Текст книги "Картонные звезды"

Закрываю глаза, и плотно прижимаю наушники к голове, стараясь полностью отключиться от окружающего меня гомона. Где-то там, за тысячи километров от меня вражеский оператор пододвигает свой стул к полированному столу и кладёт пальцы на клавиатуру своего телетайпа. Щелчок тумблера, дробный стук пальцев по клавиатуре и через несколько секунд в эфир уйдёт очередная, может быть крайне важная для нас передача… А я тут вожусь, как мокрая курица! И без того еле прорывающаяся сквозь помехи частота умирает прямо на глазах, если так можно выразиться в данном случае.

Выдёргиваю вилку наушников из розетки и бегом несусь в «красный угол». «Красным» это место в нашем зале названо потому, что там стоит особая коммутационная стойка, к которой подведены все восемь больших ромбовидных антенн, имеющихся на вооружении нашего полка. Украшена она ярко-красными панелями (отсюда и название), и сорока восьмью латунными «коннекторами». К ним-то и подключены все без исключения радиоприёмники нашего КП, как первой роты, так соответственно и второй. По идее, для каждого рабочего приёмника уже давно найдена наиболее подходящая антенна. Но, стабильная коммутация, то есть испытанная схема подключения, работает, к сожалению, только при стабильных метеоусловиях. А такое состояние атмосферы в нашем регионе бывает не часто, особенно в межсезонье. Вот и сейчас, у меня назревает провальная ситуация. Мой приёмник имеет номер 21, и штекер с таким номером я по очереди засовываю во все восемь свободных ячеек на пространной коммутационной панели. Разумеется, не в слепую сую, слушаю, что при этом получается. Мои наушники заранее подключены к пятиметровому удлинителю, и я контролирую результат поисков прямо с выхода звукового канала приёмника. На шестой антенне полудохлая многоканалка слегка оживает, и я мигом возвращаюсь на временно покинутый пост.

Руки заранее развожу в стороны, как при игре в баскетбол. Левая кисть охватывает вариатор разделителя каналов, правая же ложится на тумблер включения печати. Призывно грохочет телетайп из Манилы, кто-то срочно убывает из Бангкока, а на четвёртом телетайпе заканчивается бумажный рулон. Потом, потом, всё потом, не до вас. Довожу мизинцем ручку точной настройки, а указательным пальцем одновременно делаю три четверти оборота на верньере делителя каналов. То есть протягиваю первые 400 герц полосы расширения. Неудача, первый канал, прямой как стрела, мёртвый. Ещё 400 герц, второй канал. Тоже прямой. Ещё один прямой. Ещё. Вот пятый! Капли пота ручьём бегут по переносице, но смахивать их некогда, время давит! Шестой показывает обратную полярность. Ура, это точно GWA! Мой указательный палец пулей сбивает тумблер переключения полярности, и в тоже секунду краем глаза замечаю, что на контрольном экране резво побежали зигзагообразные «червячки». По одному из каналов пошла информация! Быстрее, рядовой Косарев, шустрее шевели лапами! Ещё щелчок выключателем на панели разводки, самый последний и радионаправление восстановлено.

Ловлю одобрительный взгляд Дениса Мартыненко. Сегодня он наш начальник смены. Хоть Денис и призван вместе с нами, но он нам не одногодок. Имел отсрочку на два года и успел за это время не только жениться, но и завести ребёнка. Образцовый отец семейства. Ротный его любит. Да и чего его не любить? Парень спокойный, положительный, полковую школу окончил почти на отлично. Досрочно присвоено звание сержанта. А теперь вот доверили руководить и сменой. И он старается, по мере сил, конечно. Ведь за потерю направления спросят, прежде всего, с него, а не с меня, как оператора. Дениска, конечно, тоже может на меня наехать. Впаять за халатность пару нарядов на каторжные работы. Но толку-то что от этого? У меня и так этих нарядов штук двадцать накопилось. Однако, даже один-то из них некогда отработать, не то, что все двадцать. Безголовые «сапоги» (пишу с маленькой буквы, до большой они ещё не доросли), лучше бы помогли скостить эти дурацкие наряды, чем стоять над душой и грозить очередными карами. Или, они думают, что от этого мы будем лучше работать? Да нет, что я, в самом деле. Думать – это наша работа, мы для этого здесь и поставлены. А их работа состоит в том, чтобы нами командовать. Впрочем, я, кажется, опять отвлёкся от основной темы. Виноват, исправлюсь.

Кажется, лишь на секунду уехали в сторону мои мысли, а на посту уже воцарился полный раздрай. В четвёртом телетайпе кончилась-таки бумага. Затухла далёкая и загадочная уже одним своим названием Манила. Настроенный на неё телетайп безжизненно задёргался, спорадически выплёвывая хаотический набор букв и цифр. Вскидываю к глазам часы. Швейцарские, между прочим, «Омега», а не хухры-мухры. Хоть и старенькие, послевоенные, а время держат классно. Ага, к одиннадцати уже. Значит, близится ночь, и основные радиостанции тихоокеанского региона начинают переход на ночные частоты. Глаз да глаз нужен во время этого неуловимого перехода. В смысле ухо да ухо. Штекер от оставшегося без телетайпа канала втыкаю на резервный пятый аппарат, который всегда должен быть заправлен и готов к работе. Теперь надо действовать быстро, как карточному шулеру. Бумажную трубку из ящика хвать, щёчки бумагодержателя требуется пальцами другой руки развести, заклейку ногтем содрать, рулон вставить на место, каретку печатающую приподнять, хвост бумажный под неё протянуть, каретку толкнуть назад и штекер обратно переставить. Тра-та-та, пошла бумажная руда. У-фф, уф, уф! Первая атака отбита, осматриваю поле битвы. Пора бы собирать урожай. Вон и Денис поднялся со своего места, одёргивает гимнастёрку, прихорашивается, к оперативному сейчас пойдёт. Поспешно рву с телетайпов заполненные «портянки», складываю их торопливо в аккуратные кучки на свободном конце стола. Заранее, ещё в казарме отточенный карандаш, который парился у меня всё это время за правым ухом, немедленно бросается в бой. Так сказать завершающий штрих.

Поверх каждой бумажной «портянки» в левом углу чётко и крупно пишу интервал, в течение которого на том или ином направлении не было слышимости. Взглянет оперативный офицер на эту мою приписку, и тут же увидит, что почти на полтора часа напрочь выскочила информация на одном из основных подотчётных направлений. Нахмурится он, красным карандашом, чиркнет в своём боевом журнале, стукнет им досадливо и на начальника нашего взглянет недобро. Полтора часа оно вроде как и не много, но не здесь, не в разведке. Это когда в кинотеатре сидишь, то время сходное по продолжительности со стандартным советским фильмом пролетает просто незаметно. А на поднадзорной территории за полтора-то часа ох как много чего случиться может. Обычное звено штурмовиков, взлетев с какого-нибудь заштатного аэродромчика вблизи Лусона, может быть, уже в данную минуту вовсю бомбит промышленный район Ханоя, а мы даже и не знаем о том, что они взлетели! Раз не знаем, что взлетели, то и не смотрим, куда летят. Раз не смотрим, куда летят, то и никогда не узнаем заранее, когда и где ударят. И это значит, что не успеют укрыться в бомбоубежищах люди, не успеют зарядить пушки зенитчики, не смогут рассосредоточиться по тропическим зарослям боевые части на марше. Просто мороз по коже продирает, как представишь себе весь этот ужас. Горы трупов, море крови! Вот что такое полтора часа плохой слышимости! В обиходе между собой мы такое атмосферное явление называем «непроходом». Звучит несколько неблагозвучно, но зато точно выражает самую суть явления.

Некоторое время назад одному очень умному парню из первой роты пришла в голову интересная идея.

– Не связаны ли длительные периоды столь досадного явления с возникновением или продвижением тропических циклонов? – подумал он. Вероятно, громадная масса наэлектризованных водяных паров, проносясь вблизи передающих радиостанций, каким-то образом нарушает условия распространения радиоволн?

Но как проверить столь революционную идею? Мы, при всей своей оснащённости, никоим образом не могли в тот момент узнать состояние погоды в Индокитае, или вблизи Гонолулу. Во-первых, нам категорически запрещалось слушать гражданское радио. Любое гражданское радио нельзя было прослушивать свыше тридцати секунд! Ни советское радио, ни американское, ни чьё-либо иное. Во-вторых, полк ОСНАЗ не входит в перечень тех военных объектов, которым Госкомгидромет обязан поставлять предварительные прогнозы погоды по всему миру. Да и было бы очень подозрительно, если бы какие-то занюханные камчатские связисты регулярно получали сводки, положенные лишь лётчикам перед вылетом или, например, морякам в походе. И, в-третьих. К нашему стыду в полку не было ни одного фототелеграфа, который запросто мог бы принимать метеокарты, которые в изобилии распространялись в то время едва ли не десятком гражданских радиостанций. Парень тот светлоголовый недавно ушёл в запас, но об идее его замечательной я помню, и при случае постараюсь дать ей ход.

Время незаметно приблизилось к часу ночи. В зале ощутимо спадает напряжение непрерывной гонки за чужими секретами. Постепенно затихают телетайпы, и в зале становится несколько тише. Слышимость в это время на всех направлениях просто идеальная, да вот только не передаёт никто ничего. На холостом ходу гудят разогревшиеся за день электромоторы, свистят встроенные в стойки вентиляторы, душно. Вытираю со лба пот и иду к бачку с водой. В этом вопросе, на КП, всё сделано, как положено, всё строго по Уставу. Вода кипячёная, кружка железная, цепь её держит стальная, несокрушимая. Делаю первый глоток: – Фу, гадость застойная!

Возвращаюсь после водопоя обратно, и тяжело плюхаюсь на табуретку. Устал как собака. Ноги после очередного сумасшедшего дня уже не держат, да и спать уж очень хочется. Прикорнуть бы хоть на полчасика, да как на грех, пост мой как раз напротив ясных очей нашего сменного начальника. Он хоть парень и свойский, но сами знаете, дружба дружбой, а служба службой. Слегка отворачиваюсь в сторону и вроде бы как в задумчивости, подпираю голову рукой. На несколько минут можно смежить свинцовые от усталости веки. Голова моя непроизвольно свешивается на грудь и тишина-а-а-а-а словно пушистое домашнее одеяло укутывает мою голову. Кажется, она будет длиться вечно. Блаженная, расслабляющая теплота медленно поднимается от запревших в сапогах ног и неспешно движется к давным-давно опустевшему животу.

Ах, чёрт, зачем я вспомнил про живот! Как некстати-то. Ведь в нагрудном кармане у меня лежит бережно завёрнутый в осьмушку газеты медовый пряник. Я мгновенно просыпаюсь и непроизвольно сглатываю голодную слюну. Пряник жалко тратить просто так. Гораздо выгоднее съесть его с чаем, в столовой, но где она, эта столовая, где он тот чай? Рука сама тянется в нагрудный карман, и вот уже мои пальцы нащупывают вожделенный глазурованный кругляш. Теперь моя главная задача состоит в том, чтобы вытащить и сожрать его как можно незаметнее, поскольку кроме меня в зале ещё несколько голодных ртов, так же как и я изнывающих от отсутствия пищи. Делая вид, что просматриваю припрятанную статейку, я ловко перекидываю пряник в левую руку и, прикрывая его от посторонних взглядов куском газеты, впиваюсь в него зубами. Поскольку кусок газеты оказывается перед моими глазами, я естественно прочитываю первую же попавшуюся на глаза строчку.

«Рабочие завода «Уралмаш» на митинге, посвящённом солидарности с вьетнамским народом… Председатель профкома, предложил однодневный заработок…, янки гоу хом… одобряем политику партии…, не допустим…»

Меня словно толкнуло в спину.

– Янки!!! Чёрт побери, совсем забыл про такой позывной! Что там мне Ворохов пищал по Yankee?

Позабыв про недоеденный пряник, я со всех ног бросаюсь в центральный зал за консультацией к оперативному дежурному. Хоть так и не полагается поступать в обычное время, но на КП в крайних случаях оператор с любого поста может обращаться к старшему офицеру напрямую. Крайний у меня случай или нет, решать некогда, и я смело врываюсь на центральный пост. Мне везёт, сегодня у нас за главного дежурит капитан Воронин. Он тоже вымотан, как никак 16 часов торчит на посту и ни о чём другом, кроме как о чашке крепкого чая с лимоном наверняка не думает. Но сантименты мне разводить некогда. Обогнув неудобно рассевшегося прямо на дороге планшетиста, подхожу к громадному столу и, чтобы привлечь к себе внимание, громко щёлкаю каблуками. Михаил Андреевич медленно разлепляет смеженные веки и несколько мгновений молча смотрит на меня.

– Чего тебе…, Александр? – наконец вспоминает он моё имя.

– Можно мне утренние радиограммы просмотреть? – указываю я глазами на сложенные слева от него толстые пачки телеграмм, – по делу нужно.

– Валяй, – милостиво кивает он, – ройся.

Благодарно кивнув, бросаюсь на подшитые кипы макулатуры, словно голодный коршун. Спасибо нашему дежурному капитану, благо он мне симпатизирует. Ещё когда я впервые появился на КП, именно он дал мне несколько дельных советов, которые, впрочем, были интересны только фанатам радиодела. Впрочем, именно таким я в то время и являлся. Впервые я познакомился со спортивным радиолюбительством в кружке, который работал, как мне помнится, в старинном здании, которое теперь занимает «Уголок Дурова». Кружок был небольшой, но преподавал в нём истинный знаток своего дела, который смог чуть ли не мгновенно привить и нам любовь к делу, которому отдал всю жизнь. Бывало, он говорил нам, как бы между делом: – Когда я собирал свой первый… телевизор… Это необычайно поднимало его престиж в наших глазах. Вы только представьте себе, шёл 1965-й год и не во всякой советской семье был даже приличный радиоприёмник, не то, что телевизор. Лично у меня был небольшой, всего двухламповый радиоприёмник «Москвич», через который я и получал скудную информацию из другого, забугорного мира.

Да, так я продолжаю. И именно этот инструктор научил нас не только собирать и обслуживать простейшие радиоприёмники, но и вывел в большой эфир, дав первичные понятия о том, как увлекательно отыскивать в бесплотной сущности радиоэфира родственные души. В те, не столь уж далёкие времена это было неким прообразом современного Интернета. Там тоже каждый имел свой пароль – позывной. И каждый мог найти там собеседника по интересам, в строжайших рамках радиообмена, разумеется. Но тем не менее. Это был маленький росточек личной свободы, который, протягиваясь из страны в страну, запросто помогал мне встретиться, пусть и заочно с точно таким же любителем радио из Германии, или, например, из Бразилии. И я запомнил с тех пор на всю жизнь это радостное чувство свободного полёта с континента на континент. Потому-то оказавшись волею случая в полку ОСНАЗ, я почувствовал себя словно рыба в воде, притом в воде знакомой чуть ли не с детства. Всё что меня здесь окружало и составляло суть основной работы, было мне в какой-то мере не только знакомо, но и любимо. И те офицеры, которые служили здесь не по приказу, а по любви, видели, наверное, во мне родственную душу и относились к моей скромной персоне соответственно.

И вот я уже торопливо перебираю плотные стопки бумаги. Ага, вот и вожделенная Юго-Восточная Азия. Что там говорил Ворохов? Кажется про Токио, или про Бангкок? Память отшибло напрочь. Придётся просмотреть всё и за весь день. Время вновь начинает поджимать, как-никак конец смены на носу, и этот факт заставляет меня действовать максимально быстро. Выношу нужные пачки к свету и, разложив их прямо на полу, принимаюсь за поиски.

TWA 14.56. dep. Roodi – 39 Не то. 15.06. TWF dep. Piton – 66. Не то! TWA 15.28. dep. Fariey – 71. Не то!!! Боинг 323. Не это! DC – 10. Опять не то! Ну, где же вы, проклятые Янки!? Пальцы мои лихорадочно перебирают очередную плотно сшитую книжицу. Вот оно! Ура! Попался! 231. TWA 15.28. dep. Yankee – 95. КС – 135. 0054С.

– Нашёл? – подозрительно вопрошает несколько очнувшийся от сонного оцепенения Михаил Андреевич.

– Угу, – киваю я, – нашёл.

– И что там? – не отстаёт он.

– Заправщик, – неопределённо отвечаю я, ещё даже не зная, зачем он мне собственно понадобился.

Возвращаюсь на пост, в полном недоумении. Что я ищу? Почему прицепился именно к этому самолёту? Денис, завидев меня, демонстративно стучит пальцем по своим наручным часам, давая понять, что наша смена уже на исходе. Киваю ему в ответ, в свою очередь, давая понять, что всё прекрасно помню. Торопливо заполняю журнал дежурства. (Интересно бы узнать, куда их девают по заполнению?) Механически срываю накопившиеся на телетайпах телеграммы и складываю их в тощие стопки. Скудновато, но ведь глубокая ночь на дворе. Все лётчики кругом на тысячи километров и морских миль, все операторы всех аэродромов и авиабаз либо спят, либо крепко дремлют и только наиболее неотложные дела заставляют людей бодрствовать.

Та-тра-та – тра-та, – оживает совсем уж было уснувший 3-й телетайп. Вытягиваю руку и, не глядя, отрываю свежачок.

– Мама миа (Мамочка моя! (итал.))! – непроизвольно восклицаю я, – пробежав глазами текст. Лёгок на помине!

Телеграмма от свежести аж дымится. Ещё раз жадно пробегаю по ней глазами.

385

TWA to GUB. 00.46.

n/r R 56336 KC-135 Yankee – 96 arr. 09.08 GMT

0105С

– АRR, это от английского слова «arrival», что переводится как прибытие, приход. Так это что же получается? Не успел Токио несколько часов назад отправить Yankee – 95, как уже рапортует о прибытии Yankee – 96! Странно всё это. Что там у них за траффик такой? Что за удивительная ночная спешка?

Отупевшая от ночного бдения голова еле-еле способна воспринять и переварить лежащую на поверхности информацию, но я всё же вновь отмечаю про себя недопустимый разрыв между фактическим прибытием самолёта и докладом об этом.

– Тридцать восемь минут задержки? – недоумеваю я. И это ночью-то, когда самолёты прилетают в час по чайной ложке.

За дверью явственно слышен грохот сапог подходящей смены.

– А из Токио-то он, когда улетел, – озаряет меня вдруг, – с какой задержкой в сообщении? С такой же разницей в докладе, или меньшей?

Времени у меня не больше пяти минут и я, торопливо сунув поднявшемуся со своего места Денису телеграммы, со всех ног несусь на центральный пост. Завидев моё перекошенное от немого вопроса лицо, капитан только машет рукой, давая понять, что согласен со всеми моими поисками заранее. Слава Богу, пачки с последнего моего посещения не перекладывали, и телеграмму об убытии подозрительного заправщика я нахожу в мгновение ока. Номер, дата, борт, вот оно! Вычитаю одни цифры из других, перепроверяюсь, и пачка с шелестом вываливается из моих непроизвольно разжавшихся пальцев.

– Восемь минут, – шепчу я, боком ретируясь на своё место, – всего восемь минут и доклад был отправлен.

– Косарев! – слышу я недовольный до официальности голос Дениса, – ты, куда опять пропал?

– Тут я, туточки, – бормочу я, – выныривая из-за его плеча, – к оперативному на минутку бегал.

– Смену сдавай, – отмахивается он от моих проблем, – минуту тебе на всё про всё.

– Меняет меня на этот раз Лёха – лунатик, которому долго рассказывать про положение дел не надо. Его вечно прищуренные «монгольские» глаза уже торопливо перебегают с телетайпа на телетайп, вполне адекватно оценивая состояние переменчивого эфира.

– Уэйк, у меня на шестой антенне, вместо седьмой, – торопливо сливаю я ему последние «постовые» новости. Красящая лента на «Маниле» почти протёрлась, скажи утром Вовке, не забудь. Да, и посмотри, пожалуйста, за появлением заправщиков с позывным «Янки». Ладно? Ну, бывай.

Жму Алексею руку и бегом бросаюсь на выход.

– Лёха, Лёха, – думаю я, пристраиваясь в хвост куцей цепочке, – он всё же странная личность. Кажется, самый простой парень из неведомого мне городка Тутаев, но кроме лунатических «закидонов», обладает и весьма полезным для армии умением – играет на трубе. Соответственно и привилегии имеет исключительные. На всех полковых разводах он не марширует, как все мы, а играет в маленьком (трёхчеловечном) оркестре. Кроме того, командование частенько сдаёт его в «аренду», когда в недалёком посёлке случается свадьба или похороны. По таким дням и мы получаем ощутимую пользу от его таланта. Как правило, на таких мероприятиях он голодным не остаётся, и мы делим его обеденную пайку на оставшихся. Конечно, прибавка получается крохотная, но наши вечно голодные желудки любому куску рады.

Кстати, пока наша смена добирается по неожиданно раскисшей дороге к казарме, расскажу вам о том, как нас кормят. Должен сразу признать, что этому вопросу в нашем полку уделяется исключительное внимание. Начать с того, что официально выделенное Министерством обороны продуктовое довольствие, мы получаем гораздо лучшее, нежели обычные военнослужащие. И лучше оно не только по количеству, но и по качеству, о чём нам не забывают регулярно напоминать наши командиры. Но это ещё не всё. В порядке взаимопомощи мы осуществляем шефство над близлежащим колхозом. Или вы думаете, раз дело происходит на Камчатке, то значит, там ничего не растёт? А вот и ничего подобного. Такой громадной картошки, капусты и свеклы я не видел нигде, даже на юге. Всё дело, видимо, в том, что все окрестности завалены вулканическим пеплом, являющимся великолепным естественным удобрением. Разумеется, что все доходы от такой сельскохозяйственной деятельности оседают в нашем пространном овощехранилище. Но и это ещё не всё. Над нами в свою очередь шефствует рыболовецкий колхоз, который раз в неделю присылает от своих щедрот пару-тройку бочек солёной горбуши. Я так пропитался специфическим запахом этой рыбы, что двадцать лет после окончания службы не мог заставить себя взять в рот даже крохотный её кусочек. Да что там, не я один был укормлен этим солёным ужасом до полного и пожизненного насыщения. Однажды даже случился обеденный бунт, во время которого весь полк в полном составе отказался есть рыбный суп с горбушей. Только после столь единодушного проявления недовольства, подобное блюдо стали готовить гораздо реже.

Всё-таки солидарные действия военных, даже по такому пустяковому поводу, крепко напрягали партийные власти и заставляли реагировать незамедлительно. Впрочем, я же о пропитании рассказываю, а не о чём-либо ином. В завершение, кроме всего прочего, в нашей части есть и своя немаленькая свиноферма, абсолютно собственная. Отходы с пищеблока позволяют нам совершенно свободно содержать и откармливать в год до тридцати-сорока голов этих быстрорастущих и калорийных животных. И некоторые экземпляры вырастают там до совершенно чудовищных размеров. Но даже и такой добавки нам не хватает. Оставшуюся часть мы добываем сами. Летом это получается несколько проще, достаточно выбраться в ближайший лесочек или на речку. Там мы отовариваемся на славу. Самую большую прибавку к летнему солдатскому рациону дают удивительно крупные белые грибы, лесные ягоды повсеместно растущей дикой жимолости и маленькие, но удивительно вкусные рыбёшки, которых удаётся выловить плетёной кошёлкой из недалёкого ручья. Но самое приятное событие для солдатского желудка происходит тогда, когда удаётся попасть в состав команды, направленной на заготовку речного гравия. Его мы собираем на берегах реки Авачи, и, пока трое солдат орудуют ломами и лопатами, четвёртый обязательно занимается рыбной ловлей.

Снасть для этого мы используем самую простую. Тридцатиметровая, толстая леска с привязанной к ней двухкилограммовой гирей, составляет её основу. К леске крепятся несколько выкованных из обычных гвоздей крючков…, вот собственно говоря и всё. Основная трудность при таком способе «рыболовства» заключается в том, чтобы раскрутить гирю на леске и забросить её как можно дальше вверх по течению. После заброса остаётся только тащить быстрее леску на себя, в надежде зацепить одним из крючков рыбину покрупнее. Статистика удачных бросков не слишком радужная, на два десятка попыток попадается едва ли одна рыбка, но зато какая! Килограмма на три, а то и четыре. Розовая, нежнейшая на вкус и приятнейшая на вид…, у-мм, сплошной восторг!

Впрочем, пора заканчивать с воспоминаниями о далёком лете, поскольку мы с вами уже вошли в мёртво спящую казарму. Сейчас хочется только одного, поскорее скинуть раскисшие от пота сапоги и упасть под одеяло. Мозги мои отключаются прежде, чем голова успевает коснуться заледеневшей подушки. Но тело в течении нескольких секунд ещё сопротивляется безудержному напору обморочного сна, пытаясь натянуть верхними конечностями тощее армейское одеяло на уже успевшую замёрзнуть голову.

* * *

Очередной день марта (какой точно, не знаю) Вечерняя смена. Половина первого (следующего утра, разумеется). На посту моём всё нормально и загадка каравана заправщиков вновь начинает будоражить мою временно оставшуюся без работы голову.

– Если они кого-то вели за собой, – размышляю я, рассеяно глядя на экран многоканальной стойки, – то куда делись доставленные ими в Токийский воздушный узел самолёты? Теоретически имелись три возможности дальнейшего использования доставленных в Японию машин. Если это были транспортные самолёты с военным грузом, то они обычно незамедлительно разгружаются и отправляются восвояси. Но ведь заправщики ушли ничуть не задерживаясь в пунктах прибытия и, стало быть, это вряд ли были транспортные самолёты. Вспомним о том, что отлёт их обратно был мягко сказать спешным и (что очень показательно) отчёт об отлёте давался практически мгновенно. Поэтому отставим эту гипотезу в сторону, как маловероятную. Если же перегонялись боевые самолёты, то они обычно через день или два начинают разлетаться с центрального аэродрома по авиабазам первой линии и авианосцам. Здесь ситуация была не столь ясна, поскольку полной картины авиаперелётов я перед собой, естественно, не имел. Но вполне возможно, что это были срочно доставленные на театр военных действий аэромобильные госпитали. Они-то вполне могут так и остаться в районе Токио, поскольку тяжелораненых и больных американцы свозят именно туда, для последующего лечения или эвакуации.

Токио. 21. (ТАСС) Госпитали переполнены

Армейские госпитали вооружённых сил США в Японии переполнены ранеными, ежедневно прибывающими из Южного Вьетнама. Особенно усилился поток раненых в последние дни.

Но как же мне проверить две последние догадки? Как? Представим себя на месте американского командования. Есть ли такая уж срочная необходимость переброски авиационных подкреплений? Неизвестно! Может быть, и есть. Надо будет проверить сводки по самолётам, сбитым в последнее время.

– И, кроме того, – с явным запозданием соображаю я, – интересно бы посмотреть, сколько всего заправщиков с позывным «Yankee» прибыло в интересующий нас район?

Поднимаю голову и внимательно осматриваю притихший зал. Почти все мои сотоварищи попрятались по углам и сидя у приёмников, пытаются удержать в неподвижном равновесии хрупкую грань между сном и бодрствованием. И только один Васька Тошин уныло топчется у антенного распределителя, пытаясь нащупать исчезнувшую из эфира станцию. Самое время активно действовать и я бочком выскальзываю из своего рабочего отсека. Воспользовавшись тем, что оперативный дежурный, (вопреки всем правилам и инструкциям) ушёл вздремнуть, проникаю на центральный пост. Я точно знаю, что в центральном зале никого из офицеров нет, поскольку по неписаным правилам жизни и деятельности КП наступило законное время дежурного офицера слегка перевести дух. Основной поток оперативных сообщений иссяк, словно лесной ручей в засуху. Смены давно приняли дежурство, и никаких чрезвычайных происшествий до пяти утра, кажется, не предвидится. И маленький уютный закуток с лежанкой, устроенный между трансформаторной и котельной, принимает очередного офицера в свои тёплые и расслабляющие объятия.

Разумеется, все оперативные документы при оставлении рабочего места положено обязательно убирать в сейф, но… Но этому обязательному правилу удивительным образом препятствуют особенности местности, в которой расположен наш командный пункт. Дело в том, что он стоит в небольшой впадине и как бы отрезан невысоким холмом от всех прочих полковых построек. Таким образом, из окна нашего невысокого строения виден только покрытый серым снегом пологий склон с протоптанной по нему глубокой дорогой.

Вот отсюда-то и следует, что все секретные бумаги дежурному офицеру приходится оставлять на столе без присмотра. Не видите связи? А ведь она очевидна. Дело тут вот в чём. Оперативный дежурный, так же как и мы – салаги, тоже опасается внезапной проверки. И, к его сожалению, извилистая тропинка, идущая из расположения полка к командному пункту, на большем своём протяжении прикрыта холмом. Таким образом, времени на то, чтобы среагировать на внезапное появление проверяющего у оперативного дежурного остаётся катастрофически мало. Конечно, во время отдыха начальника, за единственной проходимой дорогой непрерывно наблюдает один из находящихся на смене планшетистов. Но всё равно, за те тридцать две секунды, которые требуются, чтобы выйти из-за поворота дорожки и войти в парадную дверь КП, можно успеть совсем немногое.

Конечно вперёдсмотрящий планшетист, при внеплановом появлении на горизонте человека в фуражке, бросается будить уснувшего офицера в заветный закуток у кочегарки. Но чтобы до него добраться, ему надо преодолеть целых три двери. Даже бегом, это занимает минимум двенадцать секунд. Далее надо растолкать спящего офицера, причем деликатно, а не абы как. На это кладём ещё пять секунд. После пробуждения, оперативный может добраться на своё место за рабочим столом тоже никак не быстрее чем за те же 12 секунд. И получается, что на всё про всё у него уйдёт никак не менее 29-и секунд. Казалось бы, всё в порядке, в запасе у него остаётся ещё целых три секунды!

Но, но и но! Но мешают проклятые документы! Если убрать их (как и положено) в стоящий в углу центрального поста сейф, то получается полная ерунда. Пока оперативный отыщет в карманах ключ, пока трижды провернёт его в замочной скважине, пока распахнёт дверцу сейфа, пока достанет нужные кипы бумаг, пока донесёт всё это хозяйство до стола и раскроет рабочий журнал на нужной странице… о-го-го! Ясное дело, успеть осуществить всё эти телодвижения за три секунды совершенно невозможно. К чему я всё это рассказываю? Да только к тому, чтобы показать вам, что получить доступ к секретным документам Главного Разведуправления не всегда безмерно трудно. Иногда секреты лежат на самом видном месте, достаточно только выбрать подходящее время, чтобы с ними спокойно ознакомиться.

Итак, я в центральном зале. Второй планшетист безвольно сидит на полу, раскинув ноги и прижавшись спиной к прозрачному пластику. Его давно не стриженная голова, устало свесилась набок, а из руки на пол выпал зелёный мелок. Спит, собака! Помех, таким образом, никаких. И хотя цели у меня самые благие, но осторожность, вернее сказать предусмотрительная осмотрительность, никогда не помешает. Свет в зале с двадцати четырёх приглушен и только за столом дежурного ослепительно ярко горит настольная лампа. Змеёй проскальзываю к раскрытому журналу и спешно перелистываю его изрядно затёртые офицерскими рукавами страницы. На поиски много времени не уходит, и через несколько минут картина происходящего начинает вырисовываться более отчётливо.