Текст книги "Картонные звезды"

Великолепный вид открывается перед нашими взорами, как только наши машины выезжают из бамбуковой рощи, по которой мы блуждали последние полчаса. Уютная, размером с футбольное поле поляна. Весело сбегающий, по каменистому, будто сделанному в диснеевской студии уступу бойкий ручей, изумрудная, нетронутая и словно бы подстриженная трава живописного лужка.

– Все на выход! – зычно кричит Воронин, первым выпрыгивая из кабины головного грузовика. Встанем лагерем здесь, поскольку место просто прекрасное. Всем мыться, сушиться, стираться! Эй, Косарев, будешь ответственным за постирушку. Щербаков, Камков, бегом на заготовку дров. Иван с Фёдором! Вы разгружайте припасы для кухни. И шевелитесь порезвее, а то в животе уже подвело!

Последние два слова, по идее можно было бы и не говорить, но на такую мелочь никто не обращает внимания. Наконец-то нас ждёт долгожданный отдых, наконец-то, пришёл конец изматывающего пути. Позабыв всё на свете, мы, срывая на ходу пропотевшую форму, бросаемся к небольшому озерку, которое выдолбила вода за многие тысячелетия падения с высокого каменного уступа. Прежде чем заниматься чем-нибудь иным, нам просто необходимо срочно смыть с себя грязь, и отстирать буквально пропитанную пылью и потом одежду. Вдоволь наплескавшись, мы уступаем место офицерам, а сами начинаем обустраивать лагерь. Нгуен Вин-чу и Кинь-До тоже принимают участие в общих делах, хотя и весьма своеобразно. Вьетнамцы как-то чересчур спешно выгрузили свои котомки и, вооружившись двумя длинными ножами, едва ли не бегом отправились к ближайшим зарослям. Однако, поскольку формально они нам не подчинены, то мы только проводили их недоумёнными взглядами и продолжили заниматься своими делами.

Место для обустройства временного лагеря мы отыскали довольно быстро. Более удобного места, чем затенённая площадка под кроной массивного дерева нам было и не найти. К сожалению, подъехать вплотную к столь заманчивому месту было невозможно из-за торчащей из-под травы гряды острых камней. Но, поскольку народа у нас достаточно много, то с переноской наших вещей не должно было возникнуть особых проблем. Впрочем, этим будем заниматься потом, после выполнения уже отданных капитаном приказаний. И мне сейчас придётся очень интенсивно поработать, чтобы всё успеть. Собираю валяющуюся повсюду форму и подношу её ближе к ручью. Погода в тот день стояла просто прекрасная, я надеялся, что выстиранная одежда долго сохнуть не будет. Замачиваю груду белья и тут понимаю, что в одиночку справиться с такой кучей будет непросто. Но помощь приходит как всегда неожиданно. Толик Щербаков, бросив у будущего кострища относительно сухую корягу, откликается на мой жалобный зов и приносит к ручью два куска хозяйственного мыла. Далее мы с ним уже принимаемся энергично драить и выкручивать наше, успевшее изрядно засалится обмундирование. Технология стирки у нас самая примитивная, но зато и не слишком утомительная. В естественное каменное углубление мы искрошили полкуска хозяйственного мыла, налили несколько вёдер воды и принялись топтать ногами опущенную в полученный раствор одежду. Время от времени мы переворачиваем слипшуюся кучу тряпья и вновь усердно топчем.

Через полчаса, посчитав, что стирка проведена успешно, перебрасываем всё в русло ручья и долго полощем, время от времени поглядываем в сторону потрескивающего костерка, над которым аппетитно бурлят два котелка, заботливо опекаемые Камо. Пока мы занимаемся хозяйственными проблемами, наши вьетнамские коллеги, притащив на себе по две здоровенные кучи веток, принялись украшать ими радийную машину. Покончив работать с ней, они незамедлительно переходят ко второму грузовику. Работа у них спорится и видно, что подобным делом они занимаются не впервые. Но поскольку у каждого из нас свои проблемы, свои задания и долго наблюдать за кем-то ещё просто некогда. Наконец стирка завершена, и нам остаётся только развесить одежду на просушку. Совершенно некстати собираются тучи, и начинается довольно-таки серьёзный дождь.

Но деваться некуда, места под деревом маловато и вешать одежду для просушки придётся под ливнем. Прищепок мы с собой не захватили и поэтому просто развешиваем мокрые вещи на длинной верёвке, которую протягиваем между двумя машинами. Слышим призывные вопли, несущиеся из-под древесной кроны. Это Камо энергично машет над головой половником, призывая всех за «стол». Никакой мебели у нас, разумеется, нет, просто большой кусок брезента в качестве подстилки, но никто не ропщет, понимая (или надеясь), что бытовые трудности временны и связаны лишь с кочевым образом жизни. Почти все мы собрались под раскидистой древесной кроной, и Фёдор уже принялся раскладывать по мискам еду, как выясняется, что забыли принести закупленный в Вине хлеб.

– Володя, – громко кричит Воронин, Стулову, что-то ищущему в кабине хозяйственной машины, – мешок с продуктами захвати! И зови обоих вьетнамцев к столу, а то они с утра даже не присели.

Всё последующее случилось уж как-то по-будничному, почти по-простецки. Лейтенант повернулся на голос капитана, понимающе взмахнул рукой и, не захлопнув дверь кабины, торопливо обогнул грузовик. Затем вытянул из кузова продолговатый мешок и даже успел сделать несколько шагов по направлению к нам. И в ту же секунду над нашими головами что-то тонко просвистело, и за хозяйственным грузовиком с жутким грохотом внезапно вырос столб земли. Стулова словно пушинку снесло куда-то в сторону, и над нашими головами испуганно заскрипели ветки, осыпаемые падающими с неба комьями грязи. Мы дружно прижались к земле, и какое-то время неподвижно лежали, инстинктивно прикрывая друг друга руками. Но, секундное, оторопелое замешательства прошло, и мы, поняв, что продолжения обстрела не последует, со всех ног бросились к недобро дымящейся машине. Прежде всего, разумеется, мы подняли с земли лежащего без сознания лейтенанта. И нам по-первости показалось, что он довольно легко отделался. По большому счёту, его спас именно тот мешок с батонами, который он нёс к обеденному столу. Большой обломок кузова, оторванный взрывом ракеты, перед тем, как ударить лейтенанта по бедру, задел спасительный мешок. Опасаясь, что нога его всё же сломана, мы с Преснухиным как могли осторожно ощупали её, и убедились в том, что кости у Стулова целы. Только красное, постепенно багровеющее пятно, расплывалось по обнажённому бедру старшего лейтенанта.

– Как он? – с разбегу бухнулся рядом с нами капитан.

– Полагаю, что его просто ударной волной отбросило, – уверенно заявил Фёдор, – да вот ногу слегка ушибло доской.

Стулов тут же приоткрыл глаза, с усилием раздвинул губы, явно пытаясь, что-то сказать, но изо рта его вместо связной речи раздавались лишь булькающие звуки.

– Щербаков, – воскликнул разом утративший вальяжность Воронин, – оттащи старшего лейтенанта сюда, за камни. И не кучковаться мне тут! Передвигаться пригнувшись!

– А вьетнамцы наши где? – опасливо поднял голову из-за кустов Басюра. Они-то куда делись? Кто-нибудь их видел?

Боязливо озираясь по сторонам, мы с водителем медленно, всё ещё опасаясь повторной атаки, двинулись к дымящимся обломкам машины. Собственно сам-то грузовик (как транспортный механизм) пострадал не очень сильно, поскольку весь удар взрывной волны пришёлся по тыльной части кузова. И чем ближе мы подходили к машине, тем более ясной становилась картина происшествия. Видимо, какой-то случайный самолёт, пролёт которого так и остался для нас незамеченным, сбросил на удачу ракету, угодившую прямо в наш лагерь. Она пронеслась прямо над нашими головами, и едва не угодив в хозяйственную машину, ударилась о землю, снеся заднюю часть кузова. Заодно она и изрешетила всё вокруг металлическими и деревянными осколками. Собственно кузов-то и принял основной удар взрывной волны на себя, прикрыв нас. К сожалению оба наших сопровождающих находились в тот момент именно с той стороны машины, которая пострадала сильнее всего. Я прошёл ещё несколько метров вперёд и осторожно заглянул за её покосившийся остов. Безжизненные тела обоих вьетнамцев лежали прямо у пробитых колёс заднего моста. Их изорванные гимнастёрки были густо залиты уже потемневшей кровью, и мне стало ясно, что как-либо помочь им совершенно невозможно. Я оглянулся назад. Капитан, Преснухин и Щербаков хлопотали около старшего лейтенанта, а Камо с котелком воды бежал к ним от ручья. Около меня растерянно топтался только один Басюра.

– Вано, – попросил я его, не имея сил отвести взгляд от убитых, – принеси-ка сюда лопату. Закопать их надо бы поскорее.

– Да, да, – ответил тот, медленно отступая назад, – сейчас…

Пока он ходил за похоронным инструментом, я превозмог себя и вытащил обоих из-под засыпавших их обломков и земляных комьев. Перевернул на спину. Лица у обоих были так разбиты и изуродованы, что я не выдержал, и уложил их ничком. Следовало бы в первую очередь вынуть их документы, но сделать это было уже свыше моих сил. Единственное, на что я решился, так это извлечь из полуразодранной кобуры Нгуена его пистолет. (Согласитесь, что с оружием любой солдат чувствует себя полноценным человеком, а не органическим придатком к бездушной аппаратуре.)

Припрятав заветное оружие под лежащим неподалёку плоским камнем, мы вместе с вернувшимся водителем отнёсли убитых в воронку. Затем осторожно, словно боясь ненароком разбудить, уложили их рядом, накрыли уцелевшим куском брезента и торопливо засыпали землёй. Может быть даже излишне торопливо. Но поймите, смерть она всегда неприятна и неприглядна, особенно тогда, когда она только что чуть не коснулась тебя самого. Установив, за незнанием местных обычаев, бамбуковый крест на скромном холмике, образовавшемся в центре бывшей воронки, возвращаемся к остальным. Стулову уже стало несколько лучше. Во всяком случае, он вполне в состоянии сидеть, хотя и привалившись спиной к стволу дерева. Выражение на его лице сохраняется болезненное, но на вопросы он отвечает вполне осмысленно. Вот если бы только его травма поправлялась бы столь же стремительно. Но едва я взглянул на его посиневшую ногу, то сразу понял, что он ещё долго не сможет передвигаться самостоятельно. Рядом с лейтенантом на корточках сидит Камо и тихонько поливает холодной водой из котелка его громадный синяк. Надо было делать что-то более радикальное, и я начал искать взглядом капитана. Воронин и Щербаков о чём-то тихо совещались, стоя в некотором отдалении и я подошёл к ним.

– Наши сопровождающие, – резко повернулся ко мне капитан, едва я приблизился, – что там с ними случилось?

– Мы их с Иваном прямо в воронке похоронили, – предупредил я его дальнейшие расспросы.

– Так, – покрутил он головой, словно пытаясь освободиться от какой-то навязчивой мысли, – во дела… А вы место захоронения как-либо отметили?

– Сделали крест из палок, – пожал я плечами, – и в брезент их завернули.

– Документы-то хоть вынули?

– Там мало что уцелело, – принялся оправдываться я. Их так сильно изрешетило…

– Ладно, – нервно отмахивается он от меня, – ничего вам поручить нельзя!

– А вы разве мне что-то поручали? – с вызовом повышаю я голос. Тоже мне командир! Пустил всё на самотёк и ещё чем-то недоволен. (Но последние фразы я, разумеется, произношу про себя).

– Но кто теперь поведёт машину? – озадаченно спросил неизвестно кого Воронин, озираясь по сторонам.

– Её ещё чинить надо, – отозвался неслышно подошедший сзади Басюра. Вон вся кабина осколками исклёвана и два задних ската сели. А «кунг», товарищ капитан, тот и вовсе переделывать придётся.

– Да умолкни ты, – капитан со страдальческим выражением на лице охватил ладонями голову, – со своими неуместными стенаниями!

Выговорившись и выплеснув на нас своё раздражение, капитан обхватил голову руками и нервно заходил по полянке. Пять шагов в одну сторону, крутой поворот, и пять в другую.

– Так, Иван, – наконец останавливается он, – заводи скорее «радийку» и сдай её назад. Все остальные, кроме Преснухина, марш разбирать обломки. Ищите то, что ещё хоть как-то пригодно для дальнейшего использования, и перегружайте имущество во вторую машину.

Мы разбрелись по поляне кто куда, но вскоре выяснилось, что пословица, гласящая о том, что беда не приходит одна, имеет под собой просто гранитный фундамент. Несмотря на все старания нашего водителя, второй наш автомобиль так и не завёлся. После более внимательного осмотра выяснилось, что через незакрытую дверь кабины в неё залетел крупный осколок, который походя порвал провод, идущий от замка зажигания. Возможно, он наделал и ещё каких-то дел, но на более тщательный осмотр машины Воронин времени не дал.

– Надо скорее выбираться к какому-нибудь жилью, – громко объявляет он. Если промедлим ещё хоть час, вынуждены будем кормить комаров здесь. Давайте соберём всё, что можем унести с собой, и по-быстрому выдвинемся на основную дорогу. Глядишь, и поймаем какую-нибудь попутку. А ты, Иван, – повернулся он к водителю, – отправляйся на просёлок прямо сейчас. Толку здесь от тебя всё равно мало.

В планы капитана, мы, естественно, не посвящены, и куда он намерен нас, в конце концов, доставить, тоже не знаем. Но приказ есть приказ, и сборы начинаются незамедлительно. Что нам понадобится в первую очередь, совершенно неясно, и поэтому из хаотичного месива разбросанных по поляне предметов выбираем в основном личные вещи и одежду. И то и другое в удручающем состоянии, но капризничать не приходится. Всё что можем, торопливо надеваем на себя, остальное без разбора набиваем в вещмешки. Неясно так же, как поступить с зениткой, (всё-таки довольно опасно оставлять оружие совсем без присмотра) и на всякий случай мы маскируем её в колючих кустах акации.

Тем временем моросящий дождь усиливается до проливного. Все, что представляет хоть какую-то ценность, но не может быть унесено, торопливо загружаем в почти не пострадавший кузов «радийной машины» и запираем на висячий замок. Сборы и поиски не оставляют много свободного времени и только чьи-то призывные крики, несущиеся со стороны леса, заставляют нас поднять головы. Зрелище нам предстаёт и в самом деле незаурядное. Медленно переваливаясь с боку на бок, от дороги двигается некое неуклюжее деревянное сооружение, медленно влекомое двумя мощными иссиня-чёрными волами. Кто их к нам ведёт, рассмотреть из-за высокой травы невозможно. Только традиционная коническая шляпа вьетнамского крестьянина, то выныривала, то вновь исчезала среди колышущихся под ливнем стеблей. Но на самом верху повозки прекрасно просматривался Басюра, энергично что-то вопящий, и размахивающий какой-то тряпкой.

– На просеке его поймал, – гордо объявил он, спрыгивая вниз. Он брёвна там таскал, указал он пальцем на мелко кланяющегося всем подряд крестьянина. Может, на него что-то можно нагрузить? – спрашивает он у Воронина.

– Да что сюда разместить? – чешет тот затылок, – не настил, а одни дырки. Вот если только… пушку прихватить с собой…?

В результате нам приходится вытаскивать из колючек нашу зенитку и цеплять её цепью к первобытному бревновозу. Пока мы занимались столь ответственным делом, капитан, с помощью полуразмокшего разговорника, пытался что-то втолковать невпопад кивающему вознице. Не знаю, уж как они поняли друг друга, но по их лицам было видно, что они остались довольны друг другом. Наконец сборы закончены и мы, перепачканные и оборванные, словно семья несчастных погорельцев, выстраиваемся в некое подобие походной колонны. Крестьянин, видя такое дело, отрывисто с придыханием закричал, и замолотил бамбуковой палкой по залепленным глиной спинам животных. Толстая задница ведущего буйвола после примерно десятого удара наконец-то дрогнула, и наш беспримерный поход начался.

Впереди, как и положено командиру, словно по широко известному кинофильму «Чапаев», шагал наш капитан. В отличие от нас, простаков, он деликатно закатал свои продранные осколками брюки выше колен и гордо вышагивает во главе нашей крошечной колонны, неся на отлёте свои почти новые форменные ботинки. За ним нестройной толпой валили мы все, без разбора чинов и званий. Камо тянул за ремень сильно хромающего и опирающегося на самодельный костыль лейтенанта. Щербак мощно загребал грязь своими громадными сапожищами, повесив на шею пулемёт и сумку с патронами. Вся же остальная братия гнулась под тяжестью рюкзаков со шмотьём и продуктами.

Относительно гордо и бодро проходим не менее трёх километров, но дальше размешивать ногами этот бесконечный тягучий кисель, сил нет практически ни у кого. И постепенно вся наша терпящая бедствие команда стягивается к медленно ползущей зенитке. Поначалу на маховики наводки вешается лишь поклажа, но вскоре и все мы цепляемся за медленно, но безостановочно двигающуюся упряжку. Держимся кто за что, лишь бы хоть на малую толику облегчить себе путь. И только совершенно неутомимые волы всё так же монотонно и невозмутимо двигались вдоль кромки джунглей по насмерть раскисшей колее, носящей гордое имя – дорога. Крестьянин заголосил в очередной раз, уже гораздо более жизнерадостно и призывно, и я непроизвольно повернул голову в его сторону. Тот поймал мой взгляд, и сразу же заулыбавшись, указал своей длиннющей палкой куда-то в сторону. О радость! На расчищенной от зарослей полоске земли я замечаю несколько островерхих крыш.

– Ура, – радостно воплю я от избытка чувств, – деревня на горизонте!

Но наши восторги вскоре утихают. Напрямую, к довольно близкому жилью, пройти было совершенно невозможно. Всё видимое пространство словно застелено прямоугольными рисовыми чеками, в которых наша пушечка точно застрянет по самые уши. Приходится ещё не менее часа тащиться всё по тому же месиву, огибая поля, пока не пересекаем некую границу, обозначенную высокими ритуальными воротами. Наше появление незамеченным не остаётся. Появляется сильно согнутый радикулитом старичок, опирающийся на живописный деревянный посох (видимо, местный староста), и несколько женщин, облепленных мелкой ребятнёй. Видя к себе такое внимание, мы несколько приободряемся, и даже невольно выравниваемся, давая им понять, что мы тут не абы кто, а воины-освободители! Капитан, приветственно помахивая ботинками, несколько раз выкрикивает понравившееся ему приветственное предложение, но видимо коверкает его так сильно, что женщины только недоумённо переглядываются и пожимают плечами. В очередной раз выручает доставивший нас в деревню крестьянин. Поклонившись старосте, он, активно помогая себе всеми частями тела, повествует тому, что мы попали под бомбёжку и срочно нуждаемся в немедленном отдыхе и пропитании. Старичок по поводу отдыха кажется, не возражает, но при упоминании о еде, его настроение заметно портится.

– Косарев! – призывно машет мне Воронин, подошедший к беседующим, – пойди-ка сюда!

Приближаюсь.

– Ты, вот что, – энергично тычет капитан руками одновременно в разные стороны, – возьми Преснухина, и оттащите с ним зенитку вон к тому домику, там хоть какой-то навесик для неё есть. Да, и заодно протрите её хоть чем-нибудь! Заржавеет ведь! Потом найдите нас, для получения новых указаний.

Не успев даже перевести дух после изнурительной дороги, мы принимаемся исполнять указание. К нашей досаде селянин, дотащивший нашу команду до деревни, уже успел отцепиться от куцей станины зенитки, и его лоснящиеся потом тяжеловозы довольно бодро помахивают хвостами на приличном удалении от нас.

– Не грусти, – утешает меня Фёдор, видя моё искреннее разочарование, – здесь, наверняка, тоже есть что-нибудь подобное. Сейчас отыщем лошадь, или корову какую, да и затащим нашу «мортирку» под навес.

– Так её же заодно чистить придётся, – отзываюсь я, – иначе она у нас точно сгниёт после таких ливней или, того хуже, заклинит в самый неподходящий момент. Ты, кстати заметил, что чем дальше в лес, тем больше у нас приключений?

Преснухин только отмахивается.

– Тогда ты иди налево, я направо пойду, – предлагает он. Поищем в деревне лошадь, а заодно и посмотрим по дворам солидол или тавот.

Беглый осмотр деревеньки принёс нам одни разочарования. Никакой живности крупнее свиньи обнаружить так и не удалось. А солидола нашли только полведра, да и то, изрядно загрязнённого какой-то гниловатой соломой. Должно быть, он здесь применялся для смазывания осей на местных низеньких тележках. Вновь зарядил, было утихший дождь, в результате чего и без того невысокая наша работоспособность, вовсе упала до одного процента. Краем глаза замечаю, что из одной из хижин, стоящих несколько наискосок по отношению к остальным, бодро выбирается Басюра, держа в руках странную помесь алюминиевого ведра и керогаза.

– Вы чего здесь мокните, обалдуи? – трусцой подскочил он к нам. Пошли скорее под крышу. Я печку достал, греться сейчас будем!

– Пушку надо спрятать, – зло буркнул я ему в ответ, – а вдвоём мы её вон под ту крышу вряд ли затолкаем.

– Так давайте втроём её закатим, – предложил водитель, отставляя непонятный агрегат в сторону.

Но и втроём сдвинуть увесистую зенитку с места нам не удаётся.

– Данг, ти-тю, ванг, чу-канг, – чирикают вокруг нас не обращающие внимания на ливень вездесущие мальчишки.

– А ну, мелкота навались! А ну, взялись дружно! – весело командует ими, вымазавшийся в глине чуть не до самых глаз Басюра.

Он деловито распределяет подростков вдоль пушечной станины и колёс, и всем телом налегает на мокрое железо.

– Ещё разочек, взяли!

И тут происходит маленькое чудо. Тщедушные, сами едва не падающие от голода пацаны, всё же сдвигают пушку с места. Налегаем и мы. Несколько минут и под восторженное улюлюканье толпы зенитка препровождается-таки под соломенный навес.

– Тряпку, принесите кто-нибудь тряпку! – прошу я, показывая руками, как будто протираю стволы. Дайте же тряпку!

Но вожделенную тряпку так никто и не приносит. Может быть, просто нет у них лишних тряпок, а может быть, меня просто не понимают. За неимением ветоши извлекаю из мешка собственную гимнастёрку, и пробую оторвать от неё явно лишние в тропиках рукава. Но гимнастёрка хотя и ношеная, но ещё достаточно крепкая. Приходится достать из-за голенища выменянный за пять банок сгущенного молока финский нож и отрезать рукава им. На гибель гимнастёрки наши добровольные помощники смотрят с заметным сожалением, а на ножик, с чёрным тускло сверкающим лезвием, с плохо скрываемой завистью.

– Ну, ты и даёшь, – отбирает один из рукавов Преснухин. Дерёшь собственное имущество, словно общественное.

– Уж ты бы хоть помолчал, – огрызаюсь я в ответ, – и так тоска заела. Протри затворы лучше. А оптику не трогай, разводы останутся.

– Пойду, поинтересуюсь насчёт обеда, – лисой утекает от нас Иван.

– И заодно узнай, как там лейтенант, – кричит ему вслед Фёдор, поворачиваясь. (Он, неизвестно отчего, испытывает к Стулову весьма дружеские чувства и вполне искренне заботится о его состоянии).

Мы отчищали от глины и, насколько было возможно, смазывали пушку до самого вечера. Дождь всё не прекращался, а об обеде не было ни слуху, ни духу. Наконец Фёдор, самый педантичный из нас двоих, посчитал, что наша зенитка приведена в относительно приемлемый вид и отбросил в сторону последний испачканный в масле клочок гимнастёрки.

– Хорошо, что у нас личного оружия нет, – устало порадовался он, вытирая ладони об пучок соломы, – а то бы ещё и с ним пришлось возиться.

– Пойдём, поищем наших, – предложил я, благоразумно умолчав о припрятанном пистолете, – что-то странно, что никого из них до сих пор не видно.

Мы вышли на деревенскую улицу» и двинулись вдоль неё, заглядывая во встречающиеся по дороге убогие домики.

– Льен-со? (где русские)? – спрашивал я у первого, с кем встречался взглядом.

– Но-ти, – отрицательно машут мне, – и руки вытягиваются в сторону, как бы показывая нам направление для дальнейшего движения.

Команду нашу находим почти на самом краю деревни. Оказывается, для нас старостой выделена маленькая постройка, ранее использовавшаяся под какие-то общественные нужды. Крыша её весьма худа, и некоторая часть помещения заливается водой, но сбоку от входа устроены достаточно широкие полати, на которых, постанывая, лежит укрытый какой-то старой попоной Стулов. У столика, на котором теплится переносная жаровня, сидит Воронин, подперший голову руками, и с тоской в глазах смотрит на развёрнутую карту. Напротив него пристроился, преданно смотрящий на склонённую голову капитана, Камо. Басюра же стоит у самой жаровни, и энергично мешает некое пахучее варево в довольно объёмистой кастрюле.

– Вы, что там, умерли, что ли? – повернулся к нам капитан. Где столько времени болтались?

– Никак нет, не болтались, – вытянулись мы с Фёдором, – пушку в порядок приводили.

– Чистили, что ли? – удивился капитан, выпрямляясь и устремляя на меня свой задумчивый взгляд. И чем же, позвольте поинтересоваться?

– Моей гимнастёркой, чем ещё? – тупо отзываюсь я.

– Находчиво, – кисло улыбается капитан, – но масло-то, спрашиваю, где взяли? Ведь наша смазка вся пропала при взрыве.

– Это верно, – киваю я, – но мы нашли малость солидола на местной ферме. Вот им и постарались её почистить…

Я вижу, что он намерен нагрузить нас ещё какой-то задачей, но за окном темнеет и к тому же капитан понимает, что мы и так еле-еле держимся на ногах.

– Тогда вот что, Александр, – сейчас покушайте и ложитесь отдыхать. Завтра же, прямо с утра бери Комкова, Басюру и дуй с ними к оставленным машинам. Попробуйте завести двигатель хоть одной из них и приезжайте сюда, поскольку мне просто необходимо связаться с полковым командованием. Доложу о создавшейся ситуации…, скажем прямо… не слишком весёлой.

– Слушаюсь, – устало киваю я, – приложим все свои силы!

Чуть ли не с отвращением запихнув в себя несколько ложек похлёбки, я, как есть, то есть немытый и небритый, заваливаюсь на кучу соломы. Уже проваливаясь в забытьё, чувствую, что рядом с сопением укладывается ещё кто-то, тоже мокрый и дурно пахнущий.

Только сооружения рисоводов провинции Тхайбинь более сотни раз подвергались налётам американской авиации.

* * *

Утром, едва отойдя от обморочного сна, немедленно расталкиваю остальных. Вставайте, обормоты, – трясу я сбившихся в кучу товарищей по несчастью, – хватит дрыхнуть!

– Ты совсем обалдел? – сонно отзывается Басюра, зарываясь в солому с головой. Только улеглись, а ты шумишь как ненормальный!

Смотрю на часы. Уже половина седьмого и время не терпит. Сколько мы провозимся с восстановлением «радийной» машины – неизвестно, но и тянуть со столь важным делом никак нельзя. Хорошо, что ночью не было дождя, и дорога несколько подсохла. Примерно за час добираемся до злополучной поляны, где с удивлением обнаруживаем целую делегацию из местных. Два насупленных солдата под предводительством юного младшего лейтенанта. За ними топчутся ещё четыре человека в чёрных крестьянских робах и некий деятель в полувоенном френче и шикарной «маоисткой» кепке. Увидев нас, он встрепенулся первым и чуть не бегом двинулся нам навстречу.

Впрочем, попытавшись о чём-то выспросить нас по-вьетнамски, он быстро убедился в том, что наш объединённый словарный запас не превышает и двух десятков слов. Озадаченно утерев платком потный лоб, человек в френче задумывается буквально на минуту и тут же переходит на французский. Дело пошло несколько веселее, поскольку Басюра, как оказалось, в школе изучал этот язык (вернее будет сказать, проходил). В довершение процесса интернационального взаимопонимания, один из солдат запинаясь и конфузясь, продемонстрировал нам знание английского в объёме четырёх классов церковно-приходской школы. Переговоры, ведущиеся сразу на трёх языках, шли довольно долго, пока не выяснилось, что прибывшие собрались здесь не только для того, чтобы сохранить нашу машину от разорения, но и с целью выяснить, куда мы дели тела их погибших соплеменников. Естественно, что мы тут же указали им на корявый крест, чем несказанно удивили пришедших. После того, как убитые были ими выкопаны и спешно куда-то унесены, мы приступили к своей основной задаче – починке машин.

– Хорошо, что мы вчера всё заперли, – вскоре замечает копающийся в моторе Иван, – а то видели, как они поляну подчистили! Ни одного обломочка не осталось! Бумажки, и те исчезли!

– Но у тебя же всё вроде цело! – возразил я ему. Ничего не украдено, не отвинчено…

Басюра только недовольно засопел. Затем потребовал, чтобы ему подали нож для зачистки проводов, и ключ на двенадцать. Однако, выбравшись из-под капота, он продолжил развивать свою мысль.

– У моего дома как-то две машины столкнулись, – начал, словно нехотя вспоминать водитель, – «Волга», и УАЗик – «батон». Здорово они долбанулись, даже водителей увезли на «Скорой». Так вот, к утру от машин этих только остовы остались стоять на кирпичиках. А ты хочешь, чтобы здесь всё уцелело, при этой бедности.

– Так у нас вся страна бессовестных воров! – тут же возразил я. И дело тут не в том, кто как живёт. Ты ведь слышал, небось, поговорку, переделанную из фильма «Коммунист». И знаешь, что звучит она теперь так: – Ты здесь хозяин, а не гость, неси с работы каждый гвоздь. Ты и сам-то, ту аварию наверняка так хорошо помнишь, потому что сам что-то прихватил для хозяйства?

Иван заметно смутился.

– Домкрат с УАЗа взял. Ну и что? Если не я, так кто-то другой его унёс бы!

– Вот так мы все и оскотиниваемся, – завершил я неприятный разговор. Сделаем другому человеку какую-нибудь гадость, и сидим потом крайне собой довольные. Но почему-то страшно удивляемся, когда такую же гадость совершают в отношении нас. Помяни моё слово, когда-нибудь всех нас так крепко «нагреют», что никому мало не покажется!

С восстановлением «радийной» машиной удаётся справиться довольно быстро. Пришлось только поменять два перебитых провода и выправить кое-какие незначительные детали. С хозяйственной же, пришлось возиться несколько больше, часов где-то шесть. Надо было демонтировать остатки разрушенного «кунга», вымести из кабины разбитые стёкла, заварить сырым каучуком пробитые осколками скаты. Затем, собственно, начался и сам ремонт, который к счастью, оказался нам по силам. Но только к вечеру нам удаётся поставить на ход вторую машину и своим ходом добраться до любезно приютившей на деревни.

– Братцы, дорогие, – буквально с распростёртыми объятиями встретил нас Воронин, – как же вы меня выручили! Да теперь мы живём! Вы сами-то как себя чувствуете? – наконец замечает он наши осунувшиеся от голода и усталости лица. Держитесь ещё?

– С трудом, – устало киваю я. Покушать нечего? С утра так голодные и ходим.

– Да, да, – радостно кивает он, – садитесь скорее к столу!

Словно проржавевшие роботы, с грохотом передвигая свои чугунные ноги, мы добредаем до низкого, восточного столика и плюхаемся около него на пол. Меню явно не ресторанное, но мы рады и этому. На первое немного рисовой каши с тушёнкой – блюдо, неизменно вызывающе у вьетнамцев вежливую гримасу неодобрения. Чай без сахара и некая овощная смесь, по-видимому, наскоро надранная в ближайшем огороде, на второе. Капитану явно хочется о чём-то с нами поговорить, но он вскоре понимает, что мы способны только на одно – упасть и не подниматься до утра. Объявляется отбой и, завалившись всё на ту же чахлую кучку рисовой соломы, все мы мгновенно проваливаемся в блаженное забытьё.