Текст книги "Американский период жизни и деятельности святителя Тихона Московского 1898-1907 гг."

§ 2. Десятилетие священства прот. Александра Хотовицкого

«26 Февраля⁴, в Воскресение, в Нью-Йорке было торжественно отпраздновано 10-летие священства отца настоятеля местного Кафедрального Собора Протоиерея Александра Александровича Хотовицкого.

Юбиляр – уроженец города Кременца Волынской губернии, сын покойного ныне бывшего ректора Волынской Духовной Семинарии Протоиерея А. Хотовицкого, благодарная память о котором жива на Волыни в сердцах тысяч его воспитанников и всех, кто его знал. По окончании Волынской Дух. Семинарии и затем – одним из лучших магистрантов – С. Петербургской Дух. Академии почтенный юбиляр по назначению Преосвященного Николая, тогда Епископа Алеутского и Аляскинского, а затем Архиепископа Таврического и Симферопольского, проживающего ныне на покое в г. Ялте, занял в Октябре 1895 г. место псаломщика⁵ при только что открытой этим Владыкой русской православной церкви в Нью-Йорке. Настоятелем этой церкви был тогда священник Е. Баланович⁶, который, однако, через несколько месяцев оставил службу при ней и вернулся в Россию. Место его Преосвященный Николай и предложил занять псаломщику Хотовицкому. Благочестивая православная семья, в которой юбиляр вырос, духовная церковная среда и духовная школа, которые его воспитали, с детства внедрили в него любовь к церкви, приучили по мере сил служить ей и в судьбах своих и людских усматривать направляющую благую десницу Божию. Посему, хотя и не без робости и с полным сознанием предстоявшей ему громадной работы и ответственности, А-др А-ч принял предложение Владыки Николая, твердо решив употребить все свои силы на достойное прохождение своего служения, а в остальном положиться на волю Божию…

28 Января 1896 г. в Нью-Йорке состоялось бракосочетание А. А. Хотовицкого с воспитанницей Павловского Института в Петербурге Марией Владимировной Щербухиной, а 25 Февраля, всего через пять месяцев по приезде в Америку, Преосвященный Николай рукоположил его в С.-Франциско во иерея, причем в своей речи к новопосвященному, говоря о важности и трудности предстоявшего ему служения, следующим образом объяснял, почему, ища пастыря Нью-Йоркскому стаду, он остановил свой выбор именно на нем: «Несмотря на твою сравнительную юность, – говорил Преосвященный Владыка, – я остановил однако же свое внимание на тебе именно, а не на другом ком, и это потому, что нахожу в тебе задатки всего того, что потребно для этого служения. Твоя особенная порядочность и благовоспитанность, твой благородный идеализм, твоя религиозность сразу расположили меня к тебе и заставили меня выделить тебя из ряда других молодых людей, которые бывали с тобою у меня в Петербурге… Я увидел, что ты имеешь ту искру Божию, которая всякое служение делает воистину делом Божиим и без которой всякое звание превращается в бездушное и мертвящее ремесло… Первый твой опыт в проповедничестве мог убедить тебя, что значит это воодушевление: ты сам видел, как собирались около тебя люди, чтобы послушать тебя, и с каким напряженным вниманием выстаивали они не один час во время твоих бесед… Почему же эти люди шли слушать тебя, а не шли к другим проповедникам?.. Ясно, почему: та искра Божия, которая горит в тебе, подобно магниту влечет к тебе сердца этих людей»…

Вернувшись через неделю в Нью-Йорк, молодой пастырь сразу же и со всею энергиею взялся за возложенное него дело и, не покладая рук, ведет его доныне. В чем состояла его деятельность, каковы её плоды, и как смотрит на нее наша Миссия и вся православная Американская Русь, об этом говорят поднесенные юбиляру приветственные адреса, полученные им в день юбилея телеграммы и письма, сказанные ему речи и вся обстановка торжества.

Днем юбилея о. Хотовицкого было собственно 25 Февраля, но так как это был будний день, когда рабочие-прихожане не могли бы принять участия в праздновании, а участие это было в высшей степени желательным и для них самих и для юбиляра, то решено было перенести торжество на следующий день – 26 Февраля, а накануне, в Субботу, празднование ограничилось совершением самим о. Хотовицким божественной литургии.

К 10 часам утра в Воскресение Нью-Йоркский Собор был полон молящихся во всю меру своей вместимости. Средину его, вокруг своего братского знамени, заняли члены местного мужского Рождество-Богородичного Братства в парадных униформах и с возжженными свечами в руках, а также члены местного сестричного Союза, председательницей которого состоит матушка М. В. Хотовицкая. За ними кроме Нью-Йоркских прихожан теснились православные из окрестных приходов, русины-униаты, американцы и пр., – все почитатели о. Хотовицкого, знающие его – одни как пастыря, другие как человека, достойного всякого почтения. Иконостас храма был украшен цветами; убраны были, насколько возможно, и заполняющие церковь из-за росписи её леса.

Божественная литургия совершена была предстоятелем Американской Миссии Высокопреосвященнейшим Тихоном, Архиепископом Алеутским и С.-Американским. Ему сослужили: Викарий, Преосвященный Рафаил, Епископ Бруклинский, весь Соборный причт во главе с юбиляром (ключарь Собора о. И. Зотиков, крестовый иеромонах о. Иоанникий, священник-американец о. И. Ирвайн и диакон о. А. Кальнев) и следующие священнослужители, нарочито прибывшие для участия в торжестве и охотно отпущенные для сего своими паствами, прекрасно знающими и глубоко уважающими о. Хотовицкого: Архимандрит Феоклит из г. Гальвестона, в далеком штате Тексас, сослуживец покойного отца юбиляра, с детства знающий и его самого, о. И. Кочуров из Чикаго, товарищ юбиляра по Академии, вместе с ним прибывший и на службу в Америку, о. иеромонах Арсений из Майфильда, о. П. Попов из Пассайка, о. В. Туркевич из Юнкерса⁷, о. иеромонах Птоломей из Нью-Британа, о. Ф. Букетов из Анзонии, о. И. Клопотовский из Ольдфорджа и о. А. Богуславский из Олифанта.

Богослужение прошло в высшей степени благолепно. Совершителей его невольно умиляли и славный для юбиляра, пользующегося искренней любовью и почтением их, день, и то братское единодушие, с каким они сами с разных концев Америки собрались почтить его, и связанные с десятилетним служением его воспоминания, чувства и мысли. А от них умиление передавалось и всей церкви, всем молящимся. К тому же и пение в церкви, благодаря искусству регента-псаломщи-ка Н. Ф. Гривского⁸ и усердию всех певчих, не оставляло желать ничего лучшего: в короткое время сорганизованный г. Гривским хор приложил все усилия к тому, чтобы ознаменовать этот день достойным исполнением церковных песнопений…

При выходе духовенства на молебен по окончании литургии свящ. В. Туркевич от лица сослуживцев и почитателей юбиляра в русской православной Миссии в С. Америке обратился к нему с следующими словами:

«Глубокоуважаемый и Высокочтимый о. Александр!

Ныне десятилетие твоего священства…

На первый взгляд, время не очень большое. Но бывает, что и месяцы стоят годов и за годы считаются. Бывают личности исключительно светлые, так одаренные Богом богато, так полно, интенсивно живущие, такой плодотворной работы, что ни сами они, ни деяния их в обычные рамки не входят, что сами собой они требуют выше и шире масштабов… Наше глубокое, твердое убеждение, что таков, как человек и пастырь, и ты. И посему не обычай какой-нибудь, а именно убеждение это понуждает нас чествовать ныне тебя и за десять только лет твоего священства: для тебя это достойно и праведно!..

Да не смущается чествованием этим твоя глубокая скромность! Не хвалы тебе мы здесь петь хотим, не сплетать хвалы: довлеет идти нам за голосом фактов; довлеет лишь вылить в разумное слово всю ту славу и честь, что так мощно гласят всем дела твоих рук и плоды их великие…

Ты вознесен был на очень высокий светильник, настолько высокий, что служенье твое сделал он самым почетным и важным в Миссии нашей, но вместе с тем, и именно по этой причине, и самым ответственным, самым тяжелым. Молодой, едва из-за школьной скамьи, без опыта, без советника и руководителя, почти один на чужбине, – ты сразу поставляешься пастырем в метрополию Нового Света, лицем к лицу с главными силами инославия и иномыслия и в момент едва ли не найгорших восстаний против нас и нашего здесь нового дела наших заблудших братьев. Трудность положения усугубляется тем, что и самый приход здесь едва нарождается: его еще надо собрать и создать! Только семена Православия всеяны окрест Нью-Йорка, и, при нашей бедности в пастырях, тебе же приходится и за ними досматривать, их охранять, возращать и лелеять…

Но да будет благословенно имя Господне! Не убоялся ты тяжкого делания; ты духом не пал пред великой задачей. В твердой надежде на Божию помощь, с глубокою верой в правоту предстоявшего дела ты бодро и смело взялся за рало на ниве Господней и, не оглядываясь вспять, повел святую свою борозду… И вот ныне – где та убогая горница в маленьком доме наемном, где ты служение начал? На место её ныне Господь нам воздвиг чрез тебя этот славный Собор. Всех он чарует своим благолепием; сердце всякого возводит горе, в парение к небу; всем представляет достойно величие нашей веры святой и отчизны. Но как много и внятно, поя тебе славу, говорят и о том его стены, что передумано и пережито было тобою, что выстрадано было в том прежнем храме убогом! Скольких воздыханий глубоких, какой туги душевной они тебе стоили! Скольких дум неотвязных, волнений, сомнений, тревог, бессонных ночей и трудов неустанных – и здесь, и в далекой России, когда из конца и в конец разносился по ней твой горячий призыв к щедрым жертвам на храм сей, на поддержку здесь русского славного дела!.. Их одних было б довольно, чтобы сплесть тебе дивный венок за ревность святую по Бозе! Но и ныне еще храм сей заполнен лесами, и о чем говорят нам они? Не о том ли, что не славы ты ищешь и покоя на лаврах, а благолепия дому Господня?..

Посмотри и на паству твою, на народ сей. Были ведь только десятки! Теперь же уж сотен десятки наполняют твой храм… Скажешь по скромности: «возросла эмиграция»?.. Но пойдут разве овцы в чуждый им двор? Нет, они идут охотно и вольно только за истинным пастырем, только за тем, кто их знает и глашает по имени, кто во Отчий двор их ведет!.. Всякие люди здесь есть между ними… Одни покинули родину волей, другие неволей; одни с горя слезами, другие, быть может, с злобным проклятьем; одни здесь свои, другие России и нашей Матери-Церкви чужие. И пусть они сами расскажут о том, чем и как ты привлек их сюда, как в одних охранил от потери, в других же вновь к жизни возбудил правую веру и чувство народное – в окружающей их среде иноверья, безверья, поклонения золотому тельцу и всепоглощающего космополитизма! Одним уже множеством и присутствием здесь они говорят нам, что ты внимательно и заботливо входил в интересы их духа и жизни, что пастырски мудро – то словом любви, то огненным словом прещения – вел их к Богу и Церкви, наставлял на всякое дело благое, охранял от соблазнов и зла, умягчал умы озлобленных, успокаивал души мятущихся, растворял с каждым и радость и горе и каждому на доброе все всегда нес поддержку и помощь. А какую внимательность, бдительность, сколько пастырской мудрости ты проявил нам в лихую годину минувшей тяжелой для родины нашей войны, как и теперь проявляешь, когда отчизна святая раздирается внутренней смутой!.. За десять лет у тебя и в церкви твоей перебывали тысячи и своих, и чужих, и всем ты был вся, никтоже отыде тощ от тебе! В благолепнейшем храме твоем – ив старом, и в новом, – в благоговейном служении, в красноречивом пламенном слове каждый находил покой и отраду, для ума поученье и для сердца усладу – душе во спасенье; в тебе же самом – высокого пастыря, истинно русскую и светлую братскую душу. И свои все земной поклон тебе скажут за это, о чужих же да вещает нам то, что как во все десять лет твоего здесь служения, так и в последние дни, исключительно тяжкие, мы добро о тебе многократно слыхали от них, укоризны ж или поношенья – ни разу! А ведь мненье общественное высказывается здесь без стеснений, и к нашей родине, Церкви и работникам их едва ль благосклонно…

Словом, все и вся громогласно гласят, что сан пастыря достойно ты нес, что стяг Православия и родины нашей ты высоко держал в этой чуждой стране. Потому и выросла у тебя и под ними, вместо недавней маленькой горсточки, такая обширная, дружная, славная родная колония-церковь. А от неё пошли живые ростки Православия или к ней стали тянуться, как к живому началу, истинно русские сердца и окрест Нью-Йорка. Просветилась тобою Православия светом благодарная Троя; создал ты приходы в маленьком Юнкерсе, в Филадельфии и Пассайке и ныне, в последние дни, в Саут-Ривер⁹; возникли и получили свою долю добра от тебя Ансония, Бриджпорт, Катасаква и много-много других… Когда вспомнишь былое в Нью-Йорке и окрест, невольно глаголешь церковную песнь: «Процвела есть пустыня яко крин, Господи». А дальше посмотришь, приходится то же сказать, что очень немного в нашей Миссии в Штатах приходов, где б ты когда-либо не побывал, где б не ободрил и не поддержал русских людей, где б не воспользовались богатыми дарованьями ума и сердца твоих и не были глубоко тебе благодарны. Недаром наши ослепленные братья не раз озлобленно кричали, что все в нашей Миссии идет от тебя или через тебя! Не могли они спокойно смотреть на твою ревность святую, на энергичную и так плодотворную работу твою, на то, что не только пасомые, но и сослуживцы-собратья твои почти всегда и во всем шли к тебе за советом и с полным доверием благодарно его принимали. Много за все это выпало на долю твою вражьих нападок! Но обличил ли тебя хоть один из врагов в отступлении от исторических заветов Православия и народности русской, в нарушении правды или законов чести, в неискренности или неблагожелательности? Нет, потому-то и воздымались они на тебя, что ничего подобного в тебе найти не могли… И ныне давно уж бессильно они замолчали, преклонившись невольно пред твоею высокою, светлою личностью. Но в одном они были воистину правы, ибо факт обойти не могли: с тобой во главе и тебе благодаря Нью-Йорк сам собою стал центром и Миссии, и всего нашего русского дела в Америке, и это признано ныне, к твоей чести и славе, и нашим высшим священноначалием, перенесшим сюда с Далекого Запада Архиерейский престол.

На юные плечи твои было возложено и другое еще великое, важное дело. Тебе было поручено глашать инославным истину нашей Церкви святой в письмени, истолковывать и защищать эту истину, а вместе с тем и пред Православием выражать запросы духа и нужды инославия. Ты создал для этого наш «Американский Православный Вестник» с его русским и английским текстами, и вот уже тоже десять лет без всякого вознаграждения и прибытка, но с громадной затратой энергии и труда почти единолично ведешь его, – ведешь поистине славно. Вселенская истина возглашается в нем правдиво и смело, защищается умно и достойно; с другой стороны, дух и нужды инославия выясняются православным внимательно и беспристрастно. В результате, в твоем живом изложении их особенностей русский и американский церковные миры все ближе и ближе знакомятся между собою, и если в последнее время вопрос о соединении Англиканства с Православием вновь ожил с великою силой, поставлен на почву более практическую и некоторые практические результаты у нас и дает уже, как свидетельствуют недавнее присоединение почтенного отца Ирвайна и регулярные английские службы в сем храме, то не обинуяся скажем, что немалая в этом заслуга принадлежит и тебе – и как личности, и как работнику, и как редактору-издателю «Вестника».

А говорить ли о том, с каким тщанием и какою любовью твой «Вестник» следил всегда и за нашею собственной жизнью? С какой светлой радостью отмечал он все доброе в ней, как открыто и смело выступал против всяких ошибок или упущений, как горячо защищал от нападок, как всегда разумно учил, всегда двигал и дело и нас все вперед и вперед!.. Вместе же с «Вестником» десять лет вел ты безмездно и издание всяких необходимых нашей Миссии книг. Минуя перечень их, довлеет сказать, что и ныне лежит на тебе тяжелая, кропотливая работа по изданию английского перевода нашего богослужения, чтобы понять, какое это ответственное и важное дело, сколько внимания и труда оно требует, сколько энергии и сил поглощает, и как наша Миссия и все, кому дороги её интересы и благо, благодарны тебе за него!..

Вспомним и дорогое наше Православное Общество Взаимопомощи. При тебе и не без тебя оно зародилось, ты составлял и печатал устав его с переводами на разные языки, ты же был первым секретарем его, а затем два срока бессменным и безмездным председателем и казначеем его. Не оставляешь ты его и доднесь, горячо принимая к сердцу его интересы и нужды и всячески приходя ему, когда надо, на помощь. Широко и славно разрослось оно ныне! Несколько десятков первых членов его теперь выросли в тысячи; представителей его найдешь по всей Америке и даже в Европе. Крепко связав своих членов святыми заветами Православия, народности и братской взаимопомощи, это Общество служит для русских людей здесь неиссякаемым источником моральной поддержки, а в некоторых случаях является для Миссии и главной опорой её настоящего и будущего. Материальная же помощь, оказываемая им, исчисляется десятками тысяч долларов и выходит далеко за пределы Америки, ибо щедро и не раз помогало Общество и Австро-Венгерским русинам, и Македонским славянам, и Российским воинам-братьям в залитой их кровью Манджурии и в горьком Японском плену. Дай Бог ему разрастаться и так же славно работать и дальше! Но никогда оно не забудет, что первыми шагами его ты руководил, что ты его взлелеял и на ноги поставил! Не напрасно оно одним из первых избрало тебя в свои почетные члены, на каждой Конвенции внимает твоему разумному слову и постоянно выставляет тебя кандидатом или просит тебя взять на себя председательство в нем!..

Нельзя умолчать, наконец, и об общей искренности, отзывчивости, сердечности и доброте твоей, о твоем обаятельном уме и истинной высокой культурности, которые влекут к тебе сердца всех, кто тебя знает. В уютном доме твоем, у тебя и достойнейшей супруги твоей, всегда царят мир и любовь, простота, задушевность и благожелательность. Они чаруют и иностранцев, и своих. Для всех это истинно русская, благочестивая, укладная семья, – родной, теплый угол, где всегда отдыхаешь душой, находишь приют и привет, самое широкое радушие и гостеприимство, совет, поддержку и помощь, ободрение и новые силы для доброго делания за веру и Русь православную…

Позволь же нам ныне, дорогой юбиляр, искренно и убежденно, от чистого сердца сказать тебе, что ты достойно ходил того высокого звания пастырства, учительства и представительства в чуждой стране, в самом центре её, к какому был призван, – что с честью и славой для себя и для нас и с громадною пользой для дела нес это тяжкое бремя. Позволь, вместе с глубоким поклоном за это, с сердечным «спасибо» сказать: ты – наша гордость и слава!

Красуйся ж и нас украшай на многая-многая лета! А в залог искренности нашего слова, наших благодарности, любви и почтенья к тебе прими от нас этот образ Воскресшего Господа. Да поможет тебе Жизнодавец столь же славно, доброчестно и многоплодно и надалее стоять на своем высоком посту и править Его святое, вечно живое и животворящее дело!»

Печатный экземпляр вышеприведенного приветствия с красиво расписанным красками в древнеславянском стиле заглавным листом и такою же виньеткою о. Туркевич поднес юбиляру, по прочтении, в изящной и ценной папке из крокодиловой кожи с серебряными вызолоченными углами и таким же вензелем. В то же время Высокопреосвященнейший Владыка Тихон благословил юбиляра подносимой теми же сослуживцами и почитателями иконой. Икона эта представляет собою небольшой, но в высшей степени изящный, золотой, тонкой резной работы с эмалью складень с прекрасно выписанным образом-миниатюрой Воскресения Христова. Складень заключен в красивый ящик красного дерева, сделанный также в виде складня и притом так, что представляет собою очень красивую рамку для образа и позволяет держать его, по желанию, как закрытым, так и открытым, в виде обычной иконы. В ящике, под образом, серебряная вызолоченная дощечка с выгравированной по-славянски надписью: «Протоиерею Александру Александровичу Хотовицкому от сослуживцев и почитателей в десятилетие священства».

Благословляя юбиляра образом, Владыка обратился к нему со следующей речью:

“Достопочтенный о. Протоиерей!

Ныне исполнилось десятилетие со дня восприятия тобою благодати священства.

В жизни каждого человека бывают важные дни и события, и конечно таким для священника является день его посвящения. Воистину, это великие, важные и священные минуты! Хочется наслаждаться, упиваться ими как можно дольше, хочется растянуть их на целую жизнь! Мысль и сердце невольно к ним тяготеют и после. Но особенно памятны они бывают в годовщины их.

Вот и ты ныне справляешь десятую годовщину. Знаю, что хотел ты пережить свои воспоминания в уединении, в душевной сосредоточенности, чуждался празднества сегодняшнего, бегал его. Однако и оно имеет свою законную и добрую сторону.

Когда ты воспоминаешь в годовщину свое посвящение во иерея Божия, то невольно задаешься мыслию о том, как ты употребил данный тебе от Бога талант, не вотще ли была благодать Божия в тебе, как далеко ушел ты по пути нравственного совершенствования. Ты при этом производишь сам себе суд, но тут ты являешься сам и судьею, и судимым. А для правильности суда требуется выслушать голоса людей посторонних, свидетелей. Вот они и выступают пред тобою: прислушайся же к их голосу!

Благодарение Господу! Сейчас мы выслушали пространное и воодушевленное свидетельство их в похвалу тебе. С своей стороны, как начальник твой, могу свидетельствовать, что ты оправдал доверие и чаяния, которые возлагались на тебя при твоем посвящении.

Да послужат же сии похвалы ободрением для тебя в дальнейшем твоем пастырском делании, а подносимая от сослуживцев и почитателей святая сия икона да подаст тебе благодатную помощь!”¹⁰

После речи Владыки представитель местного прихода и в частности приходского Братства прочел и поднес ему в изящной кожаной папке следующий приветственный от их имени адрес:

«Дорогой наш Пастырь, Отец Александр!

Сегодня со всех концев Американской Православной Руси тебе несутся сердечные приветствия по случаю десятилетия твоего священства.

Не можем не присоединить к ним своего голоса и мы – твои прихожане. Ведь прежде всего ты – наш, Нью-Йоркский пастырь; все твое служение протекло на наших глазах, все было посвящено нам, и мы же найболыне добра от тебя и получили!

Много трудов положил ты за десять лет во благо и к процветанию нашего прихода! Да воздаст тебе Господь сторицею за них! У нас же нет дара, чтобы их окупить; мы и слов не находим, чтобы выразить тебе всю нашу благодарность за них, все наше глубокое почтение к тебе и искреннюю сердечную любовь…

Одно, что мы можем принести тебе в дар в нынешний славный и торжественный день, это – плоды трудов твоих в нашем приходе. Они – самое лучшее, что мы имеем. И мы их приносим тебе, ибо верим, что нет большей радости и награды работнику, кто бы он ни был, как знать и видеть, что он не напрасно трудился, что Господь послал ему в работе славный успех.

Порадуйся ж ныне! Насладись плодами твоих неустанных трудов в нашем приходе!

Десять лет тому назад мы были рассеяны здесь как овцы без пастыря. Иные из нас в те часы не только охладели к вере и церкви, но и совсем их оставили или забыли; другие пошли было к чужим… Ныне же – смотри, сколько здесь нас собралось! И кто же собрал нас? Кто вернул к вере и церкви? Кто сорганизовал в такой многолюдный и – не хвалясь, скажем – благоустроенный приход? Не ты ли? Да, ты, дорогой наш о. Александр! Твоя пастырская мудрость и ревность, твоя неусыпная забота и работа, твое горячее сердце, полное любви к меньшему брату, твое разумное воодушевленное слово! Призывы твои и работа твоя даром не пропали: они нашли себе отклик у нас и, благодарение Богу, принесли богатый и добрый плод: ныне времена отчуждения от веры и церкви для нас уж минули, ныне ничто не оторвет нас от них!..

Покинувши родину для этой чужой стороны, иные из нас десять лет тому назад стыдились и признаться здесь, что они русские; другие же забывали свою родину или совсем отрекались от неё. Не раз и теперь, в последние тяжелые для России часы, иные из нас готовы были впасть в этот грех и в это горе отступничества…Но и тут ты сумел найти дорогу в сердца и умы малодушных или озлобленных. Благодаря тебе, твоей истинно русской душе и работе, ныне мы открыто и смело носим здесь русское имя и именем этим гордимся; ныне мы – верные сыны святой нашей Руси навеки, полные самой горячей любви и преданности ей, – не можем даже и подумать о том, чтобы ее забыть или от неё отречься…

Ты звал нас всегда к дружному братству, учил постоянно взаимной любви, поддержке и помощи… Порадуйся же ныне! По мере сил своих мы верны этим заветам твоим. Мы друг друга в беде не покинем; и радость и горе мы всегда делим брат с братом и с сестрою сестра, всегда, чем возможно, стараемся один другому помочь. Мы имеем в приходе два братства теперь – мужское и женское, и оба числом членов не бедны, оба растут все, оба широко помогают нуждающимся – и своим, и чужим.

Ты всегда и во всем был для нас высоким учителем и примером – ив вере, и в благочестии, и в патриотизме, и в братской любви. И словом и делом ты каждому приходил на помощь в минуту нужды, каждому помогал без отказа во всем честном и добром, с каждым делил всегда его радость иль горе… Верь же, дорогой наш о. Александр, что мы все это помним, все это ценим, за все безмерно и навеки благодарны тебе и полны самого искреннего желания всегда и во всем идти за твоим славным примером и твоею разумной наукой.

Да поможет нам в этом Господь! Тебе же, вместе с искренним приветом в сей торжественный день твоего юбилея, земной наш поклон за все то добро, что ты для нас сделал. Да хранит тебя нам Господь на многая, многая и многая лета!»

За сим адресом одна из сестер местного женского Союза поднесла юбиляру с сердечным приветственным словом красивый букет живых цветов, а затем Настоятель Майфильдского прихода иеромонах Арсений от лица своих прихожан в Майфильде, Олифанте и Симпсоне прочел и поднес ему в красивой папке след, адрес:

«Всечестнейший Отче Протоиерею!

Певно, що днесь середь промов, посвященных Вашему юбилею, Вы почуете все то, що сложила Вам Православная Американская Русь от щирого сердця, яко правдиву подяку за Вашу безпримерную працю в протягу десяти роков тут в Америце, и наших пару слов були бы лем повторением того, що Вы уже чули. Но даруйте нам, Отче, за то, що наша Майфильдская громада, а разом с нею и ей две молодших сестры Симпсонская и Олифантская взяли на себе смелость подати свой особистый голос и к гучным и красным промовом прибавити свои пожелания.

Приймите от нас щирое поздравление со днем Вашего юбилея, – юбилея, в который перед целою Американскою Русью выявилась Ваша особа, яко апостола и труженника на пользу Православной Восточной церкви и на благобыт Св. Матери Руси!

Най слава Ваша лунае от краю до краю!

Най всех верных сынов Св. Матери Руси возвеселяе!

Най всем нашим ворогам поведае, що маем мы достойных борцов за веру и отчину!..

Счасть Вам Боже працювати еще на многая и благая лета!»

К вышеприведенному адресу о. Арсений присоединил также привет и от Свято-Тихоновской обители с альбомом фотографий её монастыря, строителем которого он является.

В ответ на все эти речи юбиляр со слезами сказал следующее:

«Благодарю вас и тех, от имени кого вы несете этот привет, за братское внимание, за любовь, толкнувшую вас на такую великодушную, не заслуженную мною оценку минувшего десятилетия моей жизни и скромной работы пастырской, за такие щедрые дары. Бог видит, я смущаюсь, робею и могу сказать, что печалью больше, чем радостью наполнено в эту минуту мое сердце… Были мгновения, когда мне хотелось бежать, чтобы не слышать ваших искренних, верю, с вашей стороны, но мучительных для меня ласковых слов, – мучительных по сознанию мною той бесконечной снисходительности, с какой вы из привета вашего вычеркнули все то многое, чем я немощен, убог, слаб и грешен, и стократною мерою возвысили то немногое доброе, чем, по благости Божией и при поддержке друзей, красилась минувшая моя незаметная работа.

Господи, как же не мучиться?.. Как с легкой душой принять такие великодушные приношения? Сколько же в мире достойнейших людей, сколько нелицемерных, праведных тружеников, не вознагражденных оценкою ближних, сколько великих сердец, великих работников – «неудачников», которых никто никогда на этой земле не радовал приветом и благодарным словом, хотя по суду, высшему человеческого, мы не смели бы, быть может, поднять даже взор свой на них…

Благодарение Господу! Когда вы сплетали такой роскошный венец недостойному мне, когда вы вплетали в него один за другим роскошные цветы похвалы, не упоявающее и опьяняющее благоухание их наполнило мою душу, но с особою силой почувствовал я уколы шипов, которые вы так бережно удалили прочь из венца, но чувствительность к коим, к великому для меня счастью, сохранила моя совесть, её собственный строжайший суд… Вы меня награждали добродетелью милосердия, а я рядом слышал и другой, совершенно отличный голос: «А сколько человек ушло из двора твоего с горьким чувством, с великою болью; скольких ты не напитал, не напоил, не одел, не посетил?!» Когда вы являли меня образцом добросовестного работника, для меня невыносимым ставало воспоминание о множестве праздных, ушедших и – увы! – уже невозвратимых часов, праздных дел, праздных мечтаний в течение минувших десяти лет… Ваша любовь ставила меня на высокий светильник, но, Боже мой, сколько копоти, сколько мрака, вместо чистого, согревающего и озаряющего света, изошло за минувшие годы от моего недостойного существа!..

А там, впереди, предносилась мне еще и страшная, ужасающая картина последнего суда над всяким сознательным бытием… Предносилось, как в числе других предстану пред всевидящее, не милостивое только, а и правосудное око Господа и я со всеми своими безмерными немощами и студными грехами, и что тогда скажу? Хватаясь как утопающий за соломинку, начну вспоминать, что ведь ценили же меня на земле друзья мои, что не хуже, значит, я многих других, что и у меня было кое-что доброе сделано… Но не услышу ли я в ответ на эти судорожные движения оправдывающего себя моего сердца голос правдивый: «Чадо, помяни, яко благая твоя восприял ты уже в животе твоем», – т. е. «за то ничтожное, маленькое доброе, с чем не рассталась при жизни душа твоя, ты при жизни же уже получил и награду… А как же судить тебя здесь?»