Текст книги "Картонные звезды"

Горло моё перехватило словно спазмом, и в конце столь решительно начатой речи мне пришлось буквально прохрипеть о том, что я приду обратно и заночую вместе с ними, чтобы после обеда повторить попытку. В доказательство своих слов я снял с себя флягу, вынул из кармана зажигалку американца и положил всё это рядом с Лау-линь.

– Наклонись, – прошептала она, когда я оказался совсем рядом, – ближе, ещё… ближе.

Я наклонился так низко, что моё лицо почти касалось её губ. Мне по наивности показалось, что она хочет поцеловать меня, но она лишь глубоко вздохнула и прошептала: – О нас пока не думай, и… делай каждую сторону квадрата в три тысячи шагов. Главное для тебя… и для нас тоже – найти дорогу с первого раза!

– Какая же она всё-таки молодец, – думал я, отмеривая первую тысячу шагов, – недаром профессорская дочка. Живо сообразила, что мне предстоит пройти всего в два раза больше, а площадь я при этом обследую в четыре раза большую!

Чтобы не сбиться со счёта я всё время наносил на самодельный планшет и азимут моего движения, и количество пройденных шагов, отмечая их сотнями. В качестве карты я использовал обратную сторону письма американца, найденного мною утром в одном из карманов его сумки. Что в нём было написано, меня нимало не интересовало, да и вообще, при сложившихся обстоятельствах тайна личной переписки может и подвинуться. Но не только этим я старался обеспечить себе дорогу назад. Кроме вычерчивания маршрута, я через каждые пять – шесть шагов ломал либо сучья деревьев, либо ветки у кустарников, уже не обращая внимания на боль в потрескавшихся и исколотых колючками ладонях.

– Если не выйду в исходную точку геометрически, то использую для возвращения заломы, – решил я не пренебрегать ни одним шансом на спасение.

Солнце поднялось в зенит, и его острые как кинжалы лучи жестоко вонзались в мою неприкрытую голову. Совершенно одурев от этой немилосердной пытки, я едва-едва не промахнулся мимо того, ради чего я и затеял этот поход. Спасли меня только ноги, внезапно споткнувшиеся в неглубокой, но явно искусственно проделанной колее. Инстинктивно опустив свой взгляд ниже, я увидел, что параллельно одной колее идёт и вторая.

– Неужели нашёл? – рухнул я на четвереньки. Вмятины от колёс довольно свежие, Широкие армейские шины… Очень похоже на «обувку» нашей хозяйственной машины. Помнится, у левого заднего колеса был характерный след, оставленный осколком ракеты… Если я его найду, то, следовательно, его точно наши машины оставили. Впрочем, – тут же решил я, – нечего заниматься бесполезным делом. Мы здесь проезжали, или кто другой, какая разница. Главное, что дорога всё же найдена!

Уложив свой «планшет» прямо у колеи, я пристроил к нему компас и принялся ориентировать его по странам света. И когда стрелка компаса совпала с нарисованной на плане, я принялся дорисовывать на карте только что обнаруженную просеку. Вскоре выяснилось, что направление лесной «трассы» в общем и целом совпадает с тем направлением, по которому мы двигались к плантации. Это открытие сильно меня приободрило. Значит, выбираться к деревне нам следовало в прямо противоположном направлении! Срезав пару палок, я уложил их острым углом прямо между оставленных колёсами вмятин, указав направление выхода из леса.

Полдела было сделано, и я улёгся на землю, намереваясь немного отдохнуть перед возвращением. Пребывая в приятной расслабленности, я даже вообразил, что можно будет срезать путь и вначале выйти на ананасовую плантацию. А уж затем, – блаженно улыбаясь, водил я пальцем по плану, – можно будет свернуть на северо-восток и пройти примерно…, где-то порядка…

– Стой, стой, дружочек, – тут же одёрнул я сам себя, – ты, о чём это тут размечтался? Тебя там два человека ждут, как спасителя небесного, а ты тут задумал какие-то новые маршруты прокладывать! Вставай, лежебока, – заставил я себя подняться на подгибающиеся от слабости ноги, – и шагом марш обратно!

Жажда придавила меня столь сильно, что я несколько раз останавливался и жевал попадавшиеся по пути листья и молодые побеги, стараясь вызвать хоть какое-то слюноотделение и тем облегчить свои страдания. Довольно быстро я нажевался всякого такого разного, что неприятные последствия не заставили себя ждать. Присев ещё до первого поворота раза четыре, я вдруг ощутил, что ещё немного, и я так и останусь в этом зелёном аду со спущенными штанами под очередной пальмой. К счастью вспомнил о том, что какое-то количество лекарств, не представляющих питательной ценности, я распихал по карманам. Высыпав всё это хозяйство на большой пальмовый лист, я принялся разбирать удивительно похожие друг на друга таблетки, искренне недоумевая, почему на них не ставят хоть какие-нибудь ориентирующие пациентов оттиски.

– Хотя бы буквы на поверхность таблеток штамповали, – желчно шипел я, взвешивая в руках пачки фурацилина и фуразалидона. Букву «ж», например, от болей в животе, а букву «г» от головы! А то, поди разбери, что глотать, если не имеешь медицинского образования!

Джунгли на мой вопрос деликатно промолчали и только недовольные вопли потревоженной обезьяньей семьи стали ответом на мои стенания. Пришлось сделать такой шаг – выбрать пятёрку самых вероятных «на вид» желудочных лекарств и съесть штук по пять таблеток каждого наименования. Так я и поступил. Что точно я съел, припомнить естественно невозможно, но последствия этого злополучного «эксперимента» я ощущал на себе ещё как минимум два дня. Но в тот момент мне казалось, что я поступил очень даже верно. Желудок мой незамедлительно сжался в кулачок, и всяческое истечение из него мгновенно прекратилось. Обрадованный столь радикальным излечением от одолевавших меня хворей, я прибавил шагу и через час приблизился к тому месту, где остались мои «товарищи по несчастью». Нечего и говорить, что те встретили меня неожиданно бурными проявлениями чувств, которые, честно говоря, трудно было ожидать от столь измождённых физическими страданиями людей.

– Да пришёл я, вернулся, – подбадривал я их, словно оправдываясь за своё долгое отсутствие, – ну, хватит уж, успокойтесь. Дорога найдена, к вечеру точно будем в деревне!

Но они всё тянули руки ко мне, стараясь коснуться хотя бы промокших от пота брюк.

По идее, можно было бы немедленно двигаться в дальнейший путь, но без глотка воды уже я не мог и двинуться с места. Без воды я двигаться не мог, но за водой тоже нужно было идти. Смешно, правда? Вот и я хихикал, в который уже раз направляясь в поисках воды, хотя смех мой больше напоминал истерические рыдания какой-нибудь дореволюционной институтки. Поскольку ближайшие трубочники были опустошены ещё вчера, пришлось идти довольно далеко, и я едва не заплутал на обратном пути. И только неоднократно вспотев от мысли, что я всё же потерял местонахождение нашей стоянки, я неожиданно вышел к едва не потерянному лагерю.

– По глотку, – предупреждал я каждого пациента, поднося горлышко фляжки к их потрескавшимся до крови губам, – только по одному глотку!

Но мои слова мало что значили для измождённых жаждой людей. Каждый постарался за тот недолгий миг, пока спасительное горлышко находилось в пределах досягаемости высосать как можно больше. И если у Юджина я отнял флягу почти сразу же, то Лау-линь дал сделать ещё один судорожный глоток. Десять минут на сборы, и я вновь впрягаюсь в волокушу. Десять минут тащу Лау-линь и сумку, возвращаюсь обратно и тащу уже американца. Пока иду – отдыхаю. Это как в известном армейском анекдоте.

Старшина говорит солдатам: – Берите лопаты и быстро копайте траншею от вон того забора и до отбоя. Самый глупый солдатик спрашивает его: – А когда же отдыхать? – Отдыхать будешь, пока земля летит! – язвительно отвечает ему старшина.

Вот и я в таком сейчас положении пребываю. Отдыхаю, так сказать, пока никого не приходится тащить. Одно хорошо – самого себя передвигать стало значительно легче. За последние дни вес мой уменьшился так сильно, что форма болтается на костлявых плечах, словно на вешалке. И ещё я заметил, что какая-то удивительная лёгкость сопровождает все мои действия. Будто это и не я вовсе, будто и не со мной весь этот кошмар происходит. Это кто-то другой, грязный и оборванный тащится через лес, спотыкаясь на каждом шагу. Я же словно небесный ангел уже почти парю над грешной землёй!

Вскоре я проволакиваю моих страдальцев примерно до первого поворота, и эта нереальная поначалу лёгкость внезапно сменяется полным упадком сил. Кажется, я тяну волокушу изо всех сил, но ноги мои только беспомощно скребут по траве. Волокуша же при этом почти не движется.

– Сейчас Лаусик, подожди минутку, – шепчу я, приваливаясь к очередному дереву. Вот отдохну немного, и мы пойдём дальше.

– Санья, – отзывается она, – не теряй времени – иди дальше один.

– Как это? – не верю я своим ушам. А как же ты? Ты что это такое придумала?

– Всё правильно, – с полной готовностью к самопожертвованию возразила та. Представь, что будет, если у тебя не хватит сил дотащить нас даже до дороги! Нельзя тянуть далее. Ты должен сегодня же добраться до того селения, где брали проводника. Помнишь его?

Я киваю: – Ещё бы, он потом прямо у нас перед носом уселся…

– Тогда ты сможешь привести помощь, – нетерпеливым движением руки прекратила она мою болтовню. Самое главное, не забудь отметить точки поворотов, и всё будет в порядке.

– Наверное, мне надо подтащить сюда и Юджина? – предложил я. Хоть и тяжело, но придётся за ним сходить.

Взгляд, которым она окинула меня, был мне не понятен. Казалось, она внутренне не одобряла моего намерения, но и возразить против него тоже не решалась.

– Я сейчас, я быстро, – пообещал я, бережно пожимая её безжизненную руку к груди. Только не теряй сознания, присматривай тут за ним, в моё отсутствие. Ладно?

Девушка в знак согласия лишь слабо моргнула и улыбнулась кончиками губ. Погладив на прощание её спутавшиеся волосы, я в который уже раз отправился по уже хорошо утоптанной мною тропинке. Американца я нашёл уже в бессознательном состоянии. По его позе было видно, что он некоторое время пытался ползти самостоятельно, но, не рассчитав свои силы, перенапрягся и вырубился. Я подхватил его за руки и, пятясь словно рак, поволок его безжизненное тело к дороге. В какой-то момент, когда его раненая нога задела за вылезший из-под земли крупный корень, он очнулся и выругался от боли.

– Эй, русский, – прохрипел он, осознав, что с ним происходит, – отпусти меня сейчас же!

Я разжал пальцы и, мгновенно потеряв равновесие, рухнул рядом с ним.

– Слушай, – пошептал он, – с трудом поворачиваясь на бок, – все вместе мы не дойдём…

– И этот о том же, – подумал я. Как всё же одинаково люди думают в сходных обстоятельствах.

Но я несколько ошибался насчёт конечной идеи его выступления.

– Давай выбираться отсюда только вдвоём, – предложил тот, цепко хватаясь за мой рукав. Что скажешь? Зачем тебе нужна эта вьетконговка? Таких как она, здесь сколько угодно. Кроме того…, послушай…, наше правительство выплачивает значительное вознаграждение за спасение военнослужащих…

– Так ты же не военнослужащий! – даже не удивляясь его предложению, равнодушно отозвался я, приподнимая несколько ожившего радиста. И к тому же весьма затруднительно получить награду за твоё спасение, находясь здесь. Ты так не считаешь?

– Ерунда, – замотал тот головой, – это чисто технические трудности. Мы их преодолеем в два счёта…

Я осторожно огибал упавшие деревья, преодолевал мелкие канавки и рытвины, продирался через бамбуковый частокол, а он всё уговаривал меня выбираться из джунглей вдвоём, применяя все рекламные уловки, которые непрерывно выдавал его воспалённый мозг. Я, конечно, поддакивал, спорил и опровергал его аргументы, даже особо не вслушиваясь в то, что он мне говорил, поскольку весь этот звуковой фон помогал хоть как-то отвлечься от гудящих ног и болезненно ноющей спины. Вскоре показалось и разлапистое дерево, под которым я оставил Лау-линь.

– Всё что ты мне наболтал, – из последних сил встряхнул я своего спутника, – забудь, как минимум, на сутки. Будете сидеть здесь вдвоём, пока я не приведу помощь. И без глупостей мне. Делись с Лау-линь водой, и присматривай за ней. Пока все наши жизни не стоят и гроша и те суммы, которые ты мне сулил, тоже не имеют ни малейшей ценности. Понял? Вернусь, проверю!

– Yes! – коротко ответил Юджин, и его лихорадочное возбуждение вдруг сменилось полным упадком сил.

Я усадил его рядом с бредящей девушкой и вложил ему в руку флягу.

– По глотку в час, – напомнил я бледному от боли американцу, – и не больше! Я ведь могу и задержаться.

– Понимаю, – хмуро отозвался он, – постараюсь соблюсти график.

– Да, ты уж постарайся! – строго бросил я ему на прощание, уже уходя вдаль по протоптанной мной тропе.

Добравшись до устроенного мной поворотного знака, я бросил на него ещё пару срезанных веток, на тот случай если не смогу сам вернуться обратно и побрёл влево по дороги, стараясь при этом не упасть. Для помощи ослабевшим конечностям я даже вырезал себе палку, и в ходьбе опирался на неё, как бы помогая ноющей правой ноге. Дело было в том, что в детстве я чем-то заболел и три года провёл привязанным к больничной койке в городе Ялта, куда меня перевезли из Москвы. Родители меня навещали достаточно редко, и с трёх лет мне пришлось самому как-то определяться в по-своему нелёгкой больничной жизни. Лечение дало положительный результат, но всё же моя правая нога так и осталась менее сильной. В нормальной жизни это никак не сказывалось, но сейчас, в условиях предельного напряжения всех сил, именно она стала моим слабым звеном.

Шёл я долго, так долго, что постепенно все мои мысли сосредоточились только на процессе передвижения ног. Правую, на шаг вперёд, потом левую, потом правую, потом левую, затем опять левую… Правую руку вперёд, левое колено туда же, за тем подтянуть правое колено и левую руку вперёд. Шаг, шаг, ещё один… Лицо моё неожиданно ощутило жёсткий удар, и дневной свет тут же померк, словно чья-то невидимая рука разом выключила солнечный рубильник.

Очнулся я в том же самом положении, как и упал, то есть носом вниз, руки в стороны. Сообразив, что я лежу, а вовсе не иду, я пошевелился и предпринял попытку подняться. Из-под моей одежды опрометью выскочило несколько насекомых, возомнивших, что им неожиданно привалила целая гора дармовой жратвы. Я усмехнулся и принялся отжиматься от земли. Подъём в вертикальное положение был мучительным, но, понукая себя громкой руганью, я всё же выпрямился и победно взглянул по сторонам. Видел я плохо, в глазах всё двоилось и расплывалось, но, тем не менее, достигнутая крошечная победа меня так воодушевила, что я издал даже нечто подобное боевому кличу. Но на этом моя воинственность и истощилась. При попытке шагнуть вперёд, я снова потерял равновесие и шумно завалился в ближайший к дороге куст, едва не напоровшись на свою же палку.

– Вот досада-то, – совершенно равнодушно, будто о ком-то постороннем подумал я, – вот так некоторые и мрут от голода. Была бы хоть вода, можно было бы хотя бы пузо ею налить, всё не так противно. Едва я подумал про воду, как совершенно непереносимая жажда охватила всё моё существо. И подстёгнутый этой жизненно необходимой потребностью, я довольно резво пополз туда, где теоретически находилась вожделенная жидкость, то есть в сторону гипотетической деревни. Сколько времени я так влачился, точно сказать не могу, но явно долго. До тех пор, пока неожиданно для себя не услышал хорошо различимый человеческий говор. Замерев от неожиданности буквально на секунду, я торопливо вскинул голову. Метрах в пятидесяти от меня над полосой травы мерно колыхались две остроконечные крестьянские шляпы.

– Эй-хр-р! – просипел я, пересохшим голом, изо всех сил стараясь привлечь их внимание.

Напрасно. Мой жалкий хрип не вызвал, с их стороны, к моей персоне ни малейшего интереса. Оставалось единственное средство, – выстрелить в воздух, что я тут же и сделал, не пожалев последнего патрона. Результат был просто обескураживающим. Шляпы мгновенно исчезли из поля зрения, и только дробный шорох быстро удаляющихся шагов показал, что мои необдуманные действия привели меня к полному краху. Выронив совершенно бесполезный теперь пистолет, я некоторое время беззвучно и бесслёзно плакал, но понемногу собрался с силами и продолжил своё ползучее движение, утешая себя мыслями о том, что обжитые места всё же близки, раз начали попадаться живые люди. Дальше всё, что со мной происходило, вспоминается фрагментарно, рваными кусочками. То я куда-то катился, то, на меня тупо хрюкая, смотрела большая чёрная свинья, то мою ногу дёргал кто-то невидимый, но безжалостный.

Окончательно я пришёл в себя только ночью. К моему счастью и ужасу я лежал явно в какой-то убогой хижине на невысоких, застланных засаленными циновками полатях. Моё ощущение безмерного счастья, это по-человечески вполне понятно. Хоть сам добрался до какой-то цивилизации. Ужас же обуял меня потому, что я мгновенно вспомнил о судьбе моих бедных спутников, вынужденных ещё одну ночь проводить на голой земле. На стоящем неподалёку столике горела керосинка и, приподнявшись на локтях, я увидел, что кроме лампы на столе есть ещё кое-что, прикрытое смятой газетой.

Голодный спазм, животное ощущение близкой пищи, буквально сотряс меня. Даже робкая надежда на то, что вблизи находится какая-то еда, заставила меня немедленно подняться и подобраться к столу. Я не ошибался, передо мной вдруг явилось целое сокровище. Две жареные рыбки, горсть остывшего риса, варёное яйцо и тушёные овощи в невысокой миске. Возможно там же лежали и ложка с вилкой, но мои глаза видели только пищу. Урча от нетерпения, я жадно набросился на еду, смолотив бедных рыбок вместе с головами и хвостами. Вылизав тарелки, я запил еду кружкой чёрного, как дёготь, чая и, пошатываясь, выбрался на улицу. Урезанная наполовину луна скупо освещала несколько ближайших домиков. Свет горел только в одном из них, и я, непрерывно ощущая угрызения нечистой совести за то, что мне самому так хорошо, направился прямо к нему. Постучал, толкнул скрипучую дверь, и вошёл вовнутрь. В отгороженном плотной занавесью закутке у странного, похожего на этажерку сооружения сидел молодой мужчина в длинной, до колен рубахе и читал какую-то брошюру. Завидев меня, он поднял голову, но поскольку я находился в тени, приподнял заодно и лампу.

– «Чяо ань»! – поздоровался я, поклонившись.

Мужчина кивнул в ответ и предостерегающе поднёс палец к губам.

– Понял, понял, – зашептал я в ответ, подходя к нему поближе. По-английски разговариваете? – осведомился я, приблизившись вплотную, – или может быть по-русски?

Хозяин дома отрицательно покачал головой и для убедительности развёл руками. Договориться на словах было невозможно, но я не растерялся. Завидев на столе карандаш, я схватил его и поводил над столом, изображая готовность что-то нарисовать. Мужчина понимающе улыбнулся, нагнулся и извлёк из-под своего стула густо исписанную и явно детскую книжку. Единственным относительно чистым местом на ней была тыльная сторона обложки, и я незамедлительно принялся за рисование. Первым делом я изобразил домик и две фигурки в нём. Уткнув в одну из них грифель, я второй рукой указал себя в грудь. Вторую фигурку я постарался отождествить с моим «собеседником». Тот что-то прошелестел и энергично задвигал бровями. От домика я протянул дорогу, которую разрисовал разнообразными деревьями, не забыв отметить положение сторон света. От дороги я прочертил уходящий в сторону пунктир, около которого как можно более натуралистично выписал Лау-линь, в остроконечной шляпе и Юджина.

Чтобы особо подчеркнуть его национальную принадлежность я вложил ему в руку флаг, на котором изобразил характерные полосы и звёзды. От удивления лицо хозяина даже перекосилось. Он потыкал пальцем в фигурку девушки и дал мне понять, что не понимает, что вьетнамская женщина делает в лесу с незнакомым американцем. В ответ на это я изобразил бинты и у того и у другого и, не ограничившись этим, пририсовал даже струйки крови, текущие по земле. Брови хозяина дома сурово сошлись на переносице и он, приподняв мою руку, взглянул на часы. Была половина третьего. Он вновь взял мою руку и ногтем указательного пальца показал на цифру «6».

– Светло уже в пять утра, – подумалось мне, – надо бы пораньше подняться. И я более настойчиво постучал по цифре «5».

На том мы и порешили. Боясь, что меня забудут взять с собой, я прикорнул тут же у дверей, и то и дело просыпаясь, промучился до рассвета. В экспедицию поначалу собрались только три человека, с одними носилками, но я кричал, ругался и всё же добился того, чтобы пошли хотя бы шестеро. Вторых носилок в деревне не нашлось, и вместо них вьетнамцы прихватили обычные – строительные. Ещё одна проблема возникла тогда, когда мы начали выбирать основное направление движения. Оказалось, что от деревни в лес уходили аж три дороги, и никто из собравшихся толком не знал, откуда я к ним заявился. Не знал этого и я, поскольку был в таком состоянии, что мало что соображал. Наконец мне удалось втолковать им, что, подавая сигнал, я стрелял один раз и в деревне должны быть два человека, которые точно знали, на какой из дорог был произведён этот выстрел.

Начались поиски очевидцев. Вскоре к нам присоединился совсем низенький, согнутый радикулитом старичок со своим внуком, который уверенно заявил, что стреляли именно в них. В результате всей этой кутерьмы и неразберихи, на выручку раненых мы двинулись только в половине седьмого, причём я настоял, чтобы с собой взяли много чая и хоть какой-нибудь еды. Шли довольно долго, и мне не раз начинало казаться, что мы идём вовсе не туда. Но меня каждый раз успокаивали, давая понять, что направление выдерживается правильно. Вскоре нашёлся и мой пистолет, что несколько успокоило мои чересчур разыгравшиеся нервы. Вскоре добрались и до брошенных мною на дороге сучьев, и теперь уже я уверенно встал во главе поискового отряда. Есть хотелось неимоверно, и я принялся потихоньку отщипывать тесто от продолговатой лепёшки, выданной мне для раненых. Было ужасно стыдно, но я ничего не мог с собой поделать, поскольку исстрадавшийся без еды желудок настойчиво требовал дальнейшего насыщения.

– Вот тебе и поездка в экзотическую страну, – невесело размышлял я, высматривая очередную путевую метку, – вот тебе, дружок, и героические подвиги! Почему-то всё время приходится бороться не с врагами, а с голодом, и с недостатком времени для сна. Почему-то ни того, ни другого постоянно не хватает. О каких приключениях буду потом рассказывать в полку? О том, как змей варёных жрали, да от комаров отбивались? Стыдоба!

Прошли последний поворот, и я непроизвольно ускорил шаг. Сердце моё буквально трепетало от наваливающегося на мои плечи подспудного ужаса. Едва я на секунду закрывал глаза, как тут же передо мной возникали два неподвижных, распластанных по земле тела, пожираемых жуками и ящерицами. Завидев знакомое дерево, я не выдержал, и насколько хватило сил, затрусил к нему, отшвыривая попадающие на пути ветви. Вот мелькнул в траве и женский силуэт и я, словно бы ослабев, рухнул около неподвижно лежащей Лау-линь на колени. Приложился губами к её пылающему лбу, зачем-то пощупал пульс. Сзади шумно подбежали крестьяне.

– Скорее, – принялся я бестолково размахивать руками и командовать, грузим её в первую очередь.

– Что случилось, кто здесь? – вдруг забормотал очнувшийся пилот.

Разодрав заплывшие гноем веки, он рассмотрел меня и из последних сил с жалобным стоном перевалился набок.

– Да возблагодарит вас Господь, – принялся бормотать он, силясь подползти к брошенным неподалёку носилкам, – да будут счастливы ваши дети…

Что он там нёс ещё, меня в тот момент ничуть не интересовало, поскольку все мои заботы были только о Лау-линь. Вставив ей в рот бутылку с чаем я, как мог, напоил её и собственноручно уложил на носилки. Правда, пришлось её уложить на строительные носилочки, поскольку Юджин был для них слишком велик. Теперь спасение раненых зависело только от нас, от нашей скорости. Вновь встав впереди отряда, я постарался задать максимально возможную скорость передвижения, но довольно быстро скис и, в основном, был вынужден догонять стремительно передвигающихся носильщиков. Всё же нагрузки, выпавшие на мою долю, оказались слишком велики и, кроме того, сумка с электронными блоками, которую я не доверил никому, изрядно тормозила меня своей неуклюжей тяжестью. В результате я добрёл до деревни только к обеду, когда и Лау-линь и Юджина уже увезла машина скорой помощи, присланная из расположенного в соседнем городке подземного госпиталя.

Душа моя так и рвалась не мешкая идти за ними, но бренное тело отказывалось ей повиноваться. Не обращая внимания на что-то расспрашивающих меня жителей, я словно сомнамбула забрался в кучу рисовой соломы, наваленной прямо посреди деревни, и провалился в глухой, обморочный сон. Как мне потом говорили, я проспал двадцать восемь часов подряд. Разумеется, меня вскоре перенесли (видя моё бедственное состояние) в дом и уложили на постель, но я никак не отреагировал на все эти манипуляции.

* * *

Итак, проснулся я, вернее сказать очнулся лишь к вечеру следующего дня. Открыл глаза и с удивлением осмотрелся по сторонам. В моём воспалённом мозгу продолжали прокручиваться какие-то кошмары, и я никак не мог вспомнить, как я оказался в каком-то помещении и что, собственно, со мной происходит. Ощутив жажду, я попытался встать, но ничего у меня из этого не вышло. Поднятая было рука, безвольно упала за голову, а ноги даже не отреагировали на сигнал, пришедший из моей как-то нехорошо звенящей головы. Но тут же у моего изголовья появилась девочка лет двенадцати, которая поднесла к моим губам носик фарфорового чайничка. Сделав несколько глотков, я устало прикрыл глаза и мгновенно провалился в дремотное оцепенение. Приходили какие-то люди, и кругами ходили вокруг моей кровати, что-то негромко бормоча. Со мной проделывали какие-то странные манипуляции, и вскоре я ощутил в левом бедре даже укол шприца, но всё это было как в тумане, словно и не со мной вовсе. Я то и дело погружался в сказочный мир бредовых видений, где двуручным мечом сокрушал надсадно воющие самолёты, которые потом с наслаждением топтал своими огромными ногами, слушая, как хрустят их распадающиеся на части костяные панцири.

В какой-то момент я явственно ощутил, что меня куда-то несут, и рядом звучат чьи-то очень знакомые голоса, но, пребывая в своеобразной, ужасно мучительной коме, я никак не смог отреагировать на эти перемены. Окончательно я пришёл в себя лишь дня через два или три. С немалым удивлением, обнаружив, что лежу в каком-то тесном, явно подземном коридоре, я приподнялся на дрожащих руках и осмотрелся по сторонам. Узкий, шириной едва ли в три метра, туннель был плотно заставлен койками, на которых лежали обмотанные бинтами люди. Мимо них бойко сновали медсёстры в белых и зелёных косыночках, разнося баночки с лекарствами и туалетные «утки».

Почувствовав непреодолимое желание немедленно освободиться от распирающей меня жидкости, я поймал одну из них за полу халата и в два приёма «надул» едва ли не полную «утку». Очень довольная моими успехами «сестричка» убежала, но вскоре возвратилась вместе двумя мужчинами весьма мрачной наружности. Не подозревая от них никакого подвоха, я доверчиво обнял их за плечи, и они потащили меня в одной исподней рубахе по сумеречным пещерам госпиталя, весьма смахивающим на один из кругов Дантова ада. Я искренне полагал, что меня несут к здешнему профессору на какой-нибудь консилиум, но меня доставили лишь в крохотный каменный аппендикс, расположенный у самого входа в пещеру. В аппендиксе сидели двое: – крепкий мужчина в форме и девушка с короткой стрижкой, одетая по-городскому.

Меня незамедлительно усадили на табурет, и мужчина задал какой-то вопрос. Девушка тут же перевела его на английский язык. Первый вопрос был простой и на него я ответил почти без запинок, ибо мне предлагалось назваться и представиться. Ответ мой был незамедлительно переведён в обратную сторону и мужчина озадаченно уставился на меня.

– Мне доложили, что вы каким-то образом связаны с появлением в районе Тхай-чи пилота сбитого американского пилота? – услышал я новый вопрос.

– Я захватил его в плен девятого числа и вместе с медсестрой из команды ополченцев старался вывести из леса…, – принялся объяснять я, ужасно стесняясь собственной косноязычности.

– Сегодня семнадцатое, – сурово взглянул на висящий сбоку календарь представитель особого отдела. Почему вы так долго скрывались от властей?

– Мы вовсе и не скрывались, – изумился я. Оба мои спутника были ранены во время боя, и мне пришлось их долго тащить на себе по непроходимым джунглям. Я и сам-то чуть не помер, от голода и перенапряжения! – закончил я своё повествование.

Допрашивающий меня военный снял трубку полевого телефона, и некоторое время общался по очереди с несколькими лицами. Такой вывод я сделал потому, что между вопросов он слишком долго просто держал трубку около уха, оживляясь только тогда, когда мембрана вновь оживала. Допрос длился довольно долго, пока я решительно не заявил, что устал и очень голоден. Только после этого меня отпустили восвояси, и я заметил, что к койке меня провожала теперь только медсестра. Незамедлительно был принесён варёный рис с какой-то мясной приправой, и я наконец-таки спокойно и всласть поел, не торопясь, тщательно пережёвывая каждое зёрнышко.

Вскоре после завершения трапезы пришёл врач и долго обследовал меня с помощью стетоскопа и маленькой деревянной колотушечки. Он простукивал меня ею, одновременно слушая отзвук шлепков. Затем заглядывал в глаза и уши, вытягивал пальцами язык, мял живот. Результат видимо его удовлетворил, и мне была принесена хоть и резко пахнущая хлором, но чистая и заштопанная форма. Не было только сапог, и вместо них мне выдали тяжёлые шлёпанцы, искусно вырезанные из старой автомобильной шины. И вот буквально через десять минут этаким отощавшим пугалом я был препровождён из госпиталя вон. Все мои попытки узнать по ходу дела хоть что-то о судьбе моих спутников, наталкивались на плотную, хотя и вежливую стену непонимания.

Делать было нечего. Я распихал по карманам выданные мне личные вещи, повесил на плечо сумку американца и скромно уселся на деревянной скамеечке, спрятанной под бамбуковым навесом у входа в подземелье. Куда мне следовало дальше двигаться, я не имел ни малейшего представления и поэтому решил далеко не уходить от того места, где можно было, в случае чего, поесть и переночевать. Прошло несколько тягучих часов. Время от времени подъезжали грузовики, с которых торопливо сгружали раненых и тут же заносили внутрь. Иногда они привозили не раненых, а мешки, ящики и канистры. Иногда машины были совершенно пусты и, наоборот, в них загружалось по пять – десять человек выписанных. Такие маленькие отряды формировались всё на той же пространной скамеечке, рядом со мной. Одетые в новые пижамы или старую полевую форму вьетнамцы весело балагурили, непрерывно дымя сигаретами, что в их среде, по всей видимости, считалось особым шиком и проявлением мужественности. Поскольку я сидел на краю скамейки, то они то и дело пытались угостить меня сигаретами, но я дружелюбно улыбаясь, каждый раз отказывался.