Текст книги "Картонные звезды"

– О-о, привет, бойцы, – радостно улыбается тот, – где вы все пропадали-то?

– С «Фантомами» насмерть бились, вьетнамскую батарею с тыла прикрывали! – солидно отвечает Преснухин своим неподражаемым окающим баском, одновременно с этим помогая ему выбраться из неглубокой траншеи.

– А я опять пострадал, – сокрушается тот. Только нога стала помалу оживать, так на тебе, всю щёку располосовало.

– Неужели осколком? – заботливо интересуется Фёдор.

– Нет, – конфузится тот, – щепкой бамбуковой! Да, а что это вас тут так чествовали?

– Да мы только что очень удачно два американских самолёта от батареи отогнали, – стараюсь и я получить хоть кусочек начальственных похвал. Один так и вообще завалили!

– Ну, надо же! – удивляется лейтенант. Это из нашей-то пукалки? Вот уж не ожидал. А я-то, – мгновенно возвращается он к своим проблемам, – только утром на перевязку поплёлся, как трах, ба-бах! Всё вокруг летит вверх ногами, а спрятаться абсолютно негде. Скачу как заяц на одной ноге. Не успел я добежать до траншей метров тридцать. Как долбануло рядом со мной… прямо по землянке, где складывают стреляные гильзы. Просто жуть! Двоих солдат на моих глазах вообще разорвало на части. А меня вот тоже куском разбитой палки садануло…

– Надо бы нам пора выбираться отсюда, – глубокомысленно изрёк в этот момент Преснухин, – а то скоро всех нас вместо выбывших солдат на местные пушки поставят.

– Я поговорю с капитаном по этому вопросу сегодня же, – кивает Стулов. В самом деле, местечко здесь какое-то… такое, я бы сказал аховое!

Не знаю, поговорил он с Ворониным или нет, но в сильно порубленной Фантомом пальмовой роще мы сидели ещё довольно долго. Впрочем, всё это было потом, после, а в тот момент нам было просто некогда рассуждать над словами старшего лейтенанта. Заботу-то о чистке пушки капитан с нас снял (её потом битых два часа драили Щербаков с Басюрой), но с боевого дежурства он нас снять был просто не в силах. И едва придя в себя от пережитого стресса, мы помчались обратно в лагерь. Нас встретил изрядно перетрухнувший Камо, которого тоже едва не зашибло разбитым в щепки деревом. Во время боя, опасаясь самого худшего, он после первой же очереди барсом прыгнул в продуктовую яму и сидел там, пока наверху всё не прекратилось.

Ругаясь самыми нецензурными грузинскими выражениями, он предстал перед нами перепачканный по пояс томатной пастой, и полностью залитый маслом из опрокинутой банки. И лишь услышав от нас о том, что виновник его вселенского позора сбит и рухнул где-то за рекой, он несколько приободрился, перестал дрожать и возмущённо фыркать. Прежде чем приступить к работе, мы все вместе тщательно осмотрели лагерь. Потерь, в общем-то, весьма немного. Безвозвратно мы потеряли лишь одну из антенн. Заодно погибла добрая половина продуктов, и в который раз была сильно повреждена хозяйственная машина. Шальной снаряд напрочь вышиб у неё лобовое стекло, и заодно проделал в спинке водительского сиденья приличную дыру. Но всё это были, разумеется, мелочи. Сидеть на полуголодном пайке нам уже не в первой, а новую антенну мы изготовили и натянули за каких-то двадцать минут.

Ханой, 12. (ТАСС)

Сегодня бойцы ПВО вьетнамской Народной армии в провинции Хайфынг и городе Хайфоне сбили 3 американских самолёта, сообщает агентство ВИА. Таким образом, общее число сбитых самолётов достигло 2.792.

* * *

Стучит телетайп, докладывает мне о том, что два F-4C и тройка F-104, убыли из Тайбея. На авиабазу Камрань прибыл С-130 из Окинавы, а из Вьентьяна только что взлетел лёгкий заправщик. Война не утихает ни на минуту, она просто не может остановиться. Чисто механически переключая тумблера, и поворачивая ручки настройки, я размышляю на самую, что ни на есть животрепещущую тему: – Почему люди воюют друг с другом? Вот что, например, заставило двух пилотов с утреннего «Фантома» пытаться убить меня и моих товарищей?

Ответ на поверхности, увы, не лежит, запрятан много глубже. Это понятно, что два боевых лётчика не обычные новобранцы, они не один год осваивали науку убивать. День за днём их учили правильно взлетать и садиться, ловко уворачиваться от зенитных ракет и точно сбрасывать бомбы. И их правительство наверняка платило им приличные деньги за их нелёгкую работёнку. А когда понадобилось продемонстрировать отточенное боевое мастерство, они получили боевой приказ, привычно уселись за штурвалы и полетели убивать… меня. Что я-то им сделал? Убивать человека, которому правительство ничего не платит за то, что он ежеминутно подвергаю свою жизнь смертельной опасности, просто неприлично!

Те жалкие три рубля и шестьдесят копеек, выдаваемые ежемесячно на покупку гуталина и бязи на подворотнички, вряд ли можно приравнять к справедливой оплате нашего тяжкого ратного труда. Но ведь и я, будучи на полигоне, стремился как можно лучше освоить зенитку, будто знал, что навыки эти мне обязательно пригодятся. Выходит, и я и мои противники тщательно готовились к предстоящей схватке, совершенно независимо от материальных стимулов. Но вот ведь какой удивительный парадокс. Значит, нами руководило что-то ещё, какие-то неизвестные нам силы. Ведь, как и я, так и сбитые утром лётчики были кем-то сведены для своей первой и последней встречи в крошечную точку на географической карте.

Интересно было бы как-нибудь выяснить, что именно заставило встретиться в смертельной схватке абсолютно ничего общего ни имеющих между собой людей, да ещё и в совершенно чужой для тех и других стране. Стране, безмерно и бесконечно далёкой как от Москвы, так и от Вашингтона. Зачем? Почему мы все здесь оказались? Да повстречайся мы с погибшими лётчиками в нормальной жизни, на берегу, допустим, Чёрного моря, да разве стали бы мы стрелять один в другого? Да ни за что! Да никогда! Так неужели же магия войны столь сильна и необорима, что заставляет ничего друг о друге не знающих людей безжалостно уничтожать друг друга. А если бы они знали хоть что-то друг про друга? Хотелось бы мне когда-нибудь выяснить, стали бы они стрелять в меня из пушек и пускать ракеты, если бы знали, что там внизу крутит рукоятку горизонтальной наводки их старый друг Александр? И стал бы я нажимать на спусковую педаль, если бы знал, что над моей головой летят мои закадычные друзья, Джон и Гарри?

Ответ на свой риторический вопрос я опять же не получаю, поскольку сильный пинок в бок заставляет меня очнуться от неуставных грёз.

– Ты что, – гневно смотрит на меня Фёдор, – заснул что ли? Смотри, у тебя второй аппарат засбоил!

Рассеяно киваю ему в ответ и торопливо поправляю ручку настройки на приёмнике. Но мои запоздавшие действия положения не улучшают, поскольку оказывается, что на этой частоте подконтрольная станция уже не работает. Торопливо верчу барабан диапазонов, спешно проверяя дублирующие частоты. Ага, вот оно! Щёлк, щёлк, щёлк. Замолкший было телетайп, словно спохватившись, начинает одну за другой выщёлкивать телеграммы. Убытие, прибытие, опять убытие… Ручьи липкого, противного пота ручьями стекают по моей спине. Ага, вот он, ответ на твой вопрос рядовой, вот предельно ясное подтверждение. Эти непрерывно взлетающие самолёты явно везут не туристов на курорт, и даже не тушёнку для голодающих бойцов ОСНАЗа. Все они несут только бомбы и бочки с напалмом. И, что интересно, ни один из них почему-то не повернул назад, и ни один лётчик не отказался от задания. Стало быть, власть войны сильнее любого самого сильного и подготовленного профессионала, не говоря уже о таких бесправных рекрутах, как все мы. И дьявольская логика неумолимой битвы не оставляет нам никакого разумного выхода! Кроме, разумеется, одного из двух, либо убить своего врага, либо быть убитым самому!

Прибегает весь перемазанный в оружейном тавоте Щербаков.

– Саня, Федя, – заглядывает он в «кунг», – быстренько сворачивайте свою богадельню. Капитан приказал вам обоим срочно мыться, бриться, и наводить красоту!

– В чём дело-то? – и по жизни круглые глаза Преснухина становятся ещё круглее.

– Наши вьетнамские братья, – машет рукой Анатолий, – какой-то праздник сегодня празднуют. То ли день рождения своего Хо Ши Мина, то ли какую-то годовщину партии, точно не знаю. Но кэп приказал вас звать срочно. Я тоже щас малость ополоснусь и заменю вас обоих.

Делать нечего, приказы в Советской армии не обсуждают. Дождавшись, когда Анатолий отмоет руки в миске с соляркой, торопливо рассказываем, как управляться с телетайпами, и бежим к своей палатке.

– Вот стыдоба-то, – бормочет Фёдор, торопливо перебирая своё скудное хозяйство, – и одеться-то не во что прилично!

– Да не суетись ты, – успокаиваю я его. Подумаешь, дело какое. Мы всё-таки не на приём к английской королеве идём. Обычное дело. Посидим рядом с офицерами, похлопаем в ладоши. Может даже что-нибудь съедобное перепадёт.

Преснухин инстинктивно сглатывает голодную слюну: – Это другое дело. А я вдруг подумал, что нас с тобой чествовать будут, за тот самолёт.

– Да нет, – отмахиваюсь я, – этим здесь никого не удивишь. Просто мы с тобой одеты лучше других. У меня вот почти новый подарочный комбинезон, а ты у нас вообще аккуратист. Ведь у твоей гимнастёрки даже рукава до сих пор целы!

Наскоро выбрившись и почистив сапоги пучками увядшей травы, отправляемся разыскивать капитана. Проходя мимо «радийной» машины с любопытством заглядываем в кузов. Мокрый Щербаков прыгает среди стоек, словно большой павиан, и телетайпы вокруг него стучат явно в разнобой.

– Держись, мы скоро! – подбадривает его Фёдор. Он несколько шагов проходит молча, а потом добавляет уже только для меня: – Ничего, пусть побудет немного в нашей шкуре. Поймёт, что это не клавиши у магнитофона нажимать.

– Почистились, мальчики? – встречают нас Воронин уже на батарее, неподалёку от крайней пушки. Молодцы! Захватим сейчас Стулова и пойдём на ту сторону реки. И надо торопиться, поскольку скоро через мост эшелоны пойдут.

– А куда идём? – интересуюсь я.

– Через мост сейчас переправимся, – кивает капитан в сторону железнодорожных пролётов, – а там недалеко. Вьетнамские товарищи пригласили нас в свой полковой клуб. Там будет собрание, награждения отличившихся бойцов и небольшой банкет.

– Лучше бы он был большим, – мечтательно закатывает к небу глаза Преснухин. Ох, я бы там попировал!

– Ладно тебе, – обрывает его Воронин, – надо вести себя скромнее. А то они могут подумать, что бойцы Советской Армии с голоду пухнут.

– Конечно же, пухнут, – хором запричитали мы, – вернее будет сказать, тощают как скелеты! А тут ещё Камо как всегда номер учудил!

– Что там ещё?

– Ну, как же! – возмущённо подпрыгивает Фёдор. Этот дуралей не придумал ничего более умного, чем забраться прямо в сапогах в продуктовую яму во время утреннего налёта.

– Ну и что?

– Потоптал там весь наш рис, опрокинул на себя банку масла и ещё что-то там перемял!

– То-то я его с утра не вижу, – озабоченно бормочет капитан, раздвигая руками попадающиеся нам на тропинке кусты. Прячется что ли, подлец этакий? А собственно, чего ради он туда забрался?

– Так ведь во время атаки пилот с «Фантика» думал, что наша зенитка на опушке рощи припрятана, и долбанул по ней, что было дури.

– Здорово долбанул, – подхватываю я, – с десяток деревьев посносил под корень, не менее!

Капитан замедляет шаг, а затем и вовсе останавливается.

– Не по-нял, – тягуче произносит он. Вы, значит, не случайно в пролетающий мимо «Фантом» очередью попали, а в атакующий наш лагерь?

– Ну, да-а, – умирающим голосом шепчет в ответ, совершенно сбитый с толку Фёдор. То есть сначала мы верно, по пролетающим самолётам стреляли, как бы отрезали их от батарейной прислуги. Огнём мешали им прицелиться. Но потом два из них развернулись и ни с того, ни с сего бросились прямо на нас. Санька, вот, – кивает он на меня, стараясь как-то разделить со мной ответственность, – кричит: – Не стреляй, жди, патронов мало!

– У нас ведь один ствол в пушке заклинило, – поясню я, – гильзу раздуло. И я решил, что лучше стрелять тогда, когда те совсем близко будут, чтобы значит, случайно не промазать.

– Ага, – наконец сообразил капитан. Они думали, что вы из рощи стреляете и накрыли её ракетами, а вы тем временем дождались, пока те отстреляются и стукнули их в упор от кустов.

– Точно так, – дружно киваем мы головам, радуясь, что командир наконец-то всё понял. (Когда начальство понимает, оно не так надоедает).

– А я-то, грешным делом подумал, что вы случайно его сбили, – грозно хмурится Воронин. А вы, значит, за ними специально охоту устроили! Подставили под удар и нашу боевую задачу, а заодно весь лагерь! Стало быть, это вовсе не Камков виноват, а вы…, голубчики! Ну, ничего, мы ещё с вами на эту тему поговорим. И о воинском долге вспомним, и о воинской дисциплине, заодно. Кстати, – возобновляет он движение, – что ещё у нас потеряно и побито?

– Ерунда! Отделались лёгким испугом, – сменяю я совершенно упревшего от волнения Преснухина. Всего-то срезало снарядом передающую антенну, да лобовое стекло в хозяйственной машине разлетелось вдрызг.

– И всё? – недоверчиво, крутит головой капитан.

– Всё, всё. Антенну мы уже натянули, всё в порядке, мы проверили. Вот только этот Камо! – вновь принялись мы отводить от себя угрозу. Карпа нашего последнего в блин раздавил, а мы так на него надеялись.

– Да-а-а, – Воронин мечтательно сдвигает панаму на затылок, рыбного супчика сейчас хорошо бы…

Я смотрю на его выступившие скулы, потощавшую шею и вдруг понимаю, что и он терпит те же лишения, что мы. Так же потеет, так же голодает. Вот только ему нужно при этом думать и о нас, и о порученном ему деле. Мне поневоле становится стыдно за те выкрутасы и постоянные, мелкие скандальчики, которые мы ему то и дело закатываем.

– Всё будет хорошо, Михаил Андреевич, – неожиданно для себя говорю я ему, – мы вас всегда поддержим. А всякие шалости наши, так это по молодости лет. Мы не нарочно. Оно само как-то получается.

– Я всё понимаю, – отзывается он с совершенно иной, нежели всегда, интонацией, – сам был молодым. А так… лучших, чем вы, помощников, я и желать не мог.

Вот и лазарет. Подхватив под руки прилизанного и даже наглаженного Стулова, с явным нетерпением ожидавшего нас у входа, отправляемся на праздник. Самым сложным в нашем коротком походе было преодоление железнодорожного моста. Его почти километровой длины решётчатые фермы были столь избиты осколками, а деревянные настилы столь ветхи и редки, что лично я натерпелся изрядного страха, пока довёл Стулова до противоположного конца.

Что же касается самого праздника, то вспоминается он довольно смутно. Кто-то, что-то говорил с трибуны, а все остальные либо сидели тихо как мыши, либо дружно молотили в ладоши. В завершение официальной части случилось то, чего я больше всего опасался. Устроители торжеств, всё-таки вытащили на сцену нас с Фёдором, так сказать на всеобщее обозрение. И мы, как два последних идиота долго скалились натянутыми улыбками, вскидывали плохо отмытые от пороховых пятен руки и приветственно раскланивались. В общем, вели себя как пара провинциальных актёров, случайно оказавшихся в столичном театре. Помнится, нам даже дарили какие-то сувениры, которые потом некуда было пристроить, а несколько, невесть откуда возникших малышей, хором спели нам жалостливую песенку. Мы готовы были провалиться сквозь землю, но этому чрезвычайно препятствовал помост, сделанный из на диво прочных досок. Спас нас от полного конфуза только главный распорядитель праздника, пригласивший всех присутствовавших на фуршет. От пережитого смущения мы вылетели из переполненного помещения едва ли не первыми. Но и под навесом, где стояли столы, нам не было прохода от желающих пожать наши руки и чего-то пожелать… Интересно было бы в самом деле выяснить, что нам тогда желали? Надеюсь, что не дальнейших успехов в боевой и политической подготовке. В разгар торжеств со стороны моста появились Щербаков с Басюрой, тоже нарядившиеся в свежевыстиранные гимнастёрки. Они растерянно ищут нас глазами, а, найдя, облегчённо вздыхают и подходят ближе.

– Нам протянули полевой телефон, – сообщает Анатолий перекрикивая противно бубнящую музыку. Вскоре после того, как вы ушли, заявился телефонист с батареи и поставил аппарат. И кто-то вскоре позвонил и от имени Воронина пригласил всех нас перебраться через мост.

– А Камо где? – озираюсь я по сторонам.

– Лагерь охраняет, – презрительно роняет Щербаков, – как провинившийся. Я ему пулемёт выдал под расписку, он с ним и сторожит.

– Тогда угощайтесь, – щедро развожу я руками. Особенно рекомендую попробовать вон те булки. Они с начинкой, очень даже вкусные!

Примерно через час все расходятся кто куда и нас тоже препровождают в специально установленные палатки. Там всё приготовлено для культурного отдыха. Две заправленные койки (самые настоящие, с матрасами), низенький столик, две керосиновые лампы. На столе термос с чаем, конфеты (типа раковая шейка) орешки и даже ваза(!) с цветами. Передвигаем столик на середину, располагаемся вчетвером на койках и принимаемся за чаепитие. Снаружи слышится шум автомобильного мотора, но мы не обращаем на него ни малейшего внимания, продолжая предаваться редкой праздности, в столь культурной обстановке. Но оказывается, что появление машины имеет к нам самое непосредственное отношение.

Вскоре в любезно предоставленной нам палатке появляется посыльный, и сильно коверкая звучание слов, несколько раз с трудом выговаривает, видимо только что выученное «Пожалуйста, проходите». При этом он активно жестикулирует, недвусмысленно приглашая нас выйти наружу. Выходим. Метрах примерно в пятидесяти от нашей палатки, стоит старенький ГАЗ-51, с которого несколько солдат с веселыми криками сгружают обломки сбитого самолёта. Подходим ближе. Прямо на наших глазах из кузова они вывалили пилотское кресло, того лётчика, который не успел покинуть неуправляемый самолёт, перед падением. Залитый ржавой кровью лётчик так и остался сидеть в нём, пристёгнутый страховочными ремнями. Вьетнамцы оживлённо гомонят, всячески показывая жестами, что право первым пограбить труп поверженного врага принадлежит именно нам. Мы, что вполне естественно, колеблемся.

– Да чего там, – наконец решается Щербаков, – посмотрим, что там у него припрятано.

Он присаживается возле кресла на корточки и, решительно расстёгивает один из нагрудных карманов погибшего. Видно, что это ему неприятно, и он быстро преодолевает отвращение. Скорее всего, именно любопытство, а не что-либо ещё заставляет его поступать именно таким образом. Анатолий аккуратно, стараясь не испачкаться, вынимает какие-то документы в коленкоровых переплётах, и я вижу, что на одном из них оттиснуто изображение белого орла. Затем нашим взорам предстают две или три цветных фотокарточки и свёрнутый пополам небрежно разорванный по краю почтовый конверт. Вскоре набирается целая горка трофеев, вынутых из карманов убитого и из полостей изрядно покорёженного кресла. Револьвер с запасным зарядным барабаном, стальная расчёска, два носовых платка, перочинный нож с перламутровой рукояткой, портмоне и прочие бытовые мелочи.

Вскоре с кузова сбрасывают и труп второго пилота. Тот тоже сильно изуродован и даже частично обгорел. Скорее всего, его вытащили из джунглей только для отчётности, ибо взять с него было практически нечего. В последнюю очередь на землю спускают прилично сохранившийся кусок крыла, картинно пробитого навылет рядом с большой белой звездой. Зажигается переносной прожектор, появляется чей-то немудрёный фотоаппарат, и все начинают фотографироваться рядом с обломком. Зовут и нас, но мы всячески показываем, что не можем этого сделать. Откуда-то из темноты появляется наш капитан. По его лицу видно, что он тоже страшно устал и еле держится на ногах.

– Что за суматоха? – спрашивает он, широко зевая.

– Обломки привезли, – отвечаю я за всех. Мы тут даже кое-какие документы изъяли. А из пилотов никто не уцелел…

– До-оку-ументы, – снова зевает спящий на ходу Воронин. Ну, хорошо, пойдём посмотрим, что вы там накопали.

Собрав трофеи в охапку, несём их в офицерскую палатку. Картина перед нами предстаёт знакомая, и по-российски безалаберная. Стол завален объедками еды и грязными тарелками. Две пустые бутылки из-под спиртного стоят в углу. На заправленной койке развалился Стулов, подвесив раненую ногу на специальную ременную петлю.

– Кушать хотите? – рассеяно спрашивает он, явно пребывая в блаженном состоянии лёгкого подпития.

– Нет, – дружно мотаем мы головами.

– Приказываю не возражать! – решительно отметает он все наши сомнения. Сегодня отличились, молодцы! Надо это дело отметить, как положено. Как-никак, первый серьёзный бой выдержали. И выдержали совсем неплохо. Правда, Миша?

Капитан рассеяно кивает. Только тут я замечаю, что и он тоже «хорош». Лицо у него розовое от излишне принятого «на грудь» популярного ликёра «Рон Тхап», и цветом своим смахивает на помятый маринованный помидор. Сняв панамы, присаживаемся на скамью. Дружно берём по два красиво вырезанных пальмовые листа, (здесь они заменяют тарелки) и принимаемся накладывать себе еду. В принципе мы уже слегка перекусили, но удовольствие покушать вместе с офицерами вполне заменяет отсутствие аппетита.

Кстати давайте поговорим немного о пище насущной. Общеизвестная пословица гласит, что солдат не хочет кушать только во время сна. Во Вьетнаме мы познали её в полной мере. Столкнувшись с отсутствием централизованного снабжения, наша команда быстренько получила предметный урок выживания в негостеприимных джунглях. Какое-то время, элементарно поголодав, мы быстренько смекнули, что до хорошего эта диета нас не доведёт, и активно принялись изучать местную флору и фауну, с точки зрения её съедобности. Научились находить и готовить побеги бамбука, выискивать любимые змеями норы и вытаскивать их оттуда с помощью проволоки и длинной палки. Вы, наверное, думаете, что выражение «змеиный супчик» придумал один из записных юмористов времён перестройки и нового мышления? Спешу вас разочаровать, это выражение привезли из Вьетнама наши военные. Следом за змеями в котелок последовали ящерицы, батат, корни лопухов, странные стручки с чёрными фасолинами в них и многое, многое другое. Нельзя сказать, что такая, с позволения будет сказать, «пища» шла нам на пользу. По большей части она годилась лишь для временного обмана наших вечно голодных желудков. Но если говорить честно, в то голодное время мы были рады и этому.

Воронин тем временем извлекает из шкафчика очередную бутылку и водружает её на стол.

– Ну-с, – предлагает он, ввинчивая в пробку штопор, – по последней?

Стулов в ответ только слабо шевелит руками, показывая полное бессилие в этом вопросе.

– Тогда давайте мужики с вами выпьем, – разливает рисовую водку по чайным стаканчикам капитан. За то, чтобы по жизни не промахиваться, – поднимает он свой сосуд, – и чтобы всегда в нужную точку попадать!

Смысл его слов мне не слишком понятен, но он явно не имеет в виду утренние события. Капитан заметно смотрит на нас с лёгким прищуром, будто изучая.

– Как оцениваете наши возможности? – спрашивает он, наконец, по всей видимости, обращаясь к нам обоим. Сможем мы расширить круг нашей деятельности?

– Если только за счёт вас самих, – без обиняков отвечает уже слегка захмелевший Фёдор. Мы и так завалены работой под самую крышу!

– Не то слово, – киваю я. Если только ещё один приёмник добавить, но много ли от него будет толка, без телетайпа-то. Хотя и приёмник нам тоже взять неоткуда…

– А я на вас особо и не рассчитываю, – отметает наши домыслы Воронин. Если только в самой малой степени. В основном действительно, упираться придётся нам с Владимиром Владиславовичем. Задумка у меня вот в чём состоит. Если задействовать резервный передатчик, который мы ещё даже и не распаковывали, то можно будет сделать одну очень полезную вещь. Смотрите, все местные посты наблюдения и оповещения работают на УКВ диапазоне. И мы вполне можем установить с ними контакт. Я предполагаю, что через опорную станцию в районе городка Донг Тхой мы можем регулярно получать свежую оперативную информацию о пролётах вражеских самолётов со стороны Южного Вьетнама и Лаоса. Так же они смогут оповещать нас о появлении значительных групп самолётов со стороны моря. Таким образом, через нас командование сможет получать достоверную информацию о действиях основной части американской тактической авиации. И вот ещё что, самое важное. По докладам пилотов, проходящих через контрольные воздушные точки, я мечтаю воссоздать схему их расположения.

– Но ведь…, – попытался перебить его я.

– Знаю, знаю, – выдвинул в мою сторону обе ладони капитан. Ты хочешь сказать, что услышать, не значит увидеть. Но только сегодня я выяснил, что неделю назад в распоряжение командования этой провинции поступило два новёхоньких пеленгатора!

– Пеленгаторы, это очень хорошо, – рассеянно бормочет Фёдор, под шумок разговора подливающий себе в стакан хороший глоток горячительного, – это просто замечательно. Но есть ли на них опытные операторы? Вот в чём вопрос!

– Это у Гамлета был такой вопрос, – отрицательно покачал головой Воронин, – а у нас, его нет! Я тут поговорил с одним их подполковником, – он указал пальцем в сторону всё ещё светящегося керосинками клуба, – и он обещал нам своё всяческое содействие.

В конце нашего не очень трезвого разговора у меня сложилось стойкое убеждение в том, что мы будем находиться в этом районе до тех пор, пока капитан не договорится с местными властями о поддержке наших новых инициатив. И только потом мы двинемся дальше, на юг. Почему именно на юг? Почему, например, не на север? Почему попросту не остаться на месте?

На этот счёт имеется целых два объяснения. Самое основное из них состоит в том, что в отличие от коротких волн, которые распространяются на многие тысячи километров, ультракороткие волны не столь дальнобойны. Максимальное удаление двух общающихся между собой станций, работающих на этом диапазоне, не превышает ста километров. И, следовательно, чтобы гарантировано поддерживать контакт с несколькими подобными станциями, следует выбирать точку нашего следующего базирования с учётом этого обстоятельства. Вторая причина тоже немаловажна. Близость стратегического моста и двух зенитных батарей в его окрестностях, скажем так, очень нас нервировало. Кроме довольно частых налётов американских самолётов там устраивались не менее частые учебные тревоги, обставленные всеми атрибутами ожидаемого реального нападения. Всё это крайне выводило нас из себя и неоднократно сбивало с толку. При этом мы боялись не столько шальной бомбы, сколько градом сыплющихся сверху осколков от взрывающихся над нашими головами зенитных снарядов.

Поначалу данной проблеме мы не уделяли достаточного внимания, но когда крыша нашего «кунга» была однажды прошита насквозь осколком величиной с ладонь, наше отношение к такой малости сильно изменилось. Однако в реальности, никаких средств защиты кроме полога из пальмовых листьев у нас над головой не было. Но, как принято в нашей славной армии, до поры до времени проблема просто замалчивалась и дружно игнорировалась. Но всякому раздолбайству, в том числе и армейскому, рано или поздно приходит конец. Через четыре дня после упомянутого праздника неугомонные американцы вновь предприняли очередную попытку прервать железнодорожное сообщение между Севером и Югом. Наученные горьким опытом, мы, на всякий случай, спрятались в отрытом накануне окопчике, и не прогадали. На сей раз, к нам в рощу залетели не какие-то осколки, а то ли неразорвавшийся вовремя зенитный снаряд, то ли одна из новомодных американских бомб «особой точности». К счастью он (или она) взорвалось достаточно далеко, метрах в ста от машин.

Подсчитав ущерб после объявления отбоя тревоги, мы были неприятно озадачены. Пробитое переднее колесо «радийной» машины, два вышедших из строя электронных блока многоканальной стойки, порубленная на шматки офицерская палатка – вот краткий и крайне неполный список, понесённый потерь. Нашим командирам, наконец-то стало ясно, что отсюда надо уезжать. И на следующий же день начались приготовления к отъезду. Но никакой паники, разумеется, не было и в помине. Для начала появились только первые, и довольно робкие признаки скорого отъезда. Замечаем, как Воронин и Стулов о чем-то спорят, склонившись над географической картой. Потом их же видим внимательно осматривающих хозяйственный грузовик. Потом видим, как они что-то азартно подсчитывают на огрызке старой телеграммы.

Минул ещё один нерешительный день, и наши подозрения стали подтверждаться уже явственнее. Прежде всего, из личного состава группы была срочно создана мини-бригада по починке пострадавшего грузовика. Поскольку ни гвоздей, ни досок у нас с собой не было, капитан приказал напилить достаточное количество бамбука и из него создать утраченный настил кузова. Задача не так проста, как может показаться человеку, лежащему с книгой на диване. Во-первых, требовалось доставить на гору сам бамбук. А он, надо отметить, весьма увесист, особенно сырой. Сходив к неблизким его зарослям пару раз, мы решили, что дешевле будет отогнать туда сам грузовик и уже на месте производить его обустройство. Так и поступили. Один из нас, обычно Щербаков, спиливал ножовкой стволы, отбирая их строго по шаблону. Мы же на пару с Иваном прожигали в них раскаленным гвоздём монтажные дырки и вязали на железную раму. Работа, тем более исполняемая в авральном режиме, не могла длиться долго, и была закончена уже к вечеру. Конечно, с позиций высокого инженерного искусства, тот балаганчик, который мы соорудили на нашей хозяйственной машине, не являлся идеальным, но теперь в нём можно было перевозить и личный состав, и наши нехитрые грузы. Осталось получить лишь добро от вышестоящего командования, и можно было бы трогаться в путь.

Но Воронин всё тянул с окончательным решением, и было заметно, что при этом он сильно нервничал. Нам его волнение было вполне понятно. Вероятно, крайне трудно объяснить находящимся за многие тысячи километров начальникам, зачем необходимо перемещаться ещё куда-то, если основная задача и так успешно выполняется. Тут ведь, как всегда, действуют чисто военные «глубинные» заморочки. Ведь каждый вышестоящий начальник в глубине души отчаянно боится, как бы его подчинённый не испортил своим излишним рвением уже устоявшуюся ситуацию. Конечно, очень хорошо, если подчинённый обещает принести в зубах более жирную утку, но вдруг он ошибается и упустит уже имеющегося в наличии цыпленка?

Тяжкие раздумья на этот счёт постоянно обуревают начальственные головы, умудрённые горьким опытом собственных ошибок и «проколов». Наверное, по вечерам просматривает полковник Карелов присланные нами отчёты и сводки и думает, думает, думает. Интересно бы знать о чём. Но сейчас-то ясно, о чём он размышляет – о последней воронинской инициативе, о чём же ещё. Полковник наш в радиотехнике, к сожалению не слишком силён, и втолковать ему, отчего наш второй передатчик не может обеспечивать наши вновь возникшие потребности, довольно проблематично. Но ничего, будем ждать его отеческого благословляющего кивка, ибо надежда умирает последней.