Текст книги "Картонные звезды"

Выясняется, что первый Yankee, под номером 90, был засечён второго марта. Я тут же обратил внимание на то, что никаких особых отметок, около этого позывного сделано не было. Стало быть, никаких особых вопросов он к себе не вызвал. Второй заправщик той же серии, под индексом 91 появился третьего числа. Его прибытие было дружно перехвачено и первой и второй ротами. 92-й воспользовавшись хорошей слышимостью, вели от Гонолулу. 93-й так и не был засечён. 96-й поймал я сам. Ага, а вот и обратный поток. Yankee – 92 доложил о прибытии на Уэйк. И почти тут же взлёт, но какой! Срочный, спешный, авральный. Наверное, аэродромной команде едва хватило времени на то, чтобы вкачать в его баки подвезённое к самой взлётно-посадочной полосе топливо. И, что удивительно, с разрывами во времени между взлётом и докладом везде наблюдается одна и та же картина. Когда заправщики из серии «Yankee» шли с американского материка, временная разница в отправке подтверждающей телеграммы колебалось от 35 до 47 минут. Когда же они возвращались обратно в США, то этот разрыв резко сокращался до стандартных семи – двенадцати минут.

– Но если каждый из них тащил с материка ещё по два, а то и четыре самолёта, – принялся подсчитывать я в уме, – то выходит, что оператор на аэродромной вышке сообщал об убытии основного ведущего только тогда, когда взлетал последний самолёт из их группы. Значит, – подвожу я итог своим размышления, – вначале взлетал сам заправщик, а уже за ним, как бы следом, и сопровождаемые им самолёты. А поскольку они движутся своеобразной неразрывной группой, то нет нужды присваивать каждому из самолётов свой собственный позывной. Всё вроде получается логично и понятно. Как это понятно? – тут же одёрнул я сам себя. А почему же в таком случае не давалось обязательное для ИКАО уточнение количества самолётов, летящих в группе? Сколько раз бывало так, что передаётся сведения об убытии какого-либо позывного, допустим Jerri – 62 с обязательной приписочкой – «Fore F – 104 DJ».

Получи я такую телеграмму, то всё стало бы предельно ясно и понятно. Со всей возможной в авиации определённость текст такой телеграммы гласит: – С острова Хонсю на Окинаву вылетели четыре учебно-тренировочных самолёта фирмы Локхид модель F-104, построенных специально для японских сил самообороны (DJ). А кто же летит в данном случае? Глухой молчок. Американцы прячут концы своей новой авантюры так глубоко, как только могут. А раз молчок, то дело здесь явно не чисто, дело пахнет тайной операцией. Но где скрываются военные тайны, там должны быть и мы, непобедимые бойцы ОСНАЗа!

Медленно возвращаюсь на рабочее место. Усталым взором обвожу ряд нудно жужжащих телетайпов. Натягиваю на виски сырые от непрерывной носки наушники и по очереди проверяю слышимость на всех подотчётных направлениях. Всё вроде бы в порядке. Присаживаюсь на тяжеленную, отполированную тысячами солдатских задниц, армейскую табуретку, и прислоняюсь спиной к тёплой стойке.

– Американцы организовали воздушный мост и потихонечку перебрасывают в Токийский военный округ какие-то необычные самолёты, – медленно ворочаются в моей голове тяжёлые – претяжёлые мысли. Это кажется довольно ясным. Но в связи с этим фактом возникают совсем иные вопросики. Первый вопрос, и он же самый главный, – какие именно самолёты перегоняют американцы? И вопрос второй, который органически из первого вытекает, – для каких дел эти самолёты предназначены? Если, допустим, перегоняются истребители, или штурмовики, то это вполне понятно и объяснимо. Вьетнамская война день ото дня всё веселее разгорается и для более надёжного прикрытия не слишком надёжных южновьетнамских войск требуется всё большее и большее количество самолётов тактической авиации. Но стандартный заправщик способен в несколько приёмов перетащить через океан сразу четыре самолёта. Но четыре борта взлетают и выстраиваются несколько дольше, так что, скорее всего их было всего два… Ага. Значит, у меня получается по два тяжёлых самолёта на заправщик… Может быть, американское командование перегоняет военные транспорты, с подкреплениями?

– Дубина, – весьма нелестно обозвал я сам себя, – надо было просмотреть, кто прибывал в Лос-Анджелес и Сан-Франциско в конце февраля и начале марта! Там-то, на своей территории, они не стесняются регистрировать перелёты всех типов самолётов!

Но я ещё колеблюсь. В принципе, отслеживанием перелётов на внутриамериканских линиях мы не занимаемся. Лишь иногда, во время поиска или при идентификации новых радиостанций нам случается перехватить несколько радиограмм с западного побережья Америки. Но такое счастье бывает достаточно редким, расстояния слишком велики. Да и операторам, стоящим на заданных командованием направлениях, заниматься досужим поиском совсем не с руки. В основном, так сказать по-настоящему развёрнутыми поисками в эфире новых станций и редко используемых частот занимаются только в ТРГ – технической разведгруппе. Как же должны быть счастливы те, кто туда попал! Заниматься поисками в необозримом эфире это и так одно удовольствие, а с теми техническими возможностями, которые есть у них, это удовольствие вдвойне!

Вы только представьте себе: – у технической группы имеется отдельная большая комната, четыре свободных от рутинной работы радиоприёмника, один из которых самого последнего поколения, поскольку собран исключительно на суперсовременных транзисторах! Две стойки многоканального приёма, анализатор радиочастотного спектра, стойка для приёма многократных передач и ещё много другого, сладостно манящего меня оборудования. Ясно, что моя душа стремится попасть туда, в эту заветную комнату, чтобы всецело отдаться любимой страсти – слушать эфир. Но туда берут далеко не каждого желающего. Во-первых, необходимо быть истинным знатоком эфира и электронной материальной части, находящейся на вооружении ТРГ. Во-вторых, всем кандидатам желательно обладать определёнными способностями по адекватному анализу складывающейся в воздухе обстановки. К тому же, необходимо иметь недюжинную усидчивость и умение даже в самых неблагоприятных атмосферных условиях выловить скрывающуюся за помехами радиостанцию и непременно обеспечить получение нужной информации. Эх, мечты мои, мечты!

Поднимаю голову и с тоской смотрю в единственное окошко на противоположной стене. До рассвета ещё часа полтора и всё моё разморенное жарой, словно бы набитое ватой тело жаждет только одного – спасительного сна! Но как раз спать здесь и нельзя! Как минимум три наряда можно схлопотать за сон на посту, да ещё и издевательскую статейку тут же напишут в Боевом листке. Листки те с удовольствием стругает мой сосед по нижнему ярусу коек – Семён Ерастов, (давно подбивающий клинья под нашего замполита). И ради того, чтобы накропать очередной сатирический материалец, он не пожалеет и родного отца, не то, что нас грешных. У него, видимо, тоже есть мечта, которую он, собственно, особо и не скрывает. Мечтает устроиться писарем при, так называемой, «Ленинской комнате». Планов у него на этот счёт просто громадьё, и ими-то он и обхаживает вечно насупленного капитана Крамаренко. Впрочем, некогда об этом думать, работать надо.

* * *

– Рота, подъём! Тревога!

От выдавленной в подушке ямки моя голова самостоятельно никак не отрывается и я, зажмурив глаза от режущего электрического света, помогаю ей обеими руками. Разлепляю веки, верчу затёкшей шеей. Прямо у дверей рядом с дежурным по роте вижу две офицерские фуражки и постепенно соображаю, что заваруха, затеянная нашими славными «сапогами» совсем и не шуточная. Со всех сторон несутся погоняющие крики взводных, грохот солдатских пяток по дощатому полу, звон запоров в оружейной комнате. Охваченный общим порывом, я тоже кувыркаюсь вниз, стараясь не попасть на чью-нибудь голову. Бриджи, портянки, сапоги, всё остальное с собой подмышку. Оттираю плечом более щуплого собрата и скорее вперёд, в бушующую толчею у оружейки.

– Не могу с тех пор без горькой усмешки смотреть наши незамысловатые фильмы про армейскую службу. Там почему-то часто любят показывать тот момент, когда из оружейной пирамиды бравые, тщательно одетые в отутюженные гимнастёрки солдаты строго по порядку достают из пирамиды боевое оружие. Наверное, режиссеры хотят подчеркнуть этим моментом особую слаженность и продуманность всех поступков советского солдата. Вот только кинооператоры почему-то никогда не показывают того, что происходит после того, как солдаты достали своё оружие. Что б вы знали на будущее, там происходит вот что. Как известно, военное руководство Красной Армии испытывало постоянную озабоченность по поводу того, как бы, в основной своей массе не желающие служить солдаты, не получили слишком лёгкий доступ к огнестрельному оружию. Поэтому наши командиры придумали массу преград для этого. Самая замечательная их находка заключалась на тот момент в следующем. Вход в оружейную комнату во всех армейских подразделениях делался всего один, и пройти в неё можно было только тогда, когда старшина роты откроет свои ключом обитую железом узкую дверцу. Мало того, сами ружейные пирамиды закрывались здоровенными амбарными засовами и навесными замками, снять которые быстро тоже невозможно. Но и это ещё не всё. Стальной, сейфоподобный ящик с патронами так же запирается на два замка висячий, и внутренний и для пущей верности, наглухо привинчивался к полу.

У-фф, всё, министр обороны СССР и руководство Коммунистической партией могло теперь спать спокойно. В случае внезапного нападения на армейскую казарму высшими приказами было 100-процентно гарантированно, что никто из военнослужащих ни за что не успеет вооружиться и дать отпор нападающим. И сейчас, во время учебной тревоги, все эти несуразности мигом вылезают наружу. Но «сапоги» их не замечают даже в упор, поскольку их учили делать не как лучше и быстрее, а как положено. Вот и сейчас, я скромно топчусь в проходе и с тоской смотрю на схватку в дверном проёме оружейной комнаты. Картина передо мной разворачивается воистину безрадостная. Те, кто успел заскочить в оружейную комнату раньше, не могут из неё выйти, поскольку снаружи в ту же дверь ломятся припозднившиеся. На данный момент припозднившихся примерно вдвое больше, и они своими телами бодро вдавливают рвущихся наружу шустриков обратно. Однако, просочившись вовнутрь и похватав свои карабины, противогазы и защитные комплекты от химической напасти, и вторая волна тоже не может выйти наружу, поскольку на них яростно давят самые припозднившиеся и торопящиеся наверстать упущенное время.

Конечно, рано или поздно эта безумная пихаловка рассасывается, но времени на неё уходит просто море. Но мало взять оружие и противогазы, требуется надеть после этой схватки и шинели, поскольку на улице всё ещё стоит зима. С ними же тоже полная морока. Дело в том, что в обычной нашей жизни, шинелями мы практически не пользуемся. Да и зачем? Утром подъём и бегом по кругу как лошади на ипподроме. Когда бежишь, шинель не нужна даже зимой. Далее по распорядку завтрак. Но поскольку столовая буквально рядом, то тратить время на одевание, тоже нет никакого смысла. Потом мы рысью несёмся на КП. Пятьсот метров, для молодых парней, разумеется, не расстояние, и шинели на такой дистанции только помешают. И так далее и всё в таком же роде. Наши бедные шинели пылились на крюках месяцами и естественно, все мы напрочь позабывали, где какая весит. И теперь среди ночи, в шуме, гаме и бестолковой толчее, нам ещё приходилось разбираться и с этим вопросом. Наконец всё утрясается, и весь наличный состав нашей роты кое-как выстраиваемся перед казармой. Примерно пять утра. Мороз опять под пятнадцать и лёгкая снежная пороша.

Появляется капитан Рачиков. Поднимается на крыльцо, подходит к двери, поближе к единственной лампочке над дверью. Торжественно вынимает из-за пазухи бумажку и, подняв её повыше, зачитывает приказ.

– «Противник, силами до батальона, высадился в районе семнадцатого километра, – негромко вещает он самым благостным голосом. Имеет целью выйти к городскому аэродрому и блокировать прибытие подкреплений по воздуху. Задачей нашего полка является… Он глухо прокашливается и продолжает: – Прикрыть посёлок Елизово с его западной стороны на участке от шоссе, отметка 21-й километр, до сопки Песчаная, ориентир – вершина её. На правом фланге соседом мы будем иметь отдельный мотострелковый батальон, слева с нами будет взаимодействовать 7-ая рота морской пехоты.

Капитан сует уже ненужную бумажку за отворот наутюженной шинели и, грозно вскинув свой мягкий округлый подбородок, пытается рассмотреть наши утопающие в тени лица. Но кроме скрипа из-под нетерпеливо переминающихся ног, ничего более не доносится с засыпанного свежим снежком плаца. Уяснив, что мы свою задачу поняли, он умиротворённо вздыхает и машет кому-то перчаткой.

– Напра-а-во, – внезапно доносится с правого фланга, и мы заученно выполняем команду. Шагом марш!

Справа из мутного предутреннего мрака, грохоча сапогами, уже показалась головная колонна первой роты, возглавляемая печально известным майором Григоряном. Почему он так несчастливо известен, я расскажу вам как-нибудь потом, поскольку сейчас моё внимание привлёк уныло бредущий в третьей шеренге Лёва Базиков. Потомственный одесский еврей, он делает большие успехи в службе, поскольку отличается не только удивительным, уникально чувствительным слухом, но и феноменальной памятью на всяческие, иной раз совершенно незначительные подробности. Воспользовавшись тем, что наши две колонны какое-то время двигались параллельно, я пригнулся и одним большим прыжком преодолел разделяющее нас расстояние.

– Лёвчик, не грусти – по-дружески толкаю я его локтем в бок, – улыбнись!

– Да кому нужны эти дурацкие манёвры, – уныло отзывается он. Я, таки, третьи сутки на ногах! Глаз сомкнуть не можу! Мабуть, пора бы и честь знать. (В раздраженном состоянии Лёва иной раз теряет контроль над речью и щедро приправляет в неё неуставными украинизмами).

– Да ладно тебе дуться, – презрительно машу я рукой, – как-нибудь выдержим!

– Спасибочки вам на добреньком слове, Александр! – благодарно кивает он, и мимолётным движением рукава смахивает с носа повисшую на нём большую мутную каплю.

– Хочешь, я тебе баранку дам? – с готовностью лезу я в бездонный нагрудный карман гимнастёрки, понимая, что без положительного настроя он вряд ли будет мне хорошим помощником.

– Подтянись! – слышится энергичный голос нашего ротного замполита, капитана Крамаренко. Что вы там плетётесь, как пленные мадьяры?! Учтите, полевой завтрак будет только на Песчаной!

– Ой, ой, ой, – непроизвольно вздыхаю я, – да здесь целое сражение затевается!

– Окружные манёвры накатили, – горестно шмыгает носом Лёва, энергично расправляясь с окаменевшей от долгого лежания баранкой. Мы у себя слышали о том, что они готовятся, вот только точной даты не знали…

Словно в подтверждении его слов со стороны посёлка Елизово доносится мощный грохот авиационного двигателя и с небольшой возвышенности, на которой мы сейчас находимся, видно, как по взлётной полосе начинает разбегаться истребитель.

– Кстати, Лёвчик, – плавно приступаю я к интересующей меня теме, – ты случаем не помнишь марку самолёта с позывным Yankee? Сутки, или двое назад он возле Токио болтался? С американского материка летел, – уточняю я, желая как-то облегчить ему задачу.

– Yankee? – задумчиво охватывает подбородок Лев.

Это его фирменный жест, и когда его рука непроизвольно потянулась к подбородку, я сразу внутренне успокоился. Если пресловутый заправщик как-то привлёк внимание операторов первой роты, то сейчас я про него услышу всё.

– Был такой, – наконец открывает он рот, – и даже, помнится, не один. Был Yankee – 90. Был и Yankee – 92, и другие тоже… А, что такое?

– Было ли в их поведении что-нибудь особенное?

Лёва хитро скашивает на меня глаза.

– Да на шо они табе задалися, янки те? Хай себе лётають!

– Это же были обычные заправщики, – включается в разговор ефрейтор Балицкий, идущий рядом со Львом и поэтому слышащий весь наш разговор. Но шли они, почему-то в полном радиомолчании. Попались на сущей ерунде, во время утреннего прочёсывания. Видимо болтанка во время дозаправки сопровождаемого самолёта была несколько выше допустимого предела, и человек, ответственный за точность стыковки никак не мог попасть раструбом шланга в топливоприёмную трубу. И тогда пилот заправщика видимо в сердцах рявкнул на них что-то вроде: – Левый, прибавь, мать твою, скорость, нас сбивает… Связь тут же отключилась, но дело было сделано, и мы принялись держать их частоту постоянно. Шли два самолёта, это точно. Позывной имели – Янки.

– Так я не понял, – решил уточнить я. – Два самолёта, это два КС-135? Или каждый из них за собой ещё двоих тащил?

– Трудно быть таким бестолковым! – не преминул съязвить несколько взбодрившийся после моей баранки Лёва. Тебе же Владислав только что жутко доходчиво объяснил. Было два заправщика, два!

Для убедительности он поднёс к моему носу два растопыренных пальца.

– И тащили они с собой ещё по два самолёта каждый. Значит, всего их летело шестеро!

– Первая рота, – донеслась до моего слуха приглушённая расстоянием команда, – на месте. Вторая и третья рота, правое плечо вперёд!

Поддёргиваю сползший с плеча карабин и незамедлительно покидаю замершие ряды своих коллег. Рассвет уже наступил, но солнце лишь на несколько секунд показалось над зубчатым горизонтом. Чёрные, грозно вздымающиеся облака, неудержимо надвигаются на нас с юга.

– Что там хорошенького говорят у слухачей? – встречает меня вопросом ефрейтор Семикин, ревниво следивший за моим недолгим «побегом».

– Говорят, что мы на окружные ученья угодили, – неопределённо ответил я, совершенно не желая вдаваться в подробности своих переговоров. Нам бы теперь не промахнуться мимо этой проклятой «Песчаной», а то до вечера придётся на голодный желудок воевать.

Но вскоре, первая порция наших мучений заканчивается. Меся сапогами раскисающий на глазах снег, мы из последних сил взбираемся на очередную гору. Погода продолжает стремительно меняться. Лёгкий и поначалу сухой снежок быстро превращается в довольно плотный поток мокрого снега, который с всё большей и большей скоростью начинает заметать всё вокруг. Обещанной кухни не видно, а вскоре и вовсе следует команда занять «оборону».

Легко сказать, занять. Это летом легко вставать в оборону на старом, ископанном вдоль и поперёк полигоне. А теперь, зимой, все окопы и полуобвалившиеся траншеи напрочь завалены снегом. Мы некоторое время бестолково топчемся по плоской вершине, но добиваемся лишь того, что для всех объявляют команду «Газы». Делать нечего. Натягиваем противогазы, облачаемся в общевойсковые защитные комплекты и сразу становимся удивительно похожими на стадо копошащихся в снегу диковинных хоботных земноводных.

Команда следует за командой, и, следуя им, вовсю суетятся сержанты, расталкивая нас редкой цепочкой по всей вершине. Мне достаётся место на самом краю невысокого обрыва. Лежу, слушаю. Над головой то и дело встревоженными птицами проносятся боевые самолёты. А в промежутках между протяжным рёвом реактивных двигателей где-то сбоку слышится сильный металлический скрежет. Приподнимаюсь на локтях и вдруг с удивлением вижу, что вдоль тянущегося под сопкой ручья в нашу сторону как-то неуверенно двигается несколько древних танков. Поскольку видно их мне достаточно плохо, особенно сквозь запотевшие стекла противогаза, я, не дожидаясь разрешающей команды, стаскиваю его с лица. Боковым зрением замечаю, что моему заразительному примеру последовало ещё несколько человек. Танки бодро приближаются, а снегопад валит всё сильнее и сильнее. И тут у меня совершенно неожиданно мелькает догадка, что ползущие на нас танкисты просто-напросто заблудились в условиях плохой видимости, из-за так не вовремя разыгравшейся метели. Надвигающуюся опасность заметили и наши начальники. Хлопнул негромкий выстрел, и красная сигнальная ракета мерцающим шариком полетела в сторону наступающих боевых машин. Рёв моторов стихает только тогда, когда до первой траншеи остаётся не более пятидесяти метров. Лязгает люк и из снежного вихря возникает фигура в шлеме и чёрной от копоти куртке.

– Это… кто? – командирским голосом спрашивает фигура именно у меня, поскольку я совершенно случайно оказываюсь ближе всех остальных.

– Вторая рота полка ОСНАЗ, – вкратце информирую его я.

– Это… где? – удивляется фигура.

– Сопка Песчаная, – рапортую столь же кратко.

Танкист явно озадачен. Одна его рука медленно лезет под шлем, чесать «репу», вторая же начинает нервно отстёгивать кнопки на планшете.

– А где же тогда сопка Покатая? – спрашивает он, начесавшись вдоволь, после чего ловко развёртывает передо мной планшет с картой.

Где сия сопка располагается на карте я, естественно, не знаю, и мы вдвоём минуты полторы дружно водим пальцами по мокрому целлулоиду.

– Да вот же она! – наконец восклицает танкист, всё же отыскав пункт своего назначения.

– А-а-а вот где Песчаная! – бойко стучу я по другому углу на карте, отмечая наше местоположение.

– У-у, чёрт, – танкист явно недоволен, – так вот куда мы запёрлись-то!

– Не так уж и далеко, – возражаю я. Надо спуститься к ручью и километра три двигаться вдоль него. Потом взять немного правее, перевалить через бугор с берёзовой рощей…

– Эй, здорово, – приветственно машет танкист подбежавшему командиру нашего взвода, – это твой что ли солдатик?

– Лейтенант Свирко, – козыряет тот, выжидательно глядя на незваного пришельца.

– Майор Преображенский! – важно кивает тот в ответ.

Я деликатно, делаю два шага в сторону.

– Ты куда? – сразу спохватывается Преображенский, делая ловящее движение рукой. Лейтенант, – поворачивается он к Свирко, – одолжи-ка мне этого бойца в порядке боевого взаимодействия. А то мы сослепу затесались к вам в этакой круговерти, а должны были выйти совсем в другой район.

Свирко (он в нашем полку совсем недавно) с сомнением смотрит на меня, не зная, как следует поступать в данном случае.

– Знаешь, куда надо провести танковую колонну? – спрашивает он, наконец, с сомнением глядя мне прямо в глаза.

– В принципе, да, – киваю я. Мы там летом камни для строительства шестой кочегарки добывали. Только туда-то я, конечно, попаду быстро, а вернуться обратно смогу только к обеду. Вы точно здесь к тому моменту будете?

В моём голосе звучит искренняя забота о спокойствии непосредственного начальника.

– Не знаю, – неуверенно пожимает тот плечами, – учения окружные, вводные могут последовать любые. А, знаешь что, – его лицо озаряется счастливой догадкой, ты прямо оттуда шуруй в полк! Доложишь старшине, что выполнял по моему приказу особое задание. Пусть он тебе найдёт работу в казарме, до нашего возвращения.

– Как же, – недовольно бурчу я, взбираясь на мокрую и скользкую танковую броню, – разбежался. Как лазутчик буду таиться, лишь бы Фомин меня не заметил. А то он, дьявол желтоглазый, быстро найдёт работу, какая погрязнее. У него ума на это хватит!

И вот я на башне. Мне незамедлительно вручается большой разводной ключ, с помощью которого я должен подавать сигналы механику головного танка. Один удар – поворот направо. Два удара налево. Дробь – стоп. Тем временем люк захлопывается, и танк судорожно дёргается вперёд. Чтобы не свалиться с него, я нервно хватаюсь за фару. Ключ тут же выскальзывает у меня из пальцев и мгновенно исчезает в глубоком снегу. Едем вперёд. Едем явно не туда. Но сигналить мне уже нечем. Чёрт, подери! Стучу по металлу каблуком – куда там. Сам ничего не слышу. К счастью вовремя вспоминаю про праздно болтающийся за спиной карабин. Срываю его с плеча и с размаху бросаю прикладом вниз. Блям-ц, и смрадно воняющая громада танка послушно поворачивает чуть правее. Ещё удар и ещё поворот.

– Ура, – задорно воплю я, радостно потрясая в воздухе карабином, – вперёд, стальная гвардия!

Чтобы лучше видеть движение колонны, я приподнимаюсь со своего монументального насеста и с интересом оглядываюсь назад. Оглядываюсь, и мой восторг гаснет. За исключение командирского Т-55, все остальные машины представляют собой древние Т-34, завезённые на Камчатку едва ли не после разгрома Квантунской армии императорской Японии. Бренча всем, что может бренчать, допотопные железные «жуки» гуськом спустились в заросшую кустами лощинку и, уверенно попирая их гусеницами, поползли в направлении Покатой. Слава Богу, добраться до неё нам удалось без особых проблем. С башни я не свалился, и ни одна машина от колонны не отбилась. Понаблюдав некоторое время за танковыми игрищами, неторопливо направляюсь в сторону шоссе. Наконец удаётся набрести на просёлочную дорогу, которая здорово облегчает мне обратный путь. Вот и родная часть. Вхожу в помещение КПП. Возле чахло дымящей печки, прямо на полу сидит дизелист по фамилии Питерцев, гораздо охотнее отзывающийся на кличку «Питерсон». Он с недовольной миной на лице тычет кочергой в спёкшийся, плохо горящий уголь и приглушённым голосом мурлычет какой-то популярный мотивчик. Услышав скрип двери, он поворачивается ко мне.

– А-а, привет Сашок! – кивает он ко мне. Ты с учений, что ли удрал, что такой мокрый заявился?

– Да нет, не удрал, – утираю я взмокшее лицо, – просто случай помог оттуда сдёрнуть. Заблудившихся танкистов выручал!

Присаживаюсь рядом с печкой и протягиваю к огню окоченевшие на ветру кисти рук. Со стоящего рядом с печкой карабина на пол капают мутные капли, и от нечего делать я провожаю их взглядом.

– Долго собираешься здесь сидеть? – не выдерживает затяжного молчания «Питерсон».

– Мешаю?

– Да нет. Но что ты такой смурной сегодня, не разговорчивый.

– Устал потому что. Сколько можно не спать? А тут как назло, не успеешь прикорнуть, как очередная заваруха приключается.

– А чего же в казарму не идёшь?

– Светиться там не хочу!

– Но и здесь тебе долго сидеть нельзя, – круглые глаза «Пита» смотрят на меня почти что с жалостью. Точно кто-нибудь из офицеров сейчас заявится, и будут потом тебя склонять по всем падежам.

– Скажу, что только пришёл! – отмахиваюсь я от него.

Мой ответ несколько успокаивает собеседника, и его желание поболтать разом иссякает.

Но определённое беспокойство в моей душе он породил.

– Да, – думал я, – хоть и не хочется, но придётся в роту идти. А то, вроде как саботаж с моей стороны получится. Интересно, где другие отсиживаются при подобных обстоятельствах? Тоже, наверное, от старшин по кочегаркам хоронятся? А может, в других ротах старшины почеловечнее будут? Понимают, что мы не железные. Ладно, – достигаю я сам собой компромисс, – дождусь обеда и пойду. Раньше никак нельзя идти. Точно наткнусь на Фомина, и точно он меня в куда-нибудь дыру пристроит. Нет, нет, жду ещё полчасика и потихонечку ползу в роту. А собственно, зачем мне здесь-то сидеть, – вдруг приходит мне в голову спасительная мысль, – а не пойти ли мне сейчас на командный пункт? А что такого? Скажу, что вышел случайно, заблудившись в снегопаде. Там и посижу. Обсохну, да к тому же и последние новости узнаю!

Сказано – сделано. Окольными тропами, иногда по пояс в снегу, добираюсь до командного пункта. Мокрую шинель, шапку и карабин прячу в кочегарке, за исходящей жаром печкой. Вытираю вспотевшее лицо свежим снегом и смело захожу внутрь здания. Что-то озабоченно пишущий за столом сержант Савотин даже не поднимает на меня глаза, поскольку видом своим я ни на йоту не отличаюсь от снующих вокруг сослуживцев. Поскольку в общем зале мне толочься совершенно не с руки, направляюсь прямёхонько в комнату технической разведгруппы. Благо, они занимают отдельную комнату, и руководство к ним заглядывает не часто. Осторожно оттягиваю дверь на себя и заглядываю в образовавшуюся щель. Предосторожность вовсе не напрасная. В комнате вполне может оказаться кто-либо из офицеров, или моих явных недругов. И с теми и с другими мне сталкиваться просто неохота. Но, к счастью, вижу только Валерия Артименко, сидящего за столом в самой грустной позе у раскрытого оперативного журнала. Поскольку никакой опасности нет, смело проскальзываю вовнутрь. Олег поднимает голову, и лицо его украшается радушной улыбкой.

– А-а, Саня, – восклицает он, – какими судьбами?

– С учений повезло удрать, – пожимаю ему руку. Танкисты, заблудившиеся, на нас случайно напоролись. Вот я и вызвался их проводить до Покатой сопки. А там огородами, огородами…

– Это где мы камень долбили? – взъерошивает он свою фантастическую для армии шевелюру.

Артименко вообще забавный парень. Самый миниатюрный из нас, он отличается совершенно неуёмным темпераментом и постоянной готовностью на любую проказу и авантюру. Его скромные размеры тоже оценили в роте, и используют иной раз весьма своеобразно. После особо сильных ночных метелей, когда входную дверь казармы заметает до половины и открыть её изнутри становится совершенно невозможно, именно его, на пару с лопатой, выталкивают наружу сквозь узенькую форточку. На моей памяти он уже раз пять спасал роту из подобного снежного плена.

– Именно, – киваю я. Чтобы в роте лишний раз не показываться, я сюда и прибежал.

– Правильно сделал, – понимающе кивает он. Тем более, мне тут такую задачку сейчас подкинули, без пол-литры не разберёшься.

Присаживаюсь к столу, и он, с озабоченным видом тыча пальцем в страницы журнала, начинает излагать суть проблемы.

– Приходил полчаса назад Воробъёв Михал Саныч, и двадцать минут парил мне уши насчёт того, что давно пора отыскать ещё одну частоту «Джанапа». «Что за фигня! – кричал на меня, будто я один во всём виноват. Совсем мышей ловить перестали! Такую, прости Господи, малость, а сделать не можете!»

Я ему: – Какая же это малость, товарищ майор? Это совсем даже и нелёгкая задача. Вон сколько солдатских поколений над ней билось и ничего. Саня, будь другом, давай хоть план какой-нибудь набросаем на эту тему. Иначе заездят меня ни за что, ни про что!

Чтобы читающему эти строки было понятнее, о чём идёт речь, сделаю маленькое отступление в моём пространном повествовании. Крохотная и маломощная японская радиостанция с запоминающимся позывным «Джанап» относилась к тому мизерно малому классу гражданских радиостанций, пользу от деятельности которой для советской радиоразведки было просто трудно переоценить. По форме своей работы это была одноканальная и нерегулярно действующая в эфире станция. Время от времени она передавала открытым текстом лишь короткие метеосводки. Предназначались они как отдельным кораблям, так и военно-морским соединениям американцев, базирующимся в Южно-китайском, Восточно-китайском, Жёлтом и Японском морях. Тексты передач были самые, что ни на есть заурядные. Штормовые предупреждения, направление и сила ветра, температура воды и воздуха. Но вовсе не этими данными был нам любезен бесценный «Джанап». Вся прелесть для нашей разведки состояла именно в том, что в этих незамысловатых сводках указывалось; как название конкретного флагманского корабля, так и его координаты!