Текст книги "Картонные звезды"

* * *

Едва встав на ноги, узнаём неприятное известие. Стулову стало гораздо хуже. Бедро раздуло, чуть ли не вдвое, и лёгкая, поначалу, синева превратилась в затянувшую почти половину ноги черноту.

– Значит так, – собрал нас за пустым столом капитан, – на сегодня наша главная задача такова – спешно доставить старшего лейтенанта Стулова в какой-нибудь госпиталь. Желательно бы в военный, но если не получится, то и гражданская больница сойдёт. Даю вам десять минут на сборы, и едем.

Собирать нам было особо нечего, и мы выбираемся из хижины на улицу. Иван Басюра садится за руль и задним ходом подъезжает к навесу, под которым стоит наш зенитный автомат, уже плотно обжитый малолетними обитателями деревни. Отогнав их от военного имущества, из которого, как оказалось, мы даже забыли вынуть ленты с патронами, мы цепляем пушку к машине.

– Хорошо, что местная пацанва не знает, как из неё стрелять, – озадаченно покрутил головой Щербаков, до которого только теперь дошёл весь трагизм нашей оплошности, – а то бы они устроили тут тарарам.

– Да ничего и быть не могло, – постарался погасить я его крамольные мысли в самом зародыше. Ты взгляни на них повнимательнее. Да ни один из них даже затвора не смог бы передёрнуть, не то, что ты.

– Ещё бы, – довольно осклабился Толик, страшно гордившийся своей силой, – куда им, дохлякам, до нас с тобой!

На самодельных, наскоро скрученных из подручного материала носилках, к машине вынесли Стулова. Вынесли и тут же опустили на землю. Ведь в радийной машине просто не было места, где его можно было разместить с достаточным комфортом.

– Может, мы вон ту арбу прицепим? – предложил скорый на выдумки Фёдор. А? Прямо за пушечные стволы прикрутим верёвкой. А? И с малой скоростью впрёд?

– Двигатель тут же посадим, – мгновенно запротестовал, почуявший подвох Басюра. Нам ведь первой же скорости двигаться придётся, и радиатор на такой жаре разом закипит. Тут даже на второй он быстро перегревается, а ты на первой хочешь ехать!

– Да это ты про первую скорость начал талдычить! – тут же окрысился на него Преснухин. Вечно у тебя машина прежде людей!

– Да если бы не я…, – в запальчивости заорал водитель, но Воронин поспешил прекратить назревающий скандал в самом зародыше.

– Хватит, – приказным тоном крикнул он, – разбазарились тут как бабы! Вы кто, я вас спрашиваю? Торговки, что ли рыночные? И ты, Преснухин, тоже хорош, – не давая никому передышки, круто повернулся он к Фёдору. Что это значит, «возьмём арбу»? Мы что тут, а? Защитники братского вьетнамского народа, или грабители с большой дороги? Тебе что, кто-то сказал, что можно свободно забирать имущество всех встречных поперечных? Или как?

Он шумно вздохнул и продолжил уже более спокойным тоном.

– Срочно свинтить все стулья из кузова и вместо них поставить носилки. Басюра, это твоя работа! Щербаков с Косаревым срочно замаскируйте обе машины, да и пушку тоже прикройте зелёнкой. Втыкайте ветки, привязывайте листья, но чтоб через полчаса они были похожи на ананасовые деревья. Нельзя допустить, чтобы нас вновь засекли с воздуха. На всё про всё вам полчаса! Вперёд! Выполнять!

Через полчаса мы, конечно же, никуда не двинулись, но, где-то через полтора часа, наши труды были оценены начальством по достоинству.

– Нормально, парни, – довольно похлопал капитан по плотно покрывающей грузовик растительности.

Наши грузовики теперь действительно были мало похожи на автомобили, скорее на позеленевших от злости дикобразов. Поняв его слова как похвалу, мы дружно загоготали.

– А кстати, – подхватил меня капитан под руку, и одновременно с этим отводя несколько в сторону, – всё хочу спросить, что это у тебя под одеждой спрятано? И заодно объясни мне, куда девались рукава от твоей гимнастёрки?

– Рукава-то я ещё вчера оторвал, – скромно опустил я глаза долу. Я же докладывал…, мы зенитку ими почистили. Не подумайте чего плохого, просто других тряпок на ветошь не нашлось. А за ремнём у меня пистолет. У Нгуена погибшего взял. Он ведь ему уже не понадобится.

Голову я уже поднял и капитану смотрю прямо в глаза. Он размышляет недолго и глаз при этом не отводит.

– Ладно, – отпускает он мой локоть. Если всё будет нормально, то таскай его дальше. Нет – сдашь по возвращению в Ханой.

Я благодарно киваю, непроизвольно расплываясь в довольной улыбке: – Сдам, конечно, ежели чего. А то без оружия на войне, словно без пуговиц на ширинке.

Капитан отходит в сторону, а я поправляю своё намявшее копчик «сокровище», размышляя о том, что неплохо бы его действительно переложить при случае в кобуру, пусть и самодельную.

* * *

Вновь куда-то едем, и вновь льёт дождь. Кажется, что со вчерашнего дня дорога раскисла ещё больше. Просто море разливанное. Мотор натужно ревёт, и наши машины, словно пьяного российского мужика мотает по просёлку из стороны в сторону. Я, Щербак и Камо сидим на крыше «кунга», судорожно вцепившись в закреплённые там антенные растяжки. Другого места просто нет. Стулов на пару с ухаживающим за ним Преснухиным, пристроены в и без того тесном кузове. Воронин с Басюрой заняли кабину, ровно половину её, застелив развёрнутой картой местности, а всем остальным, естественно, пришлось размещаться на верхотуре. Изрядно полегчавший второй грузовик мы тянем на жёсткой сцепке (чтобы никого не сажать за руль), а привязанная к его раме пушка, мотается позади. В результате получился длинный и плохо управляемый автопоезд, но деваться всё равно некуда. Едем, как можем. Это только на карте Мира Вьетнам представляется досужему наблюдателю этаким крошечным червячком, прилепившимся одним боком к Лаосу. На практике же, дороги там не менее длинные, чем в нашей необъятной России. Да к тому же они, столь же разбитые и замысловато изогнутые.

Дело кончается тем, что нас всё же сносит с дороги и МАЗ, утробно завывая мотором, плавно заваливается правым боком в глубокий заполненный водой кювет. Из кабины долго несутся нецензурные выражения, но ругается в основном только Иван. Скорого на язык капитана почему-то не слышно. Стараясь не свалиться в самую трясину, мы спрыгиваем на землю, и, открыв дверь кабины, вытаскиваем вначале нашего водителя, а затем и Воронина. Заметно, что тот пребывает в самом подавленном настроении.

– Нас кто-то явно сглазил, – были первые его слова, когда он выбрался наружу, – не может быть, чтобы так постоянно не везло.

Он расправляет почти не подмокшую карту и поводит по ней указательным пальцем.

– Совсем немного не дотянули, – с сожалением бормочет он. А жаль. До развилки оставалось километра два и от неё ещё… где-то три. По идее там должен стоять довольно крупный зенитный дивизион. Они тут мост прикрывают, крайне важный для всей транспортной системы страны, – объясняет он нам свои намерения. У них наверняка там и трактора есть. Помогут выбраться. Он критически осматривает наше ободранное мокрое воинство и энергично тыкает пальцем мою сторону: – Ты пойдёшь!

Я автоматически делаю два шага вперёд, даже не отдавая себе отчёта в том, что мне предстоит сделать.

– Иди, прямо по дороге, – вытягивает капитан руку вперёд, словно растиражированная по всей стране скульптура Ильича. Считай шаги. Примерно через две с половиной тысячи шагов будет развилка. Пойдёшь по левой дорожке. По идее, прямо перед тобой будет крупный лесной массив. Смотри за рельефом местности. Как он пойдёт под уклон, будь повнимательнее. Где-то там, вероятнее всего на опушке леса, и стоят зенитные батареи крупнокалиберной артиллерии. Да, ты веди себя пошумнее, в кустах не прячься, песни горлань. Они любят везде охрану ставить, глядишь, часовые тебя приметят и сами доведут куда надо.

– Но как же я с ними договорюсь? – попробовал отбиться я от неприятного задания. Я и языка вьетнамского совсем не знаю…, и вообще.

– Всё, иди Александр, – подтолкнул меня Воронин в спину, – не задерживай движения. Как-нибудь втолкуешь там, что нам от них нужно. На худой конец рисунками пояснишь! И пошевеливайся, время не ждёт!

Примерно через час пути я начинаю смутно догадываться, что забрёл куда-то не туда. Никакого уклона нет и в помине, а лесной массив, вместо того, чтобы располагаться справа от дороги, начал громоздиться слева от неё. В довершение всех неприятностей, на меня обрушивается короткий, но яростный дождь. Насквозь вымокший и уставший, я бестолково топчусь на месте, беспомощно озираясь по сторонам. Густые удушливые испарения поднимаются от земли, и скоро видимость сокращается до двухсот – трёхсот метров.

– Вот тебе и поторапливайся, – бормочу я сам себе под нос, – вот тебе и не задерживайся. Если буду торчать здесь, то всё равно ничего не высмотрю, – решаю я, и резко разворачиваюсь в обратную сторону. Успеваю пройти не более сотни метров, как где-то позади меня бабахает громовый, этакий разухабистый удар, внешне очень похожий на залп салютной установки. Я испуганно приседаю, но тут же выпрямляюсь и оборачиваюсь. Где-то далеко, в туманном мареве заполыхали, размытые дождём и расстоянием малиновые вспышки.

– Так вот где она, батарея эта! – радостно кричу я, бросаясь в сторону дробного грохота артиллерии.

Ломлюсь сквозь кусты, поднимаю тучи брызг на пространных и неглубоких лужах, продираюсь через заросли лиан. Силы откуда-то так и прибывают, и всё моё существо будто обрело некие несущие меня сквозь лес крылья. Неожиданно выросший слева земляной фонтан заставляет меня спешно броситься ничком на землю. Лежу несколько мгновений совершенно неподвижно, прикрыв руками голову.

– Да это же очередной налёт начался, – наконец доходит до меня здравая мысль. Бомбардировщики видимо направились к охраняемому зенитчиками мосту, вот те и открыли заградительный огонь. Просто самолёты летят за облаками и отсюда мне их не видно и неслышно.

Ещё несколько сильных взрывов потрясают лес, но бомбы ложатся теперь уже достаточно далеко и мне приходит в голову мысль о том, что вблизи стреляющих пушек будет безопаснее. Не знаю, каким органом я в тот момент думал, но придумал я именно такую глупость. Бодро выскакиваю из уютной канавки, которую уже успел нагреть своим телом, и со всех ног мчусь в сторону солидно ухающих орудий.

– Стопятки бьют, – думаю я на бегу, – не иначе.

Вокруг меня шуршат и срезают ветки осколки снарядов, но, полагая в душе, что я заговоренный, ни на секунду не прекращаю бега. Вот мелькает небольшой просвет в лесной чаще. Деревья как бы расходятся в стороны, и передо мной оказывается довольно широкая V-образная просека. Зацепляюсь ногой за какой-то то ли канат, то ли корень и кубарем лечу в дождевую промоину. Переворачиваюсь во время полёта на спину и в результате плотно увязаю в размокшей почве. Торопливо протираю забрызганные грязью глаза и делаю попытку приподняться, но не тут-то было. Слышится чей-то гневный окрик и в мою грудь пребольно утыкается штык. Намёк понимаю мгновенно и растопыриваю руки в стороны, ясно давая понять, что просто доверху наполнен исключительно миролюбивыми намерениями. Несколько раз моргаю, пытаясь стряхнуть капли с ресниц, и наконец-то вижу, что на прицеле меня держит довольно симпатичная девчонка, лет пятнадцати от роду.

– Я свой, – стучу я себя кулаком в грудь, – советский! Я к вашему командиру иду!

Девчушка явно не понимает, что я ей втолковываю, но делает несколько шагов назад и выразительным движением ствола показывает, что я могу встать. Несколько раз противно гукает артиллерийский ревун, и стрельба разом стихает. К нам подбегают ещё несколько батарейцев, на одном из которых вижу офицерские погоны. Меня без долгих разговоров обыскивают и, отобрав пистолет, тащат куда-то в лес. Тащат не долго, и к счастью, не на расстрел. Вижу крутой спуск в овраг, выдолбленные на его склоне глинистые ступеньки. Спускаюсь по ним осторожно, поскольку руки опустить не дают. Бамбуковая дверь. Землянка. Впрочем, довольно уютная и хорошо обжитая. На стенках висят: – обязательный портрет Хо-ши-мина, более мелкие фотографии деятелей рангом пониже, какие-то брезентовые сумки, и несколько довольно чистых, хотя и не новых кителей. В глубине помещения стоит примитивный стол с керосиновой лампой. За столом же восседает одетый по полной форме офицер в круглых, солидных очках.

– Не иначе местный замполит, – соображаю я, – вон какой откормленный.

– Назовитесь! – довольно сухо предлагает он мне по-английски.

Произношение у него не очень, но я его отлично понимаю, поскольку сам не из англоязычной страны.

– Александр Косарев, – непроизвольно вытягиваю я руки по швам, – специальная группа радиотехнической поддержки. Советский Союз, – добавляю я для полной ясности.

Брови офицера поднимаются столь высоко, что вылезают из-за старомодной оправы. Смотреть на это смешно, и я непроизвольно улыбаюсь.

– Так вы из СССР! – изумлённо восклицает офицер, хоть и безбожно путая ударения, но уже по-русски. Как же вы здесь оказались? Где ваш командир? Вы случайно не ранены?

Он довольно энергично встаёт и, усадив меня на плетёный стул, отдаёт конвоирам несколько приказаний. Те с грохотом вылетают из землянки.

– Позавчера наша группа подверглась атаке с воздуха, – начинаю излагать я нашу невесёлую историю. Одну из машин мы при этом почти потеряли и вынужденно заночевали в деревне Хинь-до. Утром двинулись к вам, надеялись пристроить в госпиталь нашего лейтенанта. Но машина случайно съехала с дороги, и мы застряли. Меня послали найти подмогу, как самого выносливого. (Это, разумеется, была небольшая неправда, но надо же как-то пояснить и этот момент).

– Меня зовут Фан-Лак-Туэн, – протягивает мне руку офицер. Два года назад я оканчивал в СССР Харьковское училище ПВО. Как звучит мой русский, – тут же интересуется он, – всё ещё нормально воспринимается?

– Прекрасно говорите, – киваю я, льстиво улыбаясь, – очень правильно. У вас все так хорошо знают наш язык?

– Здесь самый опасный район, – приосанивается Фан-Лак, – сюда посылают только самых лучших и подготовленных. И офицер службы оповещения должен знать много иностранных языков. Да, а зачем вам госпиталь? – вспоминает он.

– Раненый у нас…, – напоминаю я.

– Ах, да, – спохватывается «самый лучший», – но здесь поблизости нет никакого госпиталя. Ближайший из них, э-э-э, километрах, пожалуй, в двадцати, не меньше!

Он подводит меня, к висящей на стене карте, и тычет пальцем в какую-то точку.

– Вот здесь он расположен, в трёх километрах южнее Ин-женя.

– Но может быть, вы как-то поможете вытащить нашу машину? – заглядываю ему в его узкие глаза.

– На позиции крайне мало людей, – качает он головой. Вряд ли командир батареи сможет выделить достаточно большое их количество вам в помощь. Сами видите, что тут творится.

– Но, может быть, у вас на батарее есть какой-нибудь трактор?

Офицер надолго задумывается, но вопрос мой так и остаётся без ответа. Неожиданно вновь появляются давешние охранники. Они вносят некий упакованный в бумагу свёрток, и связку деревянных судков. Из-под приоткрытой крышки одного из них несётся сильный запах только что поджаренного мяса. Взор мой невольно обращается в сторону столь вожделенно пахнущей пищи, но офицер всецело занят лишь свёртком.

– Я вижу, ваша одежда сильно пострадала, – с сочувствием говорит он, разворачивая его на столе, – позвольте помочь вам в этом вопросе. Недавно нам удалось захватить нескольких американских диверсантов, и если не побрезгуете… Форму мы конечно же постирали и зашили, – скороговоркой принялся уговаривать он меня, – не видя в моих глазах должного энтузиазма. Мне кажется, она вам будет в пору. Ремней, правда, нет, но и ваш, ещё вполне приличный. Переодеться можете вот здесь, – тут же указал он пальцем на стоящую в углу ширмочку.

Через две минуты меня было просто не узнать. Пятнистая, усыпанная карманами и нашивками куртка, сидела на мне как влитая. Брюки, в нужных местах стянутые плоскими, вшитыми в ткань резинками почти не жали. Берет – панама с прорезиненными завязками под подбородком завершал наряд. Класс! Дырки на бедре и на груди действительно аккуратно зашиты и даже на ощупь почти не заметны. Я удовлетворённо похлопал себя по полам, застегнул на талии ремень и шагнул из-за ширмы. Фан-лак, даже переменился в лице, явно не ожидая от меня столь быстрого перевоплощения.

– Что я говорил, – довольно захлопал он меня рукой по спине, – в самый раз пришлась!

– Так вот в чём дело, – догадался я. Скорее всего, никому из местного начальства форма просто не подошла по размеру, раз мне её столь безпроблемно подарили. Да что и не отдать в хорошие руки совершенно бесполезную вещицу? А так и заботу о союзнике проявили, и укрепили дорогим подарком (пусть и слегка дырявым), славное боевое сотрудничество!

– Так как же насчёт трактора? – деликатно напоминаю я.

– Да, да, – неопределённо машет он руками, – я помню, но здесь есть некоторые проблемы! А вы покушайте пока, покушайте, у нас готовят довольно вкусно.

Дважды себя просить я не заставляю. Утробно рыча разбуженным от долгого обморока желудком, мигом усаживаюсь за стол и берусь за ложку. Ах, этот обед! Я буду помнить его до конца жизни! В первом судочке плескалась неземной вкусности куриная лапша с тонюсеньками-претонюсенькими полосками теста и совершенно одинаковыми кусочками ярко-красной моркови. Казалось, я только опустил ложку в судок, а через мгновение она уже звонко скребла по совершенно сухому днищу. Смущённо взглянув на офицера, который непрерывно названивал куда-то по полевому телефону, я вороватым движением подтянул к себе второй судок. Там было что-то похожее на тушёную капусту, сверху прикрытое хорошо прожаренными полосками буквально источающей жир свинины. Вначале я деликатно попробовал только кусочек, и… всё повторилось в том же порядке. Мгновение…, и котелок полностью опустел. Я сам был поражён тем, как быстро это произошло. Оставалось заглянуть только в оплетённую пузатую бутылку, но я уже догадывался, что там обычный зелёный чай. Но налить я его так и не успеваю. Офицер поворачивает ко мне голову и, поймав мой вопрошающий взгляд, ободряюще подмигивает.

– Через полчаса на батарею прибудут два тягача, – говорит он, кладя трубку на аппарат, – они помогут вытащить ваш транспорт!

На деле всё оказалось не так просто и не столь быстро. Тягачи, верно, они пришли, но каждый из них притащил прицеп, доверху наполненный ящиками со снарядами. Пока один прицеп разгрузили, пока нашли завалившегося спать водителя, пока доехали до места аварии… Вытащить за один раз весь наш караван тягач не смог, и производил операцию по спасению в два приёма. Мы рассчитывали, что водитель тягача просто поставит нас на относительно сухое место, но он рассудил по своему разумению. Привыкнув все грузы доставлять на батарею, он и машину с привязанной зениткой поволок туда же. Мы бежали за ним, орали, махали, но всё было напрасно. Сидевшие в кабине Стулов с Преснухиным тоже были бессильны что-либо сделать. Максимум, на что они были способны, так это только запоминать дорогу, по которой их везли на батарею. Естественно, что и вторую машину пришлось отправлять туда же, куда доставили и первую.

В результате всех этих передряг мы собрались вместе лишь поздним вечером. Но, нет худа без добра. Во время поисков места для ночлега мы наткнулись на небольшой батарейный лазарет, (или если хотите медпункт) спрятанный в лесу несколько в стороне от охраняемого полусотней зениток моста. Таким образом, вопрос о том, куда пристроить старшего лейтенанта был успешно решён. Сами мы смогли на ту ночь расположиться неподалёку от склада боеприпасов, под покосившимся навесом, там, где обычно складывались пустые ящики из-под боеприпасов. Ночь была просто ужасна. Сбившись в плотный клубок, мы без особого, впрочем, успеха старались противостоять ночной сырости, стадам лазающих по нам ящериц, и тучам кровожадных москитов.

Утро, после столь кошмарного «отдыха», было столь же безрадостным. Мрачный, небритый, с распухшим от укусов лицом, Воронин гонял нас с рассвета, словно галерных рабов. Прежде всего, Басюре пришлось перегнать обе машины в рощу, расположенную на некотором удалении от боевых позиций. Именно там мы и начали сооружать свою первую стационарную позицию. Естественно, что никакого опыта у нас не было, и мы, по простоте душевной, поначалу построили нечто похожее на обычный туристический лагерь. Неудивительно, что Воронин, осмотрев то, что у нас получилось, приказал всё переделать, указав естественно на самые вопиющие недоработки.

Процесс улучшений и преобразований мы начали с перемещения зенитки. Ранее она стояла на опушке рощи и, хотя и была, что называется под рукой, но при этом имела весьма небольшой сектор обстрела. Капитан заставил нас перекатить её подальше от высоких деревьев и устроить позицию среди кучки разновысоких кустов. Памятуя о недавнем трагическом опыте, мы незамедлительно украсили пушку несколькими вязанками какого-то вечнозелёного растения, напоминающего своим видом кавказский можжевельник. После этого настала пора коренной перестройки нашего становища (не подберу другого слова для обозначения столь экзотического лагеря).

Прежде всего, пришлось снять палатки и выкопать под ними примерно метровой глубины ямы. И это было очень своевременно сделано, поскольку спать нам было совершенно не на чём. Спальные мешки пришлось выбросить из-за того, что они были изодраны во время взрыва в клочья, и для дальнейшего использования совершенно непригодны. Находчивый капитан тут же придумал использовать в качестве кроватей куски брезента примерно метровой ширины. Вопрос был только в том, как их ловчее закрепить. Недопустимо было слишком сильное провисание, да и касаться ягодицами пола, во время сна, было неприятно. Тут уже все начали предлагать свои способы закрепления самодельных гамаков. В конце концов, испытав некоторые конструкции, остановились на самой примитивной из них. Она представляла собой четыре крепких бамбуковых кола, вбитых в заглублённый пол. К ним примотали поперечины, которые дополнительно подпёрли косяками. Получилось довольно опрятно, хотя и бедновато на вид. Само собой, к столь необычным «кроватям» пришлось некоторое время привыкать, но смею вас заверить, из-за просто хронического недосыпа, процесс привыкания надолго не затянулся.

К вечеру выясняется, что Стулов должен будет отлежать в лазарете не менее недели. Новость означает для нас только одно – минимум неделю мы точно просидим в этом пальмовом лесу. А раз так, то я предполагаю, что с утра нам вместо завтрака предстоит натягивать антенные растяжки. Однако я оказываюсь неправ. Воронин, походив по лагерю и узрев, что, в общем и целом мы уже разместились, решил устроить нам напоследок ещё одно испытание.

– Камков, – гаркнул он, заметив бдительным оком, как Камо после скромного ужина, потихонечку пристраивается на столь же скромное спальное место. А не испытать ли нам, дружок, основной передатчик?

Основным передатчиком капитан называет армейский РП-117 коротковолновый передатчик, имеющий пятидесятиваттную выходную мощность. Много это или мало? Трудно сказать. Когда и маловато, а когда и вполне достаточно. Вопрос-то ведь изначально упирался в наши возможности. Прихватить с собой более мощный и соответственно более массивный передатчик было невозможно. Мы ведь могли рассчитывать только на свои силы и весьма скромные энергетические возможности для его питания. А тот же РП-117 в трудную минуту мог утащить на себе всего один человек, тот же самый Камо.

Итак, я продолжаю своё повествование.

– Ты что же сачкуешь, браток? – обтёсывает капитан бедного радиста. Все остальные на ногах, пашут, а ты уже на боковую наладился! Ты что думаешь, если на дворе вечер, то можно не выполнять требования Устава? Или ты думаешь, что после девяти вечера наша служба заканчивается?

Камо стоит молча, скорбно понурив голову. И по его сонной физиономии никак нельзя понять, насколько глубоко он раскаивается. Мы-то его вполне понимаем. Сами еле держимся на ногах, и он просто на несколько минут опередил наши сокровенные намерения. Воронин же, излив на беззащитного грузина всё своё негодование, приказывает срочно обеспечить связь с полком.

– Куда так торопиться? – думаю я, буквально на ощупь разматывая катушку с антенными растяжками. Всё равно через полчаса станет совсем темно, и вся наша бурная деятельность утихнет сама собой.

Но не тут-то было, и мои скромные мечты так и не осуществляются. Заводится двигатель грузовика, и под светом автомобильных фар мы трудимся до тех пор, пока вживую не устанавливается радиосвязь с основной базой. К нашему удивлению вместо короткого доклада о том, что наша группа наконец-то готова к выполнению основного задания, затевается целый пространный «разговор» минут на сорок. По окончанию его капитан, обременённый целым ворохом шифровок, озабоченно удаляется в офицерскую палатку. Проходит полчаса, час, начинается другой, но он оттуда так и не показывается.

Предоставленные самим себе мы некоторое время грустно сидим у костра, вяло обсуждая последние события, после чего потихонечку отправляемся спать. Для начала я пробую на ощупь ни разу не опробованную «кровать» и только убедившись в том, что она не рухнет, осторожно усаживаюсь на туго натянутый брезент. Он слегка проседает под моей тяжестью и даже потрескивает, но… держит. Скидываю сапоги, и, предвкушая скорый отдых, наматываю на голенища раскисшие портянки. Голова моя уже безвольно свешивается на грудь, и тут я с удивлением вижу, как по моей левой ноге резво карабкается ящерица. От неожиданности я стряхиваю её, и судорожно пытаясь удержать равновесие, всё же шлёпаюсь на пол. Все хоть и устало, но явно издевательски смеются.

– Ну вот, – подумалось мне, – хотелось тебе экзотики, вот и ешь её теперь, полной ложкой!

Мысли мои рассыпаются в прах, едва я касаюсь головой плотной ткани, и уже не вижу, как хвостатая проказница ловко взбирается мне на грудь и некоторое время стоит в боевой стойке, внимательно рассматривая мою небритую физиономию…

* * *

Работа, то есть та работа, ради которой нас и перебросили во Вьетнам, началась уже на следующий же день. Не без трудностей, не без ненужной суеты и неистребимой российской бестолковшины, но всё же началась. Практически сразу же, с самого первого дня была установлена и методология всей нашей деятельности. Поскольку наша группа изначально планировалась как миниатюрный филиал основного КП, то и работу мы свою начали в точном соответствии с первоначальными задумками. В восемь утра взъерошенный Камо отчаянно зевая, усаживался к передатчику и, заменив установочный кварц, выходил на связь с Ханойским центром объединённой службы ПВО, откуда получал последнюю, отработанную тамошним разведотделом сводку за вторую половину прошедших суток.

Сводка просматривалась и расшифровывалась лично Ворониным. Избранные места, интересующие именно наш ОСНАЗ, он затем зашифровывал вновь и отправлял на камчатский ПЦ. Оттуда да же мы получали задание на первую половину дня сегодняшнего. За какими частотами следует проследить, какие радионаправления держать под неусыпным наблюдением, а какие проверять лишь выборочно. Разумеется, указания даются не только телеграфному участку. Не забывается и перехват голосовых сообщений. Здесь за себя и временно выбывшего из строя Стулова теперь трудится один Щербаков. И надо честно сказать, что работы у него полон рот. Воздушная война расширяется стремительно, и поскольку ежедневно над нашими головами проносятся сотни несущих смерть и разрушение самолётов, ему приходится сидеть на посту практически без перерыва.

До обеда, то есть примерно до двух часов дня, все мы, буквально не разгибаясь, работаем по приёму и первичной обработке сотен телеграмм и речевых сообщений. Затем Воронин делает из нашего утреннего улова своеобразную выжимку, которую Камо незамедлительно отстукивает в Центр. Оттуда же нам, как правило, отправляют всё новые и новые директивы и ориентировки. Обеда, как такового, по недостатку времени и собственного продовольствия не предусмотрено. Ограничиваемся холодным зелёным чаем и остатками утренней каши (если, конечно, та осталась). И снова наушники на голову. Работать в походных условиях оказалось довольно тяжело, гораздо тяжелее, чем в полку. В кузове «радийной» машины, несмотря на то, что мы прячемся в тени деревьев, после полудня начинается настоящий сеанс паротерапии.

С одной стороны роде оно полезно, ибо вымыться толком негде, а с другой стороны столько же можно париться на пустой желудок? В полном отчаянье мы сняли со второй машины временно бездействующий вентилятор и на скорую руку приспособили его под потолком «радийного» «кунга». Сильно не полегчало, но ощущение некоторого движения воздуха всё же благоприятно подействовало на наше самочувствие. Обычная смена продолжается до восьми вечера, то есть до того часа, после которого всякая воздушная деятельность американских ВВС заметно снижается. А к девяти вечера вновь следует радиосеанс с Ханоем, спешное составление объединённой сводки за день и завершающий доклад в полк. Уф-ф-ф! И только после завершения этого ритуального действия мы наконец-то получаем относительную свободу. Слово «свобода» в данном контексте звучит, конечно, неуместно, но, тем не менее, определённое облегчение жизни имеет место быть.

Утирая текущие по нашим лицам ручьи липкого пота, трусцой спешим к протекающей в долине реке, которая из-за нашего не слишком удачного расположения, слишком далека от нашего лагеря. Поэтому, чтобы не делать холостых пробегов, каждый из нас несёт с собой какую-нибудь посудину, (ведро, либо канистру), чтобы доставить обратным ходом дефицитную в жару воду. Ведь её на становище потребляют все. Двигатели автомобилей, радиатор генератора высокого напряжения, умывальник, кухня, и мы сами без воды не можем прожить и дня. Поэтому и ходим за ней по два раза в день. Ранним утром вместо зарядки и вечером, вместо вечерней прогулки. Совмещаем, таким образом, приятное с полезным. В нашей лесной жизни всё вообще так устроено. Если идёшь в туалет, то будь любезен, прихвати на обратном пути хоть немного хвороста. Отправили проведать пострадавшего Стулова – зайди на солдатскую столовую, стащи хоть пару общественных кабачков.

Кстати, насчёт слов «отправили проведать». Тут я выразился предельно точно. Поскольку мы всё же военнослужащие, а не вольноопределяющиеся, то всё делаем по команде. А команды они всякие бывают. И приятные, и несправедливые, а зачастую и просто оскорбительные. Но можно понять и капитана, беспрестанно отдающего направо и налево всевозможные приказы и распоряжения. Он вынужден делать одновременно по десять разных дел. И помощи ему ждать просто не от кого. Стулов-то отдыхает в лазарете, а нас капитан рассматривает только как объекты для выполнения команд, а не как ближайших помощников. Надеюсь, я здесь достаточно ясно выразился. И поэтому он день ото дня становится всё мрачнее и мрачнее. Доходит до того, что одного и того же человека он посылает одновременно в два разных места. Но до определённого момента Воронин всё ещё удерживал ситуацию, прибегая к хорошо отработанной в армии системе «кнута и пряника». Никакого пряника, впрочем, у него нет и в помине, и он обычно заменяет его безудержной матерщиной. Такая ситуация тянется дня три, а на четвёртый происходит своеобразный кризис. Вяло зреющий среди нас протест прорывается наружу. Началось всё утром, во время так называемого завтрака.