Текст книги "Картонные звезды"

– Ах ты что (нецензурное слово), не понимаешь? – в ответ восклицаю я, разом вспомнив весь курс английского языка в объёме школьной программы. Ты зачем, мерзавец, в девушку стрелял?

– Я в вас стрелял, – хрипит он в ответ, – а в неё попал случайно! Я не хотел её убивать.

– Ещё бы ты поганец её убил, – срываюсь я на русский матерный, – я бы тебя, засранца, голыми бы руками задушил!

Я ещё раз пинаю его неподвижное тело и, не теряя времени попусту, приступаю к обыску. Грязный носовой платок, расчёска, пустая обойма от кольта, всё летит в сторону. Ага, вот и компас! Прячу бесценную драгоценность в нагрудный карман и для верности тщательно застёгиваю его на пуговицу. Попутно обнаруживаю пачку вскрытого печенья и тоже изымаю её в качестве законного трофея. Перочинный нож и зажигалку «Ронсон» рассовываю по карманам, даже не рассматривая. Ведь это не на память, а жизненно важный резерв для выживания в проклятых джунглях. Поняв, что я сейчас брошу его здесь на съедение местным хищникам, лётчик перестаёт стонать и что-то бормочет о какой-то Женевской конвенции. Ни о каких таких конвенциях нам в полковой школе не рассказывали, и поэтому я с лёгкой душой пропускаю его слова мимо ушей.

– Эй, – отчаянно кричит он мне в след, – а знаю очень важный секрет! Если вы вытащите меня отсюда, то ваше командование наградит вас за эти сведения!

Что-то в его голосе заставляет меня сначала замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться.

– А ведь действительно, – соображаю я, – где же его служебные документы? И портативная радиостанция? Ведь как-то он вызвал на помощь спасательные вертолёты. Хорошо, что мы здесь оказались, а то он так бы и смог ускользнуть… Всё ценное он явно где-то припрятал…

Но мои мысли тут же переключились на бедную Лау-линь.

– Надо бы ей дать обезболивающего, – решил я, – и немедленно.

Брошенная медицинская сумка валялась неподалёку и, схватив её в охапку, я поспешил к моей спутнице. При моём появлении Лау-линь открыла страдальчески зажмуренные глаза и постаралась изобразить на лице улыбку.

– Что тебе дать из лекарств? – опустился я рядом с ней на колени.

– Анальгин, – прошептала она.

Скормив ей сразу две таблетки, я приподнял ей голову и напоил остатками воды. Лоб у неё был достаточно холоден, и я подбадривающее потрепал девушку по щеке.

– Потерпи ещё немного, – попросил я её. Сейчас я сделаю волокушу и к утру дотащу тебя до нашего лагеря. А там нас наверняка ждут, – уверял я её. Не успеешь и глазом моргнуть, как тебя привезут в настоящую больницу. Теперь у нас есть компас, и мы с тобой больше не заблудимся!

Сам я слабо верил в то, что на плантации нас ещё кто-то ждёт, но уверял в этом Лау-линь со всей серьёзностью.

– А что с тем, с американцем, – вдруг спросила она, – ты его уже перевязал?

От неожиданности я даже выпустил из руки нож, которым вырезал опорную палку для будущей волокуши.

– Перевязал? – неуверенно повторил я. Нет, конечно же, нет! Бинты понадобятся для тебя, и кроме того ими я хочу связывать носилки…

– Санья, – укояюще взглянула она мне прямо в глаза. И ты сможешь потом спокойно спать, зная, что обрёк на смерть человека?

– Конечно же, смогу! – хотел я совершенно искренне ей ответить, но слова почему-то застряли у меня в горле. В её глазах я прочитал нечто такое, что заставило меня, чуть ли не бегом вернуться к раненому пилоту.

– Мой Бог, мой Бог, – безостановочно повторял он, пока я возился с его ногой, – ты слышишь меня!

– Замолкни, паскуда! – рявкнул я на него не в силах больше переносить его стенания. Скажи лучше, как тебя зовут?

– Сержант Юджин Джей Блейкмор, – словно по заученному отрапортовал он. Порядковый номер 53-583…

– На кой хрен нужен мне твой номер, – перебил я его. Юджин значит Юджин. Держись, сейчас будет больно.

– Что там? Что? – сразу же запаниковал американец, судорожно перебирая руками пучки измятой травы.

– Дырка в ноге, вот что, – повысил я голос. На вот, зажми его зубами, – протянул я ему валявшийся рядом носовой платок. И не ори громко, терпи.

Ранение у него было гораздо серьёзнее, нежели чем у Лау-линь. Я это понял сразу, как только разрезал и оторвал кусок штанины вместе с запёкшейся кровью. Хотя и здесь пуля прошла навылет, задеты были явно не только икроножные мышцы, но и, скорее всего, кость тоже пострадала. Но возможности как-то ему помочь у меня были, и я решил ими воспользоваться. Протерев входное и выходное отверстия спиртом, я облил рану зелёнкой и наскоро перебинтовал простреленную ногу, не особо напрягаясь по поводу качества перевязки. Анальгина в моём запасе было немного, и слегка поколебавшись, я всё же дал ему одну спасительную таблетку.

– Как же ты пойдёшь? – поинтересовался я, отпуская его ногу.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил он меня за работу. А пойду… Пойду я с помощью костыля. Этой ноге мне вообще не везёт, – указал он взглядом на темнеющий от крови бинт. Я её уже подвернул, когда вывалился из спасательной капсулы. Вот и пришлось вырезать костыль.

Пилот некоторое время с любопытством рассматривал меня, а затем, видимо набравшись смелости, поинтересовался.

– Вы здесь, наверное, из католической миссии? Что из Румынии приехали? Да?

– Из какой ещё Румынии? – возмутился я, крайне уязвлённый тем, что меня могли перепутать с представителем какой-то ничтожной Румынии. Я представитель великого Советского Союза! (При этом я напрочь забыл о том, что был одет невесть во что, выглядел ужас как, а изъяснялся на таком жутком наречии, что меня вообще могли легко принять и за представителя Зимбабве).

Однако, вовремя сообразив, что с представителем враждебной стороны делиться какими-либо сведениями нежелательно, я немедленно перевёл разговор на другие рельсы.

– Скажи, как ты сам здесь оказался? – задал я свой вопрос нарочито грубым голосом.

– Наш самолёт был повреждён над морем, и мы пытались дотянуть до аэродрома, но всё же пришлось катапультироваться…

Лётчик умолк, явно не желая распространяться на эту тему дальше. Впрочем, и мне некогда было особо предаваться светским беседам, время и так поджимало. Соорудив некое подобие примитивной волокуши, я уложил на неё Лау-линь, которую перед этим перенёс поближе к лётчику и, впрягшись в лямки, выкроенные из кителя, ещё раз обратился к американцу.

– Вы что-то такое говорили по поводу крайне важных сведений, – намекнул я ему, показывая всем своим видом, что уже готов отправиться в путь и без него.

– Да-а, – неохотно протянул он, – но вы должны мне дать гарантии того, что не бросите меня здесь!

– Да я сейчас выпишу тебе комсомольскую путёвку на тот свет! – заорал я, вытаскивая пистолет. Нам ещё топать, Бог знает сколько времени, а ты мне тут торги устраиваешь! Говори быстро, в чём дело, иначе я за себя не ручаюсь!

– О,кей, – выставил пилот вперёд обе ладони, – только не стреляйте!

– Ну? – слегка опустил я ствол «ТТ».

– Вон в той стороне, – американец вытянул руку вперёд, словно указывая мне направление движения, – можно увидеть два больших камня. Между ними лежит кожаная сумка. Серого цвета, – уточнил он. К одному из камней, кстати, приставлен и мой костыль. Буду вам благодарен, если вы принесёте мне его.

– А в чём же секреты! – нетерпеливо напомнил я.

– Вот в сумке и есть все секреты, – заторопился он. Очень секретная аппаратура. Но самый важный секрет хранится здесь, – выразительно постучал он себя пальцем по лбу, – в моих мозгах.

Я колебался недолго. Секретная аппаратура и в придачу человек, который знает где и как она применялась, да тем более в авиации… советский разведчик такими подарками судьбы не бросается. Указанные камни я отыскал достаточно быстро. И сумку тоже. Но вот где костыль? Проклятой палки не было нигде. Отчаявшись её найти, я бросился к ближайшему дереву. Ухватив подходящую, по моему мнению, для крепкого костыля извилистую ветку, я принялся кромсать её ножом. Неожиданно что-то звякнуло и из глубины дерева что-то вывалилось прямо мне под ноги. Опустив глаза, я увидел валяющуюся на земле миниатюрную радиостанцию с выдвижной антенной.

– Занятная штучка, – немедленно поднял я её, – и какая ладненькая.

Я пощёлкал выключателем, покрутил единственную ручку настройки – станция была безмолвна.

– Батарейки сели, – уверился я, и с сожалением отбросил пластиковый прямоугольник в сторону.

Закончив изготовление костыля, я вернулся к своим пациентам. С удивлением отметил про себя, что пока меня не было, они нашли между собой общий язык и даже негромко общались. Впрочем, ничего ужасного в этом, разумеется, не было. Даже хорошо, что они разговаривали. Представляю, как тяжело лежать молча и мучиться от сильно досаждающей боли. Согласитесь, что когда с кем-то общаешься (пусть даже и со злейшим врагом), то всё же немного отвлекаешься от этой непрерывной муки. Вручив неуклюжую клюку пилоту, я поднял его за шиворот на ноги, после чего принялся распределять доставшийся мне груз.

И груза этого, набралось, к сожалению изрядно. Винтовка, пустой, но красивый «Кольт», медицинская сумка и два увесистых электронных блока в пресловутой серой сумке. С винтовкой и вторым пистолетом я расправился быстро и безжалостно, зашвырнув бесполезное оружие в ближайшую канаву. Оставались две сумки. Я взвесил их по очереди на руке. Серая была гораздо тяжелее, но и зелёная тоже весила немало. Две сумки в дополнение к одной Лау-линь представлялись мне явно излишними. В результате, я выбрал самые важные, на мой взгляд, медикаменты и постарался забить ими свободное пространство серой сумки. Что не влезло, просто распихал по карманам.

– Лаунчик, держись крепче, – нарочито бодро воскликнул я, наконец-то впрягаясь в лямки волокуши, – поехали!

Американцу я не сказал ничего. И так должен был понять, что следует делать. Чай, не маленький! Первые два километра я ещё двигался достаточно бодро. Всё же ещё были кое-какие силы, и местность благоприятствовала относительно лёгкому продвижению. Но дальше стало хуже. Плотные, жутко колючие заросли, вставшие перед нами непроходимой стеной, заставили резко изменить саму тактику движения. Теперь я сначала прорубал в них проход на глубину в двадцать – тридцать метров, затем протаскивал по образовавшемуся коридору Лау-линь. Возвращался назад и подтаскивал к ней сумку. А под конец вынужден был снова возвращаться и проводить под ручку еле волокущегося и постоянно скулящего Юджина. Какое-то время я ещё терпел его стоны, но вскоре терпение моё лопнуло.

– Закрой пасть! – прикрикнул я на него. Иначе я прямо сейчас наплюю на все твои сраные секреты, и выбирайся отсюда, как можешь!

После маленькой паузы, вызванной тем, что ему пришлось переводить мои не слишком цензурные эмоции на более понятный ему английский, он поднял залитое потом лицо, и ответил совсем не так, как я ожидал.

– Вы совсем не имеете сердца! – сказал он с явно выраженным укором.

– Война, приятель! – немедленно отпарировал я. Ты тоже бомбил вьетнамцев, не спрашивая у них разрешения. Теперь получай сам часть того, что ты им отсыпал!

– Я вообще никого не бомбил! – тут же принялся защищаться американец.

– А что же ты тогда здесь делаешь? – картинно развёл я руками. Может быть, птичек в лесу изучаешь?

– Но я действительно не бомбил! – продолжал упорствовать Юджин. Я служил по контракту обычным радистом!

– Радистом!? – мгновенно насторожился я. И эти… приборы, – подобрал я подходящее слово, – что в сумке, как бы из области твоей работы?

– Ну, конечно же! – торопливо согласился он, больше занятый тем, как бы преодолеть очередной завал, нежели анализом направленности моих вопросов. Я даже и не военный, на самом-то деле, просто форму ношу. И самолёт, на котором я работал (он даже подчеркнул голосом слово «работал», а не «служил») он тоже как бы и не военный. В основном он использовался для обеспечения каналов военной связи и… тут он запнулся, видимо поняв, что сболтнул лишнее, – и других вопросов.

– Говорят, что ваши самолёты используют какие-то особые позывные, – как можно более небрежно произнёс я. Это для чего делается?

– Все самолёты используют такие позывные, – «просветил» меня он меня, совершенно не подозревая о моих познаниях в данной области. Во всём мире принята подобная практика. Так удобнее, не какой-то безликий номер используешь, а легко запоминающееся имя или просто слово.

– А у тебя, какой позывной был в последний раз? – как можно более равнодушно произнёс я.

– «Otto-50», – совершенно равнодушным тоном ответил он.

А я, услышав именно позывной того разведчика, за которым мы так долго гонялись, чуть ли не завопил от восторга. Вот это удача из удач! Выходит, рядом со мной всё это время находился радист именно с того командного пункта, который охотился за нами, и за которым в свою очередь охотились мы. И не просто какой-то там радист, а именно тот, который, вероятнее всего, отвечал за связь воздушного шпиона с верховным командованием. Хоть он и был, по его заявлению, сугубо гражданским человеком, но всё же перед прыжком с парашютом не забыл изъять секретные блоки из аппаратуры дальней связи. И может быть в той серой, намявшей мне бока сумке, лежит и шифратор линейного кода!!!

Видимо заметив непонятные ему изменения на моём лице, Юджин с тревогой посмотрел на меня.

– С вами всё в порядке? – поинтересовался он.

– Устал очень, – постарался направить я его мысли в нужном направлении. Еле на ногах держусь. Придётся нам немного отдохнуть.

– Да, да, – с готовностью закивал радист, – идти с таким грузом как у вас, должно быть, очень тяжело.

Сказал он это с такой искренностью, что я даже удивился. Чего это он, собственно, так обо мне переживает? Но через мгновение сообразил, что я по-прежнему жизненно необходим американцу, как единственный человек, который может вывести его хоть к какой-нибудь цивилизации. И если пойманные вьетнамцами военные пилоты со сбитых самолётов и вертолётов имели мало шансов дожить до перемирия, то он, как человек гражданский, сможет апеллировать потом к Красному Кресту или другой подобной международной организации. Ух, хитрюга! Ух, капиталист недобитый!

* * *

Привал мы устроили, едва миновали полосу самых густых и непроходимых зарослей. Пристроив Лау-линь в тени и на относительно ровном месте, я буквально рухнул около разбитых о корни деревьев носилок. Я знал, что должен был найти нам хоть какое-то пропитание, раздать лекарства и непременно отыскать воду, но не был способен пошевелить и пальцем. Не было сил даже на то, чтобы слазить в карман за очередной порцией глюкозы. Я просто лежал ничком, безвольно уткнувшись лицом в траву, и какие-то шустрые жучки уже начали осваивать моё небритое и покрытое солёной коростой лицо. Трудно было поднять не только голову, но даже палец.

Казалось, я потратил не только все физические силы, но и даже те резервы организма, которые всегда оставляются им про запас, инстинктивно. Обычно эти резервы используются любым живым существом для осуществления самых простых жизненных процессов. Так вот, даже сглотнуть вытекающую изо рта слюну мне и то было неимоверно трудно. И тут я ощутил на своём затылке лёгкую ладошку Лау-линь. Она даже и не гладила меня, а просто держала руку на голове, словно передавая мне неосязаемую жизненную энергию. Благодаря её теплу всего через минуту я смог приподнять свою каменной тяжести черепушку. А ещё через минуту даже перевернуться на бок. Поднял глаза и поймал тоскливый взгляд нашей медсестрички.

– Как ты? – тревожным голосом спросил я, увидев её осунувшееся лицо и побледневшую кожу.

– Главное, как ты? – возразила она. Мы ведь все от тебя зависим! Хватит у тебя сил идти дальше – мы все спасёмся. А нет…

– Конечно же хватит! – поспешил я вселить в неё уверенность о благополучном исходе дела. Вот только покушать бы чего… Наверняка здесь много всего растёт, – обвёл я кроны ближайших деревьев плотоядным взглядом, – вот только бы знать, что можно срывать!

– А ты рви всё, что попадётся, – тут же предложила она, – я потом разберусь.

На сбор дикоросов и их примитивную кулинарную обработку ушло не меньше двух часов, но результат был вполне обнадёживающим. Впервые за три дня мы досыта набили животы печёными плодами, хоть и пресными на вкус, но довольно питательными. До заката оставалось ещё часа три, и по идее, можно было преодолеть какое-то расстояние, но при одной мысли, что предстоит вновь впрягаться в волокушу, меня бросало в паническую дрожь. Заметив моё состояние, Лау-линь поспешно заявила, что очень устала и просит возможности передохнуть до утра. Конечно, организация ночлега тоже требовала определённых усилий, но это были совсем не те усилия, которые мне пришлось бы затрачивать при движении. Но дело было даже не в том, что я был совершенно вымотан. Срочно требовалось сделать две совершенно безотлагательные вещи, от которых не в меньшей степени зависели наши жизни. Следовало непременно и в самую первую очередь отыскать воду, ибо все невыносимо страдали от жажды. Так же было необходимо поменять раненым повязки и накормить их имеющимися в наличии лекарствами.

Размышлял я над первенством каждой из задач недолго. Вода была важнее всего, ибо без неё невозможно было даже запить порошки и таблетки. Кряхтя и постанывая, я поднялся на ноги и, подхватив пустую флягу, сохранившуюся у Лау-линь, двинулся по лесу. Ориентировался по компасу, считал вслух шаги и поэтому особо-то не боялся заблудиться. Благо растений, содержащих в своей сердцевине один – два глотка воды попадалось на пути достаточно. Чисто механически сливая драгоценные капли в горловину фляги, я невольно задумался над непостижимыми хитросплетениями человеческих судеб.

– Вот ведь дурацкая ситуация сложилась! – думал я, в очередной раз наклоняя трубчатый стебель лианы над горловиной фляги. Это надо же было назреть такой ситуации, что мне, возможно, придётся из двух находящихся на моём попечении жизней выбирать одну. Если на плантации никого не будет, то хочешь, не хочешь, а придётся делать выбор. Юджин с каждым часом чувствует себя всё хуже и хуже. И не ровён час, завтра его придётся тащить на себе, так же как и мою китаяночку! А я вряд ли потяну обоих. Десяток таблеток глюкозы слишком мало даже для одного меня, не то, что для троих взрослых людей. Сам еле держусь на ногах, не то, что ещё двоих на себе тащить! Да и удастся ли мне ещё отыскать ту плантацию? Вот ещё один вопрос на засыпку…

– Да, браток, это тебе не экзамены в полковой школе держать! – устало прислонился я к дереву. Вон как руки у тебя дрожат, как у заправского алкоголика!

Пытаясь прогнать застилающую глаза розовую пелену, я торопливо проглотил несколько найденных в кармане таблеток и запил их одним единственным глотком.

– Итак, рядовой Косарев, – будто услышал я обращённый к себе свыше вопрос, – каково же будет ваше решение? Кому вы даруете жизнь?

– Будем рассуждать логически, – безвольно сполз я по дереву на землю. Шансов у всех у нас примерно поровну. И всё хотят жить… Проклятье! Допустим, я брошу Юджина. Пристрелю его из милости как собаку, чтобы не мучился. Допустим. Следовательно, придётся бросить и его секретные блоки. Во-первых, они ужасно тяжёлые. А во-вторых, без него они, скорее всего, будут просто бесполезны, даже если я их и дотащу. Да, но без вскрытия системы секретной связи американцев, мы по-прежнему будем плутать в потёмках неведения, нести колоссальные и неоправданные потери. Понятно, что ценность его жизни для моих командиров, да и всей советской разведки просто неоценима. С ходу включиться во всю систему военной связи всего Тихоокеанского региона, это ли не мечта любого ОСНАЗовца! Но спасение Юджина (будь он трижды проклят), вынуждает меня бросить в лесу Лау-линь! Этот вывод был совершенно логичен и очевиден…, и в то же время выше моих сил. Был, разумеется, и пресловутый третий вариант, но он предусматривал лишь неизбежную гибель нас всех от голода и элементарной потери сил.

– М-да, глупая коллизия, – цепляясь за шершавую кору, поднялся я на ноги, – наверное, даже Шекспиру такая не снилось. Собственными руками спасать своего врага и этим самым обрекать на смерть любимую девушку!

Обливаясь ледяным по́том от яростно одолевавших меня страхов, я поплёлся обратно, благо фляга была почти полна. Ах, с какой жадностью пила моя любовь, как благодарно заглядывала мне в глаза, как трепетно гладила мои руки. У меня просто разрывалось всё внутри, но я улыбался ей в ответ своей заросшей рожей, словно бравый оловянный солдатик, в душе ненавидя самого себя крайней формой ненависти. И время тянулось невыносимо медленно…

Вечернюю зорьку мы встречали в тесном, почти дружеском кругу, сгрудившись, вокруг маленького костерка. Бамбуковые побеги, пара плодов хлебного дерева и несколько крошек от того оплавленного комка, который Лау-линь нашла у вертолёта, составили наш, так называемый, ужин. Все грустно молчали, ибо праздные разговоры как-то не будили воображение, а тратить и без того невеликие силы на пустую болтовню никому не хотелось. Тяжелее всего, как я тогда полагал, было именно мне. Мои невольные спутники боролись только с усталостью и болью, мне же приходилось бороться ещё и с собственной совестью. К тому же то ледяной озноб, то жар, волнами прокатывались по моей спине. Голова гудела так сильно, что я ощущал, как время от времени закладывало уши.

Оба моих спутника тоже были плохи. Хоть я был в то время и небольшим специалистом в области военной медицины, но вид обоих огнестрельных ранений мне крайне не понравился. Да и по грустному виду обоих было понятно, что, несмотря на поедаемые ими обезболивающие препараты, ранения досаждают им сильную боль. Желая как бы развеять гнетущую атмосферу, я предложил поиграть в «города». Дичь, конечно, но ничего более умного мне в голову не пришло. Неожиданно идея моя нашла отклик, особенно тогда, когда удалось объяснить правила игры. Конечно, вначале дело шло туговато. Я помнил названия только городов родного СССР, американец припоминал в основном названия населённых пунктов соседних штатов, а Лау-линь, как истинная женщина востока, то и дело называла совершенно неслыханные нами названия. Но постепенно все вошли во вкус, послышались даже шутки.

Я просто диву давался. Мне их поведение было непонятно. Ещё вчера мои спутники по несчастью были злейшими врагами и при случае были готовы уничтожить друг друга, а сегодня они, оба находясь на волосок от смерти, уже подшучивали друг над другом, в случае повтора или ошибки. Смотреть на это было и больно и горько, но… и смешно тоже. Поддерживая по мере сил общее веселье, я, между прочим, спросил у Юджина, сколько ему лет.

– Двадцать девять, – ответил он, – почти.

– И где после средней школы учился?

– Окончил высшую школу. Потом провёл ещё четыре года в колледже.

– А на работу, как там у вас устраиваются, – не сдержал я естественного любопытства, – я слышал, что только через биржу труда?

Юджин механически кивнул, но тут же возразил.

– Большинство, верно, – сказал он будто через силу, – через биржу проходят. Но мне было легче. Мой отец военный лётчик, заслуженный пилот! – подчеркнул он голосом. И когда на аэродроме, где он служил, открылась вакансия, он мне посодействовал в трудоустройстве.

– А у нас семейственность не приветствуется, – отозвался я.

– Семейственность?

– Ну, это когда близкие родственники работают на одном предприятии.

– Что же здесь плохого?

– Считается, что старший будет всячески покрывать безделье младшего родственника.

– Как это, безделью? – американец был поражён до глубины души. У нас считается, что наоборот, что старший будет всячески передавать свой опыт молодому работнику. Ведь он напрямую заинтересован в успешном карьерном росте последнего!

– А как здесь всё это происходит? – начали вовлекать мы в разговор и Лау-линь.

– Ой, – отмахнулась она, – о чём вы говорите! У нас, куда человека направит партия, там он и работает. У нас ведь давно введено военное положение. Всё для фронта, всё для победы…

– А вот вы, американцы, – повернулся я к радисту, – зачем вы, в самом деле, напали на Северный Вьетнам? Что он вам плохого сделал?

– Ваша пропаганда всё представляет не так, как есть на самом деле! – отчаянно закрутил он ладонями. В действительности всё происходит ровным счётом наоборот! Мы противостоим объединённой агрессии, которую осуществляют регулярные войска северян, китайцев и русских. Наш конгресс и президент страны – Линдон Джонсон, не могут позволить тоталитарным государствам диктовать свою волю государствам демократическим! Свобода человека, его полная экономическая самостоятельность – вот та основа, на которой базируются фундаментальные понятия демократии!

– Ну, ты и загнул! – прокомментировал я его довольно эмоциональное выступление. Это какая же в Южном Вьетнаме демократия? Ваши, нечистые на руку ставленники, по наглому грабят простых людей, тружеников всяческих, а вы их поддерживаете? Непонятно, почему не дать возможность самому народу выбрать себе руководителей? А после, обе части страны сами договорятся, по-хорошему. Без вас…

– Кто бы говорил о честных выборах! – воскликнул, видимо крепко задетый за живое Юджин. Хотите сказать, что и у вас, в СССР, – ткнул он в мою сторону пальцем, – тоже есть выборы?

– А как же, – кривовато усмехнулся я, – разумеется, есть. Я, правда, на них не хожу…

– Почему же так?

– Да там выбирать не из кого. Всегда предлагается лишь один кандидат…

– Что я говорил! Нет в тоталитарных государствах демократии, – засветился от счастья Юджин, – и быть не может!

– Зато у нас безработицы нет, и негров на столбах не вешают! – вспомнил я неубиенный аргумент капитана Крамаренко, которым он вооружал нас на бесконечных политзанятиях.

В результате столь страстного спора о преимуществах той или иной государственной системы, мы едва не подрались и Лау-линь, как самая мудрая из нас, с большим трудом погасила назревающий скандал.

Настала ночь. Душная, тревожная. Перепрятав пистолет за пазуху, я обнял девушку и то, проваливаясь в сон, то внезапно просыпаясь от постоянно накатывающих на меня кошмаров, промучился до половины четвёртого. Во рту просто драло от сухости, и я первым делом потянулся за фляжкой. Поболтал ею в воздухе – пусто.

– Надо пойти набрать хоть сколько-то воды! – решил я, и осторожно, боясь потревожить спящую девушку, поднялся с увядшей подстилки.

Походив по влажному, если не сказать, насквозь сырому лесу, я наполнил по вчерашней методике питьевую ёмкость. Приложил её горлышко к губам и незаметно для себя выхлебал добрую половину. Промывка водой внутренностей здорово меня взбодрила и даже заставила сделать что-то подобное зарядке. Я по очереди размял плечи, постучал кулаками по отощавшему брюшному прессу.

– Как всё же здорово, – подумалось мне, – что за два года до армии судьба привела меня в спортзал ДСО «Труд». И надо же было такому случиться, что там преподавал тяжёлую атлетику мой однофамилец (между прочим, бывший олимпийский чемпион). Просочился в его секцию и я. Конечно же, по нахалке, уж больно был слаб, хил и на перспективного тяжелоатлета не тянул просто никак. Но когда меня спрашивали, кто я такой, то я не таясь называл свою фамилию, и любопытствующие тотчас же отходили, понимающе кивая головами. Ничего не понимал только я, до тех, разумеется, пор пока мне на глаза не попалась стенгазета, с фотографией моего знаменитого однофамильца. Только тогда стало понятно, что меня принимали за родственника нашего тренера! Как бы то ни было, а занимался я усердно, до седьмого пота. Уж больно мне было стыдно быть таким худым и слабосильным, особенно в старших классах. Вспомнив свои многочасовые упражнения, я тихо порадовался за себя, поскольку без силовой подготовки мне было бы не под силу транспортировать моих подопечных.

Но моя уверенность довольно быстро улетучилась, едва я принялся поднимать своих спутников с земли. У Юджина явно поднялась температура, а Лау-линь так ослабела, что не могла даже самостоятельно перекатиться на волокушу. Пришлось обоих как-то реанимировать и продвигать по очереди, что было крайне утомительно, несмотря на то, что растительность стала менее плотной, и движение наше не было осложнено необходимостью постоянно прорубаться сквозь непроходимую чащу.

Часам к восьми утра я устроил первый привал, который в глубине души назвал последним. Почему последним? Да потому, что я рассчитывал выйти к этому времени, если не на саму плантацию, то хотя бы на ту пресловутую вершину холма, с которого и начался наш последний поход. Напоив своих подопечных, я выдал им последний резерв продовольствия: по таблетке глюкозы, по две таблетки анальгина и по маленькому кусочку спечённой массы. Это было всё, чем я на тот момент располагал.

– Сейчас пойду искать плантацию, – громко объявил я, решив, что именно теперь необходимо произвести тщательную разведку местности. Лежите спокойно, часа через два я надеюсь вернуться.

Ответом мне было тревожное, нет, просто гробовое молчание. И Юджин и Лау-линь смотрели на меня так, будто прощались со мной навеки.

– Вы что такие кислые? – спросил я, присаживаясь на корточки.

– Вы точно не вернётесь! – проронил радист, протяжно вздыхая. Не потому что не хотите, я не хотел вас обидеть! Просто больше не найдёте нас. В этом проклятом лесу…

Он умолк, даже не договорив, и голова его устало свесилась набок.

– А ведь и действительно, – сообразил я, – найти их будет непросто.

В мои намерения входило, ориентируясь по компасу пройти сначала на запад примерно полторы тысячи шагов, потом на юг столько же, далее на восток и на север. Таким образом, я как бы очерчивал квадрат со стороной примерно в километр и чисто теоретически должен был выйти в ту точку, откуда и начинал. Мне представлялось, что на своём пути я просто должен набрести либо на саму плантацию, либо на дорогу, ведущую к ней. Подобные упражнения мы неоднократно проделывали на Камчатке, на уроках военной топографии. Но и там, на довольно ровных и хорошо просматриваемых равнинах отклонение от опорной точки, как правило, составляло не менее 100 – 150-и метров. Здесь же… Я тоскливо огляделся по сторонам. В нашем распоряжении не было ни радиосвязи, ни ракетниц, ни даже оружия, чтобы в определённый момент подать звуковой сигнал. Короче говоря, у нас не было ничего, чтобы могло помочь отыскать друг друга в густо разросшихся зарослях. Кричать «ау»? Я-то ещё мог несколько раз крикнуть, а раненые? Голоса их были настолько слабы и безжизненны, что я запросто мог ничего не услышать на расстоянии и пятидесяти метров.

Надо было на что-то решаться, и я поставил вопрос ребром.

– Положение у нас безвыходное, – заявил я дрожащим от страха голосом (так страшно мне не было, даже когда мы бились с Фантомом). Тащить вас обоих и дальше, я просто не в силах. Мне даже кого-то одного тащить тяжело не то, что двоих. Простите меня. Я элементарно ослаб. Еды, как вы знаете, у нас нет и сил моих, скорее всего, хватит только на эту разведку. Если я найду дорогу, то конечно же вернусь и постараюсь вытащить вас к ней. Конечно по очереди. Если же не найду…