Текст книги "Картонные звезды"

Майор перевёл дух и зачитал фамилии всех остальных.

– Есть среди вас не согласные с данным приказом? – повёл он по нашим лицам крайне напряжённым взглядом. Имею в виду в смысле добровольности? – не слишком понятно добавляет он.

– Не понял, – шепчет мне на ухо Фёдор. Всех нас во Вьетнам, что ли посылают?

– Конечно, дуралей! – прошипел я в ответ. Поехали, ты чего! Там ведь тепло круглый год, фруктов всяких завались. Да и новые места посмотрим. Хватит уж нам в этой холодрыге каждый день мёрзнуть!

– Так вот для чего… – начал было он, но Григорян не дал ему закончить.

– Если возражений ни у кого нет, то прошу по одному подходить ко мне и расписываться в соответствующих документах, – заявил он таким тоном, что можно было подумать, что неподписавшихся ждёт как минимум расстрел на месте.

Поэтому все мы дружно промолчали, и даже рожи недовольные не скорчили. Офицеры, те обо всём наверняка знали заранее. Другие, вроде меня, кое о чём догадывались втихомолку. Ну а третьим и вообще не рекомендовалось раскрывать рот (приказано – иди, подписывайся и нечего тут антимонии разводить…).

Минута, данная якобы на размышление, прошла, и нас начали по одному вызывать к столу. Вначале пошёл Басюра, потом Башутин, потом я, строго по алфавиту. Требовалось расписаться и собственноручно проставить дату сразу в трёх или четырёх бумагах. Содержания их всех я в создавшейся у стола суматохе не запомнил, но то, что нам надлежало молчать обо всех, связанных с поездкой, моментах в течение двадцати пяти лет, запомнил навсегда. После того, как все расписались, майор расцвёл прямо на глазах. Пересчитав и сложив окончательно оформленные документы в папку, он тут же принялся раздавать нам аттестаты, проездные документы, кое-какие деньги и прочие бумаги, совершенно необходимые для военнослужащих, передвигающихся на общественном транспорте в пределах территории Советского Союза. Это заняло у него совсем немного времени, после чего майор с крайне озабоченным видом выскочил за дверь, мимоходом пожелав всем присутствующим счастливого пути.

– Все садитесь ближе к столу, – объявил Воронин, едва за Григоряном закрылась дверь. Нашему подразделению, – продолжил он, едва мы расселись, – доверена высокая честь представлять наш полк в дружественной социалистической стране! Поэтому заранее хочу всех предупредить, что и внешний вид и дисциплина должны быть у нас на должном уровне. Это раз. Второе. Всем нам во Вьетнаме предстоит заниматься теми же самыми проблемами и решать точно такие же задачи, как и здесь. Вопрос тактики наших действий сейчас на стадии согласования, но полагаю, что мы какое-то время будем функционировать как передвижной командный пункт в миниатюре. Основной задачей, особенно поначалу, будет держать на контроле те радионаправления, которые здесь принимать либо слишком трудно, либо практически невозможно из-за слабости местных передатчиков и слишком больших расстояний. Попутно мы с вами будем решать и некоторые иные задачи, которые будет ставить перед нами командование. Общее руководство «Группой 103», так мы теперь будем именоваться в радиосообщениях и приказах, возложено на меня. Да, если кто из вас не в курсе – то меня зовут Воронин Михаил Андреевич. Моим заместителем и первым помощником будет Стулов Владимир Владиславович, – указал он на свежеиспечённого старшего лейтенанта, гордо сверкающего новенькими погонами. За организацию нашего быта, питания и снабжения на первых порах будет отвечать Григорий Ильич Башутин. Прошу любить и жаловать.

Да! Вас всех, наверное, интересует такой вопрос, надолго ли мы отправляемся в нашу командировку? Точно сказать не могу, но, скорее всего месяца на два, не меньше. Дело пока не опробованное, новое. Возможны всякие повороты… Как мы там будем действовать? Насколько успешно решать поставленные командованием задачи? Всё будет влиять на длительность поездки. Если всё пойдёт хорошо, нас, наверняка, усилят по ходу дела. Будет плохо – сами понимаете. Вот пока и всё, что я хотел вам сказать. По ходу дела мы ещё не раз будем иметь возможность обговорить и утрясти все наши дальнейшие действия. А сейчас все мы пройдём на территорию склада № 3 и получим приготовленное для нас снаряжение и спецтехнику. Вопросы будут?

– Может быть, оружие из роты следует захватить? – поднимает руку Преснухин. Всё-таки в район боевых действий едем.

И Воронин и Стулов дружно улыбаются.

– Нет ни малейшей необходимости, – отрицательно качает головой капитан. Мы ведь не воевать туда направляемся. Наша задача как раз противоположная – сделать так, чтобы о нашем присутствии знало как можно меньше людей. Но могу вас успокоить тем, что в порту прибытия нам будет предоставлена во временное пользование скорострельная зенитная пушка, которую вы так хорошо (судя по отметкам) изучили на Сахалине. Если и будет нам грозить какая-либо опасность, то, очень возможно, что вам придётся показать то, чему вы научились. Хотя я очень надеюсь, что до этого не дойдёт. Всё, прекратили посторонние разговоры. Выходи строиться!

До складов идти недалеко, минут пять. Оплетённые колючей проволокой ворота уже распахнуты и у третьего склада стоит крытый грузовик с опущенным задним бортом. Старшина Игорь Луценко, заведующий всем этим хозяйством, призывно машет нам рукой.

– Шустрее, шустрее, хлопчики! Заходите вовнутрь шибче. Приказано до половины седьмого всё выдать и склад опечатать. Поспешайте!

Вешаем на гвозди тёплые куртки и надеваем рабочие рукавицы. Что за работа нам сейчас предстоит, мы прекрасно себе представляем, поскольку не раз уже таскали наше тяжеленное оборудование в ремонтную мастерскую и обратно. Теперь же вся она ещё и в заводских, совершенно неподъёмных упаковках и мы заранее разделись, чтобы не слишком потеть. С удивлением замечаю, что и офицеры тоже нам помогают. Пока мы перетаскиваем самые тяжёлые предметы, они выносят из склада маленькие чемоданчики ЗИПов, какие-то коробочки и мешочки. Спасибо им и на этом, всё нам меньше работы. Но вскоре я понимаю, что они делают это только потому, что боятся не успеть погрузиться вовремя. Видимо, все наша особая группа должна была по планам полковника исчезнуть из части ещё до общего подъёма. Мол, вот они только что здесь были, а вот уже и нет их вовсе. А куда уехали, и знать никто не знает. Одни только подняли нас с коек, другие только склад открыли, третьи на аэродром отвезли. И тишина! И никто ничего толком и не понял, и не просёк.

Впрочем, если подумать хорошенько, то именно так и должны действовать части особого назначения. Тихо, тайно и без особой огласки. И, скорее всего, если бы кто-то из нас в последнюю минуту отказался ехать, то через минуту нашлась бы ему замена, а возможно и не одна. А сам отказавшийся, тут же был оправлен на ПЦ, заканчивать службу в тамошней глуши, среди прочих бедолаг. Но никто от поездки не отказался, и в этом было наше первое счастье. Ведь не зря же нас такой большой командой гоняли и на полигон и на спецтренаж по тайге. Явно не зря. Отобрали в первую партию именно тех, кто был заранее согласен с крутыми переменами, не слаб здоровьем и в достаточной степени вынослив. Ну и профессионально подготовлен. Это уж само собой.

Вот и погружен последний ящик, задёрнут брезентовый полог кузова, на часах 6.25. Отдуваясь и утирая пот, садимся в автобус. Молоденький солдатик заводит двигатель и осторожно, будто опасаясь кого-нибудь разбудить, выезжает за ворота части.

– Прощайте, парни, – провожаю я глазами утонувшие в тумане казармы, – когда-то ещё увидимся!

* * *

Часть третья
(Поймал и убей!)

У тебя, рядовой, почему пряжка ремня ниже яиц болтается? Что там, у тебя говоришь? Разве не яйца?? Пупок???

П-к Карелов Изречение № 14

… в западной части провинции Хатинь было сбито два американских самолёта. Лётчики катапультировались. Противовоздушные силы провинции засекли и окружили район приземления американских пиратов. Однако брать их в плен не спешили. Как обычно, имея при себе портативные радиостанции, американские лётчики сообщили о своём местонахождении на базу, и вызвали помощь. Сражение с приблизившимися к району катапультирования американским самолётам длилось 30 минут: два самолёта – один типа «Фантом» и второй А-6Д были сбиты.

Ревут прогреваемые двигатели самолёта, и, словно подгоняемый ими, по ногам нервно метёт низовой, северный ветер. Из-за невысокой, но крутой горки, насыпанной на краю взлётной полосы для ускоренного взлёта истребителей, нехотя выползает расплющенное и словно насмерть промороженное солнце. Вся наша команда нетерпеливо топчется на взлётном поле Елизовского аэродрома, а именно в той его части, куда никогда не пускают гражданских лиц. Взлёт планируется только через полчаса, и мы все пребываем в радостном ожидании чего-то неведомого, но крайне интересного и многообещающего. Инстинктивно мы разбились на две неравные кучки. В одной стоят Воронин со Стуловым и Башутиным, а в другой мы, солдатня. Оно и понятно. Первая кучка – это как бы облечённая высоким доверием Родины элита Советской Армии. А вторая это так, как бы её обслуга. Курят все тоже разное. Воронин и Стулов посасывают «БТ». Башутин и вовсе дымит дорогущей «Тройкой». Мы же попросту пробавляемся дешёвым «Беломором» (одна папиросина на двоих). Вещи наши и имущество военное уже погружены на борт, и мы только ждём команды на посадку. Ждём долго, видимо потому, что маршрут нам предстоит нестандартный и лётчики более внимательно, нежели обычно изучают полётные карты. Одеты все однообразно. Отцы-командиры нацепили тёмно-зелёные зимние офицерские бушлаты с меховыми воротниками и цигейковые шапки. А мы все упакованы в тёплые, особого покроя куртки, так называемые, «спецпошивы».

О последних хочется сказать несколько поподробнее. Стандартный «спецпошив» на мой взгляд представлял собой почти идеальную зимнюю одежду для солдата, тянущего лямку на «Северах». Представьте себе удобно скроенную тёплую куртку, доходящую полами примерно до середины бёдер. Куртка застёгивается на прочную металлическую молнию. Для пущего теплосбережения сама молния сверху прикрывается специальным клапаном, застёгивающимся уже на пуговицы. Спецпошив снабжён утеплённым капюшоном, тоже с двумя пуговицами, который при полном застёгивании прикрывает не только голову солдата, но и, что чрезвычайно важно на Севере, и половину его лица! Прекрасно сделаны рукава. Вшитая в запястье широкая резинка плотно охватывает кисть в самом уязвимом для морозного ветра месте. Снаружи куртка покрыта чёрной плотной тканью, не боящейся воды и грязи, а внутренняя подкладка сделана из мягкой, так и льнущей к телу байки. В комплект к ней прилагались и специальные перчатки. Так же великолепно скроенные, трёхпалые рукавички были настолько теплы и приятны нашим бедным, вечно отмороженным пальцам, что ни у кого даже мысли не возникало надевать их на грязные работы. Их надевали лишь изредка, только погулять или в караул. Даже сейчас, через много лет, после того, как мой личный «спецпошив» давно разорван на тряпки, хочется низко поклониться тем модельерам и швеям, которые создали для нас столь удобную и на редкость человеческую одежду. Во всём остальном мы почти не отличаемся от обычных военнослужащих срочной службы, снующих туда-сюда по аэродрому. Те же шапки с длинными ушами, те же шерстяные галифе, те же кирзовые сапоги. Издали мы, наверное, похожи на авиационных техников, которые закончили профилактический осмотр очередного аэроплана и перекуривают перед следующей работой.

За предполётными разговорами мы и не заметили, как к самолёту подошли лётчики. К ним, бросив окурок, немедленно устремляется Воронин. Некоторое время они совещаются, стоя возле трапа и разводя руками в разные стороны. Наконец капитан машет нам рукой: – По коням!

Пихаясь, и чуть ли не отталкивая друг друга локтями, беспорядочной кучей лезем в салон самолёта. Здесь, кажется, несколько теплее уже только потому, что не дует пронизывающий ветер. Рассаживаемся по длинным, идущим вдоль бортов дырчатым скамейкам.

– Не курить мне тут! – на секунду появляется из-за двери кабины один из пилотов. Запрещено наистрожайше!

Причина столь строгого запрета выявляется довольно быстро. Кроме нашего громоздкого имущества на борту самолёта находится не менее двадцати бочек медицинского спирта и несколько десятков картонных ящиков с медицинским же эфиром. Естественно, незамедлительно начинается зубоскальство по традиционному для военных поводу: – Как бы выпить и закусить. Но я в обсуждении столь животрепещущей теме участия не принимаю. Не интересует она меня. Отвернувшись к иллюминатору, с лёгкой грустью смотрю, как быстро удаляется земля, и стоящие неподалёку от аэродрома величественные вулканы быстро становятся не больше крошечных песочных куличей. Картина занятная, но на сердце как-то неспокойно. Оно, конечно же, и любопытно и заманчиво побывать в неведомых и загадочных тропиках, но всё же на войну летим, а не на экскурсию. Да к тому же и путь нам предстоит не близкий. Первая посадка запланирована в Южно-Сахалинске, где мы избавимся от попутного груза. Потом самолёт заправят, и он полетит до Владивостока. Это наша промежуточная точка ожидания. Оттуда долететь прямо до Ханоя невозможно, топлива не хватит и поэтому нам предстоит пересаживаться на попутный транспорт.

В принципе, до дружественной юго-восточной страны развивающегося социализма можно добраться тремя путями. От Владивостока на юг идёт железная дорога и можно на военном эшелоне проехаться через весь Китай по маршруту: Харбин – Пекин – Чанша – Ханой. Дорога тоже не близкая. Минимум неделю, а то и две придётся провести в наглухо закрытом вагоне. Ведь ни виз, ни загранпаспортов не у кого из нас нет. Случись какая неприятность – международный конфуз может случиться!

Например, в том случае, если нас на границе накроют в запломбированном вагоне китайские пограничники. Второй путь чуть проще и пройти его можно без особых формальностей. Нужно только дождаться следующего в Ханой военно-транспортного самолёта и пристроиться на него в качестве бесплатных пассажиров. Всё бы хорошо, да только груза у нас многовато. Самих восемь человек, это уже больше чем полтонны. Да две стойки многоканальные, да четыре телетайпа, да два магнитофона, да три отдельных радиоприёмника в упаковке по 120 кг каждый, да ещё, да ещё-ё-ё. Короче говоря, тонны на три разного барахла наберётся. Такой грузец не каждый самолётик потянет, в качестве дополнительного-то довеска. Нет, не всякий. Так что на этот случай имеется ещё один путь до вожделенных тропических берегов, самый верный.

Вы, конечно же, всё правильно угадали, как именно нас отправят в долгий путь. Вот именно, по морю, каботажем. Путь этот за время долгой войны отлажен до мелочей. Чуть не каждую неделю из Владика, или Находки отваливают тяжелогружёные транспорты, везущие в братскую страну братскую же помощь. Прямо ленд-лиз какой-то, только по-советски. Но не сразу берут пароходы курс на Ханой, нет. День, два, а то и три приходится им болтаться на рейде, сбиваясь в небольшую флотилию. Потом все они выстраиваются в колонну и неторопливо, гуськом двигаются через Японское море, стараясь держаться поближе к суше. Спереди и сзади каравана идут выкрашенные в шаровую краску миноносцы, разнося вокруг себя длинные шлейфы плохо сгоревшей солярки. А по бокам советские лодки шныряют, естественно, подводные. Смотришь на водную гладь, и замечаешь, как, то с правого, то с левого борта перископ выныривает. Видать проверяют, живы ли мы ещё, или нет. Поскольку я так подробно описываю этот маршрут, то ясно, что именно им мы, в конце концов, и воспользовались. Вот миновали наши разношёрстные корабли изумрудно-нежный берег Южной Кореи, а вот с правого борта потянулись скалистые пейзажи Китайского берега.

Идёт конвой неспешно, поскольку значительное количество входящих в него судов представляет собой откровенное старьё. Мы, например, пристроились на ржавой барже, еле-еле волокущей на себе две тысячи тонн цемента в пыльных бумажных мешках. И перед нами баржа с лесом идёт, завалена под самые небеса кругляком. А позади высоченный сухогруз трактора везёт и трубы железные в громадных пачках. До этого морского похода я по наивности детской думал, что война – это пушки, самолёты и пулемёты. А оказалось, что война – это в основном стальной прокат, рельсы, цемент и токарные станки! Конечно, снаряды и патроны во Вьетнам тоже везут, но только грузят их на более солидные пароходы. Они в самом начале конвоя идут, под прикрытием корабельных ракет и зениток. Они первые и в порт заходят, и на разгрузку встают. Это и понятно, ценности на них большие, ответственные, их и беречь надо соответственно. А мы, имею в виду тех, кто идёт на ржавых баржах, считаемся как бы вторым сортом. Если и утонет какая-нибудь из них по непредвиденному случаю, то не велика будет потеря для народного хозяйства!

Баржа наша скрипит на резвой от ветра волне, и переваливается с боку на бок натужно, но всё-таки движется вперёд, что несколько успокаивает. Погода стоит хотя и тёплая, но, как говорят бывалые моряки, довольно свежая, ветреная. Вся наша команда, если, конечно, кто не спит, почти всё время проводит на палубе. Позади корабельной надстройки, там, где на талях висят две исклёванные ветрами спасательные шлюпки, натянут большой брезентовый полог, под которым, в основном, и проходит наше путешествие. Идёт оно сонно и неторопливо. Основное наше занятие во время пути – ловля рыбы на различные самодельные снасти, любезно предоставленные одним из матросов. Пять удочек, примерно одна поклёвка в час. Тем не менее, к обеду набирается всякой живности на приличную уху. Господа офицеры, правда, рыбной ловлей не увлекаются. Их главная страсть – преферанс. Поскольку битва идёт на командировочные рубли, которые всё равно некуда тратить, то безумные страсти за игровым столом не бушуют. Движения их нарочито неспешны, а слова, произносимые по ходу очередной «пули», мудрёно задумчивы. Стараются даже не обыграть друг друга, а всячески перещеголять в острословии.

Вот так, в блаженной дремо́тине проходит целая неделя. Но на восьмой день обстановка вокруг нас резко меняется. На траверзе появляется словно расплывающаяся в морской дали громада острова Хайнань. Стало быть, порт прибытия уже недалеко. Все мы, побросав привычные занятия, напряжённо вглядываемся в небо, стараясь высмотреть в раскалённом воздухе хотя бы один американский самолёт. И вскоре он действительно появляется. В дымном мареве на кромке облаков мелькает горбатый силуэт палубного морского разведчика А-6Е, знакомый нам до этого только по красочным плакатам в классе тактико-специальной подготовки. По идее, морской конвой находится в нейтральных водах, и он запросто может летать над нами в любых направлениях, но, видимо, грозный вид боевых кораблей, ощетинившихся заранее расчехлёнными пушками, настораживает пилота и он уходит южнее, стараясь держаться от нашего конвоя подальше.

А караван тем временем заметно ускоряет ход. Это чувствуется и по тому, как басовитей заревел корабельный дизель, и как веселее побежали буруны от идущей вслед за нами баржи. Мы внутренне ликуем, наконец-то грядут какие-то перемены! Тупое сидение с удочками заканчивается, и неслыханные приключения ждут нас за лёгкой дымкой тропического тумана! Смеркается. Ощутимо возрастает жара и влажность. Заморосил первый за время всего перехода дождь. Вдали появляются какие-то огоньки, и стоящий на штурвале матрос поясняет нам, что это и есть долгожданный Хайфон. Это означает, что мы оказались в зоне боевых действий и возможны всяческие инциденты.

Но сила привычки – неистребима. Похлебав вечернего супа (на флоте первое едят дважды в день) мы все дружно заваливаемся спать. Было ли это какой-то бравадой? Вы знаете, нет. Просто попадая на всамделишную, а не телевизионную войну, люди поначалу никак не могут отделаться от мысли, что всё творящиеся вокруг ужасы происходят на самом деле, а не понарошку. Ещё какое-то время все новоявленные комбатанты искренне уверены в том, что стоит только щёлкнуть кнопкой переключения каналов, и начнётся другая программа. Увы! Чаще всего подобное благодушие кончается весьма быстро и зачастую плачевно. Ведь не секрет, что во время любой войны гражданского населения гибнет в десять раз больше, нежели профессиональных военных. И дело тут не в том, что первые не имеют оружия, чтобы защитить свои жизни. Нет, вся штука в том, что они просто думают и действуют совсем не так, как требуется, если исходить из неумолимых законов войны.

Но нам повезло, и до утра наш сон никто не потревожил. Но зато на следующий день, мы получили наглядное предупреждение о том, где теперь находимся. Ранним утром, едва наша команда поднялась с вытащенных на палубу матрасов, как мимо нас бесшумно проскочила диковинная парусная посудина. Но наше внимание привлёк вовсе не её экзотический такелаж и вычурная форма корпуса. Нас привлек её необычный груз. Вся палуба древней фелюги, за исключением небольших проходов, была завалена ранеными. Были ли это военные, пострадавшие в боях, или гражданские лица, понять на таком расстоянии было невозможно. Хорошо были различимы лишь белые косыночки медсестёр, которые в меру своих сил старались облегчить раненым их страдания. Вид этой грязно-белой, неподвижно лежащей массы людей, произвёл на нас достаточно сильное впечатление.

Ещё не видя ни одного вражеского солдата, мы уже столкнулись со зримыми последствиями бушующих где-то сражений. В каких-то, сразу вспомнившихся военных мемуарах, я прочитал, как едущие на фронт новобранцы на одном из полустанков притормаживают рядом с железнодорожным госпиталем. И я прекрасно помню, эпизод, в котором они ходили среди легкораненых и спрашивали их: – Да что же это за немец такой, что перепортил столько молодых и совсем ещё недавно здоровых парней? И какой-то пожилой солдат отвечает им, жадно попыхивая перепавшей самокруткой: – Вот приедете сами, мол, там и узнаете, что это такое – немец! Теперь вот и нам впору было интересоваться, что же это за чудо такое – американец? И читая ту старую книгу, я сроду не мог подумать, что и сам когда-то встречу такой же госпиталь. Пусть он был не на колёсах, пусть плыл по морю, но довольно странно, что в моей голове возникли сходные ассоциации.

Вскоре, дребезжа пробитой в нескольких местах чёрной от копоти трубой, рядом с нами появился небольшой буксирчик. И пока он ловко заталкивал нас в пространство между двумя неширокими бетонными волноломами, мы успели наскоро выбриться и привести себя в должный вид. Офицеры наши тоже подтянулись и впервые за неделю оделись по полной форме. Выражения их лиц с привычно благодушных, плавно перетекли в угрюмо-озабоченные.

Ханой. ТАСС

Правительство ДРВ полностью поддерживает справедливую позицию Советского правительства, выраженную в ноте Американскому правительству в связи с бомбардировкой американской авиацией Советского торгового судна «Переяславль – Залесский».

Порт, во всяком случае, та его часть, которая нам хорошо видна, удивил нас своим безлюдьем. Казалось, нас просто загнали в заброшенный отстойник. Но нет, кажется, мы ошиблись. Засвистели вдали свистки невидимых бригадиров и прямо из-под земли, видимо из специально устроенных на случай авианалёта убежищ, бегом выскочило до трёх десятков докеров, одетых в рваные накидки серого цвета и укороченные холщовые штаны не менее живописного вида. Но вот что меня сразу поразило и настроило на серьёзный лад. Все они как один были в зелёных, столь хорошо знакомых каждому советскому пехотинцу касках. Вскоре ожил портовый кран, неподвижным изваянием стоявший неподалёку от баржи, и разгрузка началась. Но долго глазеть на слаженную работу вьетнамских грузчиков нам было некогда, поскольку капитан скомандовал построение. Забрав свои личные вещи, торопливо спускаемся на землю. С непривычки нас даже слегка покачивает, так мы привыкли к непрерывно колышущейся палубе. Привычно строимся в колонну и, загребая сапогами пыль, шагаем по мощёной камнем дороге, забирая от порта влево. Кругом видны приметы военного времени. На холме крутится антенна радиолокатора, маршируют ополченцы с лопатами на плечах, постоянно попадаются перекрытые досками земляные щели – укрытия.

Куда мы идём – непонятно, но, видимо, Воронин имеет представление о конечной точке нашего маршрута. Примерно через четыре километра достигаем небольшой бухты, плотно застроенной по периметру двух и трёхэтажными зданиями. Между ними маленькими рощицами растут разновысокие, плавно колышущие листьями пальмы, и пышные, покрытые тысячами белых цветков кусты.

– Дом отдыха здесь, что ли? – громко удивляется Басюра, так же как и мы, с интересом озираясь по сторонам.

Капитан уверенно сворачивает к самому крайнему зданию и мы, словно стайка новорожденных утят поворачиваем вслед за ним. Выясняется, что и в самом деле именно здесь нам предстоит прожить некоторое время. Комендант общежития, миниатюрный пожилой вьетнамец торопливо препровождает нас в две крошечные комнаты на втором этаже здания и тут же исчезает. Работы у него по горло. То и дело резко хлопает входная дверь, пропуская вовнутрь всё новых и новых постояльцев. По уходящей на второй этаж красивой лестнице чуть не толпами поднимаются и спускаются мужчины примерно одного возраста. Хотя все они в штатском, но не нужно быть особым физиономистом, чтобы понять, что как минимум половина из них, не имеет ничего общего с гражданской службой. И их выправка и уверенно звучащие командирские голоса, всё обличает в них людей военных. Но особо присматриваться к суетящемуся вокруг народу нам некогда. Какое-то время уходит на размещение, застилку кроватей, разбор вещей и прочие телодвижения. Долго ждём дальнейших распоряжений, но никто к нам не приходит. Видимо, офицерам пока не до нас.

Осторожно выглядываем в коридор, водим по сторонам любопытными носами. Мы так крайне неуверенно себя ведём, потому как во время плавания, накачку насчёт бдительного поведения в чужой стране, нам делали аж по два раза в день. По утрам (ещё до преферанса), сам капитан Воронин регулярно стращал нас разными карами за всяческое непослушание, а ближе к ночи (уже после игры) за наше воспитание брался Стулов. Но теперь вроде мы как сами по себе и природная любознательность берёт своё. Буквально за руку ловим проходящего рядом мужчину. Вопрос у нас к нему всего один: – Где здесь кормят-то? Мужчина, ни мало не чинясь, объясняет, что надо спуститься вниз на гравийную дорогу и двигаться по ней направо, до одноэтажного дома с кирпичной трубой и витражными стёклами. Это и есть столовая.

Благодарим, возвращаемся в комнату и только тут соображаем, что забыли задать вопрос по поводу денег. Ясно, что за русские рубли здесь не накормят, других же денег у нас нет и в помине. Скребёмся в офицерскую комнату. Дверь открывает полуодетый Башутин. В комнате он один. Куда делись Воронин и Стулов не знает, и в свою очередь спрашивает нас не знаем ли мы, где тут можно подхарчиться?

– Знаем, – дружно киваем мы, – вот только местных денег у нас нет совсем. Платить за еду нечем.

– Ерунда, – беззаботно отвечает наш снабженец, торопливо натягивая бриджи. Деньги тут и вовсе не нужны! Достаточно предъявить разовый талончик с оттиснутой на нём печатью и тут же по нему можно будет получить обед или ужин.

Талончики у него уже есть, получил на всех, а вот куда их предъявлять, пока не имеет ни малейшего понятия. Дружной толпой выходим на улицу и, строго следуя полученным указаниям, довольно быстро находим основной источник жизни, как выразился однажды Щербаков. Не успеваем войти в столовую, как к нам бросается молоденький вьетнамец в белом фартуке и жестами приглашает занять свободный столик. Садимся у заклеенного бумажными полосками окна, поскольку свободных столов достаточно много, а вид именно оттуда открывается просто поразительный. Стол у нас большой, на шестерых и мы размещаемся с достаточным комфортом. Вьетнамец же, ловко выдернув из пальцев прапорщика продовольственные талоны, скрывается за плотной бамбуковой занавеской.

– Прямо не верится, парни, – радостно басит Башутин, разваливаясь на отчаянно скрипящем стуле. Еще неделю назад среди снегов бегали, а теперь вот в какой красоте сидим!

И он восхищённо обводит рукой обрывистый берег бухты и рощицу разлапистых пальм, прекрасно видных с нашего места. Мы дружно киваем. Странно. Всю дорогу Башутин как приклеенный тёрся около офицеров, а теперь так запросто с нами беседует. Но его характер и деятельную натуру мы поняли довольно быстро. Григорий Ильич просто всегда выбирал себе в компанию тех, от кого в данную минуту он мог получить максимальную выгоду. Когда рядом находился кто-нибудь из офицеров, он всегда стоял рядом с ним. Поддакивал, похохатывал, сигаретами угощал. Знамо дело, офицер на многое в военной жизни влияет. Но если он по воле случая оставался один, то тут же пристраивался к нам. Мы ведь тоже могли чем-нибудь пригодиться. Вот сейчас, например, указали, где находится столовая, а потом могли ещё как-то услужить. Причём все эти движения и перемещения он осуществлял совершенно неосознанно, автоматически, словно внутри него сидел некий маленький человечек, который указывал ему, как вести себя в ту или иную минуту. И усвоив это, мы в дальнейшем относились к нему с известной долей снисходительности. Башутин всегда мог запросто прервать разговор на полуслове и пулей метнуться туда, где свернула на погоне офицерская звёздочка, или, упаси Господи, лампас на брюках. Но чем Григорий Ильич оказался особо хорош и полезен, так это своим профессиональным нюхом и памятью. Впоследствии мы не раз убеждались в том, какой уникальной тонкости поисковый нюх развился у него во Вьетнаме.

Да, снабженец без верного нюха напоминает профессора без пенсне, но у нашего прапорщика эта способность была просто гипертрофирована. Память же у него состояла как бы на подхвате у нюха. Он запоминал всё и вся! Стоило нашему прапорщику, походя услышать, что на тринадцатом причале начинали разгружать, допустим, привезённые из России слесарные инструменты или консервы, то он помнил эту информацию до тех пор, пока пароход не разгружался и не уходил с караваном обратно. И даже после этого он, вращаясь в кругу своих коллег, то и дело спрашивал: – А вам случайно не нужны слесарные инструменты, или тушёнка? Я знаю, где их достать! Он целыми днями с упоением рыскал по многочисленным окрестным складам и пакгаузам и, в течение нескольких дней, пока мы толклись в окрестностях Хайфона, наш Башутин стал настоящей знаменитостью, знающей чуть ли не всё и всех. Я как-то был свидетелем характерной сценки, произошедшей в той же столовой, но примерно неделю спустя.