Текст книги "Человек над ситуацией"

Свобода. За счет существования изначальной Цели, индивид выглядит значительно более свободным существом, чем любая вещь в «цепях причинности». Говоря «Я хочу», «Я стремлюсь», «Я совершу это», человек трактует себя как причину происходящего – причину среди причин, – и в этом же акте он противопоставляет себя всему остальному миру причинности, выделяет себя из причинно-следственного ряда как независимую силу. Но здесь же и иллюзия свободы: воспринимая себя как причину, человек не замечает, что сам он зависим. Ведь это Цель, которая изначально присутствует в нем, диктует ему путь и ориентир действований, и в рефлексии, – а «постулат сообразности» направляет ее, – он будет вынужден признать свою несвободу, действие независящей от него, но обязательной для него Цели.

Целеустремленность. Она здесь не более чем заданность – предетерминированность целеполагания и целедостижения исходным телеологическим отношением. Говоря, что человек ставит перед собой ту или иную цель, мы должны каждый раз иметь в виду, что, в сущности, речь идет только о многоликих воплощениях одного и того же: Цель (с большой буквы) кристаллизуется во множестве «промежуточных целей», каждая из которых – лишь средство осуществления вышепоставленной или вышестоящей. Но тогда любой индивидуальный акт есть, в конечном счете, проявление внешней целесообразности – все есть лишь средство для осуществления чего-то и лишено самоценности.

Целостность. «Постулат сообразности» гарантирует единство всевозможных форм проявления активности человека. Все они, как если бы это была ось, вращаются вокруг телеологического отношения, принимаемого за основное. Но идея целостности («целокупности») есть, как известно, идея не простого единства, а единства в многообразии. Сомнение – как раз в этом пункте: о каком многообразии может идти речь, если проявления активности трактуются как существенно совпадающие между собой по своему действительному предназначению? Независимо от того, будут ли они рассматриваться как равнозначные с точки зрения главенствующей Цели или иерархизированные, существенная однородность их гарантирована. Используя метафору В. П. Зинченко, можно сказать, что личность выступает здесь как «административное учреждение», правда, в одном случае в виде одноэтажного здания с мезонином, а в другом – как пирамида с непременным «хозяином» на верхнем этаже. Целостность индивида при этом редуцируется, выступает как «одномерность» его бытия, единообразие его активности.

Развитие. «Постулат сообразности» удобен тем, что он предрешает взгляд на человека как на самостановящееся существо. Имеющиеся холистические трактовки личности вполне адекватны этому постулату, что, несомненно, возвышает его в наших глазах. Однако существует и другое слово, не менее точно выражающее суть – «преформизм», принцип которого и состоит в «саморазвертке», «самораскрытии» того, что предзадано, предвосхищено в Цели. При подобном взгляде идея развития личности сводится к представлениям о «росте ее изнутри». Предметно-социальная среда существования человека выступает при этом в роли обстоятельств развития, имеющих внешний и случайный характер. Таковы последствия открытого принятия идеи «трансцендентального субъекта» для понимания личности как особой инстанции в организации эмпирического индивида. В представление о личности как о целокупном субъекте активности вносятся существенные ограничения. По сути, мы стоим на пороге отрицания свободы, целостности, устремленности, развития человека как носителя личности: свобода здесь выступает как иллюзия самосознания, устремленность сводится к заданности, целостность – к единообразию, развитие – к самодетерминации в рамках предсуществующего. Импонирует ли Вам такой образ личности как «субъекта активности»? Кроме того, можно заметить, что ни гомеостатическая, ни гедонистическая, ни прагматическая разновидности постулата сообразности, увы, не могут постоять за себя, и более того, сами свидетельствуют против себя, как бы снимая себя изнутри. «Гомеостатический» человек, стремясь к душевному равновесию, расплачивается за него уязвимостью. «Гедонистический» человек объективно ставит себя перед дилеммой: либо пресыщение, либо необходимость – и должен постоянно обновлять свои ощущения, что приводит его в ситуацию риска с сомнительными по своим гедонистическим результатам последствиями; «прагматический» человек, о котором иногда говорят, что его сознание озабочено будущим и находится не там, где находится его тело (Э. Берн), упускает достигнутое во имя того, что будет упущено им позже. Итак, постулат сообразности несовместим с идеей субъектности и здесь мы сталкиваемся с дилеммой: либо – телеологическая парадигма, представленная различными вариантами «нацеленности» индивида на конечную Цель, и тогда человек бессубъектен, то есть не выступает как причина себя, либо – принятие идеи субъектности, и тогда постулату сообразности приходится потесниться, уступая свое место альтернативному принципу истолкования активности индивида.

Сказанное буквально подталкивает нас к тому, чтобы принять противоположный принцип истолкования активности, прослеживая отклонения в проявлениях активности человека от тех целевых ориентиров, которые, как предполагается, вызвали ее к жизни. Когда под этим углом зрения мы исследуем витальные контакты человека с миром, его предметную деятельность, общение, самосознание, то оказывается, что и они в телеологическом, то есть глубинно-целевом, мотивационном, отношении небезупречны: постоянная трансценденция, выхождение за пределы себя! (слово «трансценденция» происходит от лат. transcendens – перешагивающий, выходящий за пределы). Здесь правомерна аналогия с легендарным универсальным растворителем, который растворяет все, и поэтому его не в чем хранить. Таким образом, открывается целый класс явлений неадаптивности – расхождения между целью стремлений и достигаемыми результатами. Заметим, что пафос, с каким обычно говорят, что «человек есть трансцендирующее существо», здесь не уместен ничуть. Ведь во всех этих случаях неадаптивность как выход за границы предустановленного имеет непроизвольный и непредотвратимый характер.

Впрочем, иногда, по поводу неизбежной трансценденции за границы заданного психологи торжествуют, что вполне оправданно. Например, когда утверждают, что «Деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание», что «Созидание одно не знает границ» (А. Н. Леонтьев), что «Мышление не делает ошибок» (А. В. Брушлинский)[157]157
  См. главу 10.


[Закрыть] и др. Здесь трансценденция непосредственно совпадает с обогащением человека новым опытом. Но основания для оптимизма не всегда столь очевидны. Расставаясь с телеологическими иллюзиями, мы обрекаем себя видеть также и то, что взор не ласкает. Феномены неадаптивности как неизбежности встречаются буквально во всех сферах человеческого бытия…Загадка: «Болезнь, от которой умирают все». Разгадка: «Жизнь» (И. М. Фейгенберг). Это саркастическое свидетельство по своей лаконичности уступает знаменитой сентенции: «Жить значит умирать», – но последняя, все-таки, начисто лишена психотерапевтического подтекста, свойственного первой. Приговор, который светская мысль подписывает индивиду как физическому существу (реализующему свои витальные отношения с миром), отдается эхом и в других сферах бытия человека. Ну, в самом деле: что́ есть, в сущности, познание мира, как не процесс продвижения человека к «ученому знанию о собственном незнании» (Н. Кузанский)? А какова на поверку созидательная активность людей (три гордых слова!), плоды-перевертыши которой неисчислимы? А мнимая – по своим последствиям – альтернатива доктрине созидания в виде принципа «недеяния»? Таким образом, и здесь, в сфере познавательно-практических отношений человека с миром, мы встречаемся с эффектами неадаптивности. Но то же можно сказать и о процессах общения между людьми. То, что рождается в общении, – неизбежно иное, чем намерения и побуждения общающихся. Эгоистическая установка, если хотя бы какая-то из сторон придерживается ее, подтачивает общение, и рано или поздно оно рушится; кто-то, как видно, слишком «тянул на себя». Альтруистическая установка сводит на нет личное, подвигая другого (других) к бессознательной или беззастенчивой эксплуатации жертвующего (позиция потакания в воспитании, самоотрешенности в любви, низведения себя до роли орудия в партнерском общении и т. п.). Казалось бы, «идеальная» позиция, сулимая «конгруэнтностью» в противовес «пристрастности», увы, обусловливает ценностную нивелировку для нас тех, с кем мы вступаем в общение («Любить всех – значит не любить никого», – писал Л. Н. Толстой). Если же от такой, вселичной любви обратиться к обычной человеческой любви, например в супружестве, то окажется, что и в ней моменты неадаптивности (в виде тех или иных форм эмоциональных проблем) заявят о себе со всей определенностью… Сфера самосознания людей не составляет исключения из правила. Интересная возможность для психологического исследования – феномен неуловимости «Я» в рефлексии: любая попытка осознать свое «Я» приводит к трансценденции за пределы исходных переживаний, что, в свою очередь, порождает переживание неполноты самопроявления в рефлексии, чувство того, что «главное» остается за чертой осознания. При обсуждении этой проблемы кажется целесообразным вычленение качеств «первого» и «второго» рода (Петровский В. А., 1978, 1992). Качества первого рода (геометрические представления, «красное», «боль» и т. п.) в момент рефлексии не подвергаются феноменологической трансформации; качества второго рода, подобно микрообъектам в физике, становясь предметом активного исследования (в данном случае – рефлексии), претерпевают определенные изменения: рефлектируемое оказывается небезучастным к самой рефлексии: образ себя никогда не тождественен переживанию самости. Итак, феномены неадаптивности как неизбежности встречаются во всех без исключения сферах человеческого бытия. Они относятся к сущностным, а не к случайным его проявлениям, и мы не можем абстрагироваться от них, обсуждая проблему субъектности.

Итак, была ли «спасена» только что идея субъектности? – Ни в коей мере, наоборот! Она оказалась вновь под ударом. Человек, трансцендируя, отнюдь не «заказывал» себе бытия за чертой. Он не был во всех рассмотренных случаях тем, о ком можно было бы смело сказать: «субъект трансценденции»: выход за границы предустановленного осуществлялся, так сказать, сам по себе («мимовольно»). Более того, в самом несовпадении цели и результата активности индивид как бы утрачивал качество «быть субъектом», ибо последствия действования оказывались неподконтрольны ему.

Рис. 29.2. «Быть субъектом»: что в основе?

Словом, если отказаться от идеи универсальной целевой регуляции и заданности (постулата сообразности) и принять альтернативную точку зрения – принцип неадаптивности, то выяснится, что при этом, точно так же как и в первом случае, девальвируется идея субъектности.

Свобода человека при этом подменяется его зависимостью от внешних обстоятельств и поворотов судьбы.

Целеполагание обессмысливается, выглядит самообманом.

Целостность – утрачивается.

Развитие – сводится к дрейфу.

Не означает ли сказанное, что следовало бы вообще отказаться от помыслов воплотить идею субъектности в «материале» индивидуальной активности (а вместе с тем – и от стремления отстоять «личностность» индивида)? Или, быть может, все-таки удастся найти путь позитивного решения этой проблемы? Ситуация теоретического кризиса и возможный путь ее разрешения обозначена на на рисунке 29. 2.

Единственная возможность возвращения себе этого желанного качества – в том, чтобы взять на себя ответственность за осуществление действий с непредрешенным исходом, иначе говоря, быть субъектом избрания целей, результат достижения которых непредрешен. Открывающаяся индивиду перспектива неизведанного должна содержать в себе вызов, отвечая на который индивид производит (или как мы предпочли говорить выше – полагает) себя как субъект. Мы, таким образом, приходим к принципу активной неадаптивности (Петровский В. А., 1989). Защищая себя как субъект, индивид стремится предрешить непредрешенное – действует наперекор обстоятельствам, на свой страх и риск ставя перед собой цель выявить свое скрытое под спудом других побуждений качество субъектности как таковой – быть причиной себя («causa sui»).

К читателю

Итак, очередной и теперь уже в последний раз обратимся к рисунку 29.1 «Вверх по лестнице, идущей вниз». Каждой ступени активности, как видим, соответствует свой тип ценности, выросшей из некоторой формы активности. Итак, нам дано выбирать. Нам предстоит выбрать самих себя. Что же Вы изберете для себя, читатель? Себя – как человека, стремящегося достичь «равновесия», «покоя», «минимального взаимодействия» в контактах с миром? – Если так тому и быть, то вольно или невольно Вы становитесь сторонником восточной философии недеяния – с ее высшей ценностью обретения нирваны. Что ж, – может быть это Ваш путь… Или, быть может, в большей мере Вас вдохновит возможность наслаждения? – в этом случае, как видно, Вы разделяете ценности гедонизма, принципы которого с таким восторгом отстаивали философы Древней Греции. Или для Вас притягательнее та польза (чем располагаете, какие возможности имеете), которую Вы извлекаете в контактах с миром? – это значит, что Вам близка философия прагматизма. Однако, не Вы ли в числе тех поклонников ницшеанской доктрины воли, для которой способность преодолевать и терпеть выступают сущностными определениями человеческого бытия? Впрочем, возможно, Вы придерживаетесь идеи самой свободы личного выбора, полагая, что не столько личность определяет выбор, сколько выбор определяет личность (Сартр); и тогда Ваш выбор – философия экзистенциализма, философия поиска смысла (Франкл). Но и это еще не все возможности, открытые Вам. Задумайтесь – вот сейчас, в самый момент выбора – что представляет собой для Вас этот акт? Заметьте, Вы сейчас выбираете между ценностями (среди которых есть, в частности, и ценность «свободы выбора»), и никто кроме Вас не может совершить этот выбор. Это именно Вы осуществляете в данный момент акт самополагания, – именно Вы занимаете позицию «над» только что названными доктринами – недеяния, гедонизма, прагматизма, волюнтаризма, экзистенциализма… И некому приказать Вам: «Сделайте правильный выбор!» Ибо нет человека, который знал бы за Вас, что здесь – «правильно», а что – «нет». Вы и только Вы способны ответить себе на этот вопрос. Потому что Вы, в сущности, и есть – причина себя, подлинный субъект активности.

Читатель, в этой связи, может еще раз обратиться к той главе книге, где речь идет о «Я» как свободной причине.

Глава 30. «Вечные вопросы психологии». Диалог с коллегой(Интервью, данное автором А. Ю. Агафонову)

– Вадим Артурович, кто Вас удивил в психологии? Кто повлиял на осознание собственного профессионального кредо? Экзистенциальные психологи, так?

– Экзистенциальные психологи? …Перемещаюсь в начало 70-х годов – мысленно! – вижу себя в числе их адептов. Я, правда, тогда – каюсь! – читал философов-экзистенциалистов, а о психологах экзистенциональных ничего не знал, но увлечен был сюжетами близкими… Ну, вот, к примеру… с «парадоксальными намерениями» экспериментировал, не зная Франкла. Старшие товарищи, ну, никак не хотели ставить на защиту одну диссертацию, под моим руководством выполненную, где речь-то как раз и шла о парадоксальных намерениях; нам тогда, с диссертанткой, Черепановой Леной (она сейчас где-то там, далеко, в Канаде) инкриминировали «интроспекционизм»… Уж а с! Однако, все-таки, ряд работ опубликовать мы смогли, в том числе и в «Вопросах психологии», а одна из них, в «Науке и жизни», называлась совсем «по Франклу»: «Думайте о желтой обезьяне!».

…И даже мифы (именно мифы!) о тотальной осмысленности бытия, опровергаемые некоторыми экзистенциальными психологами (в противовес Франклу, для которого это не миф, а реальность), критиковались в моих работах под общим именем «постулат сообразности». С мифом тотальной целесообразности я бился теоретически и экспериментально – уже в первых работах по риску (это было также начало 70-х годов)… Курьезный случай: в одной из диссертаций, которую я оппонировал лет 10 назад, прочитал о «постулате сообразности», о том, что он был выделен Петровским, то есть мною, как принцип построения психологии (это действительно так), и будто бы я, бедолага, сам пытаюсь следовать этому принципу… (нескромно, но позволю себе аналогию: это – все равно, что сказать, будто Дмитрий Николаевич Узнадзе строит свою психологию, опираясь на свой «постулат непосредственности»).

Ялом?.. Я постоянно сверяюсь с ним, когда консультирую. Но думаю, все-таки, что философия экзистенциальной психологии была мной не присвоена, а, скорее, высвоена… И идеи гештальттерапии, в виде некоей, не вполне реализованной, тенденции, о которой так замечательно Перлзом все сказано, – всегда ощущались мной как нечто предсознательное (чтобы увидеть, достаточно просто обратить внимание).

Такие титаны, как Фрейд, Шекспир, Гегель… Это что-то по ту сторону моего разумения. Они – конструкторы того самого мироздания, в котором живу лет с 17-ти… К акту творения мира ими я, увы, совсем не причастен. Тут уж никакая реконструкция-субъективация их авторства мне недоступна.

Иное дело – Берн… Он буквально ошеломил меня остроумием своего видения. Когда я читал Берна, я сознавал ясно: это он сказал, это он разглядел, это – его открытие, его построение. Это он, а не я!.. (Здорово!) И в то же время – я постоянно ощущал себя где-то рядом, ощущал близость.

– Эвристичная простота?

– Да, если о Берне, то да! – Эвристичная простота. Поразил реалиями, с которыми я был, по сути, знаком и которые, в сущности, не сознавал…Но были и факты замечательных для меня соответствий. Только у Берна нашел я аналог тому, что называю персонализацией, аналог идеи «инобытия» человека в человеке. Причем не просто аналог, а такой аналог, который работает, конфигурирует психотерапию. У меня были еще до встречи с Берном и всеми идеями его и именами, которые он для меня озвучил, эмпирические разработки, созвучные Берну, много методических находок…

Вы не находите, что в психологии, во всяком случае, отечественной, все реже появляются фигуры калибра Берна? Не говоря уж о персонах уровня Джемса, Фрейда или Найссера. Как будто бы закончилась внутренняя история науки: история борьбы идей, теорий, парадигм. Хотя внешняя история психологии, напротив, исключительно динамична. Стремительно институализируются новообразования психологии. Ученые, чтобы выжить, совершают немыслимое количество телодвижений. Все больше суеты и все меньше томления духа.

Вы говорите, мне кажется, о том, что есть внутренняя история науки, а есть внешняя, и вот во внутренней истории науки как бы сейчас ничего не происходит или мало что происходит. Когда-то я нашел слово, которым отметил для себя это явление. Есть периоды становления науки, а есть и периоды остановления науки. Мы прошли через времена, когда наука не приостановилась, а была как бы остановлена и оттеснена, какие-то активные силы противодействия здесь были.

Пример из моей личной истории. Моя книга «Психология неадаптивной активности» была издана в 1992 г., к защите докторской, но была фактически написана в 1984 г., по следам лекций, читанных в 1978–1979; в 1985–1986 гг. начался бой за ее опубликование. Представьте себе, шесть, семь лет моя книга была нигде – в залежах Политиздата. Я мечтал, по тем временам, опубликоваться в серии «Над чем работают, о чем спорят философы». И книга, надо сказать, получила очень хорошие отзывы (от Ярошевского и Давыдова). Тут перестройка вдруг случилась, я просто был счастлив, что все началось, но для меня в Политиздате все закончилось. Мне сказали: «Знаете, вот если вы что-нибудь будете писать про Кашпировского, или вроде того, это будет правильно… Может быть, вы включите какие-то новые проблемы психического здоровья». И книжка рухнула… Потом ее издал Б. М. Бим-Бад в издательстве с веселым названием «Горбунок» (дома у меня остался всего один экземпляр из того тиража). Но это – то, что я называю остановлением во внешнем слое движения. Были и внутренние причины, действительные причины. На мой взгляд, совершенно исчерпала себя парадигма…

– Какая парадигма? Когнитивная, бихевиоральная, деятельностная? Или, может быть, необходим некий синтез? Считаете ли Вы, что синтез возможен? Ведь проблема в том, что предметы у всех психологических дисциплин разные. Когнитивисты, бихевиористы и психоаналитики занимаются совсем разными вещами. Уже де-факто существует много психологий, претендующих называть себя Психологией.

– Я думаю, фактически, этого никогда не произойдет. Как никогда уже не появится врач, который будет лечить все болезни, или, поближе к теме, медик, который отважится обобщить все, существующее в медицине, например, в западной и восточной. Или физик, который построит единую картину мироздания; хотя физику, быть может, это все же под силу, не то что врачу или психологу, и я думаю, – потому, что физическая реальность, в отличие от биологической или психологической, не заключает в себе никакой телеологии, не подчиняется принципу цели… (Аристотель, впрочем думал не так, полагая, что энтелехия правит миром.)

– Психика более таинственна, чем физика?

Да, таинственна. Человек живет в мире, который он сам себе строит, – сколько субъектов, столько же и миров. Чем больше ярких субъектов, тем больше отличаются друг от друга эти миры. И нет притом никакого суперсубъекта, который бы смог объединить в себе каким-нибудь непротиворечивым образом субъективные миры других субъектов… Идеал Лейбница (ищи-свищи такую монаду!), по-видимому, неосуществим. Ни суперпсихической сферы не существует, ни в психике одного человека психика всех причала себе не найдет. Синтеза идей, я думаю, никогда на свете не будет, так как всегда найдется некий другой человек, который на все это посмотрит совершенно иначе… Но это печальное наблюдение не избавляет нас вовсе от стремления к синтезу, обобщению. Одна из пословиц, собранных Владимиром Далем: «Да… дело это нехорошее!.. А дайка попробуем!» Перефразирую: «Дело невозможное, гиблое… а дай-ка попробуем!». Теоретики грезят идеалами целостности. Не будь этого, и науки не было бы… Есть такие категории в психологии, которые столь широки, что и «рамочными» не назовешь. Я говорю о них: категории «контроверзы». Читали ли Вы нашу совместную, с А. В. Петровским, статью о категориальном строе психологии?…

Это – такие категории, как «Личность», «Идеал», «Свобода», «Разум» и некоторые другие; познавательный статус категорий-контроверз парадоксален: они будто играют в прятки с исследователем; любой шаг познания здесь как бы отталкивает от себя познаваемое содержание; объект исследования вступает в конкурентные отношения с самим исследователем, доказывая свою несводимость к чему-либо, что могло бы быть известно заранее. С каким, например, наслаждением признал свое «поражение» в попытках «определить» личность один из выдающихся ее исследователей, Р. Кеттелл, говоря, что личность подобна любви, все знают, что она есть, но никто не знает, что́ она есть. Присутствие категорий-контроверз в академической психологии можно сравнить с существованием недоказуемых и неопровержимых положений в формальных науках, которые могут быть использованы в функции постулатов. Вы можете строить науку, отталкиваясь от данного способа интерпретации категории-контроверзы, но столь же возможен и столь же, представьте себе, правомерен иной способ интерпретации, дающий совершенно другую точку отсчета…

Но ведь наличие альтернатив в основаниях психологии не есть повод к тому, чтобы отказаться и вовсе от выбора (постмодернизм нам именно это и рекомендует – быть «выше выбора»). Я думаю, это повод отнюдь не к тому, чтобы просто «умыть руки», но, как раз, наоборот – к тому, чтобы выбор тот самый произвести, – то есть осуществить самоопределение. А потом и ответственность за этот акт выбора понести… отчитываясь о том, насколько совершенным будет то, что построишь.

– Вы говорите об общепсихологической концепции?

Да, об общепсихологической концепции. Наличие категорийконтроверз никогда не сделают ее «всеобщей» в смысле «одной на всех», но общей в смысле авторских попыток обобщения ее содержаний, попыток поиска общего фундамента, чтобы дом психологии строить без трещин. И при этом возможно рождение множества «общепсихологических концепций», множества таких домов… Я весьма сомневаюсь в возможности построения «всеобщей психологической концепции» (так как психология строится не только снизу, но еще и сверху, а там, наверху – категории-«контроверзы»…)., но убежден, что каждый автор стремится к целостности своего видения и даже интерпретации «инаковой» точки зрения с позиций собственной (так, например, Фрейд – в рамках собственной психоаналитической системы – мог, или, по крайней мере, ему так представлялось, объяснить «уклонение» и «отступление» от нее, этой системы, бывших ее адептов). Так что в постмодернисты меня, не дай Бог, не записывайте. Я сомневался и сомневаюсь в возможности построения такой всеобщей концепции. А постмодернисты пропагандируют и даже смакуют идею невозможности построения общепсихологической концепции. Но сомневаться и смаковать – не одно и то же. Чувствуете разницу?

– А Вы сами, какую научную проблему считаете «головной болью» психологии? С чем психология не смогла и до сих пор не может справиться?

– Ну, Андрей!.. Знаете, я провожу тренинги такие, называю их тренингами неуязвимости… Люди атакуют друг друга вопросами, шокируя эмоционально, и смотрят, насколько кто способен сдюжить. Насколько способен справиться с ситуацией, сохранить свою адекватность себе, реагируя на вызовы ситуации. В итоге иногда наступает десенсибилизация – снижение чувствительности к эмоциогенным стимулам; наряду с вербальными, мы отслеживаем невербальные проявления – например, «драйверы» – ключи, вводящие в деструктивные сценарии жизни, с тем чтобы потом освободить человека от этих ключей и этих сценариев. Для того чтобы запустить групповой процесс, я спрашиваю у человека, сидящего на «горячем стуле»: есть что-то такое, о чем вы предпочитаете не думать, или может быть, что-то такое, о чем вы часто думаете, но никогда не решались бы поделиться с собеседником? Как правило, говорят: «Да!..». И группа тогда говорит: «Поделись!..» (Вы скажите: «Ужас?!» Да, но не «ужас-ужас-ужас!»… Добровольцы, принимающие участие в тренинге неуязвимости, всегда могут послать нас куда подальше…). Вот и я сейчас в положении того добровольца (бесценный материал для наблюдения за мной со стороны, представляю, какая у меня сейчас невербалика… расскажите мне об этом потом, договорились?).

Впрочем, Генрих Степанович Батищев говорил когда-то: «Лучшее, что мы можем сделать для собеседника, – это поделиться с ним своими проблемами». Так что я обязательно поделюсь с вами… Проблемами, которые живут у меня в голове многие годы и которые решенными считать – самонадеянно (как транзактный аналитик, я порою задумываюсь вот над чем: а может быть, есть некий запрет на ощущение решенности «вечных» проблем? И каждая волна, приближающая меня к берегу твердых решений, разбивается о пирс предвкушаемой неразрешимости?).

Ну, вот, одна из таких нерешенных проблем. Боюсь, показаться Вам неоригинальным. Миллион лет назад столкнулся с этой проблемой, прочитав Маха и Беркли, ну и Ленина, само собой разумеется… Столкнулся нос к носу с проблемой того, что наша психика ни в каких отношениях с материей, вроде бы, и не находится. Я сейчас упрощу (усложню). Психическое в том смысле с материей не состоит в отношениях, что совсем неуловима связь, неуловим взаимопереход между тем и другим. Мысль, которая невесома, я имею в виду мысль, которая движет моей весомой рукой, которая под диктовку моей мысли совершает некие пируэты над этой бумагой. Как же это возможно – «идеальное» воздействует на «материальное»?! Прочитал когда-то замечательную книжку Якова Александровича Пономарева «Психика и интуиция», вдохновился, а познакомившись лет через 10 с автором, сказал ему: «Яков Александрович! Я вам так благодарен! Вы поставили перед мной этот вопрос… Эту проблему… И все-таки, по-моему, – не решили…».

Я этой проблемой всерьез мучился… Я пытался как-то там переплести, то ли объединить, то ли утеснить одно, другое. Физическое и психическое, материальное и идеальное… Тому из психологов, кто через пытку эту не прошел, могу позавидовать… Счастливчики! Хотя мне, в общем-то, трудно представить, как можно здесь разминуться… Проблема ведь просто бьет в глаза…

О глазах, кстати. Разговор с дочерью, Лесей, она выросла у меня психологом, а тогда ей было шесть лет. «Тебе сны снятся?» – «Снятся» – «А снится что?» – «Лес» – «А в лесу что?» – «Деревья» – «А где находятся сны?» – «В глазках» – «Глазки такие маленькие, а деревья такие большие… Как же они помещаются в глазках?»

(А действительно, как? Чуть позже я встретился с подобным пассажем в «Анализе ощущений» у Маха, только речь там шла, по-моему, о слоне…)

«Как помещаются?» – «А вот, – говорит мне дочка, – посмотри, папа. Тот дом (показывает на дом вдалеке), он – большой?» – «Большой» – «Не-а…»

И она вытягивает руку вперед, в сторону того дома, сближает большой и указательный палец, наподобие штангенциркуля, и «помещает» в раствор между пальцами тот самый дом…

«Вот, – говорит, – так и деревья…»

То есть вы понимаете, о какой проблеме я говорю… О психофизической.

– По сути, это вопрос об онтологическом статусе психического. – Да, это был вопрос об онтологическом статусе психического. Я завидовал тем из коллег, которые с легкостью необычайной говорили, например, такие слова: «Мы воспринимаем образы мира» или «Образ внутри меня». И я все думал, что же такое то самое «Я», которому образ «принадлежит». И как избежать этого сумасшествия лопатинских человечков (один в другом, и так – до бесконечности). То есть «человечков», которые воспринимают то, что было воспринято другим «человечком» и т. д., и т. п. до одури…

– Внутренний мир, населенный гомункулусами?

Да, да, гомункулусами. Но вот как выйти из этого дурного, бесконечного ряда. Я мучился этим вопросом. Порой, впрочем, был повод хорошо посмеяться. То ли – зло, то ли – весело… Прочитал у одного из видных наших философов (считается одним из главных экспертов в этой сфере философских проблем) о некоем критерии, по которому можно разделить «осознанное» и «неосознанное». Это был, так сказать, «информационный критерий» (с точки зрения этого философа, психика есть ничто иное, как информация).