Текст книги "Человек над ситуацией"

– Так в чем же разница? Что за критерий?

Все очень просто: «сознательное» – это когда информация открыта субъекту, а бессознательное – когда закрыта. Правда ведь, это восторг как просто!..

– Псевдоясно.

– Да, псевдоясно. Такой успокоительной формулы, которая легко решает эту проблему, такой таблетки против бессонницы, честно говоря, ранее не встречал и вряд ли у кого-нибудь встречу. Ведь остается выяснить, в сущности, «совсем немногое»: что это такое – «открытость», и что это такое – «закрытость» информации, а также еще такой пустяк – «кому», так сказать, открыта и «кому» – закрыта информация эта….

Я, честно говоря, построил много вариантов решения проблемы, но, может быть, самым главным для меня было: уловить онтологический признак, дифференцирующий психическое, как я тогда называл эту реальность (а сейчас говорю о ней иначе), и – физическое, то есть то, что находится «внутри» и то, что находится «снаружи».

– В том числе, наверное, и физиологическое?

– И физиологическое, в частности. Только давайте все-таки переформулируем нашу проблему. Так уж получилось, что она как бы сама во мне переформулировалась. Речь, я думаю, должна идти не о «психическом» в соотношении с «физическим», а о «психическом» в соотношении с «объективным» и «субъективным».

Вообще, Андрей, обратите внимание, какие дуальности-дуэлянты преследуют нас по жизни: «идеальное – материальное», «физическое– психическое», «субъективное – объективное», «субъектное – объектное» (корректоры непременно переделывают «субъектное» и «объектное» в «субъективное» и «объективное» – беда, но ничего не поделаешь!), «внешнее – внутреннее»… Дмитрий Леонтьев нашел когда-то по отношению к «субъектному» и «объектному», что называется, «их третье» – «убъект». Класс! Но поиски «третьего», все-таки, не слишком-то популярны. А если и приводят к какому-либо результату, то как-то «пропускаются» обыденным сознанием, не отфильтровываются…

А между тем, «психика», по-моему, и есть то самое «третье», переходное, по отношению к тому, что принято называть «объективным» и «субъективным». С этой точки зрения, психика – есть некая часть реальности, сводящая воедино объективное и субъективное, центральное звено взаимоперехода между ними; а реальность в целом – это есть объективное + субъективное + психическое (переходное).

Объективная реальность характеризуется свойством «внеположности» (существования в другом, через нечто другое, по Гегелю). Например, химическое свойство «растворимости» каких-либо веществ (нечто, существующее объективно) проявляет себя во взаимодействии с другим веществом – водой, посредством воды. Все физические явления (заметим это и подчеркнем это особо!) обладают свойством «транспонируемости» (переместимости). Возникнув где-либо в одном месте, они, без какого-либо ущерба для себя, без утраты собственных свойств и параметров, могут быть воспроизведены в другом месте: буквально «перенесены» – в ипостаси корпускул, или «распространены» – в ипостаси волны. Вот почему, не только один наблюдатель, но и многие, потенциально – все, могут зафиксировать их существование в мире. Специфика объективного – это существование за пределами локуса возникновения.

Субъективная реальность характеризуется свойством имманентности. Это – внутренняя, то есть неотторжимая от живого существа и порождаемая им самим область феноменов. «Субъективное» включает в себя образы и мысли индивида, это его побуждения и цели, это возникающие у индивида аффекты, эмоции, чувства, настроения и др. О субъективном, как области психических явлений, писал С. Л. Рубинштейн, – помните? Давайте я вам процитирую. На память, впрочем, не рискну. Так… смотрим… первый параграф «Основ…». «Специфический круг явлений, которые изучает психология, выделяется отчетливо и ясно – это наши восприятия, мысли, наши стремления, намерения, желания и т. п. – все то, что составляет внутреннее содержание нашей жизни и что в качестве переживания как будто непосредственно нам дано». Если внимательно, повторяю, очень внимательно, прочитать первые параграфы «Основ общей психологии», то мы найдем там идею принадлежности субъективного индивиду и только ему – идею неотторжимости субъективных феноменов от их носителя, идею невозможности воспроизвести субъективное за пределами субъекта, чье достояние они образуют. Таким образом, различая, как и прежде, условия порождения и условия существования этих феноменов, мы можем сказать, что, будучи произведенным однажды, «субъективное» неотделимо от производящих его условий (локус существования того, что возникло, совпадает здесь с локусом возникновения его).

По этой причине внутреннее, субъективное невозможно каким-либо способом «увидеть», «подсмотреть» (сфотографировать или каким-либо еще способом воспроизвести) с позиции внешнего наблюдателя – оно не распространяется, подобно волне, и не перемещается, подобно вещи; оно принадлежит исключительно индивиду, составляет его достояние, имманентное свойство (в отличие от этого, повторяю, объективное есть всеобщее достояние, «существует для всех»). То, из чего состоит субъективное, внутреннее – это переживание (в леонтьевской школе, к которой принадлежу я сам, это – чувственная ткань). Переживания (чувственная ткань) не имеют сходства ни с чем вовне, ни на что не похожи, существуют только посредством себя, «через себя». «Красное», «горькое», «боль», «нежность», «новизна» – мы никогда не сможем передать кому-либо, что это значит, если только сам этот человек ничего подобного не испытывал и не испытывает, и он никогда не сможет перенять у нас эти переживания. Они – нераспространяемы, физическими приборами неуловимы, метафора «эфира», который бы подхватывал и переносил их, метафора, от которой отказалось большинство физиков, здесь тем более не подходит. Они пребывают там, где возникли.

Два слова о переживании новизны. Ну-ка, попробуем выразить его, это переживание «через что-то иное»! Ничего от него в таком случае не останется. Это, знаете, как в детском вопросе: сколько яиц можно съесть натощак? Одно, разумеется…

Наши восприятия, представления, память, мысль, устремления, намерения и т. д., и т. п. – все это суть конфигурации (композиции) переживаний, с которыми могут быть соотнесены вещи и действия, имеющие статус объективно сущего.

В этом контексте и предстает перед нами психика как реальность совершенно особая: как реальность, имеющая маргинальный статус. Психика – если попытаться дать дефиницию – это система процессов и состояний, реализующих взаимопереходы и на их основе трансформацию объективных и субъективных атрибутов бытия индивида (живых существ).

Давайте, Андрей, я поясню это очень простой схемой. Вот, сейчас нарисую:

Поразительная вещь! Сами по себе психические процессы – невидимы, беззвучны и неосязаемы; и ведь, правда, всмотритесь, прислушайтесь, ощутите – ни цвета, ни вкуса, ни запаха… И в то же время без них было бы невозможным появление зрительных, слуховых, кинестетических ощущений, были бы невозможны какие бы то ни было переживания. Так же и воля, внимание, сопровождаемые напряжением и усилием, сами по себе совершенно сверхчувственны; они не являются, не даны нам в чувствах напряжения и усилия как таковых.

Четверостишие об этом – Вам на память:

 
Психика – это ль не диво творения?
Вот доказательство в две строки:
нет никого, кто видел бы зрение
и осязал бы работу руки…
 

Переход объективного в субъективное и субъективного в объективное, свершаемый посредством психики, совершенно неуловим. Неуловим эмпирически. Зазор, существующий между этими атрибутами бытия, не может быть «заполнен» физическими или химическими сущностями, «волнами» и «корпускулами», которые «фотографируются», «копируются» и т. п. приборами; точно так же «зазор» этот не может быть «перекрыт» представлениями об известных или еще неизвестных элементах чувственного.

Я думаю, такой, пограничный статус психического объясняет феномен перманентного поиска и реинтерпретации психологией своего собственного предмета. Вы согласитесь со мной, время от времени психология как бы утрачивает свой предмет – «исчезают» фундаментальные психологические категории понятия. Психология – Сатурн, пожирающий своих собственных детей. На протяжении истории психологии встречались случаи отрицания психологами реальности «ощущения», «внимания», «воображения», «мотива», «воли», «деятельности» и др. Вот вам еще один пример исчезновения. Цитирую: «Собственно говоря, мотивов не существует». Х. Хекхаузен, на которого я сейчас ссылаюсь, провозглашает мотив всего-навсего «конструктом» нашего мышления.

А вот то, что я предлагаю понимать под психикой, исходит из признания ее реальности, хотя и своеобразия ее онтологического статуса.

Это – некий особый род бытия. Бытия – а не фикции, сконструированной воображением теоретика. Я хочу сказать: психика – не гипостаза фантазии.

Мне кажется, гегелевские понятия «сопредельного», «переходного», «связующего», тут как раз то, что требуется для обозначения…

А теперь давайте присмотримся: каждый процесс, каждое состояние, каждое свойство психики представляет собой единство «центростремительного» (ориентировочная активность) и «центробежного» (исполнительная активность) переходов объективного в субъективное и субъективного в объективное. Когнитивные акты, такие как восприятие, память, воображение, реализуют переход «извне внутрь». А в том случае, когда мы говорим о психических реакциях на события вовне, об импульсивных «ответах», перед нами обратный переход – «изнутри вовне».

– А мышление?

– Оно уравновешивает оба процесса, придавая статус реальности тому, что до этого существовало в субъективном плане (воображение, гипотезы о мире), и в то же время – статус субъективного отношениям, существующим вовне.

В некоторых случаях психические состояния способны «порождать» свой объект, то есть являются «самоподтверждающимися» (так, страх оступиться повышает вероятность падения, ревность «порождает» соперника и т. д., и т. п.).

Отдельные психические процессы и состояния выступают в единстве, образуя целостные системы активности, реализующие взаимопереходы объективного и субъективного. Таковы «предметная деятельность» (в трактовке А. Н. Леонтьева), установка (в теории Д. Н. Узнадзе), «настроение» (в концепции М. В. Басова), «живое движение» (в интерпретации В. П. Зинченко), «Я» (как идея, единство мысли и мыслимого – именно так я понимаю «Я»).

Психика относится к субъективным продуктам собственного творчества (мир субъективных явлений) так же, как и к объективной реальности: копирует нечто в том, что она сама создала, опускает что-то при этом, усиливает подчеркиванием, «группирует» наново. Когда мы говорим «душа», мы и имеем в виду эти движения перехода субъективного в субъективное. Эффекты восприятия двойственных картинок, «фигура-фон», перестук колес, в котором человек способен по своему произволу слышать то один стихотворный размер, то другой и т. п., все это – творения психики, результат вторичного психического отражения того, что уже было ранее отражено.

Впрочем, и обусловленные психикой преобразования объективного в объективное, например, когда мы рисуем, танцуем или произносим что-то, осуществляя произвольные и волевые акты, суть также «душа», то есть, в данном случае, психика, заявляющая себя вовне предметными действиями, коммуникативными актами…

Из определения психики следует, что существуют осознаваемые (присутствующие в субъективном плане) и неосознаваемые ее содержания. Психика – и исторически (в филогенезе и онтогенезе), и логически (в соответствие с приведенной дефиницией) – непосредственно неосознаваемое образование. Осознание основано на отражении (рефлексии) психического в субъективной сфере индивида; сознание – своего рода автопортрет психики вместе с ее предпосылками и результатами.

– Но как психическое явление может существовать в физическом пространстве? Если бы психика была локализована в физическом пространстве, то есть топологически определена физически, мы бы психические продукты, например, наше удивление Берном, обнаруживали точно так же, как мы обнаруживаем предметы физического мира. Но мы же иначе обнаруживаем психические феномены…

– Психическое, субъективное существуют «по ту сторону» трехмерного физического пространства, не локализуются в нем, за пределами «четырехмерного пространства-времени». …Боль? Цвет? Тяжесть? Где они существуют? Трехмерная геометрия мира, плюс временна́я ось, недостаточны для «выведения» этих качеств.

Да и в том, что мы, казалось бы, «видим», есть очень много совершенно невидимого. Возьмем для примера кубик, будем считать, что стенки его прозрачны, пусть это будет стеклянный кубик. …Итак, перед нами стеклянный кубик, и мы говорим, что мы видим его. Какие-нибудь сомнения? Никаких сомнений! Однако присмотримся: в лучшем случае лишь одна или две из видимых его граней представляет собой квадрат. Все остальные – параллелепипеды (с неравными сторонами). Является ли кубом фигура, некоторые грани которой суть параллелепипеды (с неравными сторонами)?! Конечно же, нет! Итак, видимое нами не есть куб. И тем не менее, это – куб! Итак, в том, что мы видим, есть что-то невидимое, в данном случае, что-то, «подравнивающее» грани куба. Мы осознаем (и казалось бы вполне непосредственно переживаем) данный объект как куб, хотя зрение говорит нам, что это не куб. Для того чтобы осмыслить это, мы должны как бы присоединить к зрительным какие-то другие ощущения (например, «невидимые» кинестетические ощущения, «невидимые» переживания-предвосхищения того, что мы непременно увидим, когда кубик повернется в поле нашего зрения и т. д.). Чувство глубины, всегда присутствующее в визуальном плане, само по себе вовсе «невизуально». Словом, для того, чтобы объяснить, почему мы осознаем (переживаем) этот предмет как кубик, а не как нечто косоугольное с одной-двумя квадратными гранями, нам нужно выйти за пределы трехмерного пространства, в котором пребывает наш кубик, занять некую точку в геометрическом четвертом измерении, и оттуда «глядеть». Сознанию в «трехмерности» тесно.

Впрочем, можно подойти к идее многомерности («более чем трехмерности») геометрически, не покидая области визуальных переживаний. Помните, мы говорили о непосредственном переживании того, что мы видим кубик? Давайте, будем считать, что именно видим. Теперь будем рассуждать по аналогии: для того, что бы полностью видеть отрезок, мы должны выйти за пределы луча, на котором он расположен (выйти из одномерного в двумерное пространство). Для того чтобы видеть квадрат, мы, как наблюдатели, должны оказаться вне той плоскости, где находится этот квадрат. Для того чтобы видеть кубик, мы должны вышагнуть в четвертое измерение, и лишь «откуда» способны обозреть его полностью.

Пять чувств – вот вам минимум измерений, пять базисных векторов пространства нашего субъективного бытия. Но, судя по всему, и пяти чувствами не обойтись тут…

А психическое… Оно, по-видимому, – маргинально. Всегда – между качественно несводимыми друг к другу измерениями бытия.

Но Ваш вопрос, Андрей, содержит в себе еще один план. Вы можете спросить так: а кто, все-таки, видит субъективные содержания-творения психики? И я Вам отвечу: «Никто».

Никто, понимаете… Картинная галерея пуста. В ней зрителей нет. Нет и художника. Автопортрет его, впрочем, присутствует – и это одна из картин в галерее. Автопортретов таких может быть много. На одном из них – он, рисующий себя (можно добавить – рисующий себя рисующим себя и т. д.). На другом – тот же художник, изображающий мир, окружающий его. Есть портреты других людей… Но никто никого не видит… Звучит голос, называющий имена, вещи… Например: «Я вижу эти картины», «Я знаю этих людей», «Я узнаю эти предметы». Но никакого «ви́дения» этих картин в галерее нет, как нет и никакого «знания» или «узнавания» чего-то кем-то «внутри». Просто, на одной из картин – мольберт, кисточка, зеркало и «видящий», «рисующий» себя художник, да подпись еще: «Автопортрет». Безумцы, дети и некоторые собратья-философы могут поверить в то, что все это происходит в действительности: это – художник, он – держит кисть, видит себя в зеркале, считает, что видит себя, подписывает картину и т. п.

Вы скажете: «Деперсонификация?! Клиника утраты “Я”»?

Нисколько! Скорее, демистификация. Остранение. «Деконструкция» привычных слов, привычных высказываний, типа: «Я вижу что-то», «Мне явлено нечто». Картинки, конечно, – есть. Нет, не точно… Слово «картинка» предполагает «зрителя». Как, впрочем, и слово «образ» (образы, говорим мы, нам «даны»). Увы, мы не можем вырваться за пределы слов, искажающих суть. Примысливаем (приговариваем)

«Я-созерцающее» автоматически, как если бы, говоря «Сепир», тут же присовокупляли «Уорф». В действительности все содержание сознания и самосознания может быть сведено к… Вот ведь, нет таких слов! Я хочу сказать, мы должны сойти с кода «вижу – не вижу» применительно к тому, что возникает в сознании, твердо придерживаясь просто «есть» или «нет». К примеру, высказывание: «Я видел сон» означает: «был сон», «был кто-то», о ком говорят «Я» (присутствует автопортрет субъекта) и – цепочка звуков «Я видел сон», привычное значение которых – фикция, которая, впрочем, может быть еще «зарисована» в сознании в виде объекта, символизирующего сон, в виде обычного символа, которым изображают глаз, в виде стрелочки, символизирующей «видит». Ничего кроме этого в высказывании «я видел сон» – нет.

Я вижу, Андрей, Вы не спрашиваете меня… может быть, ответ предвидите. А могли бы спросить: не упраздняется ли при таком подходе столь дорогая мне идея субъектности человека? Вы не спрашиваете, потому что, я думаю, для Вас очевидно, что идея субъектности не упраздняется, а наоборот, выявляет свою значимость для психологии. Мы ни на шаг не продвинемся вперед, в постижении активности, если допустим мысль о несущественности (эпифеноменальности) «субъекта», «субъектности», «Я» как сил регуляции поведения и сознания. Образ субъекта, схема субъекта и т. п. – как культурные знаки активного индивида образуют наиважнейшие узоры ментальности, конфигурируют своим присутствием феноменальное поле, соучаствуют в гештальтах, направляющих поведение. (Если у вас будет время и будет желание, взгляните мою статью «Семиотика Я».)

Гегель говорил, что идея свободы сделала людей свободными. Точно также и идея субъектности придает людям статус субъектов своих деяний, порождает ряд глубинных переживаний в сфере восприятия («пристрастность»), благодаря существованию в психике схемы «Я» мы чувствуем, что есть какой-то источник, какой-то родник наших чувств и мыслей. Мои коллеги, например, Владимир Велитарьевич Кучеренко, проводят замечательные эксперименты с трансовыми состояниями сознания, положим, отключают воспоминание о собственном имени («Вы не помните, как вас зовут! Вы забыли свое имя!!»)… Я не знаю, существуют ли эмпирические данные о сопутствующих изменениях в способности мыслить, решать задачи, но я думаю, что такой результат неминуем. Впрочем, самое важное – даже не этот, вполне вероятный, факт, а то, что схема (или, может быть, эйдос) субъектности, живущая в нас, порождает совершенно непрагматическую (с точки зрения действования в среде) точку отсчета, или точнее – особое измерение мира; все, что есть благодаря этой точке отсчета, этому измерению, характеризуется мерой отнесенности к субъекту (принадлежность, данность, значимость и т. п.)…

Мы с Вами говорим о сознании… Но есть еще одна проблема, которую я считаю кардинально значимой: это проблема онтологии бессознательного. Меня всегда удивляло, как люди легко отвечают на вопрос: «Куда девается что-то, существующее в сознании, когда человек перестает об этом думать?» (они говорят, что оно сохраняется в мозгу – как если бы сознательное существовало в каком-то другом месте, впрочем – не знаю, у кого как).

– Самый для меня разумный вариант ответа: память бессознательна.

– Память бессознательна, но в какой форме существует бессознательное вообще? Я думаю, из сознания вообще ничего не уходит, вообще ничего… Но как это, «никуда не ушедшее», существует в сознании? Позвольте я прибегну к метафоре. Помните – картинка детская из «Мурзилки»? 12 замаскированных человечков… какие-то там были существа, замаскированные в листве, траве, ветвях, деревьях, постройках вокруг… Они там существуют… да?.. но сразу – невидимы. Их надо еще опознать, найти, прорисовать вниманием. Они никуда не уходят и не приходят оттуда – они находятся там. А просто конфигурация эта в какой-то момент осмысливается как фигура, но там она уже есть… Вот Вам один вариант бытия бессознательного в сознании.

– То есть неосознаваемая часть в самом сознании?

– Именно так! Давным-давно, четверть века назад, когда я рассказывал об этом студентам, я понятия не имел о том, что такое файлы в компьютере, что можно, нажав на кнопку, приблизить к себе деталь какого-нибудь ландшафта перед глазами, «развернуть» эту деталь на экране, потом еще раз нажать – и развернуть деталь этой детали, и так много раз… Я просто говорил о том, что в сознании есть частички, подлежащие укрупнению, увеличению, развертке – с сохранением изоморфизма малого и большого. Вот Вам еще один вариант бытия бессознательного (оно как бы невидимо) в сознании. Далее, это может быть процессуальная развертка того, что есть уже в сознании, в некое будущее – подобно тому, как математическая формула позволяет превратить одни значения в другие (в конце 70-х, когда я впервые задумался об этом, я ничего не знал о фракталах, они, кстати, и родились в математике в конце 70-х годов, сегодня, как мне кажется, понятия или, по крайней мере, метафоры, созвучные этим понятиям, могли бы более ясно выразить смысл «процессуальной развертки» бессознательного в сознании; я бы сказал так: то, что существует в сознании «от бессознательного» – это «образующий элемент» и правило обращения (алгоритм), а «бессознательное» – то, что соответствует результату реализации алгоритма на n-м шаге применительно предшествующему результату. Бессознательное, таким образом, «записано» в сознании в виде еще несбывшегося послания из настоящего в будущее (а настоящее здесь – это «строительные элементы» и «способы обращения с ними», данные сознанию в каждый момент развертки послания). В сознании, таким образом, существует и материал, и механизм развертки.

Гегелевская логика дает нам еще одну аналогию. Я имею в виду эти переходы, в которых из «клеточки» «чистого бытия» («образующий элемент») и «рефлексии» (порождающий алгоритм) рождаются «наличное бытие», «качество», «количество», «мера», «явление», «сущность», «понятие», «действительность»… В чистом бытии и рефлексии все уже есть. Если еще раз прибегнуть к метафоре, это – голографический принцип: в части содержится целое.

– Я полагаю, что здесь другой возникает важнейший вопрос, на который если мы не отвечаем, то порушится вся возможная теоретическая конструкция, которую можно было бы построить. Любое теоретизирование при игнорировании этого вопроса – не более чем наша интеллектуальная спекуляция. Вопрос следующий: зачем природе нужна эта психическая форма жизни?

– Зачем природе нужна эта форма? Это замечательный, на самом деле, вопрос. Вопрос о смысле. …Но ведь вопрос «зачем?» никогда не возникает у природы. Это вопрос, который возникает у субъекта. Вопрос, идущий от моего «Я».

– Здесь даже речь не о смысле, в привычном понимании этого слова. Скорее, об Идее. Хотя, можно говорить и о смысле, если мы допускаем возможность смыслопорождения у природы. Зачем объективному субъективное? Мы не вымышляем структуры и функции собственного психического устройства, это природное изобретение. Так мы устроены, это не наш произвол – отражать действительный мир. Мы лишь порождаем собственное психическое содержание, но никак не структуру и функции сознания. Есть законы, абсолютно объективные законы функционирования этого психического аппарата, установленного на человеческом организме.

– Вы спрашиваете меня о том, зачем природе это изобретение, правильно?

– «Я» порождает эту логику, которая приписывается природе. Но законы существуют независимо от человека. Законы психики – это физические законы, в том смысле, что они не измышляются, а открываются, будучи уже существующими объективно. Можно даже продолжить эту линию рассуждений и показать, как в вопросе «зачем?» естественнонаучное смыкается с гуманитарным. И все же, по-Вашему, зачем природе мучительное человеческое «зачем»?

– Итак, Андрей, зачем природе нужна была психическая форма отражения? Для меня вопрос о возможности смыслопорождения в природе вообще – это вопрос о правомерности постулата сообразности в масштабах природы. Но я отрицаю правомерность этого постулата (именно как постулата, как опорной идеи) даже применительно к человеческому индивидууму. А уж в том, что касается природы в целом, отдаю идею сообразности, осмысленности проявлений сущего, полностью на откуп поэзии, мифопоэтическому мышлению, даже тогда, когда оно «позиционирует» себя в качестве философского или научного. Возьмите «Проселок» Хайдеггера. Исповедь древа, тропы – все здесь осмыслено. Опыт глубинного осмысления того, что есть в мироздании, самого мироздания – в каждой частице его. Или «принцип синхронистичности» Юнга… Я видел коллег, уверовавших в синхронистичность. А вот я, будучи в какой-то мере сторонником и Юнга, и Хайдеггера, отнюдь не сторонник идеи всеобщей осмысленности и неслучайности семантических рифм, образуемых единовременно протекающими событиями.

…Нет, правда, Андрей, принцип осмысленности природы, всего сущего, это «допущение», отзывающееся во мне, скорее, сомнением, чем согласием. А «сомневаюсь, что допускаю» – это воздерживаюсь (я писал о логической композиции «сомневаюсь» и «допускаю» в «Алгебре когито»).

Согласен, в вопросе «зачем?», в этом дискурсе, естественнонаучное смыкается с гуманитарным… И все-таки, слово «зачем» и все, что связано с этим словом, это порождение нашего ума, а не порождение природы как таковой. Вот почему, обсуждая проблему «зачем?», я переворачиваю вопрос: «Зачем субъективному объективное?»

– Законы тоже порождение ума Эйнштейна, Ньютона?

– Да, законы – это тоже порождение ума. Но в том, что касается их содержания, воли субъекта здесь нет. Эти законы, являясь порождением ума, не несут в себе отпечатка «зачем». Ни один химический, физический, биологический и так далее законы не заключают в себе этого вопроса. Они потому-то и становятся «законами природы», что в них нет никакого «зачем».

– То есть нет антропологической начинки?

– Антропологическая начинка это и есть вопрос «зачем?». Начина́ние начинки, начине́ние начинки – все это «от субъекта». Только у субъекта, только у моего «Я», только у сознания есть этот вопрос.

– Да, это совершенно правильно, но тут несколько другой разворот темы должен быть. Если мы не верим, ну просто не верим в разумность природы, в разумность, в буквальном смысле слова, тогда вообще невозможно никакое познание.

– Возможно… Когда мы достраиваем природное до разумного. Набрасываем на природу смысловые гештальты, латая дыры бессмысленности. Все это, в конечном счете, гегелевские сюжеты: о соотношении действительного и разумного. Но я, все же, говорю сейчас о другом. Надо просто понять и принять, что мы – вторая природа, природа особая. Для нас, существующих в квазифизическом мире, есть свои законы – квазифизические – и свои, квазифизические, категории. Категория смысла одна из таких категорий.

– То есть функциональная организация психики регулируется квазизаконами, которые мы сами придумываем для себя? Так?

– Само устройство психического несет в себе два начала. Оно заключает в себе субъективное и объективное. От субъективного – смыслы, а объективное – на смыслы скупо. Вот о чем я сейчас говорю. Но это не я говорю, это – Кант. Это – кантианский подход, и для меня он значим. Ведь Кант, он не только говорил, что, по сути, мы вносим квазиестественные построения в мир (и что вообще естественное связано с привнесениями, и что смысловые опоры мы точно также вносим в себя). Кант открыл это. На этих привнесениях и зиждется «зачем?». И по той же причине нам всякий раз кажется, что есть ответ на этот вопрос.

– Просто в силу своей человеческой природы…

– Да, по своей природе. Кант вот как-то отважился сказать об этом… Но давайте будем последовательными и скажем со всей категоричностью: не все, не все в человеческой природе, поведении, активности, не все в сознании может быть осмыслено, проинтерпретировано в контексте «зачем?» В этом и состоит мое представление о психике, человеке, активности человека. Традиционно, со времен Аристотеля поведение человека, вместе со всем мирозданием, рассматривается как направляемое энтелехией (конечной целью), природа человека – как нечто, пронизанное его интересом, из которого она может быть понята, осмыслена. Однако же, когда дует ветер, мы не спрашиваем «зачем?» и «ради чего?». Мы говорим, что он дует «куда-то» и «почему-то». Мы не используем тут телеологических определений. Это в мультиках ветер дует «ради чего» и «зачем». Когда же мы рассматриваем человека, то всякий раз спрашиваем, зачем и ради чего, – не только почему и куда (хотя также и этим интересуемся), но непременно – ради чего и зачем! Будто бы все в психике, сознании, поведении человека подчиняется теологическому основанию, будто постулат сообразности сомнению не подлежит. Но я оспариваю этот постулат. Я обозначаю его формы, этого постулата, – гомеостатическая, гедонистическая, прагматическая, прочие формы – обозначаю и критикую их. Критикую сам принцип заданности, определенности (опреде́ленности) человека Вершинной или Глубинной Целью, – как бы мы не истолковывали эту изначальную Цель. Я говорю: в силу законов работы нашего разума, мы вносим Цель, ищем Смысл. Но, опять-таки, как разумные существа, мы способны оппонировать этим законам, сознавая, – ограничивать их. А что до смыслов природы… мы познаем мир по законам самопознания – и в этом корень иллюзий.

– Формы активности – они производны от сознания?

– Да, производны.

– То есть сознание есть необходимое условие для таких феноменов?

– Да, безусловно. И я хотел бы, если позволите, обратить Ваше внимание на более общую проблему понимания истоков активности.

Я вижу три возможных концептуальных системы интерпретации детерминант сознания и поведения, три точки зрения на этот предмет. Первая – это точка зрения Цели, телеологическая точка зрения, мы о ней только что говорили. Мол, ищите, и вы обязательно доберетесь до некоего целевого основания, которое якобы изнутри упорядочивает все проявления активности. Вторая – это точка зрения Хаоса.