Текст книги "Картонные звезды"

– Бак мы ему легко смастерим, – возражаю я, – и подающую трубу тоже возможно откуда-нибудь снять. Допустим, со старого мопеда скрутить, или ещё с чего подобного…

– Вот и прекрасно, – плотоядно потирает Федор ладонями. Мы тогда пойдём стираться, а ты, браток, поищи возможность как генератор починить! И торопись. Вечером нам кровь из носу надо выйти в эфир. Всё, – резко поднимается он на ноги, – пошли! А то от нас говном так несёт, что не продохнуть. Да, – на секунду задержался он в дверях, – Камо, будь другом, принеси Саньку форму. Она, поди, уже подсохла. А если нет, то пусть в своих цивильных штанах гуляет. Отчитывать за нарушение формы одежды всё равно некому!

Сижу некоторое время в гордом одиночестве, прислушиваюсь к странному звону в голове. Вскоре в комнату ходит Камо и подаёт мне ещё влажный камуфляж.

– Мокрое всё! – произносит он, будто извиняясь. Но ведь сыро на улице, не сохнет ни черта́!

– Слушай, – спрашиваю я его, – ты случайно не помнишь, когда налёт начался?

– Где-то в 9.25! – мгновенно отвечает он. Я как раз передал сводку и начал принимать ответ. И тут трах, бах! Тока нет, передатчик сдох, полный завал, конкретный!

– Ладно, – киваю я, – иди, а то тебя заждались, наверное.

Камо громко хлопает дверью и исчезает. Я же медленно, с отвращением натягиваю на себя противную пахнущую лягушками форму. Впрочем, ничего страшного, подумаешь, ещё одно сто первое неудобство. Мелочи жизни! Беру плоскогубцы и начинаю откручивать остатки топливной системы генератора. Сбив пару пальцев, и обругавшись самыми непристойными выражениями, отделяю от генератора всё помятое железо и складываю его в небольшой мешочек из-под риса.

– Экая невидаль, – думаю я, – наверняка в какой-нибудь велосипедной мастерской найдётся нечто подобное. Должно найтись!

Полный решимости сделать всё в наикратчайший срок, осторожно выбираюсь на улицу. Но вскоре останавливаюсь в полном замешательстве. В городе творится полный хаос. Бегут какие-то полуодетые люди, в разных направлениях мчатся грузовики и гужевые повозки. Горят два или три здания. Около них суетятся пожарные и ополченцы с баграми и вёдрами. Улицы завалены каким-то мусором и брошенными впопыхах, овощами. Всюду царит какая-то неуверенность и растерянность. Бреду к харчевне, надеясь на главной городской площади хоть что-то прояснить. Но и там царит всё тот же хаос. Заведение закрыто на навесной замок, да и другие торговые точки тоже не функционируют.

Некоторое время бестолково топчусь среди куда-то спешащих людей, но вскоре понимаю, что в данный момент мои проблемы вряд ли кого-нибудь заинтересуют. И тут мне приходит в голову идея отыскать Лау-линь. Она говорит по-русски, да и город, в отличие от меня, знает достаточно хорошо. Вот только где её сейчас искать? Поворачиваюсь и некоим подобием спортивной трусцы бросаюсь в направлении реки, заглядывая на ходу в лица всем встречающимся ополченцам. Однако моей знакомой нигде не видно. Переправляюсь на другую сторону по мостику и, пробежав по улице пару кварталов, вновь начинаю осматриваться вокруг. Поскольку я смутно помню только забор и калитку, то пристально осматриваю именно эти архитектурные сооружения. Прохожу одну улицу, вторую… На третьей дорогу мне преграждает громадная воронка.

Ищу глазами путь обхода и вижу, что искомая калитка расположена через один дом, если смотреть наискосок ямы. Тот, дом, который я считаю за первый, от ударной волны сильно осел и перекосился. Около него топится несколько гражданских. Но поскольку они стоят ко мне спиной, то я не вижу, есть ли среди них Лау-линь. Осматриваю воронку внимательнее, и вижу, что с одной стороны в неё сполз телеграфный столб, по которому можно попытаться перебраться через наполовину залитую водой ямину. Столб, конечно, выглядит как-то слабовато, но попытаться можно. Испачкав лишь руки, довольно удачно перемахиваю на другую сторону. Пятьдесят метров до калитки я преодолеваю за какую-то секунду и вот я у знакомой калитки. Толкаюсь в неё – заперто. Ах, да, там же запор. Дёргаю его в сторону и оказываюсь в небольшом хорошо ухоженном садике. Стучусь в дверь. Стучусь ещё раз. Тихо. Обидно, не застал. Выбегаю на улицу и тут слышу, как позади меня скрипит открываемая дверь. Поворачиваюсь. На невысоком порожке стоит Лау-линь в не застёгнутой полувоенной форме и недоумённо смотрит на меня.

Бросаюсь к ней со словами: – У тебя всё в порядке? Одновременно с этим указываю в сторону воронки от бомбы.

– Да, – кивает та, – спасибо! Тётя была в этот момент у знакомых. Нам только стёкла повыбивало и так, мелочи всякие… Ты извини, что не приглашаю, – смущённо улыбается она, – но мне пора на службу.

– Давай я тебя провожу, – приглашающее сгибаю я левую руку в локте. (Хоть кругом и война, но учтивость не повредит)

Она колеблется лишь секунду. И вскоре мы идём с ней по дороге, представляя собой весьма колоритную пару.

– Слушай, – наконец вспоминаю об основной цели моего похода, – ты не знаешь, где здесь у вас мастерская по ремонту мотоциклов или автомобилей?

– У вас, что сломался автомобиль?

– Да нет, – потряс я перед ней злополучным мешком. Просто у нас камнем разбило крайне важный для работы генератор. Поломка, в принципе, исправимая, но у нас, к сожалению, нет ни нужных материалов соответствующих, ни инструментов!

Девушка понимающе тряхнула своей чёрной гривой и тут же решительно повернула в один из переулков.

– Я знаю, куда тебе надо, – быстро повела она меня какими-то запутанными дворами. Здесь есть небольшая кузница, туда все наши соседи ходят. Там всё чинят! И повозки и примусы и даже… радиоприёмники!

Вскоре и в самом деле послышался характерный стук молота по наковальне. Мы повернули за угол, и я увидел длинное, изогнутое буквой «Г» здание, в одном крыле которого был действительно оборудован самый настоящий кузнечный горн.

– Ой, – заволновалась Лау-линь, мельком взглянув на мои часы, – уже опаздываю!

– Солнышко, – взмолился я, – не убегай. Представь меня хотя бы! Поясни им, пожалуйста, что это крайне важно для нашей работы.

Девушка кивает и, минуя молотобойца, подходит к маленькому седенькому вьетнамцу, что-то сосредоточенно опиливающему на слесарном верстаке. Судя по тому, что тот тут же отложил напильник и с интересом взглянул в мою сторону, Лау-линь достаточно образно и доходчиво расписала необходимость озаботиться именно моими проблемами. Я шагнул к нему и он, торопливо вытирая руки о засаленный фартук, подбежал здороваться. Раскланявшись с ним, я вытащил помятые обломки генератора и вручил ему для ознакомления.

– Санья, – осторожно коснулась моего локтя девушка, – я побежала. Можно?

– Конечно, конечно, – с благодарностью пожимаю её ладонь, – подарок за мной!

Девушка убежала, а я с удовлетворением отметил про себя, что она не отстранилась, как накануне, а вполне доверчиво позволила себя обнять. Далее началось то, что я в дальнейшем вспоминал просто с зубовным скрежетом. Не считая самого мастера, меня обступили ещё трое подмастерьев, и все вместе принялись щебетать, поминутно тыча пальцами в мои обломки. Они видимо ждали от меня дополнительных инструкций и объяснений, но, кроме того, чтобы пожимать плечами и разводить руками я никак не мог им помочь. Поняв, что от разговоров проку не будет, один из них сбегал в соседнее помещение и вскоре вернулся оттуда с листом толстой ватманской бумаги и огрызком карандаша.

– Нарисовать? – на всякий случай переспросил я.

Мои слушатели дружно закивали головами. Что ж такой способ общения был гораздо удобнее. Рисование было моим любимым занятием ещё с той поры, как мне пришлось в трёхлетнем возрасте попасть на больничную койку и провести на ней долгих три года. Набросав корпус генератора, отходящие от него провода и горящую лампочку, я взялся изображать топливную систему в разрезе. Нарисовал бачок для солярки, приёмник форсунки, воздуховод, я обвёл всё это кружком и пальцем указал, на принесённые обломки.

– Восстановить, – повторил я несколько раз по-русски, по-английски и по-французски, благо произношение было примерно схожим.

Подмастерья понимающе хлопнули в ладоши, и работа закипела. Поскольку отлучиться я никуда не мог, то поневоле начал принимать живейшее участие в восстановительных работах. Спасибо школьным урокам труда, мне не пришлось сильно краснеть за свои способности сделать что-то руками. Мы дружно пилили листы какого-то подозрительного метала, резали его, паяли и выгибали. В ход пошли и совершенно не относящиеся к делу предметы, как я понял, снятые с обломков вражеской техники.

Настало время обеда, но поскольку работа у нас была в самом разгаре, то я только напился зелёного чая из термоса. Однако через полчаса пришла седенькая, согнутая ревматизмом женщина и принесла работягам обед. За стол всех позвал старый мастер. И должен отметить, что до его команды никто даже и головы от тисков не поднимал. Пригласили поучаствовать в трапезе и меня. Но, взглянув на размер предлагаемых порций, я гордо отказался, показав ребром ладони, что сыт просто по горло. Полагая, что своим присутствием я буду смущать обедающих, я вышел на улицу, считая, что надолго их скудная трапеза не затянется. И действительно, не успел я погулять около кузницы и десяти минут, как подмастерья, утирая губы рукавами, вернулись к верстаку.

Часа через два после этого момента всё оборудование, изуродованное обломком камня, было так или иначе восстановлено, и результат всеобщих усилий был торжественно погружен обратно в мешок. Настала пора расплачиваться. Я вынул донги, оставшиеся у меня после вчерашнего загульного вечера, и протянул их главному мастеру. Я-то считал, что если что-то в топливной арматуре и не сработает, то можно будет вновь вернуться за доработкой. Как-никак если заплачено, то отказаться ему от своей работы будет трудно. Но тут мастера в свою очередь проявили должную твёрдость, всячески отпихивая предлагаемые мной купюры. Делать было нечего. Мысленно пообещав потом подарить им что-то полезное или съедобное, я со всех ног помчался в расположение нашей группы.

– Ну, как, – бросился мне навстречу Фёдор, – удалось хоть что-то?

– Кое-что, – неопределённо пробормотал я, вытряхивая из мешка результат наших многочасовых усилий.

– Во хреновина какая! – захохотал подошедший Щербаков. Удивительным образом получилось похоже на маленький самогонный аппаратик. Слушай Саня, а вы там его по этому направлению случаем не испытывали?

– Отстань, – отмахнулся я от него. Позови лучше Басюру. Пусть несёт свои ключи и прикручивает то, что получилось. Ведь по моему разумению главное не внешний вид, а чтоб работало!

Вдвоём с Иваном мы корпели над генератором ещё минут сорок, после чего поднялись с пола весьма довольные своей работой.

– Помогайте, парни, – обратился я к заскучавшим сотоварищам. Не здесь же его запускать будем, на улицу надо вытащить.

Самое интересное, что даже помятый генератор завёлся у нас буквально со второй попытки. И сами понимаете, радости нашей не было предела. Поскольку приближался урочный час радиообмена с полком, обретение электричества позволило незамедлительно объяснить вышестоящему командованию, почему был пропущен дневной сеанс, и отчего за прошедшие сутки нами не было перехвачено ни одного телеграфного сообщения.

Пока Преснухин на пару с Камо зашифровывали послание, мы со Щербаковым вышли на улицу.

– На, подыми! – он протягивает мне полпачки местных сигарет. Небось, не обедал сегодня?

Я отрицательно машу головой и закуриваю. Курить на постоянной основе привычки у меня нет, но это неплохой способ унять тоскливое чувство голода.

– В мастерской, – сплёвываю я прилипшие к языку крошки табака, – меня вообще-то хотели подкормить, да только я отказался.

– Чего так?

– Да ты понимаешь, им там и так было мало, а тут ещё я со своим аппетитом. Неудобно было…

– Ну и зря, – бросил Анатолий окурок, – хоть малость чего съесть, а всё приятно. Но ничего, – хлопает он меня по плечу, – не пропадём. Я тут капусты натырил в порушенной лавке, вечером нажарим. У-м-м, с тушёнкой. Я знаю, что у Федьки ещё три банки есть. Нажрёмся от пуза!

Возвращаюсь в дом в скверном настроении. Всё-таки война, даже против проклятых американских агрессоров – скверная штука. Поставленные в совершенно бесчеловечные условия, военнослужащие всех вероисповеданий и оттенков кожи быстро теряют человеческий облик. Достаточно какое-то время потерпеть связанные с войной лишения, и всяческие моральные устои как-то плавно ускользают даже из вполне приличной и воспитанной личности. Всем ведь с самого детства ясно, что мародёрствовать нехорошо, и даже преступно, но вот, поди ж ты…

Не успела развалиться жалкая палатка зелёнщика Ван-лю (усреднённое прозвище китайских торговцев), как идеально вышколенные советские воины бегом бегут к ней за неожиданной добычей. Впрочем, чего уж там долго морализировать. Подумаешь, капуста! Голод не тётка! На голодный желудок много не навоюешь! Впрочем, нашей команде плакаться нечего, пока всё у нас более или менее нормально. Вроде живы, иногда даже сыты, и вроде как ещё воюем.

От столь нерадостных мыслей, а может быть и от выкуренной натощак местной сигареты, мне стало совсем не по себе, и я уселся на свободный стул у задней стенки подозрительно потрескивающего преобразователя напряжения. Тем временем работа на родной полк шла уже полным ходом. Напряжённо гудел трансформатор передатчика, около которого пристроились Камо с Фёдором. Первый отбарабанивал непрерывную дробь из «точек» и «тире», а второй по очереди выставлял перед ним листочки с шифровками. Они действовали столь слаженно, что напоминали заслуженного пианиста за роялем и его ассистента.

Щёлк, передатчик наконец-то выключен, и Камо, выхватив из-за уха карандаш, застывает в ожидании ответной телеграммы. Зрачки его улезли под верхние веки, и со стороны может показаться, что он смотрит в потолок, но это впечатление обманчиво. В данную минуту он даже и не смотрит, поскольку все его «стукаческое» естество словно бы собралось в нечто единое целое, сконцентрированное в районе наушников. Замигала контрольная лампочка и его рука, словно сама собой принялась выписывать колонки цифр. Теперь уже дело за Фёдором. Пододвинув к себе журнал декодировки, он лихорадочно переводит послание на нормальный человеческий язык.

– РТМ для ССР, – читаю я, заглядывая ему через плечо. – Уточните потери от сегодняшнего налёта. Нуждаетесь ли в пополнении людьми или техникой? Возможно ли возобновление боевой работы с завтрашнего дня?

Камо вопросительно смотрит на Преснухина: – Как отвечать будем, кацо?

– Передавай, – утвердительно двигает тот своим длинным носом.

«ССР для РТМ. Потерь в личном составе не имеем. Технически способны принимать только два телеграфных направления, или одно голосовое и одно телеграфное. По запасам расходных материалов имеем запас на три неполных дня. Подпись – Преснухин».

Снова пауза. Долгая…, непонятная.

«РТМ для ССР, – наконец отвечает полк. Срочно позовите к приёмнику к-на Воронина».

– Воронина и Стулова нет в расположении «точки», – тут же отстукивает Камо. Обязанности командира исполняет сержант Преснухин.

– «Где пребывают офицеры»? – грозно вопрошает Камчатка.

– «Убыли в Ханой, для поисков пригодного для передвижения транспорта, запасных частей и комплекта боеприпасов, – подробно и простодушно отвечает Фёдор, – поскольку имеем сильный некомплект радиоаппаратуры и средств самообороны. Также вынужден сообщить, что обе наши машины выведены из строя авиацией противника».

Надо полагать это он передал совершенно напрасно. Видимо наш капитан никогда не сообщал вышестоящему начальству о том, в каких переделках мы постоянно пребываем. Приёмник наш будто взрывается.

«Срочно сообщите ваше местоположение и вероятное время возвращения Воронина и Стулова!», – отстукивает оператор с ПЦ.

Мы дружно пожимаем плечами в ответ на такую странную просьбу. Разумеется, капитан однажды упоминал, в какой именно город мы приехали, но поскольку название его было мудрёно для русского уха, то запомнить его оказалось практически невозможно. Вот поэтому никто из нас его и не запомнил. Что же касается возвращения офицеров, то тут ещё больше неизвестного. Название города, на худой конец можно у кого-нибудь спросить, а у кого узнать время возвращения?

– Стучи, – пишет на бумаге Фёдор, – что слышишь их с замираниями. И быстренько кончай связь. Мол, помехи тут у нас выросли, и слышимость резко ухудшается!

Камо делает «большие глаза», но с непосредственным начальством не поспоришь. Он делает несколько малопонятных манипуляций и срывает с головы наушники.

– Мамой клянусь! – возмущённо восклицает он. Какие, однако, любопытные. Что? Да почему? Мы и сами толком не знаем, почему у нас всё через ж–у происходит!

* * *

На вьетнамскую провинцию спускается тихий вечер. В бездонном небе, распахнувшемся над гигантскими акациями, тихо зажигаются крупные пятикаратные звёзды. Если бы над нами сейчас пролетал американский высотный разведчик, то его пилот-наблюдатель увидел бы на месте практически неосвещённого заштатного городка, лишь маленький костерок, скупо озаряющий нескольких полуголых парней, тесно сгрудившихся вокруг котелка с непонятным варевом. Но разве может капитан непобедимой американской армии задерживаться на столь тривиальном зрелище больше двух секунд? Разумеется, нет. У него и так работы по горло. Ведь ему сообщили, что именно в окрестностях этого городка вновь вышла в эфир странная радиостанция, постоянно совершающая непонятные передвижения по территории всего Северного Вьетнама. И сейчас в его задачу входит, как можно более точно засечь местоположение этой радиостанции.

Ведь каждый из боевых пилотов на ежедневных инструктажах неоднократно слышал о том, что он повышает уровень своей безопасности, лишь постоянно разрушая систему связи систем ПВО противника. Ибо, какое может быть организованное сопротивление при разрушенной системе военной радиосвязи? Так, лишь жалкие потуги! Вот именно оттого кружит в этот поздний час самолёт электронной разведки в 12-ти километрах над землёй, настороженно и его операторы жадно вслушиваются в притихший эфир. Но крошечная точка костра далеко внизу, это не по части электронной разведки, на него можно вообще не обращать никакого внимания.

Эх, если бы тот пилот мог знать, что именно у этого костерка сидят те люди, которых он разыскивает, он бы гораздо более внимательно присмотрелся к одинаково стриженым головам, склонённым над помятыми мисками. Да он бы тут же поднял со всех окрестных авиабаз все имеющиеся там заправленные и увешанные бомбами самолёты и бросил их именно на этот жалкий костерок, на эти круглые криво обстриженные головы. Но самолёт-разведчик равнодушно полетает мимо. Станция, совсем недавно выходившая в эфир, молчит, и взять третий самый важный пеленг ему в этот раз не удаётся.

Возле костра, среди этой славной пятёрки сижу и я, торопливо доедая краденую капусту с запахом давно позабытого мяса. Мысли мои тем временем медленно путешествуют между двумя естественными для молодого человека желаниями. Одно из них предусматривает возможность (совершенно случайно) навестить после ужина Лау-линь, а другое рекомендует поскорее завалиться спать, уж больно жаркий сегодня выдался денёк. Но вскоре моему взбудораженному воображению подбрасывается новая идея.

– Почему, где бы мы не появлялись, – думаю я, – тут же начинаются какие-нибудь неприятности? Неужели Фёдор Преснухин прав насчёт того, что за нами действительно охотятся? Но, собственно говоря, почему? Чем же наша крохотная группа привлекла к себе внимание американцев? Тем, что мы регулярно выходим в эфир? Но наш передатчик не отличается от других, ни своей мощностью, ни какой-то особой «производительностью»! Тогда что же? Стоп! Что если посмотреть на самих себя как бы с другой стороны! Чем бы лично меня, как профессионального радиоразведчика, заинтересовало в работе заурядного армейского передатчика? Самого обычного в одно и то же время передающего некие зашифрованные радиограммы. Да ведь таких – сотни, если не тысячи!

Но, правда, работающего из разных мест! Неделю поработает там, неделю здесь… Не тут ли скрыта разгадка повышенного внимания к нашим скромным персонам? Может быть, места нашего временного пребывания каким-то образом связаны с особо удачными действиями северян? А что? А вдруг! Ведь это неглупая идея! И вполне правомерная. Помнится, когда мы начали работать у самой границы, тут же последовали мощнейшие атаки, так называемых «партизан», буквально по всему Южному Вьетнаму! Были захвачены даже несколько городов и разгромлено немало военных гарнизонов.

Ага! Возможно, и в других случаях происходило нечто подобное? Чтобы я сам подумал, наблюдая за манёврами невесть откуда появившейся радиостанции? Вот она внезапно перемещается в новое место и почти сразу же следует целая серия катастрофических нападений и обстрелов на территории Южного Вьетнама. Станция тут же меняет своё местоположение и вновь происходит нечто неординарное, вроде того, как за несколько дней северяне сбивают чуть ли не десяток самолетов. Причём сбиваются они в той самой провинции, куда наша станция недавно переместилась!

И вот сильно озадаченная американская разведка начинает как-то противодействовать нашей бурной деятельности. Но все попытки подавить передатчик с воздуха, ни к чему не приводят, лишь растут потери в самолётах и пилотах. Специально засланная разведгруппа неожиданно исчезает при невыясненных обстоятельствах. И что самое неприятное, так это то, что оператор этой станции ведёт себя нагло, если не сказать по-хамски. Где это видано, чтобы явно нестандартно действующий передатчик никогда не менял ни свой позывной, ни время выхода в эфир? Это вообще нонсенс. Если данный передатчик относится к неким спецслужбам, то он просто обязан менять и то и другое! Но те передатчики, что принадлежат госструктурам, как правило, стоят на месте и «работают» большую часть суток. Следовательно, и наш стиль работы и весь окружающий его антураж, был на взгляд противной стороны достаточно подозрителен. Значит, вот откуда столь сильное стремление стереть нас в порошок! Вот откуда массированная бомбардировка, последовавшая буквально через четверть часа после начала очередного радиосеанса.

– Эй, заснул что ли? – услышал я явно обращённый ко мне вопрос.

Я поднял голову.

– Подруга твоя пришла! – указал Иван пальцем куда-то за мою спину. Я обернулся. У въездных ворот я увидел Лау-линь, – деликатно машущую мне ладошкой.

– Пока парни, – отставляю я миску, – вы уж как-нибудь дальше без меня справляйтесь…

– К утру не забудь придти, – крикнул мне вдогонку Камо, – а то подъём пропустишь!

– Куда пойдём? – подхватываю я девушку под руку. Может быть взять фонарь, а то вокруг так темно, что недолго свалиться в какую-нибудь канаву.

– Что есть такое – канава? – интересуется она.

– Длинная яма, – уточняю я, – ручной или машинной копки. А ещё есть траншея, окоп, капонир, ячейка, землянка… И это всё относится к земляным сооружениям.

– Ваш язык такой сложный, – сетует она. Столько непохожих слов, а значение у них одно и то же!

– Ничего подобного, – возражаю я, – у нас как раз всё ясно и понятно. Вот китайский язык, это да! По-моему, выучить его совершенно невозможно! Попробуй, сама убедишься!

Лау-линь тихо смеётся в ответ.

– Мне китайский учить не надо, – это же мой родной язык.

– Не может быть! – поражён я. Что же ты здесь делаешь? В смысле, почему живёшь здесь во Вьетнаме?

– Так уж получилось! – независимо пожимает она плечиками. Мой папа вообще-то родом из Кантона. Он окончил педагогический университет и приехал сюда. Сначала вроде как на практику. Потом познакомился с моей мамой. Она была у него студенткой, конечно же самой лучшей. Мама происходит из очень уважаемого и очень древнего вьетнамского рода. Как это будет на русском? А, вспомнила, из знатного! Вот так мой папа здесь и осе́л. Вскоре родился старший брат, а потом и я. Так что, Санья, китайский я знаю вот с такого возраста, – слегка развела она руки.

– А ещё какие языки ты знаешь? – тут же поинтересовался я.

– Ещё, конечно же, французский, – принялась загибать она пальцы. Все вьетнамские аристократы говорят по-французски. Потом, в восемь лет, я начала изучать немецкий. Рядом с нами как раз поселилась семья из Кёльна. Он был старшим механиком и прибыл в нашу страну вместе с оборудованием, для текстильной фабрики. У него были и дети. Мальчишка лет пяти и светловолосая девочка. Ей тогда было около двенадцати. У них во дворе был небольшой бассейн с фонтаном, и мы с ними возились в нём целыми днями. Сам герр Зимхольд очень любил смотреть на нас. Он садился под навес, голые ноги опускал в таз с холодной водой и иной раз по часу смотрел, как мы играем. Слуга приносили ему из магазина напротив ведро со льдом, в котором стояли бутылки с пивом. Он его пил из высокого стакана и после каждого большого глотка бросал нам одну или две реплики. Ко мне он очень хорошо относился. Правда, никак не мог запомнить моего имени и почему-то всё время называл меня Маугли. Вот, а в четырнадцать мы переехали в другой дом. В нём было несколько квартир и одной из них жил папин коллега из Индии. У того был очень красивый сын…

Лау-линь кокетливо отвела в сторону ниспадающие на её щёку волосы и взглянула в мою сторону, явно ожидая ответной реакции. Но я только плотнее прижал её руку к своему боку.

– Так вот, – продолжила она, – Джанбо был очень красивый парень. Кудрявый, с большими тёмными глазами, длинными ресницами, такой смуглый. А зубы его даже во тьме светились… Но я никак не могла с ним завязать знакомство, – не знала языка. Пришлось срочно выучить. Я училась как одержимая. За три месяца усвоила курс начальной школы, но пока я занималась за столом, красавчик Джанбо уже успел подружиться с другой девушкой, из французской миссии. И языковый барьер там был совершенно не при чём. Они как-то договаривались с ней без особых и мудрёных слов.

Девушка замолчала, и некоторое время шла молча, бесцельно водя лучом фонарика по дорожке. Я отпустил её руку и бережно обнял за плечи. Она не сопротивлялась и наоборот как-то более доверительно ко мне прижалась.

– А что же было потом? – проворковал я.

Потом всё было не так интересно. Война, постоянные переезды с места на место и прочие неприятности. Папа, а он у меня очень прозорливый человек. Он сказал мне, чтобы я учила русский язык. Хотел, чтобы я смогла работать переводчицей где-нибудь при вашем представительстве. Ведь как только в Ханое появились ваши военные, так тут же возникла потребность в переводчиках.

– И что же тебе помешало?

– Да так, – голос девушки несколько упал, – мне…, я предпочла, отбывать воинские повинности с оружием в руках, вот и всё!

– Но почему же? – удивился я.

– К смешанным бракам здесь совсем не такое отношение, как в вашей стране, – ответила он как бы через силу, словно преодолевая себя. Ведь Китай раньше осуществлял владычество над вьетнамскими народами. И поэтому до сих пор китайцев здесь как бы недолюбливают. А таких как я, э-э-э полукровок, в некоторых провинциях, так и вообще презирают. Любопытно бы знать, – заглянула она мне прямо в глаза, – а в СССР тоже есть презираемые народы?

– Да ты что! – воскликнул я, задетый таким совершенно нелепым намёком. У нас даже и деления по национальностям, собственно говоря, и нет. То есть в паспортах пишут, кто у нас какой национальности, но по существу это дела не меняет! У нас все равны и совершенно одинаковы. Да и какой смысл делиться? В моей стране этих самых национальностей чуть ли не 150! Как выбрать кого-то плохого? Нет, нет, ничего подобного у нас нет!

– А пойдём купаться! – вдруг остановилась она посереди дороги.

– Как это, – удивился я, – ночью?

– Ты что, никогда не купался по ночам?

– И куда же мы пойдём? Море отсюда далеко, а речка слишком маленькая.

– Она не такая уж и маленькая. На окраине она даже немного разливается и на поворотах есть довольно глубокие места, не знаю точно, как они называются по-русски.

– Омутом называется такое место! – уточнил я.

– Там мне по горлышко, – провела она себя ладонью под подбородком.

– А крокодилов у вас случайно не водится? – поинтересовался на всякий случай.

– Нет, только ужи, – звонко засмеялась она, – но они опасны только для лягушек!

Не мог же я испугаться каких-то водяных змей! Поэтому я мужественно откашлялся и заявил, что всю жизнь мечтал с ними покупаться. Про себя я-то, разумеется, надеялся искупаться только с Лау-линь, ну а всякие там ползучие твари… Впрочем, я их столько уже съел, что они должны только при одном моём появлении разбежаться, в смысле расползтись, кто куда. Пока мы шли к реке, из-за холма выглянула луна, и вся местность вокруг приобрела поистине фантастический вид. Подобные пейзажи я неоднократно видел на лаковых миниатюрах, развешенных на лавке местного художника, но никогда не предполагал, что нечто подобное может увидеть на самом деле.

А вот и река. Спускаемся по достаточно крутой тропинке, держась за руки, словно школьники. Небольшой настил с плотно переплетенной решёткой посередине на несколько минут разделил нас. Скинув одежду, кроме, разумеется, трусов я осторожно спустил одну ногу в угольно-чёрную воду. Нагретая словно парное молоко, она была так неожиданно приятна, что я с громким шумом свалился в неё, презрев все надуманные мной опасности. Вынырнув только после того, как достиг дна, я увидел, что моя спутница тоже спускается в воду. В несколько мощных гребков я подплыл к ней поближе, и не зная, что собственно предпринять, играючи окатил её водой. Какое-то время мы плескались, словно маленькие дети, а затем поплыли вдоль берега явно искусственного прудика, обсуждая какую-то ерунду. С правой руки вдруг показался какой-то свет и, подняв голову, я увидел маленький костерок, возле которого сидело несколько ребят. Они явно что-то пекли, поскольку у двоих в руках были палки, которыми они помешивали угли. Лау-линь тоже заметила ночных дежурных и, едва один из них начал подниматься на ноги, стараясь рассмотреть, что происходит в воде, тут же повернула обратно. Наша столь приятная беседа оборвалась, и вскоре мне пришлось выбираться на скрипучие доски самодельной купальни.

– Что случилось? – поинтересовался я, – подавая девушке руку. Мальчишек что ли испугалась?

– Нет, – торопливо забежала она за разделительную изгородь, – не то. Просто не хочу, чтобы всякие сплетни распространялись…

– Что же тут такого? – удивился я. Мы ведь и днём вместе гуляем.

– Так, то днём, – немедленно нашлась она, – а то ночью. Здесь так не принято!