Текст книги "Картонные звезды"

Пока машина неспешно катит по шоссе на юго-восток Камчатского полуострова, расскажу вам немного о том, как обстояли дела в вопросах вещевого довольствия солдат Советской армии, коли об этом зашёл разговор. Не знаю, как в других частях, а о нас командование заботилось особо. Каждый год нам полагалось получать новую форменную одежду, или как коротко говорят в войсках – форму. Она состояла из гимнастёрки, особого покроя брюк, пилотки, сапог и кожаного (почти офицерского) ремня. Естественно в этом наборе присутствовало и нижнее бельё, представленное кальсонами, рубахой с длинными рукавами и портянками. Разумеется, всё это было немодное и морально устаревшее, но, тем не менее, достаточно функциональное и крепкое. Всё кроме кожаного ремня и шинели, которые выдавался солдату на весь срок службы, остальная форма служила лишь год.

В дополнение к летней, существовала и особая, изготовленная для северных провинций страны – зимняя форма. Покроем своим она очень похожа на обычное войсковое ХБ, но сделана гораздо прочнее. Шерстяная гимнастёрка, такие же брюки, фланелевое бельё и портянки. Когда всё это новенькое и пушистое, носить такую красоту одно удовольствие. Но и это не всё. Кроме повседневной формы, солдатам выдавалась и форма парадно-выходная. Китель, брюки, облеченные сапоги и фуражка. Всё такое тоненькое и дохленькое на ощупь, что казалось одноразовой одёжкой.

На мой взгляд, вся эта парадно-выходная мишура была введена по неким непродуманным коньюктурным соображениям. А по сути своей, это был просто бестолковый перевод народных денег. Может быть, в гарнизонах крупных городов всё это барахло иногда и использовалось по прямому назначению, а наше имущество подобного рода так и провалялось весь срок на складе. Куда нам здесь ходить? Где парадировать? Среди медведей выдрючиваться? За всю службу я был в увольнении только один раз. И, разумеется, ходил я в него в обычной полевой форме. Лучше бы вместо всей этой бесполезности выдали ещё один комплект ХБ. Ведь форма солдатская за время практически непрерывной носки подвергается стольким напастям, что фактически за полгода приходит в полную негодность. Был бы запас, можно было бы постирать основную солдатскую одежду, как-то починить её. Но как же быть, если вы снимаете форму только на время сна? Даже ночью её постирать, и то нет ни малейшей возможности. Ведь нельзя же её одеть после стирки мятой, не наглаженной. Старшина тут же взъестся и вытрясет всю душу. И ведь не хочет того понимать, урод, что постирать одежду мы можем только ночью, и она ещё должна успеть высохнуть. А гладить её когда? Или я полночи должен сидеть и ждать, пока с гимнастёрки перестанет капать вода? В результате всё время ходим грязные и оборванные. Но за это почему-то никого не наказывают. Может быть, старшины тоже играют в какие-то неведомые нам игры? Не знаю.

Так про что это я? Ах, да про форму же! Что прикажете делать солдату, когда он перепачкался как поросёнок? Вот как мы, например. Чтобы меня понять лучше, оденьте свой лучший, свадебный костюмчик и марш, марш, в ближайший лесок, желательно поздней осенью и, этак километров на сто пятьдесят. Да треть пути ползком (это непременное условие). Из всех предметов быта и туалета (так и быть) можете захватить с собой только топор и коробок спичек. Хотелось бы мне посмотреть на ваш замечательный, в прошлом, костюм, когда вы через неделю выберетесь на противоположную опушку.

Но в нашей армии никого не интересует, что вы делали и по чьему приказу. На утреннем осмотре вы должны смотреться как на цветном плакате, несколько косо висящем в прихожей нашей казармы. Приколотил его там сам Фомин – старшина нашей роты. Приколотил собственноручно. Видимо для того, чтобы мы могли каждый день лицезреть его и попутно сравнивать нарисованное изображение образцового солдата со своим жалким видом. Поэтому нам пришлось изобрести уникальный и неповторимый способ скоростной чистки, секрет которой я сейчас вам и раскрою. Глядишь, и пригодится когда-нибудь.

Итак. Вся секретная процедура солдатской химчистки обычно происходит в грязной и досуха прокалённой постоянным жаром дизельной. Ведь для скоростной «стирки» нам не понадобится ни вода, ни мыло, ни даже стиральная доска. Только относительно чистое ведро, и литров пять солярки. Гимнастёрка замачивается в топливе примерно на десять минут, после чего слегка отжимается и вешается на радиатор дизеля. Ещё пять минут и гимнастёрка уже суха. Пока она сохнет, нагревается включённый заранее утюг и ещё десять минут уходит, собственно, на глажку. Прошло всего полчаса и можно одеваться в почти чистую, хотя и специфически воняющую форму. Вот только где нам взять эти полчаса?

Громко дребезжащий бидонами грузовик резко поворачивает, и все мои мысли по поводу стирки, глажки и штопки пулей улетают куда-то в сторону. Приехали, наконец! Посёлок Коряки! Ура! Но время идёт к вечеру. Шансов добраться даже до Елизово у нас, к сожалению, самые минимальные. Пусть мы даже и доедем сегодня же до аэродрома, то что там будем делать? Тащиться пёхом ещё полночи до родимого полка? Там нас никто не ждёт. Ни помыться, ни поесть толком невозможно. Что же делать?

Гляжу на Савотина. Похоже, что тот тоже думает в параллельном направлении. Лоб у него смят в гармошку, нижняя губа поджата, а глаза смотрят в одну точку. Ради любопытства прослеживаю направление его взгляда. Смотрю туда же куда и он, и мой взгляд тут же упирается в слабокоптящую, высокую и очень чёрную железную трубу, торчащую из-за весьма представительного здания. Сержант поворачивается и ловит мой взгляд.

– Спорим, что та труба от котельной при бане? – говорит он.

Я пожимаю плечами: – Вполне возможно.

– Сходи, разведай, – предлагает он мне. А я поинтересуюсь, где тут можно подхарчиться.

– Ты лучше Щербакова пошли, – предлагаю я. Он так любит пожрать, что найдёт и отнимет у бродяги последнюю корку. Гораздо важнее для нас поскорее найти тёплый ночлег.

Олег с готовностью кивает.

– Проверю два или три варианта. Либо в доме культуры прикорнём, либо пристроимся в местную больницу.

На том тогда и порешили. В результате всех наших телодвижений нам удалось неплохо вымыться, прекрасно поужинать пищевыми остатками из рабочей столовой и замечательно выспаться в школьном спортзале на тряпочных матах. И ранним утром, как сейчас помню, ровно в 6.42, мы уже стояли на остановке рейсового автобуса. На остановке толпилось довольно много народа, но все расступились, когда наша колонна звонко грохоча подкованными сапогами, словно стадо носорогов бросилась к приближающемуся автобусу. С двумя десятками здоровяков с мрачными лицами и недобро горящими глазами связываться никому не захотелось.

К обеду бодрым, едва ли не строевым шагом мы входили в ворота части и все, кто встречался нам на пути, от удивления разевали рты. Ещё ни разу за всю историю полка ОСНАЗ по плацу его не проходило столь живописно одетое воинство. Мы и в самом деле были на диво хороши. Закопчённые шинели украшенные свежими дырами, грязные до одури сапоги, и лихо заломленные на затылки совершенно бесформенные шапки. Вот и штаб. По всем правилам военного этикета, Савотин должен был первым идти докладывать о нашем прибытии, но, не обременённый никакими обязанностями лейтенант Стулов успевает проскочить в дверь впереди него. Но такие мелочи уже не могут нас огорчить. Все мы столь горды собой, что такие мелкие неувязочки испортить нашего настроения не могли ни в коем случае.

Сбиты над ДРВ

По дополнительным данным ещё 3 американских стервятника нашли свой бесславный конец, вторгшись в воздушное пространство ДРВ, над провинцией Хатинь и Куангбинь. Общее число сбитых самолётов достигло 3065…

Быстрота, с которой нас по прибытию развели по подразделениям, лично меня неподдельно удивила. Словно осы, налетели со всех сторон невесть откуда взявшиеся взводные, и не успели мы сказать и слово «мама», как уже шагали по своим ротам под их бдительными взорами. И тишина, и никаких комментариев. Парни в роте, разумеется, поспрашивали нас, что и как там всё происходило, и откуда мы заявились такие грязные и измученные? Ну, наплели мы им разные разности, удовлетворили первое их любопытство. Но особо распространяться о наших похождениях было просто некогда. До вечера нам было предоставлено некоторое время, для того чтобы слегка привести себя в порядок и немного очухаться. Лично мне даже дали немного поспать… так, до часу ночи. А потом всё, потом марш солдат на смену. Причём даже не в ТРГ, а в общий зал!

Помнится, именно в ту ночь я впервые уснул стоя. Работал у стойки, что-то делал, и изо всех сил борясь с одолевавшей меня усталостью, вроде бы пытался восстановить затухнувшее направление Гуам – Кодена. И вдруг писк в наушниках, стук телетайпов, голоса сослуживцев неожиданно сменились гробовой тишиной и внутреннее «Я» неожиданно предупредило меня о неправильности моего состояния, произнеся одно лишь слово где-то внутри головы: – Спишь! Напрягая все силы, поднял я чугунные веки и к своему удивлению увидел, что уже сполз вниз по стойке на половину её высоты.

– Вот, чёрт! Вот это конфуз! – обиженно сжал я зубы. Какая была необходимость ставить меня именно в нулевую смену?

Чтобы как-то сбросить сонную одурь, принимаюсь бродить по территории поста. Три шага в одну сторону, три в другую. Более внимательно осматриваю зал. Ни одного из тех, кто был со мной в походе, на посты не выставлено. Я единственный, уникальный. И неожиданная мысль заставляет меня несколько взбодриться.

– Неужели, – думаю я, – это ещё одна проверка? Типа того, смогу ли я ещё шевелиться после стольких-то приключений? Надо будет, – решил я, – завтра же опросить всех, с кем путешествовал по лесам. Если из них только избранных отправили на смену, то, наверное, это о чём-то говорит. Вот только бы знать о чём!

Но осуществить свой план я так и не смог. Круговерть новых напастей внезапно обрушилась на вторую роту. Совершенно неожиданно некоторые крайне важные для нас радиостанции начали дружно переходить на новый стандарт скорости передачи телеграфных сообщений. Если раньше вражеские телетайпы поддерживали скорость в 467 знаков в минуту, то теперь они заработали со скоростью в 602 знака! Разумеется, наши доморощенные телетайпы не могли выдержать такого темпа, и несли сплошную отсебятину. Командование полка перепугалось не на шутку. Возможности достать, откуда бы то ни было, новомодные телетайпы у них не было, и выполнение боевой задачи буквально в одночасье оказалось под угрозой. Естественно, что все наши командиры спешно начали искать ответные меры. Поначалу (что вполне естественно), «сапоги» инстинктивно принялись давить на подчинённых. Срочно вызвали в штаб нашего ротного механика, Вовку Широбокова и дали ему там такую накачку, что он возвратился оттуда чуть живой.

– Вот, му–и, – жаловался он, сидя с нами в курилке, – они что думают, что стоит только приказать, и все моторы начнут крутиться в полтора раза быстрее? Да они, в таком случае, круглые идиоты!

– Мой тебе совет, – отозвался я в ответ на его гневную тираду, – ты всё-таки попробуй что-нибудь изобразить. Прояви разумную активность. Затребуй, для начала со склада новый телетайп. Заодно и выбей себе исправные инструменты. Кричи, шуми, топочи ногами, капризничай, наконец! И заодно попробуй всё же раскрутить какой-нибудь старенький разношенный телетайп до максимальных скоростей. Курочь его, ломай, создавай видимость работы. Если и не получится ничего, то ты с чистой совестью сможешь сказать: – Я сделал всё что мог! Тогда с тебя и взятки будут гладки!

Широбоков умолк и призадумался.

– Оно и верно, – наконец отозвался он. Но новый телетайп я гробить не хочу.

– Да ты его только выпиши, – по-дружески обнимаю его за плечи, – а там мы найдём ему достойное применение. Тащи его ко мне, а себе возьми любой старый с поста!

Вова понимающе улыбается. Парень он вообще-то хороший. Нормальный работящий паренёк из простой московской семьи. На КП днюет и ночует. Из тридцати пяти круглосуточно грохочущих аппаратов он на слух определяет тот, который требует срочного ремонта или смазки. Молодец, просто гигант мысли. Мы с ним дружим. Основу нашей дружбы составляет постоянное желание что-нибудь скушать. Частенько мы с ним сразу после обеда бежим в поселковый магазинчик, где на двоих покупаем банку сгущенного молока. Раскладная ложка у меня всегда наготове, в нагрудном кармане прячется. По очереди засовываем её в банку и лакомимся приторной белой массой. У-м-м, какая вкуснятина, и теперь до ужина мы с ним точно дотянем.

Впрочем, еда едой, но срочные дела не ждали и минуты. Поэкспериментировав с телетайпом, мы вскоре однозначно убеждаемся в том, что идея примитивного ускорения процесса за счёт разгона электродвигателя до закритических скоростей ни к чему хорошему не приводит. Сжигаем в течении часа два электромотора, и приводим вполне рабочий агрегат в полную негодность. Капитан Рачиков, также терзаемый более высоким начальством, бушует и грозно стучит кулаками по каждому столу, который попадается ему на пути. Не имея достаточного количества мозгов, чтобы предложить что-то более умное, он только и делает, что бесцельно ходит следом за Вовиком, и непрерывно давит ему на нервы.

Результатом является то, что последний не выдерживает и в ярости запускает одну из своих знаменитых отвёрток в висящий под потолком плакат, гласящий: – «Только бдительность является основой боеготовности». Запустил он её так грамотно, что пришлось приносить стремянку, чтобы её вытащить из буквы «О» в первом слове лозунга. Капитан это неуставное проявление солдатских чувств воспринял крайне негативно и мгновенно ретировался. Видимо представил себе, как отвёртка втыкается в него, а не в доску внутренней обшивки. Но проблема потери контроля над эфиром была столь остра, что мы сами, без всяких дополнительных понуканий взялись за её разрешение.

– Раз использовать чисто механический ресурс невозможно, – решили мы на общем собрании энтузиастов разведывательной работы, – то нужно придумать что-то такое электрическое.

В результате совместного обсуждения решение начало вырисовываться объединённым, или электромеханическим. Для начала мы решили записывать передачи скоростных радиостанций на магнитофон. Записали. Но тут же столкнулись с тем, что проиграть записанную информацию с меньшей скоростью просто невозможно. Ведь магнитофоны наши работали лишь на одной скорости? Долго думали и, в конце концов, сообразили, что будет легче записывать с повышенной скоростью, а воспроизводить с пониженной, в данном случае стандартной. Но как же это сделать?

– Да ведь это примитивно, – заявил всё тот же Широбоков, лучше всех прочих разбирающийся в механике. Надо только перед записью надеть на ведущий вал магнитофона тонкую стальную трубку, которая при одной и той же скорости мотора заставит плёнку протаскиваться через записывающую головку с увеличенной скоростью. А перед воспроизведением эту трубку следует снять. И воспроизводиться запись будет проигрываться как бы медленнее!

На проверку его идеи набросились все, кто был более или менее свободен. Мгновенно выточили из нержавейки соответствующую трубочку, предварительно рассчитав её диаметр на клочке бумажки. Спаяли модулятор внешнего сигнала и обратный декодер к нему. (Без них запись несущего сигнала на обычную магнитофонную плёнку была бы просто невозможна.) Изготовили пульт управления с переключателем. Укрепили всё это хозяйство на столе в ТРГ, где и проходили основные испытания.

Не сразу всё получилось, были проблемы, но всего через два дня мы с гордостью демонстрировали оперативному дежурному свои успехи. Как всегда, русская смекалка оказалась посильнее американской технологии. Поняв, что мы и в самом деле находимся на правильном пути, начальство шустро пересмотрело свои несколько хаотические действия, и всей массой своей неуёмной энергии обрушилось на радиомонтажников. Ведь именно они по большей части и изготавливали необходимое для перехвата скоростных сообщений оборудование. Как было втолковать «сапогам» что мы и без них стремимся как можно быстрее ответить на очередной технологический вызов противной стороны? Но всё наши уговоры были бесполезны. Командиры всех рангов и мастей просто упивались тем, что беспрерывно приказывали друг другу и заодно и всем нам, что надо делать, как, и в каком порядке. В результате этого безумного ажиотажа скорость работы упала ровно вдвое, но зато наши офицеры чувствовали себя при деле и ходили вокруг КП с самым озабоченным и занятым видом.

Во всей этой суете, я совсем позабыл о событиях, связанных с подготовкой к возможной командировке. Но очень скоро понял, что эта идея вовсе не утратила своей актуальности. В один из последующих дней меня внезапно вызывают на какой-то инструктаж в первый отдел. Одного! Сердце тревожно замирает в предчувствии чего-то необычного. Неужели офицерская идея закрутилась на полную катушку? Ведь в первый отдел просто так не вызывают! Не такого ранга я человек для столь важной конторы, обычный рядовой, не более того.

Бегу бегом, вприпрыжку, забыв про всякую солидность старослужащего. Влетаю в здание штаба, небрежно козыряю часовому у знамени, и скоренько мчусь к белой, окованной железом двери с номером 5. Стучусь, поскольку просто так в неё не войдёшь, ведь за ней страшная секретность прячется! Открывается щель дверного глазка (только-только просунуть почтовый конверт) и меня принимается внимательно разглядывать Абрек Шалвович Посишвили, правая рука Григоряна по ЗАС (засекреченная армейская связь). По фамилии он, вероятно, грузин, но по натуре – истинный абрек (вреден, немногословен и подозрителен). Он осматривает вначале меня, потом, не менее внимательно и насторожённо, пространство за моей спиной, будто там ещё кто-то может прятаться.

– Ты одын? – спрашивает он, насмотревшись вдоволь.

Или Абрек не доверяет своим глазам, или делает это просто так, на всякий случай. Язык так и чешется сказать, что нас двое, но время поджимает, и я просто молча, но с достоинством, киваю.

– Грыгорян звал? – продолжает он свой допрос.

Я киваю вновь, более нетерпеливо. Окошечко захлопывается и за дверью несколько раз звякает связка ключей, с которой Абрек не расстаётся даже в бане. Толкаю полураспахнувшуюся дверь, потом вторую, обитую коричневым дерматином, и попадаю в заветный кабинет.

– Товарищ майор, – поднимаю я ладонь к правой брови, – рядовой Косарев по вашему вызову прибыл.

– Хорошо, – кивает он, не отрываясь от лежащей перед ним бумаги, – садись.

Присаживаюсь на краешек стула. В моей груди словно бы ком стоит, наверное, это от одолевающего меня волнения. Раз вызвали сюда, куда не каждого солдата за весь срок службы вызывают хоть раз, то значит, дело моё почти решённое. Но только почти. Как всегда, последняя виза на любой документ, ставится именно здесь в секретной части полка. Значит, и судьбы наши здесь правятся. Теперь моя главная задача состоит в том, чтобы даже слова не сказать поперёк, даже взгляда косого не кинуть. Сижу как первоклассник на первом уроке. Спина прямая, руки лежат на коленях ладонями вниз, взгляд направлен прямо в грудь майора, ни выше, ни ниже.

– У командования полка, – весьма издалека начинает Григорян, поднимаясь и по-сталински расхаживая позади своего стола, – есть мнение о том…, что сопровождать группу офицеров управления в заграничную командировку должны несколько хорошо подготовленных военнослужащих срочной службы. Задача, возлагаемая на них, будет очень ответственна и явно не каждому по плечу.

Он останавливается и с прищуром, как-то искоса, с хитрецой, смотрит на меня. Я же, сделав «уставное» лицо, с готовностью киваю, давая ему понять, что целиком и полностью согласен с такой постановкой вопроса.

– Мало того, – продолжает он свой неспешный поход туда – сюда, – каждый отобранный в поездку боец должен быть подготовленным и знающим специалистом по своей армейской специальности! Но это ещё не всё. Вот ты, Косарев, – останавливается он, по какому бы критерию выбирал людей на столь непростое дело?

– Прежде всего, – вскакиваю я, – в боевом походе от каждого человека требуется отличное знание боевой техники и каждый должен иметь достаточную практику по работе с ней. Посылаемый в командировку солдат, особенно в зарубежную, должен не менее полугода стажироваться на боевых постах… Да и мог на память назвать все позывные и частоты основных радионаправлений. И к тому же он должен быть достаточно рукастым. Уметь, например, чинить радиоаппаратуру, или водить автомашину. На худой конец должен хорошо ориентироваться на местности и вдобавок отлично стрелять из зенитки. Тогда да, такой солдат не только себя сможет содержать в боевых условиях, но и оказать максимальную пользу командованию части. Каждый должен уметь приготовить в полевых условиях пищу, знать, как разжигать бездымные костры, добывать воду из растений, чинить одежду и тому подобное…

– А ты, например, что кроме службы умеешь делать? – вытягивает шею наш любознательный секретчик.

– Ставить палатки умею, разжигать огонь в лесу, – принялся перечислять я свои навыки, загибая для убедительности пальцы, – а так же ориентироваться по карте в незнакомой местности. Я в походы ходил с двенадцати лет, и даже в одиночку по громадным лесам хаживал. Готовить я умею не очень, только каши, да обычные супы, но зато умею чинить сапоги, и одежду. – Вот, например, – гордо выставляю я из под стола, украшенный заплаткой правый сапог, – моя работа. Не стыдно и показать.

– Действительно, – с интересом заглядывает под стол Григорян, – довольно аккуратно сделано.

Я поворачиваю ногу то так, то этак, и сапог тут же начинает издавать характерный «начальственный» скрип.

Григорян настораживается.

– Они у тебя, от чего так поскрипывают? – подходит он ближе. У меня почему-то молчат…

– Да потому, – продолжаю я развивать хозяйственную тему, что я придумал новый состав для их чистки. Да, и самое главное – воду они теперь совсем не пропускают,

– Это какой же состав-то?

– Смешиваю девять десятых мастики для натирки полов, – заговорщически понижаю я голос, – с одной частью касторки из ротной аптечки. Тёплые сапоги намазываю полученной смесью, а потом хоть неделю по грязи ходи, они будут внутри сухие без всякого сапожного крема!

Григорян чрезвычайно заинтересован и не скрывает этого.

– Так они у тебя от этого так музыкально скрипят? – спрашивает он ещё раз, пригибаясь едва ли не до пола.

– Так точно, – вытягиваюсь я в «струнку», – именно от моего состава!

Дело всё в том, что сапоги во всём многоногом полку ОСНАЗ скрипят особым, заливистым скрипом только у трёх человек. У самого полковника Карелова, старшины Фомина и у меня. Первые двое – вопрос особый. К полковнику с дурацкими вопросами «про сапоги» просто так не подъедешь. Фомин же обычно пожимает плечами и говорит, что такие сапоги ему случайно попались. А на меня вообще никто внимания не обращал, поскольку какой может быть спрос с простого и неотёсанного в военном этикете солдата?

– Ну-с, замечательно, Александр, – незамедлительно ставит в списке какую-то отметку секретчик, – запиши быстренько свой рецепт на бумаге и можешь быть свободен.

Говорит он эту фразу явно от всей души, и глаза его сияют с особой гордостью. И даже жирную птичку-галочку около моей фамилии он прочерчивает твёрдой рукой, уверенно. Он уже и теперь знает, что через неделю стоящий перед ним рядовой отбудет в дальние страны, и в полку опять останутся лишь три человека с фасонистым, музыкальным скрипом сапог. Первый, второй, и он – майор Григорян!

18, Ханой. (ТАСС) Ясный ответ ДРВ.

Министр иностранных дел ДРВ Нгуен Зуй Чинь, разъяснил позицию правительства ДРВ в отношении разрешения вьетнамского вопроса. Он заявил, что Демократическая Республика Вьетнам будет разговаривать с Соединёнными Штатами Америки после того, как США прекратят без всяких условий бомбардировки и любые другие военные действия против ДРВ.

* * *

Проходят ещё два ничем не примечательных дня. Стою в коридоре казармы, на вечерней проверке.

– Что за жизнь, – думаю, – абсолютно никакой ясности насчёт дальнейшей жизни. Смена – сон, смена – сон. Всё вроде бы идёт как обычно. Никто ни на что даже не намекает. Ни за мою кандидатуру никто не высказывается, ни против. Полная загадочность.

Вид я стараюсь сохранять при этом бодрый, но в душе всё равно скребут «кошки». Страшно опасаюсь, что наше возможное путешествие и вовсе отменили. Но поскольку никто и ничего определённого не говорит, то некоторая робкая надежда на поездку у меня пока остаётся. Тем более, что из полка всё ещё никого и никуда не отправили.

Очередной трудовой день окончен, мы пересчитаны дежурным по роте по головам, и можно немного расслабиться. Поскольку в списке на ночную смену моей фамилии нет, то моя солдатская душа тихонечко радуется предстоящему отдыху. Ведь у меня сегодня целая ночь впереди, это вам не шутка!

– Рота, отбой!

Бухаюсь в койку. Какое счастье, что нам недавно выдали новые матрасы. На старых «ошмётках» уже было невозможно спать. Кроме того, утренняя заправка постелей превращалась в истинную пытку. Измочаленные за долгие годы непрерывной эксплуатации, наши матрасы были совершенно неспособны, далее сохранять требуемую по Уставу форму. Я как-то слышал, что в других частях старшины заставляли солдат равнять края заправленных одеял специальными дощечками, для придания койке вида совершенного параллелепипеда. У нас, слава Богу, такой «дичи» не наблюдалось, но, тем не менее, за общим видом казармы все ответственные смотрели очень даже бдительно.

Сплю, но как бы вполуха всё равно бодрствую. Посреди ночи сквозь сон слышу, как дневальный поднимает нулевую смену, но никак внешне на это не реагирую. Мне ещё долго-предолго спать до общего подъёма и мои болезненно настороженные уши мгновенно отключаются от окружающей действительности, будто в голове срабатывает некое электронное реле времени. Но вскоре я неожиданно ощущаю, что и меня трясут за плечо. Но не абы как трясут, а осторожненько.

– Сашок, вставай скорее, – потихонечку шепчет мне на ухо дежурный по роте Виктор Щёкин.

– Что такое? – шёпотом интересуюсь я, протирая слипшиеся глаза. Случилось что?

– Ничего не случилось, – поторапливает меня Виктор. Вас с Преснухиным в штаб требуют.

– В штаб? – никак не доходит до меня. Что мне в штабе делать-то в такую рань? Опять канализацию чинить? Сколько времени сейчас, не подскажешь?

– Половина пятого!

Голова словно ватная и никакие разумные мысли в такую голову, да ещё в такую рань не лезут. Но делать нечего, зовут – надо идти. Кое-как одеваюсь и, зевая на ходу, иду в умывальную комнату. Именно в умывальную, поскольку душ рядовым не положен. Там уже вовсю плещется вечно бодренький Фёдор.

– И тебя сдёрнули? – поворачивает он ко мне наполовину выбритую щеку.

Я скорбно киваю.

– Там, наверное, что-то очень специфическое случилось, – предполагает он, ловко орудуя опасной бритвой. Иначе бы нас так рано не подняли. Ведь все офицеры спят ещё, поди.

– Наверное, водопровод прорвало! – предполагаю я, тоже начиная бриться. Там трубы надо целиком менять, а не по кусочкам заплаты ставить. Тогда он и работать будет бесперебойно!

Застегнув ремни, мы с ним совсем уж было собираемся покинуть казарму, как дежурный нас останавливает в самых дверях.

– Велено передать, – говорит он, – чтобы вы взяли вещмешки, личные вещи и оделись по форме номер три.

Мы с Фёдором удивлённо переглядываемся. Но спорить, и как-то выяснять подробности, мы не приучены. Сказано – сделано. Отыскиваем в полутьме свои мешки и складываем в них наши скромные пожитки. Десять минут на сборы и всё готово. Надеваем тёплые куртки, и выскакиваем на улицу. Такое впечатление, что зима вновь вернула свои права. Свищет пронзительный ветер, и в такт его порывам тревожно мечутся лампочки освещения на деревянных столбах. Трусим к штабу. Не то, чтобы очень торопимся, скорее согреваемся. У дверей его видим крытый УАЗ и небольшой автобус, обычно используемый для перевозки офицеров. Мы снова переглядываемся. Выходит, что бодрствуем не только мы, а ещё и кого-то из офицерского состава не спит. Градус интриги сразу резко возрастает. Входим в знакомые двери и сразу же натыкаемся на заметно встревоженного Стулова, держащего в руках какую-то толстую тетрадь.

– А-а, это вы, – плотоядно улыбается он, – Косарев и Преснухин прибыли! Хорошо-о!

Он чиркает что-то в тетради и, подняв на нас глаза, указывает карандашом направление нашего дальнейшего движения. По коридору налево, комната № 6.

– Что случилось, Владимир Владиславович? – спрашиваю у него. Авария какая приключилась, или что ещё?

– Сейчас всё узнаете, – темнит он, мгновенно пряча свой хитрый взгляд в недрах тетради.

И только тут меня чуть не сбивает с ног мысль о том, что нас прямо сейчас и отправят в ту самую заветную командировку, о которой я столько мечтал.

– Не может этого быть! – тут же охлаждаю я сам себя. Ну, не делается же это таким образом, ночью, без какого-то предварительного оповещения. Нет, наверное, всё же где-то трубу прорвало…

Заходим в указанную комнату. Там уже сидит всем известный весельчак и проказник Камо с ПЦ, и водитель из третьей роты Иван Басюра, однажды прославившийся тем, что умудрился переехать реку на своём грузовике в тот самый неподходящий момент, когда ремонтные рабочие сняли с мостика поперечные доски. То есть он проскочил на другую сторону только по двум продольным лагам. Его потом долго склоняли за это на всех собраниях, чему он искренне удивлялся.

– Так это же высший пилотаж вождения! – плавно разводил он при этом руками, как бы в ответ на начальственную критику. Каждый армейский водитель должен уметь так ювелирно ездить!

Не успели мы усесться, как вновь распахнулась дверь, и на пороге появился Толик Щербаков, в сопровождении сверхсрочника первой роты по фамилии Башутин. Там он сейчас за старшину. Пока мы обменивались приветствиями, в комнату гурьбой, словно по тревоге ввалились Воронин, Стулов и майор Григорян. Мы без всякой команды вскочили и встали по стойке смирно, поскольку офицеров положено приветствовать стоя даже в пять ночи. Мы надеялись, что нас тут же усадят обратно, но не тут-то было.

– Командование части, выполняя указание директивы 017-36/68, Генерального Штаба, – принялся зачитывать по бумажке Григорян, – приняло решение направить в качестве военных советников в Социалистическую Республику Вьетнам: капитана Воронина М.А. и старшего лейтенанта Стулова В.В. Для обеспечения деятельности указанных офицеров в качестве добровольных помощников, вместе с ними командируются следующие военнослужащие.