Текст книги "Картонные звезды"

М-да. Ждать-то ждать, легко сказать. Представьте себе состояние, в молодых парней, укладывающихся каждый вечер спать под тонкой, брезентовой крышей в раздолбанной бомбами вьетнамской провинции. Вот гаснет керосиновая лампа и после недолгого ежевечернего трёпа их обступает непроницаемая мгла. Всякие странные вещи начинают проступать из мрака кромешной, южной темени, всякие страхи начинает мерещиться. Тонкий писк комара может легко интерпретировать, как пролёт высотного разведчика, или, (Господи спаси), тяжёлого бомбардировщика! Вот он ловит нас на прицел, вот раскрываются его бомбовые люки…

К счастью, подобные мрачные мысли недолго занимают наши измученные за день головы. Возможность хоть ненадолго отключиться, обычно используется нашими организмами на все сто процентов. Не проходит и пяти минут, как все мы уже беспробудно спим.

* * *

Всё! Отъезд! Отъезд!!! Сваливаем, наконец! Поступил приказ собираться и срочно грузиться! Мы настолько засиделись, что уже с трудом вспоминаем, что куда класть и как всё крепить. Хорошо, что за время союзнических отношений с зенитчиками мы позаимствовали у них несколько ящиков из-под расстрелянных снарядов. Их мы вначале приспособили под сиденья и тумбочки, но тут они нам очень пригодились и по своему прямому назначению. Все бытовые мелочи ссыпаем туда без разбора, а крупные, или особо деликатные предметы предварительно заворачиваем в циновки или, если позволяют условия, прямо в пальмовые листья. Но одну палатку держим на всякий случай неубранной. Вдруг дождь очередной, или ещё что, так мы в ней тут же и спрячемся. Но сегодня довольно сухо и мало того, даже жарко. К двенадцати всё готово, сидим, как говорится, на чемоданах. Но капитана всё нет. Как ушёл утром до завтрака, так до сих пор его и не видно. Но вот на тропинке (Бог ты мой, мы уже и тропинку протоптали!) показалась знакомая фигура. Не торопится, и что-то несёт. Тяжёлое. На всякий случай, со всех ног бегу ему навстречу.

– Разрешите Вам помочь, товарищ капитан?

Он останавливается, и с видимым облегчением протягивает мне туго набитый вещмешок.

– Гостинцев нам на батарейной кухне отсыпали, – поясняет он, – на сутки, пожалуй, хватит.

Взваливаю мешок на спину и с удовольствием отмечаю про себя, что такого солидного количества харчей, нам достанет и на три дня.

– Далеко ли едем? – интересуюсь я, стараясь не отстать от него. (Интересно бы знать, как он мне ответит сейчас?)

– Километров, примерно, на четыреста, – сухо отвечает Воронин, нервно стряхивая с плеча, свалившегося с ветки хамелеона.

– Прямо сейчас и двинемся? – не отстаю я.

– Да вот я думаю… и, наверное, действительно именно сейчас, – решает он.

Подходим к разорённому лагерю, и Воронин внезапно останавливается, уперев руки в кузов «радийной» машины.

– Чай готов? – спрашивает он у вынырнувшего из «туалетных» кустов Камо.

– Так точно, – рапортует тот, – целых два термоса накипятил!

Капитан одобрительно кивает и, похлопывая ладонью по исклёванному осколками кузову, в задумчивости обходит вокруг машины. Затем останавливается и круто поворачивается к нам.

– Отъезд назначаю через час! – громогласно объявляет он. Замаскировать машины для движения, и ещё раз проверить территорию. Собрать и закопать всё до мелочей. Не будем выставлять себя неряшливыми свиньями. Ответственным за уборку территории назначается Камков, а за маскировку все остальные. Разойдись!

Через пятьдесят пять минут, два огромных, фривольно поматывающих свисающими лианами «куста», неторопливо покидают успевшую нам изрядно надоесть и к тому же крепко изуродованную рощу. Небольшими бросками, преодолевая кряду не более двух – трёх километров, мы двигаемся на юг, в направлении государственной границы Северного Вьетнама. Эту практику передвижения при дневном свете нам тоже подсказали на батарее. Самое последнее дело – открыто ездить при свете дня по дорогам воюющей страны. Особенно тогда, когда в небе господствует авиация противника. И поэтому наша зенитка движется теперь не на прицепе, а прямо в кузове хозяйственной машины. В креслах наводчиков устроились Щербаков и Преснухин, а я считаюсь за вперёдсмотрящего. Проделав очередной бросок, мы спешно подруливаем к какой-нибудь растительности, желательно более кустистой, нежели наша маскировка и глушим моторы. Тишина!!! Вслушиваемся все. Если никаких подозрительных звуков с небес не слышится, я машу носовым платком Басюре, который, высунувшись из окна, внимательно наблюдает за моими действиями. Понятно, что при таком способе движения мы успеваем проехать до вечера не более ста километров. Пора бы и на ночлег, но грузовик с капитаном упрямо едет вперёд. Наконец Стулов, ведущий вторую машину, не выдерживает и прерывистыми гудками даёт ему понять, что неплохо бы и остановиться. Он выходит и между офицерами происходит коротенький разговор. Мы с напряжением ждём команды на выгрузку, но по окончанию переговоров движение возобновляется.

– Доедем до деревни Бын-Хао, – объясняет старший лейтенант, протирая слезящиеся от пыли глаза, – там и переночуем. Михаил Андреевич сказал, что нас там будут ждать.

Уже во мраке глухой ночи утыкаемся в большую колонну дорожных рабочих, идущих, как я понял, на ночную смену. Воронин старается с ними объясниться, но те только непонимающе разводят руками и отрицательно качают головами, давая понять, что в русско-английском наречии разбираются слабо. Приходится опять вступать в действие Ивану. Тот вылезает из кабины, представительно одёргивают гимнастёрку, и задаёт вопрос уже по-французски. Сразу находятся три или четыре собеседника, которые объясняют нам, что Бын-Хао находится сбоку от основной дороги и что мост, ведущий туда, утром разбит американскими бомбами вдребезги.

– Спроси их, где можно остановиться на ночлег? – просит Басюру капитан. Тот переводит.

Рабочие отвечают вразнобой, и разговор вскоре превращается в гвалт.

– Здесь недалеко стоит их казарма, – наконец разбирается в ситуации Иван. Предлагают заночевать там. Говорят, до шести утра нас никто не потревожит. Капитан кивает.

Следуя указаниям, вскочившего на подножку совсем ещё молоденького парнишки, мы в пять минут добираемся до места. М-да, ночлежка, конечно ещё та. Длинный, крытый рисовой соломой барак, грязные циновки на широких полатях, земляной пол, скудно прикрытый кое-где всё той же размочаленной ногами соломой. Радует только то, что во дворе есть солдатский умывальник, а прямо в середине барака устроена кухня с полудюжиной здоровенных керогазов. Есть и кое-какая посуда. Наскоро поставив на огонь котелок с неизменным рисом, приправленным кусочками репы и моркови, бежим купаться в душ.

Ах, какое это счастье после пропитанного потом и солью дня поплескаться под тёплой водичкой! Давя босыми ногами мокриц и гигантских дождевых червей, необдуманно вылезших на решётчатый помост, пускаем воду на полный газ. Вымывшись, торопливо простирываем доживающие последние дни портянки и уже расползающиеся по швам брюки.

– Михаил Андреевич, – трясу я в полутьме своими дырявыми бриджами, – пора бы и в сельпо какое-нибудь заехать по дороге. Куда это годиться в таком рванье-то ходить! Уже на пугала огородные стали похожи! Пот все штаны проел!

– Постараемся завтра же и приодеться, – ничуть не возражает он. У нас на пути будет довольно приличный по местным понятиям городок, и станция железнодорожная. Наверняка сможем там купить что-нибудь из трикотажа.

– И ткани на портянки?

– Как, и ткани, вам!? Что, чёрт побери, за скулёж опять начался! Совсем распустились! Но… я подумаю. Только не надоедайте.

Возвращаемся в мгновенно обжитой барак. Местный дневальный уже крутится вокруг кухни и принимает живейшее участие в сотворении ужина. Он перемешивает наш овощной плов длинной, раздвоенный на конце палкой, время от времени подсыпая туда какую-то сушёную зелень. Заметно невооружённым взглядом, что дневальный и сам голоден. Во всяком случай нос его жадно втягивает поднимающийся над рисом пар, а кадык прыгает, будто отправляет аппетитно пахнущее варево в самый дальний уголок его пищевода. Усаживаемся за стол, прямо в трусах, поскольку одеть просто нечего. Воронин с интересом разворачивает полученные на батарее продукты. Первой извлекается примерно литрового объёма бутыль, с прозрачной, лишь чуть-чуть зеленоватой жидкостью, на дне которой прихотливо извиваются белесые змейки. Потом появляется хорошая связка зелёного лука, бутылочка поменьше с неизменным соусом «Ныок-мам», и завёрнутая прямо с зеленью отбитая буквально в газетный лист свинина. Рты наши мгновенно наполняются слюной и на керогаз, вместо уже упревшего плова ставится кастрюля с кипятком.

Пока по мискам раскладывается дымящийся рис, я поведаю вам, что и как надо делать со стандартной русской свининой, чтобы она стала хотя бы чуть-чуть похожа на ту, которую нам подарили на недавно покинутой батарее. Итак, слушайте. Берём хорошую свинину из окорока, или корейки. Сырую естественно. Нарезаем остро отточенным ножом на одинаковые кусочки толщиной примерно в один сантиметр. Затем нежно, очень нежно, отбиваем их плоским предметом (типа бабушкиного утюга), на деревянной доске. Чтобы мясо не липло к дереву, его слегка смачивают уксусом и посыпают чёрным толчёным перцем. Размолоченное в солидный блин мясо выкладываем послойно на тарелку, пересыпая каждый слой мелко нарезанным репчатым луком, чешуйками чеснока, давленым мускатным орехом, укропом и, если есть, свежей морской капустой. Подсаливаем по вкусу, упаковываем полученный кругляш в полиэтилен и вливаем напоследок туда же по стограммовой стопке яблочного уксуса, белого вина (покислее) и вина красного (самое сладкое, какое есть). Ждём два дня! Когда закончится время ожидания (или просто иссякнет терпение), достаньте спрятанное сокровище из холодильника и поступайте так, как некогда поступали мы.

За вечерним разговором время летит незаметно. На керогазе вовсю кипит кастрюля, в которой весело булькают два литра кипятка, горсть семян укропа, полстакана соуса, малость уксуса и стопка рисовой водки. Теперь наступает самый ответственный момент. Длинными бамбуковыми палочками сматываем плоскую «мяси́ну» в трубочку и погружаем её в бурлящий бульон. Считаем до десяти. Всё! Готово! Дрожа и задыхаясь от предвкушаемого наслаждения, несём разом разбухшее кушанье в рот. Откусываем кусочек, м-м-м! Во рту в совершенно не сочетаемом сочетании становится и кисло и сладко и горько и вкусно. Выдыхаем парок и зачёрпываем надёжной солдатской ложкой рассыпчатый рис. Ух, благодать! Пресный, приправленный только овощами плов моментально остужает полыхающий от перца рот и как бы снимает всю ту гамму вкусовых ощущений, которую даёт острое мясо. Но далеко оно от нас не уйдёт. Жадно проглатываем божественную пищу и снова опускаем палочки в кипяток, но только до счёта три. Недаром блюдо названо – Битва тигра с драконом. Что здесь кто, и за что борется разобрать невозможно, но процесс поглощения столь пикантной еды увлекает нас до такой степени, что мы грудимся плотной кучкой вокруг кастрюли с кипятком, шумно чавкая и то и дело задевая друг друга локтями и плечами.

И в этот момент, я замечаю глаза дневального, которыми он смотрит на наше пиршество. В глазах его таится робкая надежда на то, что эти рослые мордовороты, (то есть мы) оставят ему хоть кусочек той восхитительной пищи, которой они, наверное, питаются каждый божий день. Лучше бы он так не смотрел, ибо кусок разом застревает у меня в глотке. Ведь не скажешь же ему, что и мы такую вкуснятину тоже едим раз в год…, по обещаниям. Тем не менее поспешно беру миску из стоящей на краю стола стопки. Кладу туда половник плова и только что сваренный кусок мяса. Протягиваю блюдо дневальному и с удовольствием смотрю, как расцветает его угрюмое, озабоченное лицо. Он прижимает миску к груди и, скаля в улыбке редкие зубы, что-то благодарственно бормочет, и кланяется всем сразу.

– Правильно действуешь! – кивает Воронин, заметив мою благотворительность. И водочки ему налей, – кивает он в сторону бутылки со змеями. Отставить, – через секунду спохватывается капитан. Поскольку он тут на службе, то водки ему не положено!

Но надолго алкогольная тема не уходит. Наоборот, после окончания ужина загадочная бутылка с подозрительными гадами наконец-то выставляется на самую середину стола.

– Кто здесь самый смелый? – негромко произносит Стулов, осторожно сбивая ножом окаменевший сургуч с бутылочного горлышка. Кто-то здесь, как мне помнится, желал насладиться экзотикой? Есть возможность сделать это прямо сейчас.

Никто ему не отвечает, поскольку все внимательно рассматривают страшноватых рептилий, плавающих в кристально прозрачной жидкости.

– Да мы здесь все не трусы, – столь же негромко отвечает, наконец, Преснухин, – но только змеиный яд глотать как-то непривычно.

– Я однажды видел, как такое пили, – оживает слегка задремавший после еды Щербаков. И ничего, вроде все живы остались!

– Где видел? – заинтересованно поворачивает к нему голову капитан.

– А-а-а, ещё в Хайфоне, – уклончиво отвечает тот.

– Ну, если ты так уверен, то давай, пробуй. Налей ему, Владимирович. Под оживление всех собравшихся за столом старший лейтенант осторожно, видимо опасаясь потревожить заспиртованных гадов, наливает пару глотков необычного напитка в кружку.

– Может, всё же на вьетнамце сначала поэкспериментируем? – неуверенно тянет Анатолий, не решаясь поднять наполненную на четверть кружку.

– Давай, давай, – подбадривает его капитан, – не дрейфь!

Щербаков, решившись, выдыхает лишний воздух, выпивает залпом и затем долго откашливается.

– Ух, – произносит он, – стуча себя кулаком в грудь, – крепка… зараза!

Пробуем напиток по кругу. Ощущение удивительное. Вначале нечто горьковатое попадает в рот, а затем удивительным образом это горькое и противное неожиданно сущим холодным огнём стекает вниз. А потом в желудке этот холодный огонь начинает распространяться по всему телу, согревая его. Но куда уж жарче! Буквально обливаясь обильно выступившим потом, обессилено расползаемся по циновкам. Наконец-то отдых. Полуприкрыв глаза, смотрю, как мои сотоварищи проворно устраиваются на ночлег. Будто всю жизнь только этим и занимались. Тут же отыскивают какие-то подозрительного вида покрывала, мастерят из них подушки и перекручивают портянки. Надо сказать, что иной раз в тропиках вообще бывает уснуть довольно проблематично. Если чем-нибудь закрылся от местных кровососов, то тут же создаётся такое впечатление, что дышать просто нечем. Приходится спешно выныривать на поверхность, а там эта пискучая пакость летает и ждёт подходящего момента, чтобы немедленно напасть.

Додумались даже до специальных масок, типа противогазных. Только шили мы их из медицинской марли, а известную шарообразность придавали им с помощь гибких бамбуковых палочек, продетых (для безопасности) в резиновые трубки. Изобретение получилось компактным, и довольно удобным. Защитная маска собиралась не более чем за минуту, и надевалась не на лицо, а на всю голову. В ней можно было даже поворачиваться с боку на бок, не опасаясь травм и разрывов ткани. Но ночь всё равно проходит как-то беспокойно. Правильно говорят диетологи, что на ночь не следует есть много острой пищи. То и дело просыпаюсь от обуревающей меня жажды и, напившись, облегчённо засыпаю опять. Вся эта мука заканчивается только поутру, когда начинают возвращаться дорожные рабочие. Поневоле приходится подниматься и освобождать нагретое местечко. Некоторые с интересом разглядывают наши защитные сооружения, и весело скалят при этом зубы. Но нам не до ехидных смешков. После вчерашнего безумного обжорства, думать о еде просто противно, и мы, напившись холодного чая, выползаем наружу. Воздух хоть и насыщен густыми водными испарениями, но ещё достаточно прохладен и приятно холодит кожу. Последними выходят офицеры.

– Поехали что-ли? – протяжно зевая, бурчит Воронин, и, пошатываясь, идёт к грузовикам. По холодку оно как-то легче едется.

Поправив растительную маскировку, выруливаем на основную дорогу. Двигаемся, на сей раз, гораздо быстрее. То ли уже приноровились к особенностям местных «автотрасс», то ли просто хочется быстрее добраться до конечного пункта. Пресловутое чувство непоседливости гонит нас вперёд не хуже морковки, вывешенной перед осликом, тянущего тяжёлую повозку. Часам к одиннадцати въезжаем в заветный городок, где всех нас ждут обещанные покупки. Изголодавшись хоть по чему-нибудь новому и целому, закупаемся по полной программе. Выбор в местных магазинах, увы, оказывается невелик, но самое необходимое нам всё же удаётся найти. Сатиновые (семейные) трусы, рулон бязи на портянки, тазик для стирки из оцинкованного железа, несколько мотков бельевых верёвок и прочие необходимые в быту мелочи. Пополняем и продовольственные запасы. Теперь-то мы уже достаточно опытны и в организации быта в необычных условиях и в обустройстве полевых лагерей. Пара часов уходит на беготню по магазинам и лавкам и снова в дорогу. Давно закончилась асфальтовое шоссе, и даже гравийная дорога перестала убаюкивать рессоры нашего грузовика. Теперь разбитый просёлок выколачивает из нас дух, заставляя ежеминутно хвататься за ограждение кузова. Но даже в таких условиях должной бдительности мы не теряем (потому как, жизнь дорога).

– Воздух! – встревожено кричит Преснухин, исполняющий сегодня должность вперёдсмотрящего. Мы с Толиком нервно хватаемся за рукоятки наводки, но, к счастью, на сей раз, отстреливаться не пришлось. Наискосок дороги, примерно на двухкилометровой высоте серебряными стрелами проносятся два острокрылых МИГа. Мы восторженно провожаем их глазами.

– Дальше можно ехать спокойно, – резюмирует Щербаков, – эти точно всех недругов разгонят.

– Странно, что они идут так низко, – выражает резонное сомнение Преснухин, – не похоже, что они намерены кого бы то ни было разгонять.

Наши опасения подтверждаются буквально через несколько секунд. Тем же маршрутом, что и МИГи, с еле слышным звоном проносится шестёрка каких-то непонятных самолётов. Идут они значительно выше и что это за машины нам с земли не видно. Сворачиваем к ближайшим зарослям от греха подальше. Но и здесь нам не везёт. Едва съехав на обочину, радийная машина застревает в грязи полузаросшей водоотводной канавки. Из неё тут же выскакивает Воронин, Басюра и Камо. Показывая жестами, чтобы мы следовали за ними, вся троица опрометью бросается к лесу. Но сигналы эти к сведению принимает один Стулов. Хлопает дверца нашей машины и он, разбрызгивая на бегу грязь, мчится вслед за капитаном. Но мы, сидящие в кузове, делаем вид, что нас всё это совершенно не касается. Мы понимаем, что всё внимание американцев, занято МИГами, а не двумя практически неразличимыми с высоты грузовиками. Приникнув к прицелам, зорко следим за уносящимися вдаль самолётами противника. Вот они расходятся, и начинают производить непонятные нам манёвры. Причину такой нервозности понимаем чуть позже, когда замечаем в небе несколько белесых вспышек. Вскоре появляются и исчезнувшие было из поля зрения МИГи. В небе закручивается быстротечный бой. Самолёты и выпускаемые ими ракеты чертят в небесах замысловатые кривые, а, кроме того, до нашего слуха доносится резкий стук самолётных пушек. Мы никак не обнаруживаем себя, сидя на виду у всех участников боя, но как бы в засаде. Отличить нашу зенитку от прочих кустов можно будет, если мы начнём стрелять. Этот момент мы учитываем вполне и готовимся к удару тайно, когда для этого будет подходящий случай.

Но события разворачиваются совсем не так, как обычно показывают в военной кинохронике. Сразу два самолёта внезапно вспыхивают и, сильно дымя, падают к земле. Оба наши. А у американцев пострадал только один самолёт. Он ещё пытается маневрировать, но из его двигателя трубой валит чёрный дым, и мы понимаем, что долго он всё равно не протянет. Но пилот подбитой машины, хоть и снижаясь, всё же упорно тянет к недалёкой границе, стараясь уйти как можно дальше от места боя. Остальные же американцы прикрывают его со всех сторон, словно стараясь оградить от возможной атаки. Мы смотрим им вслед, сжав зубы от злости. Дистанция для нас слишком велика, и стрелять вдогонку совершенно бессмысленно. Эх, нам бы сейчас пушку помощней, да народу побольше…

– Парашют! – радостно и громко кричит Преснухин. Кто-то успел выпрыгнуть!

Поворачиваемся в ту сторону, куда он указывает пальцем. И точно. Примерно в полутора километрах от нас замечаем быстро снижающегося парашютиста. Конечно, нам надо бы бежать со всех ног к нему на помощь, но… Но, нет приказа. Оставить пушку без надзора нельзя, да и «радийную» машину без прикрытия тоже не бросишь. Крутим головами в поисках невесть куда исчезнувших командиров. Ага, вот и они. Идут голубчики обратно. Озираются по сторонам, видимо, всё ещё не совсем уверены в окончательно завершении воздушной стычки. Оба заляпаны свежей грязью по самые уши, и мы с трудом сдерживаем ехидные улыбки.

– Там парашютист упал, – кричит отошедший несколько в сторону Преснухин, сложив ладони рупором. Вон в том болоте!

– К чёрту всех парашютистов, – раздражёно отмахивается Воронин, – давайте скорее вытаскивать машину из канавы.

При этом он выразительно тычет рукой в сторону крепко увязшего грузовика. Делать нечего. Начинается извечное российское действо, которое называется хоть витиевато, но точно: – Извлечение бегемота из болота. Разворачиваемся, цепляем трос, потихоньку газуем. Одна попытка, вторая. Безрезультатно. Делаем манёвр наличными силами. Теперь Басюра пересаживается в завязшую машину, а я, сажусь за руль хозяйственного грузовика. Стулов принимается нами командовать, а капитан, брезгливо отряхиваясь, устраивается в сторонке, на лежащей у дороги измятой железной бочке. Ещё три или четыре энергичные попытки и задача выполнена. Расцепляемся, разворачиваемся. Сматываем трос. Грузимся сами.

– А это кто такой? – внезапно интересуется Стулов, уже поднявшись на подножку машины.

Одной рукой он держится за баранку, а другой удерживает изуродованную дверцу машины. Но взгляд его устремлён поверх крыши кабины, куда-то влево от дороги. Поворачиваемся и мы. По болотистой низменности, в направлении дороги пошатываясь и спотыкаясь, бредёт какой-то человек.

– Щербаков, Косарев, – кивает в его сторону лейтенант, – сбегайте, доставьте-ка его сюда по быстрому, что-то он мне не нравится. Одет как-то не так!

Почему этот кто-то одет не так как все, выясняется довольно скоро. Уже подбегая к незнакомцу, мы отчётливо слышим громко и с чувством произносимые весьма специфические выражения, более уместные на Магаданских приисках, нежели на Вьетнамских равнинах.

– Ё–т твою мать, – бубнил мужчина, с трудом выдирая ноги из липкой грязи. Вот, б–ь повезло-то, вот с–а угораздило.

– Ты, что, никак русский?! – наивно воскликнул я, подхватывая его под руку.

– А что, неужели не видно? – резонно огрызнулся он. Да, а куда это меня занесло? И чёрт нас дёрнул взять южнее…

– Мы и сами понятия не имеем, где теперь находимся, – Щербаков принимается помогать лётчику передвигать его словно спутанные цепями ноги, – впервые сюда попали.

– Так, где же мы теперь? – продолжал выспрашивать лётчик, будто не слыша наших ответов. Когда вы доставите меня на аэродром? Учтите, я спешу! Мой доклад непременно нужно доставить командованию!

– Да он же шоке, – сообразил я, – ум за разум заходит. Его бы поскорее в какой-нибудь госпиталь доставить, а не на аэродром!

Дотащив лётчика до машины, мы осмотрели его более внимательно. Не найдя никаких серьёзных ран, кроме обширного свежего синяка на правой скуле, мы оперативно смазали йодом мелкие порезы и в качестве успокоительного налили полстакана «змеиной» настойки. Тот с жадностью выпил её и тут же попросил ещё.

– Хватит ему для начала! – не разрешил капитан. Средство и так достаточно сильное.

Стулов усадил разом обмякшего лётчика в кабину хозяйственной машины, а остальные принялись гадать, что с ним делать дальше. С одной стороны, выручить попавшего в переделку соплеменника, было долгом воинской чести, а с другой – срывались наши собственные планы. Было ясно и без длительных расспросов, что аэродром, с которого взлетел сбитый пилот, находится далеко на севере. Возвращаться туда, значит потерять ещё один день, как минимум. Да и оттуда к исходной позиции тоже придётся возвращаться, а это ещё один день! Капитан явно находится в замешательстве. Но, через пять минут машины продолжают движение в прежнем направлении. Примерно через пятьдесят километров выясняется, куда мы правим. На краю обширного озера, втиснутого среди двух живописных холмов, натренированный взглядом замечаем несколько антенных стоек и пеленгатор. Он прекрасно замаскирован сверху громадной зелёной сетью, натянутой между двух высоких деревьев.

Неподалёку от машины видим две почти полностью заглублённые в землю постройки. Выясняется, что это бомбоубежище, совмещённое с жилыми помещениями. Обслуживающий персонал минимальный. Десяток солдат, два офицера и прикомандированный специалист из СССР. Видимо именно он и был больше всего нужен нашему командиру. Воронин немедленно отводит его в сторонку и о чём-то долго с ним беседует. Нашу же машину немедленно обступают местные воины. С выражениями глубокой озабоченности на лицах они осматривают наши изувеченные грузовики и сочувствующе покачивают при этом головами. Но конечно больше всего их привлекает наша пушка. Завистливо глядя на неё, они всячески провоцируют нас дать из неё хотя бы одну очередь.

– Ну конечно, как же, раскатали носищи-то, – недовольно бормочет Щербаков, ревниво прикрывая телом нашу спасительницу, – мы еле-еле патроны к ней нашли, а они хотят, чтобы мы их просто так выпустили в воздух. Хрен им!

Переговоры несколько затягиваются и, понимая, что быстро отсюда не уедем, спускаемся вниз размять ноги. На вьетнамской «точке» царит просто образцовый порядок. Ни бумажки не видно праздно валяющейся, ни даже окурка. Сразу вспоминается перманентный хаос, царивший в нашем собственном лагере. Здесь же прямо стерильная чистота, порядок и благолепие. Чувствуется, что здесь поработала чья-то творческая, и в то же время рациональная натура. Так, через явно заливаемую во время ливней промоину даже перекинут аккуратный мостик. Он хлипок на вид и явно ненадёжен, но изящен и функционален. Можно отметить и две красиво вырезанные деревянные урны, врытые у занавешенных плотной сеткой входов в землянки. Посмотреть со стороны, так просто дом отдыха в миниатюре.

Расползаемся кто куда. Тоже любопытно посмотреть, как другие люди живут. Спускаюсь по ступенькам в землянку и рот мой непроизвольно растягивается чуть ли не до ушей. Чистюли пеленгаторщики, оказывается, спят в гамаках, которые, если смотреть строго объективно, будут даже похуже наших. Поворачиваюсь к другой стенке. На специальной деревянной вешалке висит их оружие. Самое разное. Карабин СКС, соседствует с трёхлинейной винтовкой Мосина, а та в свою очередь прекрасно чувствует себя рядом с ободранным ППШ, времён Второй мировой.

– Наверное, от нас заразились такой разносортицей, – комментирую я про себя такой удивительный разнобой. Значит, не одни мы бедствуем, у братцев-вьетнамцев те же самые проблемы.

Слышу призывный звук автомобильной сирены и выбираюсь наружу. Оказывается, все уже погрузились.

– Садись скорее, – машет мне капитан, – поедем трофейного пилота пристраивать.

Пока мы едем, Преснухин рассказывает мне последние новости. Оказывается, примерно в двадцати километрах от нашего местоположения существует маленький, всего в одну полосу аэродромчик, на который может совершить посадку санитарный самолёт. Используется он редко, но для того, чтобы забрать подобранного лётчика, туда специально за ним прибудет «кукурузник». Об этом пеленгаторщики в присутствии капитана попросили авиаторов, с которыми поддерживали ежедневную связь. И нам следовало лишь подвезти туда нашего нежданного попутчика. С такой задачей мы справляемся легко. Распугав резкими гудками клаксона небольшое стадо светло-бежевых коровёнок, мы выезжаем на территорию аэродрома.

С виду его ни за что не отличишь от обычной насыпной дамбы, которые в изобилии воздвигнуты трудолюбивыми вьетнамскими руками по всей стране. Справа и слева простираются необозримые клетчатые поля, а для посадки самолёта имеется лишь крохотное пространство не шире двадцати метров. Сильно порыжевшие стальные пластины посадочной полосы тянутся в коротко скошенной траве, насколько хватает глаз. От нечего делать, стучим по ним каблуками, проверяя на прочность. Ничего, ещё вполне крепкие, небольшой самолёт выдержат. Ждать аэродромную команду приходится не так долго. Из идеально замаскированного убежища вылезают несколько удивлённых вьетнамцев. О нашем появлении они точно не были оповещены заранее, но всё равно весьма дружелюбны и предупредительны. Показывают на мои часы и намекают на то, что ожидают самолёт через четверть часа. Заваливаемся на траву и предаёмся неожиданно перепавшему отдыху.

Но к нашему неудовольствию самолёт прилетает даже раньше намеченного срока. Крутой, профессиональный вираж и раскрашенный аляповатыми чёрно-белыми кляксами Ан-2, едва не плюхается растопыренными колёсами в рисовые заросли. Но в последний момент лётчик исправляет глиссаду и сажает машину точно на дамбу. Пока мы грузим в салон обмякшего после успокоительного укола лётчика, Воронин успевает написать некое послание, которое вскоре вручает для передачи более значимым авиационным начальникам. О чём он пишет – неизвестно, но видимо просит тех оказать ему содействие в работе с подведомственными им пеленгаторами. Но на этом дело не заканчивается и ещё через несколько часов мы добираемся до следующего пеленгаторного поста.

В отличие от первого, тот установлен на высоком холме и оттуда открываются поистине фантастические виды. Взобравшись на наблюдательную вышку, выставленную на обрыве, я с восторгом осматриваю окрестности с помощью четырёхкратного бинокля, сожалея в душе, что у меня с собой нет даже плохонького фотоаппарата. Здесь мы тоже не задерживаемся надолго. Каких-то пятнадцать-двадцать минут, и Стулов начинает зычно сгонять нас к машинам. Уже сидя в самодельном кузове, наблюдаем, как Воронин тепло прощается с начальником поста. Они азартно трясут друг другу руки и улыбаются так, словно родные братья сто лет не видевшие друг друга. Наконец их руки расцепляются, и сияющий, словно новый пятак, капитан запрыгивает в кабину.

Снова дорога. (Да сколько же можно ездить-то? У меня, кажется, какая-то трясучая болезнь начинается!). Световой день к этому времени заканчивается, как всегда не вовремя, и наша скорость резко падает. Тащимся медленно, как черепахи. Вдобавок, (надо обязательно это добавить), как слепые черепахи. Фары включать нельзя, можно запросто попасть под ракету ночного бомбардировщика, и густо плывущие нам навстречу ухабы скупо освещаются лишь так называемыми «светлячками». Облегчить вождение в таких условиях они не могут, поскольку синий «медицинский» свет, истекающий из подобного рода «осветительных» приборов способен только слегка рассеять мглу на расстоянии не более пяти метров от бампера. Но всё равно, время от времени мерное наше движение прекращается в связи с требованиями военной техники безопасности. В машинах глушатся моторы, что сразу же заставляет нас обратить внимание на другие звуки – звуки вьетнамской ночи. Сразу слышится чьё-то хриплое покашливание, стонущие призывы ночных птиц, шуршание жёсткой южной листвы под мягкими звериными лапами. Поначалу было страшновато. Казалось, что кто-то там крадётся с самыми недобрыми намерениями. Но вскоре понимаешь, что это самые мирные из самых мирных звуков и более на них внимания не обращаешь.