляясь вовне – в моторной активности – до тех пор, пока в окружающей среде не появится намек на получение пищи. Метафора лестницы общей неспецифической активности создает существенные трудности в размещении на ее ступенях многих проявлений поведения и сознания. У. Джемс говорил о «потоке сознания» (свободное течение мыслей, воспоминаний, наплывы чувств и т. п.); поток сознания может быть более или менее выражен в условиях двигательного покоя. К какому уровню бодрствования можно отнести феномен «потока сознания», если учесть, что творческие решения, не приходившие в голову человеку в процессе упорных поисков, нередко вспыхивают именно в такие моменты? В ряде исследований показано, что именно в условиях паузы переживаемой и проявляемой вовне активности возникают оригинальные решения (к высокому или низкому уровню бодрствования относятся соответствующие проявления?). Среди экзотических проявлений активности: считать ли состояние йога, как бы полностью выключенного в момент медитации из окружающей действительности, проявлением высокого или низкого уровня бодрствования? А состояние «сверхбодрствования» (В. Л. Райков) в гипнозе, когда человек и спит и бодрствует одновременно (например, когда ему под гипнозом внушают, что он «Илья Ефимович Репин» и предлагают нарисовать чей-либо портрет)? На все эти вопросы нет ответа, если придерживаться идеи «лестницы». Вот почему общая неспецифическая активность индивида должна быть осмыслена скорее качественно, чем количественно, – по-видимому, это не столько «сумма», сколько особая композиция показателей активированности разных подсистем организма. Впечатляющий результат, подчеркивающий своего рода специфичность неспецифической активации, был получен П. К. Анохиным. Выдвинув положение о том, что каждая мотивационная система имеет собственную восходящую, неспецифическую активирующую систему со своей химической специфичностью, и используя фармакологический метод, он продемонстрировал на кроликах эффект диссоциации (расщепления) в работе пищевой, оборонительной и ориентировочной мотивационной систем. Не всегда формулируемому принципу «предустановленной гармонии» в работе ЦНС, таким образом, должен быть противопоставлен принцип гетерогенности активирующей системы мозга, своего рода «фракционности» активации (Лейси). Иногда автономия мотивационных систем выступает особенно рельефно. Примером может служить «заинтересованная подсистема» тревоги (Петровский, 1975): человек с высоким уровнем тревожности не столько избегает размышлять об опасности, сколько мысленно притягивается к ней; его сознание устремлено к потенциальной угрозе, как бы «ищет» сигналы возможной беды (люди «с удовольствием» передают тревожные слухи, некоторые – не могут заснуть, «не успокоив» себя дурной новостью или неблагоприятным предвидением). Имея свой оптимум активации, заинтересованная подсистема стремится к его поддержанию – нередко в ущерб нуждам других подсистем организма. Объективный вред, который может быть принесен человеку вследствие «предстрессовых» реакций (Мефферд, Чепмен), нередко превосходит позитивный эффект стресса как фактора мобилизации сил организма: сила неприятной эмоции в ожидании события часто намного превышает силу эмоции в момент столкновения с самим событием, период же вегетативной подготовки к встрече с нежелательным воздействием далеко выходит за биологически полезные пределы (М. П. Мирошников).

Итак, общая неспецифическая активность индивида связана с деятельностью разных систем его организма, между которыми складываются сложные, порой противоречивые отношения. Заранее провозглашать целостность в работе всех специфических «служб» организма нельзя. Каждая из мотивационных систем, внося свою лепту в работу других «служб», действует также и в своих собственных интересах.

Общая неспецифическая активность «никуда не направлена», по отношению к ней неправомерен вопрос «зачем?». Она просто есть. Мы можем различать меру выраженности общей неспецифической активности, ее поведенческие и психические проявления, ее психофизиологические основы. Сверх того, мы способны проследить связь между этими неспецифическими и многообразными специфическими проявлениями активности (такими, например, как рефлекторные реакции, произвольные акты и т. п.). Единственное, чего мы не можем или, по меньшей мере, в отношении чего мы должны проявить определенную сдержанность, – это судить о целостной направленности и о конечном смысле общей неспецифической активности. Перед нами стихия. Она может быть такой же спокойной, как океан, и точно также может быть подвержена штормам. И штиль, и шторм имеют локальный характер, никогда не охватывая собой всей его массы. Подобно океану, играя волной, она не «течет» никуда, и о ней бессмысленно спрашивать: ради чего буря или к чему этот штиль?

Обсуждение. Способен ли человек сам управлять своей общей неспецифической активностью? Вопрос о направленности и смысле общей неспецифической активности следует отличать от вопроса о способности человека управлять ею и использовать ее в своих целях. Продолжим аналогию с океаном. Само собой разумеется, что он существует «сам по себе», то есть «не для кого» и «не для чего», – но ведь это не мешает людям осваивать океан… Ответ на вопрос, может ли человек сам управлять своей общей неспецифической активностью, неоднозначен. «Да, может», – потому что действия, которое человек способен предпринять (чашечка кофе, разминка и т. п.) способны повлиять на уровень этой активности. «Нет, не может», – потому что само появление мысли о подобных действиях, да и сил, чтобы их совершить, предполагает определенный уровень такой активности. Увы, многим знакомо чувство лени, которое кажется всепобеждающим. Человек при этом пытается уговорить себя сделать что-то, но аргументы его, при всей их разумности, бессильны, да и сама потребность «уговорить себя» может не возникнуть вообще или быстро угаснуть (известны случаи абулии – патологического расстройства воли, своего «паралич активности»). И – противоположный случай: захваченность страстью. Человек не способен противостоять порыву чувств, «взять себя в руки». В обоих случаях (замирание деятельности – разгул страстей), нужна дополнительная энергия. В первом примере – для инициации и выполнения действия. Во втором – для торможения его. Приведенный выше уклончивый ответ («и да, и нет») на вопрос о возможности управлять уровнем собственной неспецифической активности может ввергнуть кого-то в состояние растерянности и недоумения. Ну, в самом деле, неужели человек настолько беспомощен?! Неужели ему не дано пережить себя полновластным хозяином, распорядителем присущих ему ресурсов действия? Или, может быть, не прав философ, сказавший однажды: «Не человек принадлежит телу, а тело – человеку» (Г. С. Батищев). В самом вопросе об этом уже содержится половина ответа. Попробуйте еще раз вдуматься и вчувствоваться в саму проблему, даже если это заставит вновь усомниться в собственных силах. Не содержится ли в ваших сомнениях энергия власти над собой, порыв к самовластию? Психология не только изучает человека, но еще и дает силы роста, развития.

Активность покоя. Хотя, как мы видели, построение какой-либо «лестницы» уровней бодрствования имеет сугубо условный характер, из этого не следует, что невозможно говорить о каких-либо структурных и динамических показателях общей неспецифической активности. В частности, можно предположить существование более или менее стационарных состояний центральной нервной системы, выражающейся как в субъективном плане (течение представлений, переживаний, побуждений и т. д.), так и объективно (двигательные, вегетативные проявления). Если принять это предположение, то следующий шаг будет состоять в том, чтобы допустить существование по крайней мере одного, наиболее устойчивого во времени, совокупного показателя состояния общей неспецифической активности, которое мы назовем активностью покоя. «Покой» здесь означает так или иначе осмысленную норму функционирования индивида как психофизического целого. В субъективном плане, активность покоя – это отсутствие выраженных неудовлетворенных желаний, ровный эмоциональный фон, переживание ценности происходящего «здесь и теперь», и т. п. В объективном плане, «активность покоя» – это отсутствие суетливых, случайных, но также и вынужденных движений, не обязательно состояние расслабленности, но, в то же время, свобода от каких-либо «зажимов». На языке физиологии можно было бы говорить о балансе процессов «возбуждения» и «торможения», о сглаженности доминант, непротиворечивости или взаимосодействии («синергии») в работе функциональных систем и т. п. Словом, ни субъективно, ни объективно текущее состояние индивида не содержит в себе актуальных признаков и побудителей перемен (обратим внимание на парадоксальное сочетание противоположностей: текущее состояние и отсутствие признаков перемен!). Активность покоя, таким образом, можно интерпретировать как состояние интегрированности многих циклических процессов, протекающих в организме, как символ жизненной «силы» и естественности отправлений живущего.

Но если все-таки, в силу тех или иных причин, происходит какоелибо значимое отклонение от режима активности покоя – на передний план выходит иная форма активности – реактивное поведение, ориентированное на восстановление нормы функционирования.

Целостный рефлекторный акт поведения. Общим и существенным признаком рефлекторной активности является то, что поведение здесь предопределено прошлым опытом индивида или вида. Рефлекторный акт – это повторная реакция индивида, представляющая собой дубликат предшествующей, и, подобно ей, ведущая к полезному эффекту в аналогичных условиях. Рефлекторный акт имеет пятизвенную структуру.

Первое звено. Вначале должно что-то произойти, состояться некоторое событие во взаимоотношениях со средой, пробуждающее внутреннюю динамику организма. Это может быть вторжение во внутреннюю среду организма извне, например, болевое воздействие. Это могут быть процессы, развивающиеся в самом организме (например, гормональные сдвиги). Это может быть длительное отсутствие пищи или информации (существуют не только обычный голод или жажда, но также и сенсорный голод). Территория обитания может быть атакована чужаком. Человек или животное могут быть лишены возможности перемещаться в пространстве и т. п. Все это – события, в которых соотнесены внешние (средовые) и внутренние (индивидные) образующие: событие внешнего и внутреннего, стимулирующее закономерный переход ко второму звену рефлекторного акта.

Второе звено. Обусловленная предшествующим событием внутренняя динамика организма выступает теперь в форме нарушения гомеостазиса (равновесия между внутренней и внешней средой организма). Нарушение гомеостазиса может переживаться как потребность. Иногда в этом случае говорят о появлении потребности, что не точно. Речь должна идти, скорее, о проявлении потребности, будь то потребность в безопасности, или в защите своей территории, или в дополнительной информации. Ведь к этому моменту такая потребность уже есть, возникла в истории вида или в индивидуальной истории (в противном случае было бы бессмысленно говорить о гомеостазисе и его нарушении). Таким образом, складываются предпосылки для построения третьего звена рефлекторного акта.

Третье звено. На фоне актуализированной потребности, индивид наделяет элементы окружающей ситуации сигнальным смыслом; механизмом этого является «опережающее отражение будущего» (П. К. Анохин). Конечно, эти слова нельзя понимать буквально. Организм воспроизводит то, что уже было в его истории, – это отсроченное отражение прошлого, моделирующее то, что произойдет в будущем. Таким образом, подготавливается переход к четвертому, завершающему, звену рефлекторного акта.

Четвертое звено. Его образует последовательность подготовительных или, как мы бы сказали, предваряющих реакций. Смысл этих реакций – не в них самих, а в том, что посредством этих реакций индивид продвигается к цели своих устремлений – ситуации непосредственного удовлетворения потребности. Предваряющие реакции имеют аналог в индивидуальном или видовом опыте – в этих реакциях повторяется то, что однажды уже доказало свою полезность в аналогичных условиях. Имея в виду воспроизводящий характер этих реакций, говорят, что индивид реагирует на стимул. Различают безусловные и условные реакции индивида на стимулы. В безусловных реакциях воспроизводится опыт вида (успешное поведение предшествующих поколений), а в условных реакциях – опыт самого индивида (повторяются его собственные успешные реакции). Рассмотрим два выделенных вида реакций подробнее.

Безусловные предваряющие реакции. К данной категории реакций, прежде всего, относятся таксисы, имеющие исключительное значение для выживания особи. Таксисы индивида отобраны опытом вида (заданы врожденными программами поведения) и имеют вполне отчетливый биологический смысл: сократить дистанцию между индивидом и предметом его устремлений. Строго говоря, таксисы – это врожденные способы пространственной ориентации в сторону благоприятных (положительные таксисы) или неблагоприятных (отрицательные таксисы) условий среды (К. Фабри). Сами по себе таксисы «абиогенны», хотя и служат средством решения биологически значимых задач. Различают фототаксис (реакции на свет), хемотаксис (реакция на химические раздражители), термотаксис (реакции на температурные градиенты), геотаксис (реакции на силу тяжести), реотаксис (реакции на течение жидкости), анемотаксис (реакции на поток воздуха), гидротаксис (реакции на влажность) и т. д. Таксисы входят в состав даже наиболее сложных форм поведения. Например, категорией «таксис» охватываются и такие явления, как активный выбор направления передвижения и сохранение этого направления. Это значит, в частности, что животное, благодаря таксису, способно преодолевать препятствия на пути к цели, а значит, наращивать силы к преодолению трудностей. В этом контексте есть смысл взглянуть и на «реакцию преодоления», открытую в работах В. П. Протопопова. Согласно П. В. Симонову, «реакция преодоления» образует биологическую подоплеку человеческой воли, объясняя мобилизацию дополнительных сил организма при наличии препятствия на пути к удовлетворению его первичной потребности. Как бы нетрадиционно не звучал этот тезис, но если придерживаться данного взгляда, именно таксис тогда должен рассматриваться как биологическая подоплека волевого акта.

Наряду с таксисами, может быть выделена еще одна группа безусловных предваряющих реакций: назовем их – «реакции впрок». Существо их состоит в том, что они создают фонд возможностей, которыми индивид может воспользоваться, если такая необходимость возникнет. Примером «ориентировочный рефлекс» (реакция на новизну раздражителя, описанная Павловым как рефлекс «что такое?»), шире – «ориентировочно-исследовательское поведение». Последнее может быть проиллюстрировано опытами, которые проводились на крысах. Если голодную крысу, находящуюся в лабиринте, каждый раз вознаграждать едой, в случае если животное будет оказываться в одном и том же, «целевом» отсеке, то со временем крыса научиться бежать в этот отсек в ожидании приманки. Этот факт многократно фиксировался в исследованиях. Замечательно, однако, то, что правильная ориентировка животного в отсеках лабиринта возникает даже тогда, когда вознаграждение отсутствует (Blodgett, 1929). Свободно перемещаясь по лабиринту, крыса строит как бы «карту» его, которая со временем может оказаться полезной. Так и происходит, если в целевом отсеке появляется пища; теперь крыса будет почти безошибочно находить ее в нужном месте; чем больше «холостых» пробежек, тем точнее «карта», и тем меньше ошибок на пути к цели. «Научение состоит в “открытии”, или “вычленении”, организмом того, к чему ведут любые из всех соответствующих альтернативных реакций. И затем, если <…> одна из этих альтернатив оказывается нужнее других (или одна «требуется», а другие «не требуются»), то организм будет стремиться (после такого научения) выбирать или осуществлять реакцию, ведущую к более “нужным” последствиям. Но если различия в нужности отсутствуют, то никакого выбора и осуществления данной реакции не произойдет, хотя научение будет иметь место», – писал видный исследователь поведения Е. Толмен (Tolman, 1932, р. 364). Ни рефлекс «что такое?», ни составление «карт» в условиях скрытого («латентного») научения не обслуживают сиюминутных потребностей, результаты этой активности могут и не быть востребованы. Однако все-таки они могут оказаться полезны. Вот почему индивид запасается ими загодя – впрок. Такой же потенциально-полезный характер, по-видимому, имеют и так называемый «рефлекс свободы» (стремление животного к свободе движений), «территориальный рефлекс», «подражательные реакции» и т. п.

Условные реакции. Различают классические и инструментальные условные реакции (рефлексы). Общность классических и инструментальных реакций состоит в том, что индивид испытанным образом реагирует на те или иные события, которые ранее, при его участии, превратились для него из нейтральных в сигнальные. Различие заключается в том, что в случае классических рефлексов событие (динамика элементов ситуации) не зависит от динамики состояний самого индивида, а реакция развивается в нем самом; инструментальные реакции характеризуются противоположным соотношением. В экспериментах И. П. Павлова условной реакцией было слюноотделение в ответ на звонок, вслед за которым животное получало пищу; до этого «подкрепления» звонок не вызывал слюноотделения, выступал в отношении пищевого безусловного рефлекса нейтральным («индифферентным») раздражителем. В случае инструментального обусловливания, событие, ставшее сигнальным, определяется телесными изменениями самого индивида, а его реакция в конечном счете проявляется вовне, принося вознаграждение. Здесь выделяется ряд случаев. В исследованиях Миллера и Конорского было строго зафиксировано правило, хорошо известное многим поколениям дрессировщиков: если искусственно вызывать у стоящей в станке собаки движение сгибания, пассивно поднимая ее лапу, и сопровождать это движение предъявлением пищи, со временем животное начинает сгибать лапу самопроизвольно; однако если вводить в рот не мясо, а кислоту, то животное будет противиться сгибанию, – оно станет разгибать лапу, как бы стремясь предотвратить травмирующие «последствия» вызванного движения. В исследованиях Б. Скиннера голодная мышь, находясь в изолированном от внешних раздражений ящике, после совершения ряда хаотических движений случайно нажимала на рычаг, и тут же происходило «чудо»: в кормушке появлялся пищевой шарик; вторая, третья и последующие реакции нажатия на рычаг также сопровождались появлением пищи; в результате эти реакции становились все чаще, и наконец, время между реакциями нажатия настолько сокращалось, что животное едва успевало поглощать шарик за шариком.

Классические условные реакции не являются исключительным достоянием животных. Их удается зафиксировать и у человека. Наблюдения, однако, показывают, что сознавание экспериментальной ситуации часто ведет к искажению закономерностей их функционирования. Так, в павловской лаборатории пытались выработать слюнную условную реакцию у детей; но выяснилось, что это возможно только у самых маленьких испытуемых; у детей, достигших возраста трех-четырех лет, результаты становятся «беспорядочными и недостоверными». Значительные надежды, в свое время, павловская школа возлагала на сигнальное значение слова; оно описывалось как «сигнал сигналов». Предполагалось, что наряду с «первой сигнальной системой», которую образуют физические раздражители, ставшие условными, человек располагает также и «второй сигнальной системой» – словесными раздражителями, находящимися в сигнальных отношениях друг с другом и с представителями «первой сигнальной системы». Определенные эффекты, подтверждающие это, были получены. Но все же, в значительной мере, эти ожидания оказались несостоятельными. Для того чтобы словесный ряд вызывал расчетный условно-рефлекторный эффект, необходима специальная организация вербального воздействия – совокупность уловок, способных противостоять сопротивлению «второй сигнальной системы», бережно охраняющей территорию мысли (нередко, впрочем, она охраняет также и территорию иллюзий, предрассудков и беспочвенных верований, свойственных человеку).

Существуют специальные и весьма остроумные эксперименты, подтверждающие возможность формирования также инструментальных условных реакций у человека. Здесь может быть приведен забавный и показательный случай, не имеющий, правда, характера строгого лабораторного эксперимента, однако же повторяющий их основной сюжет (вознаграждение экспериментатором «полезных» проявлений активности испытуемого).

Один видный ученый, хулитель «бесчеловечного» скиннеровского подхода, приехал в Гарвард читать лекции. Одни лекторы предпочитают смотреть куда-то в глубину зала и говорить в пространство… Другие же выбирают в одном из передних рядов какого-нибудь чутко реагирующего слушателя и обращаются к нему. Этот психолог относился ко второму типу. Скиннер, с которым он не был знаком, отправился на лекцию, сел в первом ряду, слушал с чрезвычайно увлеченным видом, и заставил психолога сосредоточиться на себе. Скиннер принялся изображать скуку, когда психолог говорил о любви, но оживлялся и начинал одобрительно кивать всякий раз, когда лектор делал раздраженный и воинствующий жест. «К концу лекции, – писал впоследствии Скиннер, – он потрясал кулаками не хуже Гитлера» (Прайор, 1981).

Пятое звено. Пусковые реакции. Они служат непосредственному удовлетворению базовых потребностей организма (таких как сохранение целостности и продолжение рода). Эти реакции имеют безусловный характер. За ними стоит опыт вида. Так, без всякого обучения, человек отдергивает руку в ответ на болевое воздействие. Другой пример – мигательный рефлекс как реакция на резкое световое воздействие или воздушный поток. Точно также пища, попадающая в рот, стимулирует безусловную реакцию ее поглощения; заметим здесь же, что невозможность совершить вдох при глотании реализуется также одной из безусловных реакций: когда что-либо попадает на корень языка, дыхательное горло закрывается рефлекторно. Некоторые ответы на сексуальные стимулы также имеют безусловно-рефлекторный характер. Капитальным свойством поведения индивида в окружающей среде является то, что реализация пусковых механизмов поведения приводит к энергетическим последствиям, выходящим за пределы исходного побуждения. Полноценным результатом поведения является не просто восстановление равновесия, но производство «добавочного продукта»: поддержание жизнестойкости организма («запаса прочности»), накопление энергии для совершения новых поведенческих актов. Рождается, таким образом, то, что может быть названо избыточной активностью. Отталкиваясь от наблюдений за человеческим индивидом, можно полагать, что завершение поведенческого акта в норме приводит не столько к чувству покоя, сколько к переживанию дополнительных сил – «свежей» энергии действования. Это переживание гедонистического оптимума, – эмоционального состояния, которое индивид предпочел бы продлить в будущее. Сказанное справедливо даже по отношению к самым простым рефлекторным актам защитной функции. Они могут создавать общее ощущение комфорта-освобождения, на фоне которого у человека рождается потребность в действии. Итогом поведения, таким образом, является новое активно-неравновесное состояние; оно определяется избытком возможностей, и в этом отношении представляет собой противоположность предшествующему неравновесному состоянию нехватки (дефицитарности). На основе этого нового активно-неравновесного состояния возможна развертка другой деятельности, нетождественной первоначальной.