Текст книги "Картонные звезды"

* * *

Ночь проходит относительно спокойно, но утро приносит новые проблемы. По установившейся традиции из окружного штаба вьетнамских ПВО нам передавали сводку происшествий, случившихся за ночь. И самое же первое сообщение повергло нас почти что в состояние шока.

– Оказывается, в пяти километрах от нас, под утро, был замечен небольшой двухмоторный самолёт, который произвёл выброску нескольких парашютистов, – во всеуслышанье заявил Стулов, принявший это сообщение.

Он поднял на нас свою безмятежную розовощёкую физиономию и его утренний оптимизм тут же наткнулся на наши моментально осунувшиеся физиономии.

– Ну, что там? – вышел из офицерской палатки Воронин. – Какие новости сообщают?

– Говорят, что со стороны южан разведгруппа высажена, – уныло отзывается Фёдор, – совсем недалеко от нас.

– Я не говорил, что разведгруппа, – протестующе замахал сводками Стулов, – да тем более с Юга. Откуда вы это взяли?

– Да тут и дураку всё ясно, – рубит воздух здоровенной ладонью Щербаков. Северным вьетнамцам здесь совершенно ни к чему парашютистов выбрасывать. Да у них, поди, и парашютов-то нет! Значит, эти с юга прилетели. Но явно не обычные диверсанты, иначе уже что-то грохнуло бы до утра, а вокруг слишком тихо. Значит, это разведка противника. А откуда их наблюдали, неизвестно?

– Из Нань-Тяня, наблюдатели передали, – лепечет старлей.

– Правильно! – кивает Анатолий, и почти дружеская улыбка появляется на его обычно сосредоточенном и жёстком лице. Оттуда они по прямой линии попрут прямо к границе, и пойдут точнёхонько через наше расположение. Замечаете, товарищ капитан, как умно придумано. Они двинутся не от границы вглубь страны, что может привлечь внимание, а, как и все остальные – из глубинки к границе. Сольются, так сказать с общим потоком местного населения.

Но Воронин всё ещё сомневается.

– И ты туда же, а ещё сержант! – укоризненно качает он головой. Адмирал Нельсон не раз говорил, что страшнее вражеской эскадры может быть только паника на собственном корабле. Запрещаю, кому бы то ни было впредь, поднимать данную тему. Вы что думаете, американское командование только тем и озабочено, чтобы выявить наше местоположение? Не смешите меня, пожалуйста! Так – энергично машет он руками, словно раскидывая нас по разным местам, – Камков на «ключ», Косарев на второй пост, Щербаков на первый. Преснухин – на хозяйство. Завтрак чтоб был через полчаса, и за работу!

Работы, как всегда, хватает с избытком. Через полчаса я освобождаюсь от майки, а ещё через двадцать минут и от брюк. Жарко! С Камчатки передают просьбу срочно поставить на наблюдение сразу два загинувших радионаправления, и зевать мне некогда.

– RB – опять появился, – радостно, будто встретил лучшего друга, кричит капитану Щербаков. Сообщает, что вышел в точку «Чарли» и собирается лететь на точку «Гамма»!

Со своего места я вижу, как Воронин поворачивается к карте Вьетнама и быстро проводит по ней пальцем. Потом что-то говорит на ухо безостановочно стучащему по телеграфному «ключу» Камо. Тот несколько раз кивает, и через минуту покидает своё место и пересаживается ко второму передатчику. Но тут у меня в телетайпе совершенно некстати заканчивается бумага и мне приходится заниматься этой проблемой, так и не выяснив, что там придумал капитан. Но свои намерения он объявляет сам. Постояв несколько минут над «душой» у Камкова, капитан забирается к нам в кузов.

– Сейчас попробуем пугнуть американцев, – торжествующе объявляет он. Посмотрим, как они отреагируют на появление вьетнамских истребителей.

– А сколько же истребителей будет задействовано в попугивании? – как бы между делом интересуюсь я.

– Два всего! – конфузится он в ответ. Но и задача у них крайне ограничена. Но ничего, пусть погоняют его малость, не особо приближаясь. Может быть, хоть какого-то опыта наберутся. Да, вы сами тут не зевайте. Как пойдёт какая-либо информация на этот счёт, так зовите меня немедленно!

Данное замечание относится в основном к Щербакову, но и я с готовностью киваю головой. Слежка за эфиром приносит плоды буквально через двадцать минут. Доложив о приближении явно враждебных самолётов северян, радист американского воздушного разведчика просит разрешения сменить маршрут и подняться выше на две тысячи футов.

– Вот собака, – комментирует сообщение капитан, – ну никак его врасплох не застать! Конечно, он своим собственным радаром видит только за полста километров, но ведь на их воздушную разведку работают и морские радары и сухопутные. Да ещё сообщения из нескольких соседних государств к ним поступают. Гляди, – тут же тычет он в карту пальцем, словно для подтверждения своих слов, – и в Тайланде они засели, и в Лаосе баз понаставили… Как можно плодотворно работать в таких условиях?

Но мы наблюдение не снимаем до тех пор, пока зловредный RВ не садится на авиабазе Таншоньят, в окрестностях Сайгона.

Часов примерно в пять к нам в машину просовывает голову встревоженный Преснухин.

– Парни, – нервно вибрирует его обычно спокойный басок, – тут поблизости самолёт какой-то крутится. То прилетит, то улетит, непонятно мне это. Как бы чего не случилось.

Все выскакивают наружу. Действительно, едва наши уши адаптировались к естественным звукам, как тут же вибрирующий звук авиационного двигателя стал слышен довольно отчётливо.

– Камков, Щербаков, – почему-то шёпотом скомандовал Стулов, марш к зенитке. Бегом! Будьте готовы к открытию огня по команде.

Трусим к пушке. С трудом проворачивая давно не мазанные тавотом шестерни, опускаем стволы вниз. Пока одни из нас стаскивают брезентовые рукава, препятствующие попаданию в стволы пыли и влаги, другие проверяют работу затворов.

– Что ж она скрипит-то так, – страдальчески морщится старший лейтенант, – никакого ухода за оружием нет! Завтра же приказы…

– Тише, – вскидывает руку Фёдор. Слышите, он вроде возвращается!

Щербаков с Камковым уже устроились в креслах наводчиков, и пушечные стволы осторожно шевелятся, послушные слабым вращениям маховиков наведения. Звук двигателя усиливается, и на всякий случай я отхожу от пушки подальше.

– Вон он! – одновременно слышится несколько голосов. Поршневик старый летит. Стрелять, не стрелять?

– Это чей он вообще-то, – нервно воскликнул и Стулов? Не знаете? Смотрите, как низко крадётся. Словно вынюхивает чего…

Старший лейтенант явно колеблется. Силуэт самолёта ему незнаком и он никак не решится отдать команду на открытие огня. Словно ища поддержки, он поворачивает голову ко мне.

– Это американец, точно! – подбадриваю его я. Похож на противолодочный самолёт Орион П-3, фирмы Локхид…

– Огонь! – машет правой рукой Владимир Владиславович.

Однако благоприятное время уже упущено. Имея перед собой довольно узкий сектор обстрела, мы начинаем вести огонь в то время, когда и без того низко летящий самолёт почти скрывается за высокими деревьями. Поэтому после оглушительной, но короткой очереди пушка вынужденно умолкает.

– Огонь, огонь! – продолжает кричать Стулов, охваченный истинно охотничьим азартом.

– Куда там стрелять, – привстаёт со своего кресла Щербаков, – итак деревьям верхушки режем! Вот если он вдруг вернётся…

Но осторожный Локхид благоразумно не возвращается. Прижавшись, судя по изменившемуся звуку моторов, ещё ближе к пышной тропической растительности, он стремительно скрывается из виду. Зато почти тут же появляется взбешённый Воронин.

– Вы что охренели тут все? – материт он всех без разбора. Что за пальба, мать вашу так! Что за самоуправство? Слезайте на хер с зенитки, быстро. И чтобы руки не чесались, приказываю вынуть ленты из казёнников. И чистить её будете вместо ужина. Я вам дам, как стрельбы тут устраивать! Все кто палил, те и чистить будут!!!

Я быстренько озираюсь вокруг. Но, ни Стулова, ни проворного Федьки уже нет, исчезли словно духи. Выходит, нам троим опять предстоит в масле возиться. Вот невезуха-то! Вот паскудство!!!

16. Ханой (ТАСС) Внезапная атака

Бойцы Народных вооружённых сил освобождения Южного Вьетнама внезапно атаковали позиции батальона 25-ой американской пехотной дивизии в провинции Зядинь…южновьетнамские патриоты вывели из строя 600 американских военнослужащих и захватили большое количество оружия и военного снаряжения.

Поздним вечером, вместо того, чтобы идти на ручеёк купаться перед сном, Щербаков принимается сосредоточенно чистить совсем позабытый им пулемёт, пристроившись у колеблющегося огонька керосиновой лампы. Разбирает его чуть не до последнего винтика и тщательно умасливает каждую деталь, перед тем, как вернуть её на место. Мало того, закончив с оружием, он принимается протирать и каждый патрон, перед тем, как зарядить его в диск. Увлечённый его примером, я отыскиваю свой запылённый, и уже начавший «цвести» пистолет и присаживаюсь рядом с ним.

– Придётся ночью часового выставлять, – озабоченно поворачивается ко мне Анатолий. Разведчика американского мы, конечно, славно попугали, но боюсь, как бы это баловство нам боком не вышло.

– Почему это? – удивляюсь я.

– Да потому, – хмурится он. Обстрел залётного «Ориончика», да тем более в тот момент, когда он явно вынюхивал наше расположение, позволило американцам понять, что мы никого не хотим допустить к своим секретам. Да ещё и парашютисты эти поблизости, будь они трижды неладны…

– Ты и в самом деле думаешь, что они из-за нас здесь крутятся?

– Наверняка, вернее будет сказать, абсолютно точно!

В эту ночь мы с Анатолием решаем дежурить на пару, никого особо об этом не оповещая. Натащили кучку сухих листьев, оставшихся от маскировочных покрывал и устроили наблюдательный пункт на небольшом холмике, с которого открывался великолепный обзор на близкую речную долину. Во всяком случае, с этой точки днём можно было просматривать её примерно на два километра. Но это, ещё раз повторяю днём, ночью же мы слепы как кроты. Единственное, на что мы могли всецело полагаться, так это на чрезмерно развитый за время службы слух. Кинули жребий, выясняя, кто будет дежурить первым, а кто вторым.

Выиграл я, в том плане, что именно мне предстояло стоять на часах первым. С некоторых пор просто ненавижу, когда меня неожиданно будят среди ночи. Эти толчки команды достали ещё в полку. Сижу у костерка, Толик же завернулся в один из оставшихся у нас двух «спецпошивов» и мгновенно заснул. Поскольку мне предстояло дежурить до двух ночи, я (чтобы случайно не отключиться) принялся бесцельно бродить вокруг него, словно мифический «кот Баюн». Какое-то время я предавался воспоминаниям о почти забытых временах, когда я проводил лето в деревне у бабушки, но вскоре в мою голову полезли совершенно иные, более мрачные мысли.

– А что, если у этих парашютистов с собой есть прибор ночного видения? – спрашивал я сам себя. Я ведь точно читал о такой американской придумке в последнем «Военном вестнике»! А ну как они сейчас подкрадываются к нам по речному кустарнику?

Страх, минута за минутой, медленно, но верно овладевал мной. Ухватившись вспотевшей ладонью за рукоять пистолета, я озирался вокруг, пытаясь в сонме ночных звуков вычислить то место, откуда нам может угрожать опасность.

– И что тебя, дурака этакого, потянуло на такие лихие приключения? – корил я сам себя самыми последними словами, воспроизвести которые рука теперь не поднимается. Сидел бы себе в полку тихонечко. Там хотя и спать приходилось маловато, так зато кормили регулярно. И кино было раз в неделю и баня… А тут чего хорошего? День за днём то бомбёжки, то гонки по ночным дорогам, да ещё и рыть опостылевшие окопы приходится постоянно! Можно подумать, что они как-то помогут от прямого попадания трёхсотфунтовой бомбы. Поймав себя на мысли о том, что стал рассуждать как настоящий американец, оперирующий футами, милями и фунтами, я невольно улыбнулся. Вот до чего закрутился, скоро забуду, что такое километр и литр. Обуревавшие меня страхи под эти размышления как-то незаметно улетучились и я, повинуясь извечному зову природы, сначала присел рядом с похрапывающим Анатолием, потом повернулся на бок и, подложив «ТТ» под щёку, смежил глаза. На минуточку…

Мне приснился удивительный сон. Цветной и широкоэкранный он давал полное ощущение естественной реальности. Я будто бы плыл по неширокой речке густо обсаженной: то тесно сомкнутыми деревьями, то зарослями высокого камыша. Был, то ли рассвет, то ли закат и мягкие пастельные краски проплывающих мимо пейзажей радовали глаз своей загадочностью и неярким обаянием. Постепенно река расширилась, и меня стало выносить к низкому, заросшему словно бы подстриженной травой берегу. На нём стояли несколько крестьян в традиционных для Вьетнама соломенных шляпах и чёрных пижамах, которые приветливо, сразу всеми руками призывали меня причалить.

– Не могу, – кричал я им в ответ, – грести нечем!

Но они всё не унимались. В какой-то момент я увидел, что они бросают в мою сторону некий круглый предмет, привязанный к тонкой бечёвке. Вскакиваю, готовясь его поймать, и только тут вижу, что в мою сторону, грозно дымя фитилём, летит… ручная граната! От испуга меня так сильно дёрнуло в сторону, что я не только проснулся сам, но и разбудил при этом сладко сопящего Толика.

– А? Что? – испуганно заворочался он, пытаясь выбраться из-под опутавшей его голову куртки. Что случилось?

– Вставай, – прошипел я ему на ухо, – и так лишку отоспал!

Пока он распутывался, я бросил взгляд на светящийся циферблат часов. 3.23, значит скоро будет светать. Отобрав, у сонно потягивающегося Щербакова, нагретый им «спецпошив», я прикрываю им верхнюю половину тела, и безвольно падаю на бок. Всё, теперь могу спать до утра, на вполне законных основаниях. Я уже вновь вижу какие-то сны, что вроде стою на вокзале и ожидаю опаздывающий поезд, но вдруг ощущаю, как мне на спину камнем падает тяжёлая щербаковская рука. Пытаюсь её сбросить, с жалостью теряя остатки сонного оцепенения, но тут же слышу его тихий, но очень ясный шёпот – приказ: – Тихо! Они уже здесь!

Замираю, давая понять ему, что слышу и, выждав несколько секунд, осторожно высовываю голову наружу.

– Кто здесь? Где?

Толик, похожий в полумраке на американского индейца, осторожно вздёргивает подбородок. Я тоже приподнимаюсь на руках и вижу вдали три или четыре неровные, будто колеблющиеся во мраке тени, то появляющиеся в прорехах дальних кустов, то исчезающие вновь.

– Я туда! – косит глазами влево Щербаков. Лягу с пулемётом за гранитным валуном! А ты их отсюда окликни, как подойдут поближе. Посмотрим, как они будут реагировать! Ты всё-таки и в форме не нашей, да и вообще… Только на английском окликни. Что-то типа Хэллоу, комрадс (здравствуйте товарищи, англ.).

Спросонок я мало чего понимаю, но только вижу, что мой напарник буквально змеёй исчезает в траве, волоча за собой «Дегтярёв». Ещё раз поднимаю голову. Идущие вдоль воды люди уже значительно лучше различимы. Их четверо. Как бы две независимые пары. По виду обыкновенные крестьяне. Несут какую-то поклажу, подвешенную на бамбуковых шестах.

– Ну и что такого? – недоумеваю я. Обыкновенные вьетнамцы. Что-то тащат. Может быть, они сети на реку спозаранку вытаскивают, а может, овощи на базар несут…

Как будто по злому умыслу, вокруг нас начинает стремительно сгущаться недолгий предутренний туман, ухудшая и без того невысокую видимость. И только лёгкое шлёпанье ног по воде указывает на то, что кто-то действительно приближается к нашему расположению. Неожиданно плеск воды затихает. Но взамен мне стали слышны приглушённые голоса, довольно далеко разносящиеся в утренней тишине. Я навострил уши, но кроме чисто вьетнамского «мурлыканья», разобрать хоть что-то было совершенно невозможно. Встав на колени, я засунул пистолет за пояс с таким расчётом, чтобы он не был виден спереди. (А то ещё подумают невесть что).

Внезапно разговор прекратился и незнакомцы, не спеша перебравшись через широко разлившийся ручей, двинулась по склону бугра практически прямо на меня. Сердце моё заколотилось, словно в лихорадке, поскольку я никак не мог вспомнить, был ли в стволе пистолета патрон или нет! А лязгать оружием, тогда, когда возможные противники находятся в пределах броска гранаты, мне совершенно не хотелось. Секунды летели, словно весенние шмели, туго отдавая в ушах толчками сильно текущей в венах крови. Надо было как-то действовать, но тут я напрочь позабыл, какие слова должен был произнести. Тем не менее, когда до пришельцев оставалось не более двадцати метров, я приподнялся с колен, приветственно вскинул левую руку вверх и выпалил первое, пришедшее мне в голову выражение: – Хальт! Хенде хох! (Стоять, Руки вверх (нем.))

Появись передо мной из утреннего тумана этакая растопыренная фигура, изъясняющаяся по-немецки в южных джунглях Северного Вьетнама, я бы, наверное, без промедления наделал в штаны. И четверо ночных путешественников тоже были поражены моим хитрым фортелем до полного остолбенения. Четырьмя похожими на мухоморы фигурками они застыли в полном замешательстве, не решаясь даже шевельнуться.

– Обычные крестьяне! – удовлетворённо подумал я. Их точно деревенский староста послал что-то отнести на рынок ни свет ни заря, а мы тут с ними в «Зарницу» играем. Вот идиоты-то!

– Синь-чяо! – крикнул я заученное вьетнамское приветствие и, чтобы сгладить неловкость момента, повторил его по-русски, – Всем привет!

Стоящий впереди прочих вьетнамец тут же обернулся, и что-то негромко сказал своим спутникам. При этом он лёгким движением плеча, будто случайно, сбросил наземь свой конец шеста. Тут же, почти мгновенно присел на корточки и сделал движение, будто вновь старается поднять его. Мои ноги непроизвольно понесли меня вперёд. (Ну, как же, ведь надо помочь людям.) И вдруг я увидел, что из тючка, висевшего на палке самый, что ни на есть обычный крестьянин, ловко извлекает что-то очень напоминающее автоматическую винтовку. И мало того, что извлекает, так ещё и вскидывает её к плечу!

Расстояние между нами было небольшое и по идее, и я мог бы легко попасть в него из своего пистолета даже в тумане… Вот только он торчал у меня за спиной, а винтовочный ствол уже смотрел мне прямо в грудь! Далее всё происходило очень и очень быстро, так быстро, что и описать эту быстроту никак невозможно. Моя правая рука всё же метнулась назад и цепко схватилась за рукоять «ТТ». И я выдернул его оттуда с такой силой, что потерял равновесие и с жутким хрустом завалился на бок. В ту же секунду барабанный грохот нескончаемой пулемётной очереди расколол предрассветную тишину. Рискуя получить пулю от своего же собрата, я всё же вскочил (не в полный рост, разумеется, а только на корточки) и, вытянув руку с пистолетом в сторону лжекрестьян, принялся лихорадочно выискивать их прицельной мушкой. Вокруг было подозрительно тихо и я, не выдержав пытки неизвестностью, громко позвал невидимого Щербакова.

– Я здесь, – немедленно откликнулся тот, – за камнем лежу!

– Что же ты лежишь-то? – нервно спросил я, не спуская взгляда с покошенных пулями кустов, – давай сюда двигай!

– А у меня патронов больше нет! – спокойно и даже флегматично отозвался тот. Вот я тут и прячусь. А у тебя-то патроны есть?

– У меня есть, – пробормотал я, бочком смещаясь в сторону его голоса, – только ни одной цели пока не видно.

– Я им в самую кучу дал! – тут же похвастался Толик. Прямо на форшмак всех порезал.

– А что же не вылезаешь? – принялся подначивать я его.

– Боюсь…

Других вопросов, после такого конкретного ответа у меня больше не имелось. Забежав за обломок скалы, откуда нёсся его голос, я увидел, что мой напарник стоит на коленях и торопливо роется в своих карманах.

– Где-то ведь был у меня один патрон, – при этом повторял он раз за разом лихорадочно выворачивая свои карманы, – я же помню, что был!

Наконец искомый патрон был обнаружен и Щербаков, тихо, но самозабвенно матерясь, зарядил им почти бесполезный пулемёт.

– Я хотел остановиться, точно тебе говорю, – повернул он ко мне совершенно невменяемые глаза, – да палец, сука, словно приклеился к курку! А ты молодец, хлопнул он меня по плечу, – вовремя сообразил. Как ты ловко от пули этого бандюка уклонился. Прыг и нету тебя. Ну да ладно, пошли, посмотрим, что там и как?

Взяв оружие наизготовку, мы осторожно высунули головы из-за камня и ещё, как минимум, минуту всматривались и вслушивались в ползущие вокруг нас редкие клочья тумана.

– Ладно, пошли, – двинулся я вперёд. Если кто из них и живой остался, то точно уже успел уползти. Что им тут светило? Под следующую очередь попасть? Они же не знали, что у тебя один только патрон остался.

Искать противников нам долго не пришлось. Вскоре я заметил торчащие из травы чьи-то грязные ступни. Страх подвергнуться внезапной атаке был столь силён, что я не выдержал. Встал на четвереньки и медленно пополз к этим ногам, не опуская, впрочем, ствол пистолета ни на секунду. Вот и первый убитый. Убитый ли? Вопрос архиважный, как часто говаривал вождь мирового пролетариата. Отстёгиваю от воротника английскую булавку (просто незаменимый инструмент, для протягивания в трусах лопнувшей резинки) и с размаху втыкаю остриё в пятку лежащего. Всё спокойно, никакой реакции. Движемся дальше. Вот ещё двое. Пули так исхлестали их тела, что сомнений в том, что они мертвы, нет никаких. Но где же четвёртый? Приподнимаюсь чуть выше и вижу тело последнего диверсанта, лежащего чуть поодаль от остальных. Лежит он лицом вниз и рук его не видно, поскольку они как бы прикрыты телом. Это не есть хорошо, это есть очень даже плохо.

– Эй, ты, – кричу я ему по-английски, – вставай, паскуда! Не встанешь на счёт три, буду стрелять!

Стрелять я, конечно же, не намерен, ибо жалко тратить дефицитные патроны, но обозначить непреклонную решимость так поступить я просто обязан. Лежащий человек на мои слова никак не реагирует. То ли он действительно убит, то ли просто английского не понимает. Нервы мои натянуты до предела, аж зубы клацают.

– Толик, – прошу я, – стукни-ка этого духа прикладом по голове. Какой-то он подозрительный. И дырок от пуль на его рубахе не видно. Может он просто притворяется?

Щербаков недовольно сопит, и поступает гораздо проще. Он поднимает пулемёт, прицеливается и нажимает на спуск. От удара тяжёлой русской пули тело раненого (всё-таки только раненого) изгибается дугой, и он начинает биться в конвульсиях. Не в силах наблюдать весь этот ужас, я тоже дважды стреляю. Вьетнамец обмякает и в последнем рывке сжимается в совсем маленький клубочек. А из выброшенной в сторону руки выкатывается шарик американской ручной гранаты (вот он, сон-то в руку!). Я бросаюсь грудью на ничего не понимающего Толика, и мы с ним катимся в какую-то ямину, стукаясь головами о проклятый пулемёт.

Бам-з-з-з! – ухает взрыв.

Дым, вонь, звон в ушах.

– Жив ли я? Кажется, жив!

Стряхиваю с себя увесистую тушу Щербакова и вскакиваю на ноги. Нервно ощупываем друг друга, словно не веря в то, что легко отделались. Но, кажется, всё обошлось благополучно. Делаю несколько неуверенных шагов и тут чувствую, что моя левая нога почему-то мокрая. Приседаю и осматриваю сапог. Господи спаси и помилуй! От сапога остался только верх, подмётка же, вместе с каблуком, исчезла в неизвестном направлении.

– Во, гляди! – поднимаю я ногу на манер метящей столб собаки, демонстрируя напарнику свои голые пальцы.

Мы приглушённо гогочем, словно пара домашних гусей, только что избежавших длинного поварского шампура. Вокруг нас валяются трупы, в воздухе ещё чувствуется кислый запах сгоревшей взрывчатки, а мы смеёмся. Нервный смех одолевает нас до тех пор, пока из лагеря не прибегают разбуженные стрельбой офицеры. Одеты они кто во что, но оба грозно размахивают своими ПМ. (Более бестолкового оружия в жизни не встречал)

– А вы говорили, – всё ещё давясь от хохота, бормочет Щербаков, размахивает пулемётом словно палкой, – что никаких парашютистов нет! Гы, гы, гы, а мы их тут целую кучу, гы, гы, наклали-и-и.

Воронин только разводит руками и прячет «Макарова» в кобуру.

– С вами, парни, точно не соскучишься! – облегчённо воскликает он и тут же отдаёт приказ собрать доставшиеся нам трофеи. Торопливо обыскиваем убитых и их поклажу. Улов получается неслабый. Кроме топографических карт, каких-то малопонятных документов и продовольствия, находим две американские автоматические винтовки и гранатомёт с дюжиной гранат к нему. Радиостанция, запасные батареи к ней, два масляных компаса, мачете для рубки зарослей и несколько противопехотных мин, всё указывало на то, что утренние гости пожаловали к нам не с мирными намерениями.

– Вот мы дураки-то, – с досадой в голосе бормочет Воронин. Это надо же до чего бдительность потеряли! Над нами «Орион» полчаса кружит, а мы знай себе наяриваем морзянкой на всех диапазонах! Да это просто чудо, что нам на наши дурные головы фугасную бомбу не сбросили!

– Ничего страшного, Михаил Андреевич, – дружно успокаиваем мы его, (не припоминая его же давешние разглагольствования), – это же был самолёт радиоэлектронной разведки, а не морской бомбардировщик!

– Ну, обрадовали, ну успокоили, спасибо! – отмахивается он. Ещё одно такое успокоение и нам точно нужно будет замену присылать.

Возвращаемся обратно и едва не попадаем новый переплёт. Оставленные в лагере для его обороны, совершенно безоружные Преснухин с Камковым не придумали ничего лучшего, как изготовить зенитку для стрельбы по наземным целям. Мало того, что они её зарядили, так и едва не искрошили нас всех в капусту, когда мы с треском начали вылезать из зарослей. От залпа в упор нас спасло только то, что Щербаков в порыве обуревавших его чувств неожиданно заорал какую-то строевую песню, чего до этого момента, никогда не делал. Только выбравшись на поляну, и увидев вытаращенные глаза своих товарищей, их напряжённые позы и направленные на нас стволы, мы догадались, что находились буквально на волосок от гибели. Но общего настроения одержанной победы это не испортило, и ещё как минимум два часа мы с Толиком похвалялись своими похождениями, вспоминая всё новые и новые подробности ночного происшествия.

Единственный, кто не разделял наших буйных восторгов, был капитан Воронин. Он вскоре забился в палатку, и оттуда вскоре послышались слова известной песни, сложенной про маленький городок Тарусу. Помните?

 
«Целый день стирает прачка,
Муж пошёл за во-одкой,
На крыльце сидит собачка
С рыженькой боро-одкой
 

Ну, и так далее. Капитан, когда пребывал в плохом настроении, всегда начинал напевать эту песню. Когда же был в хорошем, то обычно громко мурлыкал «Отгремели песни нашего полка» Окуждавы. А когда настроение у него ниже среднего, то заводит про Тарусу. И судя по тому, что он поёт про маленькую собачку и маленькую девочку уже по пятому разу, настроение у него, ниже самого низкого. Только наскоро состряпанный Басюрой завтрак несколько улучшает его подавленное самочувствие.

– Тускло наше дело! – со звоном бросает он ложку в опустошённую миску. Если за нас так плотно взялись наши американские коллеги, то дело на этом, – кивает он в сторону висящих у очага трофеев, – явно не закончится! Подозреваю, что Щербаков с Косаревым повстречали лишь передовой отряд, разведгруппу, не более того. Они потому и шли так спокойно, что никоим образом не ожидали встретить какого-либо серьёзного сопротивления. Слава Богу, что всё так успешно обошлось! Но, что если бы их было больше? Как я понял, у вас даже и патронов не было для продолжения боя.

Щербаков молча пожимает плечами.

– Чего там, – продолжает свой монолог капитан, – вон она сумка с дисками, в палатке вашей висит. А с одним пистолетиком вы не продержались бы и минуты! И что самое неприятное, вы вечно что-нибудь затеваете, не ставя меня в известность. Но я же не цербер к вам приставленный! Мы, вроде как, доверять друг другу должны!

Мы дружно молчим, покаянно понурив головы.

– Но я и сам виноват! – тут же самокритично заявляет наш командир. Не обратил должного внимания на ваши заблаговременные предупреждения. Каюсь, виноват! Надеюсь, в дальнейшем наше взаимное доверие будет более… более крепким.

Мы сразу же оживаем. Значит, не одни мы во всём, как всегда виноваты, начальство тоже «прокалывается». Но, однако, к моему удивлению никаких скоропалительных выводов из появления южновьетнамских коммандос не делается. Единственно, что мы делаем тут же – так это включаем захваченную радиостанцию на круглосуточное прослушивание. Около неё плотно усаживается Стулов и принимается с крайне озабоченным видом вслушиваться в молчащий эфир. Идея наша довольно проста и неоригинальна – попробовать запеленговать возможных компаньонов убитых под утро диверсантов. В принципе, всё необходимое для этого у нас имеется. Пеленгаторы вьетнамские на связи постоянно, приёмная аппаратура работает исправно, да и Камо сидит возле передатчиков в полной боевой готовности. Удручает только одно – не слишком развитые лингвистические способности Владимира Владиславовича. В вопросе изучения языка братского народа его достижения не слишком впечатляют. Поэтому ему предписано произносить только отдельные, заранее выписанные на листочек слова, всячески имитируя при этом помехи на линии связи или неисправность аппаратуры.

* * *

Да, вы ведь помните, в первой части моей книги я рассказывал о том, как можно выявить местоположение вражеской радиостанции. В принципе много времени для этого не нужно. Требуется лишь три-четыре минуты, чтобы произвести все необходимые для этого манипуляции на пеленгаторе. Но в нашем случае всё обстоит несколько сложнее. Мы не знаем, на какой рабочей частоте будут общаться с нами те, кто послал сюда разведгруппу. Определить это можно будет только тогда, когда те выйдут на связь. Сколько на это потребуется времени? Да-а-а оно по-разному бывает. Может уйти и двадцать секунд, а может и десять минут. Как повезёт. Стулова такая неопределённость явно нервирует, но тут уж ничего не поделаешь, судьба у нас такая. Радиоразведка – она сама по жизни полна загадок и неожиданностей.

Расходимся по рабочим местам, но тоже находимся в тревожном ожидании. Непонятных моментов масса. Может быть, сами диверсанты должны были в определённое время выйти на связь? Но если должны, то всё равно непонятно, когда это должно произойти и на какой частоте? Вопросов гораздо больше чем ответов. Самое печальное в том, что никак сократить процесс ожидания мы просто не в силах. Трогать рукоятки настройки на передней панели захваченной радиостанции, мы просто не имеем права, поскольку можем запросто лишить себя и без того ничтожного последнего шанса. То и дело смотрю на часы. Вот минуло 11 часов, и ничего. Вот проскочил полдень. Тихо. Постепенно напряжение спадает и к концу смены мы твёрдо уверены в том, что никто нам так и не «позвонит». Минует непривычно молчаливый ужин и вокруг нас постепенно сгущается тьма. Все вопросительно смотрят на озабоченного неведомыми думами Воронина. Только он может дать приказ на отключение электростанции. Но если мы её выключим, то ни малейшего шанса для выполнения задуманного у нас уже не будет. Повторно запустить всю обесточенную технику можно только через 15 минут.