Текст книги "Картонные звезды"

– В порядке, Саньчо? – кричит он, видя меня в лежачем состоянии.

Я киваю. Он подхватывает одну из моих канистр, и мы с ним несёмся ещё метров триста, пока не добираемся до длинного, так называемого «общественного» окопа. Скатившись в перекрытое бамбуковыми щитами некое подобие блиндажа, мы некоторое время лежим неподвижно, жадно глотая ртами сизый от гари воздух.

– Что, дальше идём? – спрашивает меня Камо, несколько отдышавшись.

– Не-а, – отрицательно качаю я головой, не идём! Во-первых, канистры тяжёлые, на себе мы их далеко не унесём. А во-вторых, ты же видишь, что в воздухе творится! Подстрелят нас как куропаток, когда через поле будем перебираться. Тогда вообще…, полный атас наступит. И нам хана и нашим деяниям тоже кранты!

Некоторое время сидим молча, затаившись, словно мыши в подполе. Самолёты всё так же ревут над головами, пулёмёт с окраины всё также скупо огрызается. Ещё несколько раз от близких взрывов содрогается земля, но чувствуется, что налёт уже заканчивается. То ли боеприпасы у штурмовиков кончились, то ли горючее на исходе. Подношу к глазам часы, пытаясь определиться во времени, но они стоят.

– Ах, мерзавцы, – бормочу сквозь зубы, адресуя всю свою ненависть нагло жужжащим над нашим укрытием бестиям, – в довершении всего и «Омегу» мою испортили!

Трясу рукой, кручу головку заводной пружины. Нет, вроде бы пошли. Видно забыл завести с утра. Вскоре наступает спасительная тишина. Выждав ещё некоторое время (для верности), всё же выбираемся наружу. Всё вокруг горит. Те строения, которые в начале бомбёжки не пострадали, или были повреждены незначительно, теперь легко занимаются от искр разносимых довольно свежим ветерком. Жар вокруг стоит просто нестерпимый, и мы начинаем обоснованно беспокоиться о судьбе нашей солярки. В два приёма переносим канистры в водоотводную канаву, и притапливаем их среди сильно разросшихся камышей. Деревня тем временем жарко догорает. Мы устало сидим на пригорке и заворожено смотрим на пожар.

– Тоже, понимаешь, люди жили, – философски произносит Камо, энергично ковыряя в носу пальцем, – скотину разводили…

– Кстати, насчёт скотины, – подскакиваю я, озарённый внезапной идеей. Там ведь свинарник сгорел. Свинины полно разбежалось. Давай сходим туда, поищем хряка поздоровее. А то мяса путного уже несколько дней не ели. Отощали словно пиратские скелеты!

– Вах, дарагой, какая мудрая мысль! – мгновенно соглашается он.

Идём обратно, в который уже раз. Ведь стоящая перед нам задача, на самом деле куда как более важна, нежели просто поиски пропитания. Для возвращения просто необходимо найти хоть какое-то транспортное средство, чтобы доставить тяжеленные канистры в лагерь. Конечно, в принципе можно дотащить их и в руках, но после нескольких дней вынужденного поста мы ослабели настолько, что сможем сделать это только к вечеру, когда генератор, на котором держится вся боеспособность нашей группы, уже наверняка остановится. Перебегаем от одних развалин к другим, и наши поиски вскоре увенчиваются успехом. Вначале находим один велосипед, прислонённый к чудом уцелевшему плетню, а вслед за ним и второй, валяющийся прямо посреди дороги. Вторая двухколёсная машина хоть и слегка повреждена, но двигаться может. С помощью палок и верёвок соединяем их за чёрные от копоти рамы и вскоре самодельное транспортное средство готово к движению. Начинаем собирать и грузить трофеи. Подвешиваем на проволоке частично обгоревшего поросёнка, трёх мёртвых кур, потерянную кем-то вязанку лука и ещё какие-то съедобные мелочи. И тут я вспоминаю о пулемёте.

– Ты слышал, – обращаюсь я к Камо, – как ДШК во время налёта где-то неподалёку стрелял?

Тот молча кивает. Оружие его интересует мало. Видимо он воспринимает его лишь как ненужную обузу, за которой, к тому же, нужно и ухаживать.

– Значит, здесь ещё кто-то есть, – продолжаю развивать я свою мысль, – кто-то остался в посёлке. Давай поищем его. Может какая-нибудь помощь от нас требуется?

– Зачем они нам? – отмахивается тот. Нам надо солярку домой везти! Капитан, наверное, уже сердится на нас, что долго назад не идём!

– Солярка, это хорошо, – упорствую я, – но ты прикинь, как нас с тобой оценят, если мы ещё и пулемёт с собой притащим! Это будет совсем здорово. Зенитка-то наша, только половину боекомплекта имеет. Прикинь! Случись с ней хоть что-нибудь, так мы и вовсе без защиты останемся! Представь, Камо, – продолжаю я расписывать ему лучезарную картину – прикрутим мы его над кабиной походной машины, кресло для тебя сделаем, как настоящий грузинский князь будешь в нём сидеть! При оружии, при славе…

Губы Камкова непроизвольно расплывается в блаженной улыбке.

– Ла́дна, па-ашли, – решительно машет он рукой, – пашли, генацвале (душа моя)! Так и быть, поищем того, кто там стрелял.

Пулемёт и лежащего около него ничком стрелка находим в специально вырытом окопчике на противоположной окраине деревни. Сразу становится ясно, что долго сопротивляться эта огневая точка просто не могла. Мелкий окоп, нам был едва по пояс, и даже погибшему в нём одинокому пулемётчику некуда было укрыться от ответного огня. Как нам показалось, это был обычный деревенский парень из народного ополчения. Его белая рубаха, потемневшая от запёкшейся крови, странным диссонансом смотрелась на утоптанном земляном полу окопа.

– Здесь свадьба, что ли намечалась? – перевернул я на спину его лёгонькое тело. И старик тот был в парадном костюме, и этот парень при галстуке. Я попробовал перевернуть его на спину, и тут мои пальцы зацепились за что-то острое. И через секунду я держал в руке серебряную прищепку для галстука, видимо самое ценное имущество убитого пулемётчика. Обтерев её об штаны, я увидел, что на ней изображено некое существо похожее на русалку, высовывающуюся из моря.

– Возьму на память, – сунул я вещицу в карман, оправдывая себя тем, что беру украшение отнюдь не для обогащения, а для памяти.

– Да он к треноге приварен! – вернул меня к действительности голос Камкова, который всё это время возился у пулемёта. А она такая тяжеленная, что мы её отсюда просто не утащим. Они её сами от какого-то трактора отодрали!

– Угу, – отозвался я, сунув свой нос в зарядный ящик, – да и патронов тут кот наплакал. Так что пошли отсюда, итак слишком задержались.

Но внезапно донёсшийся до наших ушей слабый гул самолётного двигателя заставил нас замереть на месте.

– Вай, – испуганно приседает Камо на корточки, – неужели опять сюда летят!?

Я тоже нагибаюсь, но исключительно для того, чтобы улучшить свой обзор, ибо не особо пострадавший навес из продырявленных пулями пальмовых листьев сильно ограничивал видимость.

– Нет, – почему-то прошептал я, будто кто-то мог нас подслушать, – это одиночный самолёт летит, и не торопясь. Чуешь, пронзительного свиста не слышно.

Гул приблизился и из-за плотной дымовой завесы совершенно неожиданно выскользнул морской разведчик А-6Е. Его характерный горбатый силуэт с коленчатым топливоприёмником перед кабиной нельзя было спутать ни с одним другим типом самолёта.

– Результаты бомбёжки уточняет! – прошипел я, склоняясь к самому уху своего сослуживца. Сейчас, наверное, фотографировать будет…

– Зачем нас фотографировать, понимаешь? – вскинулся всегда готовый всем возражать по поводу и без повода Камо. И так видно, что всё вдребезги разнесли. Ты не знаешь, пушка у него на борту есть? – внезапно интересуется он.

– Нет, пушки у него нет, – отвечаю я, не спуская глаз с медленно удаляющегося самолёта. Это же разведчик, он только наблюдает, фотографирует…

– Ну, мы тогда его…, – голос Камкова неожиданно крепнет и грубеет. А что, если мы по нему сейчас из пулемёта вдарим! Давай, Сашок пульнём в него, если он вернётся. Воронину скажем – деревню защищали, героически! Он нам ордена выпишет!

– По жопе он нам выпишет! – отмахиваюсь я. Да ты посмотри, сколько там патронов-то. Десятка полтора всего, не больше. На две секунды боя, нам их и хватит. А дальше что? Да и улетел он уже далеко, не достать.

– Нет, нет, – встревожено высунулся из окопа Камо, – он поворачивается. Ты же сам говорил, снимки делать будет. А я тебе, – продолжает наседать он, – настоящее чахохбили вечером сделаю, мамой клянусь!!!

Наверное, недавно сбитый нами «Фантом» здорово повлиял на его боевой дух, и он тоже горит желанием отличиться в реальном бою.

– Ладно, давай бабахнем, – нехотя соглашаюсь я, рассчитывая в глубине души, что короткую очередь пилоты разведчика не успеют засечь, и мы успеем скрыться в стелющемся по земле дыму. Но ты, – грожу я пальцем по-детски приплясывающему Камо, – только сам-то сиди смирно, не выпрыгивай без разрешения. Вдруг да промажем!

Самолёт на повторном заходе снижается ещё больше. Кажется, что от его блестящего брюха до земли не более двухсот метров. Я встаю к пулемёту и ловлю стволом его медленно плывущий силуэт. И только тут замечаю, что около примитивного кольцевого прицела кем-то примотана половинка полевого бинокля. Прикручена она даже без особых затей, обычной электромонтажной изолентой.

– Вот, что называется, голь на выдумку хитра, – удивляюсь я. Чего только не удумают!

Пригибаю голову чуть ниже и заглядываю в окуляр. Прекрасно видно овальную кабину и обоих пилотов в красивых, круглых как у космонавтов шлемах. Один из них что-то говорит другому, энергично показывая вниз рукой. От мгновенно накатившей на меня злости мои челюсти сжимаются с такой силой, что едва не начинают крошиться зубы.

– Радуетесь, гады, – бормочу я, – наводя своё оружие прямо в лоб одного из лётчиков, – ну, ну! Эх, только бы попасть, – бьётся в голове призыв ко всем богам всех земных религий, – только бы не промахнуться!

Пальцы сами собой, словно повинуясь неизвестно откуда исходящей команде, плавно давят на спуск, а ноги деревенеют, привычно готовясь частично скомпенсировать неизбежную отдачу. А-6 как раз делает вальяжный вираж и приближается к нам настолько близко, что кажется, что промахнуться по нему просто невозможно. Ра-та-та-та-та, – изрыгает пулемёт тугую струю свинца и, за недостатком патронов, тут же умолкает.

– Бежим, – толкаю я Камо в спину, – пока они не очухались.

Мы дружно выпрыгиваем из окопа и, словно преследуемые борзыми собаками зайцы, несёмся к центру посёлка.

– Ты ему все лобовые стёкла разнёс, – радостно кричит Камков, – оглушительно шлёпая по лужам своими разбитыми вдрызг сапогами, – осколки так и забрыз-з-зжали! Я сам видел!

Только выбежав на площадку у дымящейся конторы, мы как по команде останавливаемся, и смотрим назад. Самолёта нигде не видно. Ни звука от его двигателя, ни выхлопного следа, словно он волшебным образом растворился за прошедшие две минуты в воздухе. Что с ним тогда стало, и достал ли я хоть одного пилота тяжёлой бронебойной пулей, для меня так и оставалось некоторое время загадкой. Но минуты боевого азарта минули и бесследно растворились в вечности, а нас обступила жесткая реальность войны.

* * *

Поскольку вид исходящего оплавленным салом поросёнка, подвешенного к велосипедной раме, вызывает отчаянные конвульсии наших давно не кормленых желудков, то мы дружно налегаем на покрытые гарью ручки рулей. К нашему величайшему сожалению, обратная дорога, из-за того, что просёлок совершенно раздолбан бомбами, занимает у нас гораздо больше времени. Настолько больше, что к нашему подземному поселению мы добираемся только к пяти часам по полудню. Воронин и Стулов встречают нас как настоящих героев, громко радуясь, не столько нам самим, сколько тому грузу, который мы доставили.

– А где же ваша тележка? – недовольным голосом спрашивает старший лейтенант, проявляющий в последнее время просто отеческую заботу о нашем походном имуществе.

– Приказала долго жить! – огорчённо развожу я руками. Остались от неё лишь ножки, да рожки! Хорошо хоть, что после бомбардировки удалось канистры найти.

Наши начальники озабоченно переглядываются.

– Так вы, что, – хмурится Воронин, – неужели умудрились попасть под ту бомбёжку, от которой здесь чуть все деревья не попадали?

– Ага! – радостно выпаливает, так и не удосужившийся выучиться искусству молчания Камо. Да нам ещё в деревне пришлось повоевать! – воинственно машет он руками. Видите, товарищ капитан, поросёнок какой обгорелый. Это после того как нас американцы напалмом полили. А Саньчо, – кивает он на меня, – ка-ак даст из ДШК…

Я спешно давлю его ступню каблуком, стараясь любым путём прервать его слишком красноречивый и явно неуместный в данную минуту рассказ о наших похождениях.

– Вай, – недоумённо вскрикивает он, – ты зачем мою ногу топчешь?

– Сам-то ты помнишь, что обещал приготовить? – громогласно перебиваю его. Вот и иди скорее на кухню, занимайся своими курами. А то сразу начал подвигами хвастаться.

– Правильно, Камков, – поддакивает мне Стулов, сглатывая голодную слюну, – займись-ка, брат, скорее обедом. С утра, понимаешь, не жравши!

Ничего не понимающий наивный грузин медленно поворачивается через правое плечо, и что-то недовольно бормоча, направляется к кухонному очагу. Но на нас он обижается зря. В чём он действительно талантлив, так это в кулинарии. Даёт же Бог некоторым умение делать съедобным каждый пучок травы, и каждый кусочек коры. Пока все мы пребываем в ожидании обеда, позволю немного сделать своеобразное лирическое отступление на эту тему.

Призыв на службу есть именно призыв, это знают все. Стихия хоть и организованная, но непредсказуемая. И часто бывает так, что в одновременно призываются не только одногодки, но и люди, получившие по тем или иным причинам длительную отсрочку. Вот и с нами в одной компании оказался один такой «отсрочник». Звали его, как и меня, Александром, и до того момента, как его загребли на службу, он успел пару лет поработать помощником повара в престижнейшем по тем временам ресторане Прага. Надо заметить, что и внешность он имел своеобразную, удивительнейшим образом соответствующую его профессии. Узкое, с тонкими чертами лицо, изящные ухоженные усы, вьющиеся каштановые волосы. Ни дать, ни взять классический «половой» из дореволюционного трактира. И голос у него был тоже не простой, а удивительно обольстительный, мурлыкающий и сладкий. Обхождение с начальством он выказывал самое культурное, ну а познания в кулинарном деле имел просто отличные.

Всем был хорош наш Сашок, за исключением одного – имел он неистребимое пристрастие к горячительным напиткам. Впрочем, что уж там говорить, в самой «Праге» работал! А быть у водицы и не напиться, сами знаете, просто невозможно. Огляделся он, осмотрелся в полку, и снова взялся за своё, благо денег было у него предостаточно. Раз, поймали его с пузырём. Два, запах унюхали. Один скандал, второй, третий! С кухни, где он пристроился поначалу поваром, его быстренько сняли и, после недолгого разбирательства, и выслали из полка. Место ссылки было известно – «Передающий центр». Там, как вы знаете, от греха подальше собирали всех полковых штрафников, где они и сидели до конца службы без права на помилование и, естественно, без увольнительных. Ну, сослали и сослали и всё вроде правильно, но как поётся в известной песне: – Ничто на земле не проходит бесследно. Оказалось, что Санёк и там прекрасно освоился и даже преуспел в своём непреодолимом распутстве. И выяснился этот неприглядный факт, как всегда, в самый неподходящий момент.

Как на грех, в наш полк, в который уже раз пожаловала инспекторская проверка. Обычно до Передающего Центра наши проверяющие никогда не добирались. В глубине души полагаю даже, что они и не подозревали о его существовании. Но в этот раз нашёлся один чересчур любопытный инспектор, который, рассеяно тыча пальцем в штатное расписание личного состава, громогласно потребовал, чтобы его отвезли на объект, обозначенный на бумаге индексом «ПЦ». Наш полковник горестно повесил голову, но деваться было некуда. И о результате той проверки все мы узнали на следующий же день. Весь личный состав полка собрали в спортзале, аккурат перед самым обедом, и за неимением стульев рассадили прямо на полу. К импровизированной трибуне вышел тот самый любопытствующий инспектор и во всеуслышанье зачитал все наши прегрешения, случившиеся за прошедшее время.

– Товарищи! – привычно поправляя очки, начал он трагическим голосом. За три прошедших месяца в вашем полку случились следующие нарушения воинской дисциплины.

Все он естественно упомнить не мог и поэтому достал густо исписанный лист бумаги.

– Было отмечено двенадцать случаев самовольных отлучек из расположения части, – заунывным голосом начал оглашать он. Пятнадцать случаев злостного нарушения Устава, четыре крупные драки и более сорока простых стычек формата один на один. Двадцать два случая хищения общественного и личного имущества…

Он читал свои заметки довольно долго. Так долго, что самые неусидчивые из нас начали ёрзать на жестком полу и перешептываться с соседями, по поводу упомянутых им новомодных словечек, типа «формата стычек».

– Но самый вопиющий факт развала и полной человеческой деградации был нами выявлен на так называемом «передающем центре» – эффектно закончил он чтение пространного обвинительного акта!

Инспектор устало снял ненужные уже очки, и как только можно было укоризненно, посмотрел на нашего полковника, который с самым покаянным видом сидел у края стола.

– Приезжаем мы вчера на упомянутый объект ближе к вечеру, – продолжил проверяющий своё повествование, но уже без бумажки, – и что же видим! Территория важнейшего подразделения совершенно пуста! Только два голодных медведя бродят по плацу перед казармой. (Плаца там, естественно, никакого нет, так, поляна утоптанная. А два упомянутых им медведя это брат и сестра, найденные три года назад в тайге. Назвали их попросту – Мишка и Машка. С тех пор, они неотлучно жили на ПЦ, возле кухни, неся добровольную караульную службу за солдатские харчи и тёплое место в деревянной будке).

– Долго мы ходили и искали хоть кого-нибудь, – голос инспектора поднялся до трагических ноток, – пока, наконец, не услышали нестройное пение…, несущееся как бы из-под земли.

При этих словах все слушатели мгновенно замерли, чрезвычайно заинтригованные таким необычным развитием сюжета.

– Сей источник совершенно непонятных звуков, к счастью скрывался от нас недолго, – тем временем доносилось до нас с трибуны. В подвале ротной кочегарки, вместо запасов угля нами был обнаружен весь личный состав Передающего центра, собравшийся вокруг столитровой кастрюли с каким-то мутным пойлом! Надо отметить, что все как один были в изрядном подпитии и самозабвенно горланили «Ой, мороз, мороз»! Позор! Просто позор! Хоть и пели они хорошо, можно сказать дружно, но, такие массовые пьянки совершенно недопустимы в столь ответственной части и в столь ответственное время! Нетрудно было выяснить, что изготовление браги – дело рук местного повара – Александра Заврацкого. Вместо того, чтобы…

Но что он должен был сделать вместо браги, мы так и не узнали, поскольку снаружи раздался сильный грохот, и здание, в котором мы сидели, ощутимо содрогнулось. Не дожидаясь повторного толчка, мы опрометью выскочили наружу, полагая, что началось очередное землетрясение. Но, едва оказавшись на улице, то поняли, что естественными причинами в данном случае и не пахнет, поскольку в районе аэродрома поднимался громадный столб дыма.

– Тревога, – отчаянным голосом завопил выскочивший вслед за нами из спортзала Карелов, – машины сюда! Быстро!

Земля ощутимо дрогнула вновь, и второй столб дыма вздыбился в небо ещё выше первого. Было даже видно, как летели в воздух поблёскивающие металлом конструкции.

– Что же там может взрываться? – пропищал в наступившей тишине Володя Ворохов, – там ведь один бетон на взлётной полосе и ничего более! Подъехала грузовая машина и, набившись в её кузов словно селёдки, мы помчались на помощь явно попавшим в беду авиаторам. Загадка разъяснилась, едва мы въехали на территорию военной части аэропорта. По всему видимому пространству взлётной полосы были хаотически разбросаны многочисленные обгоревшие обломки взорвавшихся самолётов.

– Что случилось? – услышал я вопрос нашего замполита, обращённый к кому-то из бестолково тычущихся вокруг нас солдат аэродромной команды.

– Три самолёта взорвались, – прокричал тот в ответ, – подряд! Они вчера вечером из Владивостока прилетели, а днём, когда на них никого не было, они и взорвались!

– Почему? – обступили мы одного паренька в сильно закопчённом комбинезоне.

– Говорят, проводка в одном из них заискрила, – пожал тот плечами, – а там кто его знает, что на самом деле случилось. Сначала один полыхнул, за ним второй, а через пять минут и третий рванул. Стояли-то крылом к крылу…

Молча стоим и смотрим на дымящиеся обломки.

– До тех пор, пока «сапоги» всё будут строить и равнять по линеечке, схожей с основной извилиной их мозгов, в нашей армии порядка так не будет, – думаю я. Будет только геометрическое подобие порядка. Что стоило хоть немного рассредоточить самолёты, места-то ведь полно! Глядишь, наши ВВС потеряли бы только одну машину, а не все три.

Какое-то время помогаем гасить пожары и собирать разбросанные повсюду части фюзеляжа, но вскоре на место происшествия прибывает комендантская рота, и мы отправляемся восвояси. Представление окончено!

1.05.68. Из приказа министра обороны Маршала СССР А. Гречко

Советский Союз вместе с братскими странами социализма оказывает действенную помощь народам, борющимся против империализма, всемерно поддерживает героический Вьетнам в его священной борьбе против американских захватчиков…

* * *

– А ведь за нами охота началась, Михаил Андреевич! – уверенным голосом объявил Преснухин, едва мы уселись ужинать.

Набивший рот рисом Воронин тут же испуганно поперхнулся, да так неудачно, что нам пришлось долго стучать его по спине, чтобы он совсем не задохнулся. Наконец тот снова сел за стол и, утирая текущие по щекам слёзы, и через силу вымолвил: – Ну, ты… Федя, выбирай… блин, в следующий раз, выражения. И шутки свои дурацкие отложил бы лучше до более радостных времён.

– Какие ещё шутки? – невозмутимо пожал тот плечами. Я просто молчал некоторое время, размышлял. Скажем так, проверял свою гипотезу.

Воронин понёс было ко рту повторно наполненную ложку, но рука его предательски задрожала, и он на всякий случай высыпал несколько пересолённую фасоль, сваренную с постным рисом обратно в миску. После этого он поставил локти на стол и упёрся нетерпеливым взглядом в продолжающего энергично насыщаться Фёдора.

– Продолжай, раз уж начал!

Но Преснухина смутить нелегко, это уже закалённый боец и он спокойно выдерживает встревоженный взгляд капитана. Доедает ужин, отставляет в сторону миску. Её тут же подхватывает Камо и метко запускает в тазик с мыльной водой.

– Смотрите, – вынимает мой приятель из-за пазухи пропотевшую пачку телеграмм и, словно колодой игральных карт шлёпает ею об стол, – как можно ещё интерпретировать последние сведения. Четыре дня назад вне всякого графика с авиабазы Тайбей вылетел RB-47, бортовой номер S43776. Имел позывной Lucky-17. Попрошу карту местности, – демонстративно протянул он руку через стол.

Воронин беспрекословно раскрыл свою планшетку и, положив её на стол, повернул к Фёдору.

– На момент нашего первого сеанса связи он был в этой точке, у архипелага Хоангша, – Фёдор поставил на карту, вынутую из кармана винтовочную гильзу. В 14.00 у нас второй сеанс связи, а RB в это время кружил уже вот здесь, – и вторая гильза встала неподалёку от первой. А в 21.10., во время третьего сеанса он зачем-то сместился вот сюда, к камбоджийской границе. Ещё раз уточню, что никаких налётов не последовало, что нетипично.

Третья гильза звонко стукнула о стол, и Преснухин в свою очередь упёр взгляд в напряжённо застывшего капитана.

– А мы, если позволите напомнить, сидим вот здесь, в самом центре образовавшегося треугольника. Но и это ещё не всё. Ровно через сутки всё с того же аэродрома поднялся другой «Счастливчик», с позывным Lucky-19. И это был всё тот же RB-47 с бортовым номером S43776. Странно, правда! И он тоже полетел, почему-то не в район самых интенсивных бомбёжек, нет. Он тоже направился сюда, на юг! И ровно в девять утра принялся кружить вот над этим горным массивом. По нему на предельной дальности кто-то шарахнул ракетой, и он резко ушёл в море, но далеко не удрал и ко второму нашему сеансу связи с полком занял свой эшелон со стороны Южного Вьетнама. А к вечеру перебрался в точку известную нам как «Дельта». Получается, что за двое суток нас дважды посадили в пеленгационный треугольник. Неприятно конечно, но вроде как не смертельно. Даже два взаимно перпендикулярных треугольника не дают точного местоположения искомого передатчика, но всё же район его действия очерчивают однозначно. И вот сегодня этот оглушительный, другого слова и не подберу, налёт. Причём, заметьте, товарищ капитан, какое было хитро выбрано время для нанесения бомбового удара. Да и несомненно, что разведчик тот вновь висел в воздухе, я только убытие его не смог перехватить, других дел навалом было. И он дождался, когда наш передатчик заработал и дал бомбардировщикам и штурмовикам команду на его уничтожение.

Но к счастью, точное местонахождение нашего передатчика им всё же пока неизвестно. Видимо, первоначально они привязали его к тому посёлку, куда наши парни отправились утром за соляркой. В принципе, вполне логично. Штатовцы наверняка решили, что нам будет удобнее всего подключиться к поселковому источнику электроснабжения. И вот, ровно через один час десять минут после утреннего выхода Камо в эфир, они разделали данный населённый пункт просто под орех. Но заметьте, американское командование решило несколько замаскировать этот налёт, совместив его с совершенно бестолковой бомбёжкой рисовых полей и окрестных рощиц. Напрашивается вывод о том, что им почему-то очень не нравится наш передатчик. Правда, мы теперь работаем у самой границы, и именно этим могли вызвать неудовольствие противника, но и это как-то не ложится в логическую цепь размышлений. Ведь они не знают, что мы работаем на Советский Союз!

– К тому же, мы сами их подзадорили, – подвёл итог капитан, – всего полтора часа назад показали им, что бомбардировкой посёлка они своей цели не добились.

Сделав такой вывод, он скучно сморщился и медленно полез в нагрудный карман за сигаретами. Долго в нём копается, но пачку так и не достаёт. Вместо этого он поворачивается к вошедшему под марлевый полог Стулову.

– Володя, что у нас в последней сводке было?

Тот промедлил с ответом всего лишь несколько мгновений.

– Восемь вылетов разведывательной авиации, двенадцать налётов на объекты и территории Северного Вьетнама, три транспортные переброски, сбито за день три самолёта, да ещё один, А-6, кажется, потерпел крушение при посадке на авианосец «Нимитц».

– Это наш самолёт гробанулся, точно! – энергично толкает меня в бок, до сего момента благодушествовавший Камо.

– Ваш, или не ваш, – продолжает скучно перечислять упомянутые в сводке происшествия Стулов, не бывший с нами в посёлке и не знавший об авантюрном обстреле разведывательного самолёта, – а просто сообщается, что он разбился при посадке.

– Это всё прекрасно, – хлопает капитан по столу, – но разговор у нас сейчас совсем о другом. Вот наш главный асс технической разведки, – указал он ложкой на скромно опустившего ресницы Фёдора, – утверждает, что наша работа здесь для американцев уже не тайна. И мало того, что не тайна! Он утверждает, что на нас объявлена охота! По его глубокому убеждению сегодняшняя бомбёжка на самом деле предназначалась именно нам.

Челюсть Стулова медленно съезжает вниз.

– Тогда, – шумно прокашливается он, – предлагаю, как можно быстрее сменить дислокацию! Сегодня бомбёжка, завтра бомбёжка, так ведь и накроют нас… в конце-то концов.

Воронин недовольно качает головой.

– Ты что! Только – только нормально устроились на относительно приемлемом месте, наладили взаимодействие с местными силами ПВО. Это что же, снова петлять зайцами по джунглям?

Он обводит нас усталым и мне даже кажется укоризненным взглядом.

– Или вы думаете, что если мы переберёмся в другое место, то окажемся в большей безопасности? Ну, что молчите? Ладно, давайте уедем. Километров сто протащимся. Так ведь снова надо будет лагерь разбивать. Это что, выход из положения? Завтра же американская радиоразведка установит, что наш передатчик сменил дислокацию и нанесёт удар по тому месту. А лучше ли мы будем там прикрыты, чем теперь, – качнул он головой в сторону пещеры с машинами, – это ещё большой вопрос!

– Верно, Михаил Андреевич! – мнение Стулова мгновенно меняется на прямо противоположное. Никакой боевой работы, при постоянной смене дислокации, организовать просто невозможно!

– Но надо же что-то делать! – подаю я голос. Вы просто пока не попадали под нормальную бомбёжку, – вот потому-то и такие храбрые. Можете завтра сходить посмотреть, если интересно. Здесь недалеко, за час обернётесь.

– А тебя, вообще никто не спрашивает, – раздражённо смотрит на меня капитан. Тоже мне эксперт по бомбардировкам нашёлся! Если хочешь знать, есть только одна защита для нас в данном положении – продолжать работать, как ни в чём не бывало. Если мы покажем, что заметались и струсили, на нас точно, всех собак спустят. И хватит тут разводить панические настроения, и без того голова кругом идёт. Марш по койкам, паникёры грёбаные!

С этим обидным прозвищем мы и отправляемся спать.

– Ты это серьёзно заявлял, – спрашиваю я, у медленно раздевающегося Фёдора, – про охоту на нас?

– Конечно, – устало кивает он. Но, может быть, я действительно сгустил краски? Посмотрел, какие вы с Камо явились из посёлка, и как-то сразу запаниковал. И мысли всякие в голову полезли, когда представил себя на вашем месте. Впрочем, хватит об этом. Давай и в самом деле спать, сил уже никаких нет!

Укладываюсь на брезентовый гамак, и облегчённо закрываю глаза.

– Ну, что, дружок, – тут же вопрошает меня внутренний голос, – экзотики тебе уже достаточно перепало? И пальм хватает, и кокосов с ананасами? Может, всё же ещё чего не хватает? Ах, да, наверное, экзотических красоток, всё ещё маловато встречается. Надо бы исправить такое положение…

И я словно опять вижу бегущих мне навстречу растрёпанных и потных женщин, в ужасе спасающихся от налёта, и непроизвольно качаю головой: – Н-нет и того что есть, вполне достаточно!

– Ты чего стонешь? – окликает меня неслышно вошедший в палатку Шербаков, – или болит что?

– Нет, – слабо шевелюсь я на своём неустойчивом ложе, – так, померещилось что-то.

Анатолий что-то бурчит в ответ и незамедлительно гасит лампу.