Текст книги "Даниил Андреев"

2. Арест

Арест Андреевых – тщательно разработанная операция, в полном соответствии с практикой «ведения следствия по делам о шпионах, диверсантах, террористах и участниках антисоветского подполья» в органах МГБ. Об этой проверенной практике Абакумов, уже после ареста «террориста» Андреева, докладывал в спецсообщении Сталину 17 июля 1947 года:

«1. Перед арестом преступника предусматриваются мероприятия, обеспечивающие внезапность производства ареста – в целях:

а) предупреждения побега или самоубийства;

б) недопущения попытки поставить в известность сообщников;

в) предотвращения уничтожения уликовых данных.

При аресте важного государственного преступника, когда необходимо скрыть его арест от окружающих или невозможно одновременно произвести арест его сообщников, чтобы не спугнуть их и не дать им возможности улизнуть от ответственности или уничтожить уликовые данные, – производится секретный арест на улице или при каких-либо других специально предусмотренных обстоятельствах»⁴³⁷.

Поэтому Андреева, отправившегося в командировку, МГБ и организованную, арестовали на пути в аэропорт. Жена вспоминала: «Когда Даниил написал книгу о русских путешественниках в Африке, она уже была в гранках и должна была скоро выйти, ему неожиданно предложили по телефону полететь в Харьков и прочесть лекцию по этой книжке. Даниил очень удивился, но почему бы и нет? <…> Очень рано утром к нашему дому подъехала машина. Я вышла проводить Даниила. Он сел в машину, и она тронулась по переулку. Когда машина отъезжала, Даниил обернулся и посмотрел на меня через заднее стекло…»⁴³⁸ В автомобиле кроме водителя сидели еще два человека. Запомнились последние слова мужа: «Как хорошо, что все самое тяжелое мы уже пережили, у меня не хватило бы сил пережить все это еще раз…»

В тюрьме он вспоминал прощальную «злополучную фразу». Ему стало казаться, что он зря растревожил жену. Ощущения этого утра были такими, словно бы он оказался среди своих героев и, подчиняясь романному сюжету, принял совершающееся. И арест, и маршрут, каким его везли на Лубянку, он описал в романе. Ему запомнилось «на веки веков маленькое ярко-блестящее белое пятнышко в перспективе залитого солнцем переулка: это ты стояла у подъезда в белой блузке. Я ведь тогда принужден был повернуть, пересев в другую машину, у самого аэродрома. И представь: Калуж<ская> площадь, Якиманка, мимо дома Глинских, и, наконец, монументальный, величественный, широкий и даже с настоящими чугунными перилами мост – украшение, гордость Красной столицы. Совпадение было потрясающим»⁴³⁹. Поэтому имена из «Странников ночи» в переписке с женой зазвучали как имена реальные.

Командировочное удостоверение Министерства высшего образования датировано 22 апреля. Постановление на арест подписано майором Кулыгиным тем же днем, 23 апреля, утверждено замминистра госбезопасности СССР генерал-лейтенантом Огольцовым и санкционировано генеральным прокурором. Ордер на арест и обыск выдан тоже 23 апреля. 23-м помечены все тюремные процедуры и протоколы. Жена поэта в разное время называла датой ареста 21 и 22 апреля 1947 года, но в документах значится 23-е.

Арестом занимались майор И. М. Кобцев, лейтенант И. С. Мамаев и младший лейтенант Бобров. Андреева подвезли к третьему подъезду Лубянки, куда всех арестованных и привозили. Отвели в бокс – камеру без окна, без нар. Потом – тюремные процедуры: душ, обыск, взятие отпечатков пальцев, фотографирование. Тюремщики действовали молча, заученно. Каждый арестованный, вдруг вырванный из привычной жизни, переживал их по-своему: кто с возмущением, кто с заторможенной покорностью. У него изъяли паспорт, пенсионное удостоверение, командировочное, путевку в город Харьков для чтения лекции, «Материал к лекции “Русские исследователи в Африке”», два письма, две записные книжки (одна с адресами и телефонами), тетрадь с черновыми записями, три книги: «Монголия и страна тунгусов» Пржевальского, «Первые люди на Луне» Герберта Уэллса, Англо-русский словарь и карту Африки. Он никогда не читал публичных лекций, потому готовился тщательно, с волнением. Для этого даже костюм – собственный никуда не годился – позаимствовал у тестя. Среди изъятых вещей в протокол – между запонками и столовым ножом – включены «иконки малые – 2 шт.».

Телеграмма из Харькова о благополучном прибытии, показавшаяся жене не совсем складной, пришла на следующее утро. Но она ничего не заподозрила. После обеда зашел Стефанович. Поздно вечером явились за ней. В документах дата ее ареста – 27 апреля, но предарестные дни после «отъезда» мужа слились для нее в один.

«Вошли трое. Капитан, возглавлявший визит, вел себя вполне корректно. Обыск был для него привычной и обыденной работой. Он длился четырнадцать часов. Всю нашу большую библиотеку перебирали по книжке: искали роман и стихи, о которых уже знали. В конце концов капитан сказал:

– Ну, сколько мы еще будем искать? Дайте рукопись.

Я подняла руку, взяла с полки “Странников ночи” и положила. Они бы не ушли без романа, но обыск продолжался бы не четырнадцать часов, а двадцать восемь. <…>

Меня из комнаты не выпускали. Один раз мне понадобилось в туалет, и меня провожал солдат. По дороге я сумела схватить свой тоненький дневничок. Даниил, как-то прочтя его, сказал, смеясь: “Ну знаешь, твой дневник ничуть не лучше ‘Странников’ ”. Я это запомнила, ухитрилась его стащить и в туалете уничтожить.

Хотелось спать, просто ничего не чувствовать. Я не плакала, отвечала на какие-то вопросы. <…>

Когда мы вышли в переднюю, в квартире стояла тишина. Меня провожала одна соседка. Муж ее отсидел, вернулся, и она сама тоже, так что уж кому бояться, так это им, а именно она вынесла мне кусок черного хлеба и несколько кусочков сахара: “Вам это пригодится”. Я ее поблагодарила и сказала в ответ: “Вот, Анна Сергеевна, мои керосиновые талоны, возьмите их”. Ведь не пропадать же талонам.

За мной подъехала легковая машина – не “воронок”, а бежевого цвета. И меня повезли на Лубянку в новом, очень красивом пальто, которое я успела поносить дня два. Мне его сшила мама. Книги, письма они увезли отдельно.

На Лубянке меня сразу повели вниз, в подвал, и я решила, что ведут пытать и расстреливать. Вот тут кончилось мое ошеломленное спокойствие, конечно, совершенно ненормальное, и я разрыдалась. А конвоиры смеялись. Они, видимо, привыкли к таким реакциям тех, кого тащат в подвал, тащили-то не пытать и расстреливать, как обычно ждали все арестованные, а просто брать отпечатки пальцев. Я была совершенно сломлена и заливалась слезами, плакала навзрыд. Я была убеждена, что Даниил уже расстрелян. И с того дня плакала несколько месяцев. Не сознательно, просто все время текли слезы»⁴⁴⁰.

Полуторагодовое следствие только начиналось. На первый допрос Андреева привели в 11 часов 24 апреля. Он длился час, вел его майор Иван Федорович Кулыгин, заместитель начальника второго отделения «Т» («террор»). Он, как обычно, начался с анкетных вопросов.

Второй допрос после часового перерыва вместе с Кулыгиным вел еще один заместитель начальника отдела «Т» – полковник Михаил Андрианович Жуков. Они начали с изъятого письма Татьяны Усовой и планомерно подошли к роману.

«ВОПРОС: Какие литературные произведения вы оставили Усовой?

ОТВЕТ: Уезжая на фронт в 1942 году, я оставил Усовой сборник моих лирических стихов, поэмы “Монсальват” (она была не окончена), “Кримгильда” и “Лес вечного успокоения”. Название последней поэмы позднее, после возвращения из армии, я изменил на “Немереча”, что на брянском говоре означает – непроходимая чаща. Оставил Усовой я также начатый мною роман “Эфемера”.

ВОПРОС: Еще какие свои произведения вы оставляли Усовой?

ОТВЕТ: Больше Усовой я ничего не оставлял.

ВОПРОС: Это точно?

ОТВЕТ: Да. Совершенно точно.

ВОПРОС: Разве эти произведения по своему содержанию могли быть напечатаны в Советском Союзе?

ОТВЕТ: Ни в одном из перечисленных мною произведений ничего антисоветского нет.

В поэме “Монсальват” и “Немереча” имеются оттенки мистики. Такие же оттенки мистики имеются и в некоторых моих стихах. Эти произведения, конечно, сейчас напечатаны быть не могут. Такие мои стихи, как в циклах “Бродяга”, “Лесная кровь”, “Янтари” – могли бы быть напечатаны.

ВОПРОС: Вы утверждаете, что не писали антисоветских произведений?

ОТВЕТ: Да. Я это утверждаю.

ВОПРОС: Цитирую вам одно место из письма, о котором шла речь в начале допроса: “…такой огонь не может задеть ничто извне (как у Ирины Федоровны)”. Кто такая Ирина Федоровна?

ОТВЕТ: Ирину Федоровну я не знаю. Полагаю, что речь идет о МАНСУРОВОЙ, которую, кажется, звали Марией Федоровной. (Тут надо пояснить, что речь идет о жене церковного историка и священника Сергея Павловича Мансурова, в советские годы арестовывавшегося, ссылавшегося и умершего в 1929 году от туберкулеза; овдовев, она благоговейно хранила память о муже, в 1934-м была арестована и сослана. – Б. Р.) О Мансуровой я как-то рассказывал Усовой как о примере верности любимому человеку.

ВОПРОС: Вы лжете. Вам отлично известно, кого имела в виду Усова, упоминая имя Ирины Федоровны. Предлагаем говорить правду.

ОТВЕТ: Я повторяю, что Ирину Федоровну я не знаю.

ВОПРОС: А героям, описанным в ваших произведениях, вы не давали имя – Ирина Федоровна?

ОТВЕТ: Нет, не давал.

ВОПРОС: Прекратите запирательство. Следствию точно известно, что Ирина Федоровна – героиня одного вашего произведения. Говорите правду.

ОТВЕТ: Я прекращаю запирательство. Ирина Федоровна – это действительно имя героини одного моего романа.

ВОПРОС: Какого?

ОТВЕТ: Роман называется “Странники ночи”.

ВОПРОС: Этот роман вы тоже оставляли Усовой?

ОТВЕТ: Да, оставлял.

ВОПРОС: Почему, перечисляя то, что вы оставляли Усовой, вы не назвали этот роман?

ОТВЕТ: Потому, что в этом романе имеется критика советской действительности, которая может быть определена следствием как антисоветские высказывания.

ВОПРОС: Какие еще произведения вы написали, в которых имеются антисоветские взгляды?

ОТВЕТ: Это мои наброски к поэме “Германцы”, которые я написал в 1942 году, и еще несколько стихотворений.

ВОПРОС: Эти произведения тоже находились у Усовой?

ОТВЕТ: Нет. Эти произведения я оставлял в своей квартире.

ВОПРОС: Укажите, где находятся написанные вами антисоветские произведения?

ОТВЕТ: Этого я следствию не скажу.

ВОПРОС: Почему?

ОТВЕТ: Над романом “Странники ночи” я работал десять лет. Эта работа мне слишком дорога, и я не могу сознательно обрекать ее на уничтожение.

Другие мои антисоветские произведения спрятаны вместе с этим романом. Поэтому я не могу указать их местонахождение.

ВОПРОС: Значит, вы отказываетесь выдать свои антисоветские труды?

ОТВЕТ: Да, отказываюсь. Во всяком случае, сейчас я этого не скажу.

ВОПРОС: Следствие расценивает это как продолжение вашей борьбы против советской власти. Учтите это»⁴⁴¹.

О романе всё уже знали, но, согласно методам дознания, подследственный должен с ужасом обнаружить, что от «органов» ничего скрыть нельзя, нужно сдаваться. Кроме того, Жуков задавал вопросы о сочинениях Коваленского, и задавал так, что стало ясно: о них знают в подробностях. Содержания поэм «Химеры» и «Корни века» не могли знать ни Стефанович, ни Хижнякова. Неужели Ш.?

Третий в этот день допрос начался в 22 часа 30 минут. Он закончился без четверти пять утра. Допрашивали два полковника – Иванов, сменивший утомленного Кулыгина, и Жуков. Опять шла речь о «произведениях антисоветского содержания». Вначале арестованного заставили их перечислить и указать место, где они хранятся, повторяя: «Учтите, что ваше запирательство бесполезно». Дать понять, что запирательство бесполезно, здесь умели.

И Андреев ответил:

«Я решил указать следствию место, где хранятся мои антисоветские произведения.

Они находятся в квартире, где я живу. При входе в квартиру имеется передняя, в которой находится лестница в семь ступеней. По бокам этой лестницы есть парапеты. С левой стороны парапет более широкий. На нем стоят вещи домашнего обихода. Если их убрать, то можно поднять доску, и тогда откроется углубление.

Именно в этом месте и хранятся все мои антисоветские произведения, за исключением тех, которые находятся в комнате»⁴⁴².

3. Группа Даниила Андреева

Делом Андреева занимался отдел «Т». Следствием руководили начальник следственной части по особо важным делам генерал-майор Александр Георгиевич Леонов и полковник Владимир Иванович Комаров. Оба – проверенные люди Абакумова. Леонов, проучившись два класса в высшем начальном училище в Симферополе, главную школу прошел в «органах», начиная с ВЧК, где начал карьеру чуть ли не с пятнадцати лет сотрудником для поручений. Его заместитель Комаров, после семилетки окончивший школу ФЗУ, пришел в НКВД в 1938-м.

Вопросы о «произведениях антисоветского содержания» подводили к убедительному подтверждению обвинения, в сущности, сформулированного сразу. Намеченный лубянскими драматургами сюжет предопределил многомесячную работу над монологами признаний и диалогами допросов.

На допросы – таковы правила – из камер вызывали шепотом: «на А» – значит Андреева, «на В» – Василенко, никогда не называя фамилию полностью. По коридорам вели два надзирателя, и так, чтобы заключенные друг друга ни в коем случае не увидели. Если направлялись вниз по лестнице, а потом длинным, без дверей коридором к лифту – значит, в основное здание.

Допрашивали по отработанным методикам и почти всегда добивались, чего хотели. Видимо, к первым допросам относится угроза Леонова: «Вы еще не знаете, Андреев, специальным ножом мы из вас кишки вытянем. Букваль-но!»⁴⁴³

Требовались выразительные доказательства работы организованной группы вражеского подполья, того, что она не просто занималась антисоветчиной, распространяя собственные сочинения, а готовила террористический акт против главы советского правительства. Для обвинения в «агитации и пропаганде» материала хватало с избытком.

«Террористы», замышлявшие покушение на товарища Сталина, находились и при Ягоде, и при Ежове, и при Берии. «Органы» умели обнаруживать и уничтожать «террористические группировки». Найдя кандидатов на роль «террористов», следствие начинало с того, что очерчивало сюжет сценария и дописывало его на допросах, выбивая подробности, поощряя импровизации, требуя убедительных самооговоров. Типовые сценарии разнообразием не блистали. И хотя, как правило, писатели шли по статье «антисоветская агитация и пропаганда», обвинение в подготовке теракта на основании художественного текста чекисты практиковали давно. К любым, самым нелепым фантазиям на тему покушений и нападений относились с беспощадной серьезностью. То набросок сценария принимался за план нападения, то приключенческая повесть, но чаще – неосторожные речи.

А случай с романом «Странники ночи» оказался из ряда вон. В одной из глав его второй части «в деталях в стиле Достоевского описывалось покушение на Сталина, – замечал опытный политзэк Налимов. – Получив этот материал, органы ахнули – в их интерпретации это было не художественное произведение, а инструкция к действию»⁴⁴⁴.

Изображенное в романе «антисоветское подполье» – группа Глинского, собравшего «единомышленников, объединенных неприятием всего, что было навязано стране: коммунизма, социализма, атеизма, ведущих к духовной гибели народа»⁴⁴⁵. В романе даже определялась задача группы: «…ночь над Россией неминуемо кончится рассветом, а рассвет этот обнаружит крайнюю степень духовного голода народа, и те, кто это понимает, должны быть готовы этот голод начать удовлетворять»⁴⁴⁶.

Об интеллигентских методах работы «конспираторов» говорил эпизод сбора группы вечером в мансарде особнячка на Якиманке, когда подпольщики, чтобы избавиться от присутствия соседа, покупают ему билет в Большой театр.

Герой романа с террористическими замыслами, да еще и связанный с иностранной разведкой – Серпуховской. Ему ненавистны туманные рассуждения в уютной мансарде о «синем подполье», он жаждет реальной борьбы. Серпуховской не имел прототипа в нашем окружении, рассказывала вдова Андреева: «Как-то вечером – по-моему, это был 1946 год – мы сидели вдвоем в нашей комнате и говорили о “Странниках”. Даниил высказал свою неудовлетворенность чем-то в группе Глинского из-за недопроявленности Серпуховского. Дальше разговор пошел о том, что невозможно, чтобы в наше время, кроме советского быдла, были одни мечтатели. Должны быть мужчины, должны быть люди действия, они найдут, как действовать. Вот так стал развиваться персонаж романа, который сыграл совсем особую роль во время следствия. Арестованных по нашему делу о Серпуховском допрашивали как о живом человеке: “Где и когда вы познакомились с Алексеем Юрьевичем Серпуховским…”»⁴⁴⁷.

Рассуждения героев романа о возможных методах борьбы с бесчеловечной властью принимались за реальные инструкции. На допросе приводились строки из второй части «Странников ночи» с указанием страницы рукописи – 311: «Первое – самая тщательная маскировка. Отказ от каких бы то ни было единичных антисоветских выступлений, чтобы не выдать себя. Второе – активная подпольная работа. Временный блок со всеми антиправительственными группировками, какие только удастся нащупать». Зачитав их, следователь спрашивал романиста: «Говорите, что практически вами сделано в этом направлении?»

Но Андреев с подпольщиками знаком не был, в газетах, писавших о «врагах народа», о них не сообщалось. Романист придумал решительного героя, предполагая, что такие люди должны быть. Но существовали ли в действительности противники режима, готовившие покушение на Сталина?

Алла Александровна рассказывала о встреченной в лагере женщине, знавшей о некой антисоветской группе, собиравшейся именно на Якиманке. Это ее поразило. А вот что говорил о своем участии в такой группе Александр Зиновьев: «Я стал антисталинистом и в 1939 году был одним из организаторов группы, которая готовила убийство Сталина. Это были реальные планы, покушение мы планировали совершить во время майской демонстрации 1940 года. У нас лишь не было хорошего оружия – достать удалось только сломанный наган… Вскоре меня арестовали»⁴⁴⁸.

4. Роковой август

Сколько человек проходило по делу Даниила Андреева, сами обвиняемые не знали, друг друга за все время следствия, за немногими исключениями, не видели, а некоторые даже не были между собой знакомы. «…На следствии, когда меня допрашивали, – рассказывал Василенко, – знаю ли я такого-то или такого-то, а я отвечал, что не знаю, следователь мне заявлял: “Ну да, у него каждый четвертый не знал пятого!”»⁴⁴⁹.

Уже на первом ночном допросе на вопрос: «А кто читал этот ваш роман “Странники ночи”?» – Андреев перечислил, понимая, что большинство его читателей здесь известны, но не предполагая, что им грозит:

«1. УСОВА Татьяна Владимировна.

2. Ее мать – УСОВА Мария Васильевна.

3. МУСАТОВ Сергей Николаевич.

4. Его жена – МУСАТОВА Наталия Васильевна.

5. ХИЖНЯКОВА Галина Васильевна.

6. АРМАНД Тамара Аркадиевна.

7. Ее дочь – АРМАНД Ирина Львовна.

8. Моя жена – АНДРЕЕВА Алла Александровна.

9. СТЕФАНОВИЧ Николай Владимирович.

10. ДОБРОВ Александр Филиппович.

11. МАЛАХИЕВА-МИРОВИЧ Варвара Григорьевна.

12. БРУЖЕС Александр Петрович.

13. Его сын – БРУЖЕС Юрий Александрович.

14. КАЛЕЦКАЯ Мария Самойловна.

Кроме них читали роман “Странники ночи” следующие лица, теперь уже умершие:

1. ДОБРОВ Филипп Александрович.

2. ДОБРОВА Елизавета Михайловна.

3. МИТРОФАНОВА Екатерина Михайловна.

4. ФИНКЕЛЬШТЕЙН Варвара Дмитриевна.

Отдельные главы из романа я читал ИВАНОВСКОМУ Александру Михайловичу и его жене Марии Владимировне. Это были главы из самого раннего варианта романа. Читал я Ивановскому примерно в 1937 году.

Отдельные отрывки читал я также Василенко Виктору Михайловичу.

О существовании романа “Странники ночи” знали ХАНДОЖЕВСКАЯ-ДОБРОВА Галина Юрьевна, КОВАЛЕНСКИЙ Александр Викторович, а также его жена ДОБРОВА Александра Филипповна, МАТВЕЕВ Сергей Николаевич»⁴⁵⁰.

На последний вопрос, не забыл ли он, кто еще читал роман или знал о его существовании, Андреев ответил: «По-моему, я назвал всех. Если я вспомню еще, то назову дополнительно».

Арестовывать названных не торопились. Тем более что на Лубянке, усмехаясь, приговаривали: «Ваши эти переулочки арбатские, да их можно брать прямо подряд, целыми домами…» На подозреваемых собирали материал, не выпускали из виду. Кому-то везло. «Уцелели мои родители, которые не читали и не знали произведений Даниила, уцелела и Галя Русакова, очень близкий и любимый Даниилом человек, хотя она роман читала. При этом были арестованы люди, имевшие к нам совершенно косвенное отношение», – поражалась логике следователей Алла Александровна. Повезло Тарасовым, знавшим о «Странниках ночи», читавшим главы. Но из-за болезней и рождения дочери они больше года не бывали в Малом Левшинском. И Андреевы не появлялись у них с лета 1946 года.

В мае, прежде чем начались аресты, следователи составили «Схему антисоветских связей Андреева Д. Л. и Андреевой А. А.». В схеме тридцать шесть фамилий. Значатся в ней и Русакова с мужем, и 73-летняя мать Ивашева-Мусатова, и пожилые матери Арманд и сестер Усовых, и старуха Малахиева-Мирович, и отец с сыном Бружес, и даже Стефанович. Есть в схеме еще несколько человек, которых не тронули: художница Елена Саввишна Волынец, семейство Соколовых, Тарасов с Миндовской… Не все годились в члены террористической группы. Что за террористическая группа, состоящая из близких родственников и старух? Андрееву и в голову не могло прийти, что называемые им люди – тихие и интеллигентные – окажутся обвиняемыми в государственных преступлениях.

Первым 16 июня в Курске арестовали Алексея Павловича Шелякина. Ушедший на войну 22 июня 1941-го, он после демобилизации работал там главным архитектором. Крамола обнаружилась в его письмах школьному другу. Он любил литературу, сам пробовал писать. При аресте у него взяли дневники, большую пачку писем Даниила Андреева за многие годы. Как быстро выяснилось, Шелякин слышал чтение романа и крамольную главу о террористах, а значит, годился в соучастники. Кроме того, в его дневниках, писавшихся на Кавказском фронте, нашлись строки, способствующие получению 25-летнего срока.

В августе арестовали Татьяну Усову. В начале ночи в квартирку на улице Станиславского пришли двое в форме, один в штатском. Татьяна Владимировна жила на даче, в доме оказались сестра с мужем, Василием Васильевичем Налимовым. В июне они вернулись из колымской ссылки, и паспорт у Налимова был «дефектный» – ему не разрешалось жить в Москве. Но, проведя тщательный обыск в бумагах, забрав письма Андреева к Ирине Усовой на Колыму и фотографии, лубянский наряд отбыл. На паспорт Налимова пришедшие внимания не обратили.

Татьяну Усову привезли на допрос вместе с изъятыми у нее рукописями. Допрашивали пять часов, провели очную ставку. И пока отпустили. Она передала сестре запомнившуюся фразу Андреева, брошенную следователю: «У меня с вами нет ни одной точки соприкосновения». Он потом сетовал: «…замечательно показала себя Тат<ьяна> Влад<имировна>, но я опростоволосился так, как ни с кем, и теперь, вероятно, она не хочет обо мне знать»⁴⁵¹.

После предательской, как она и ее мать считали, женитьбы Татьяна Даниила не видела, и видеть не желала. Но это ее не спасло. Три года гордых переживаний, встреча в лубянском кабинете и внезапный арест. Арест грозил и сестре, ее пытались вызвать телефонным звонком на допрос, но она – помог опыт мужа – вовремя из Москвы уехала, а разыскивать ее не стали. В доме Усовых осталась Мария Васильевна, добитая несчастьем с любимой дочерью и до конца следствия не дожившая.

24 августа арестовали Ивашева-Мусатова и Василенко. Ивашева-Мусатова взяли дома, в комнатке на Никитском, Василенко – в поезде, когда тот возвращался из командировки в Баку. Он рассказывал о роковом дне и следствии:

«Попутчиком моим был какой-то мрачный тип, не вымолвивший за всю дорогу ни единого слова. И вот когда мы уже подъезжали к Подольску и я стоял, как и все, в коридоре у окна, глядя на только что взошедшее солнце, которое сияло над Окой, рядом со мной встал мой мрачный попутчик.

Поезд остановился в Подольске. И тут же попутчик исчез, когда ко мне подошли двое и потребовали паспорт. Я протянул паспорт, они взглянули на него и сказали: “Вы арестованы”. Моментально весь коридор опустел. <…>

На Курском вокзале меня вывели через калитку, которую я вижу и сейчас, когда еду на юг, и с нее началась моя новая жизнь. Меня вывели, посадили в такой большой автомобиль. Я поставил на колени мой чемоданчик и две чарджуйские дыни, которые вез из Баку. Дыни были пахучие. И я помню, как принюхивались к их сладкому запаху мои конвоиры.

Тронулись. И я услышал: “При любой попытке к бегству будем стрелять…” <…>

И вот два вертухая ввели меня с руками назад в огромную комнату, где за длинным столом сидели человек двадцать пять в военной форме. Горели яркие канделябры. В торце стола сидел военный высокого роста, с характерным худым лицом. Позже я узнал, что это был Леонов, начальник отдела по особо важным политическим преступлениям. <…>

Вертухаи ушли, и кто-то мне сказал: “А-а, Виктор Михайлович, как мы рады вас видеть!” Я удивленно посмотрел. А другой добавил: “Мы вас давно ждали. Интересно на вас посмотреть. Да-да. Ну, подойдите поближе”.

Я сделал два неуверенных шага. И молчу.

“Ну что же вы молчите? – спрашивает еще кто-то. – Рассказывайте, рассказывайте!”

Я говорю: “О чем?”

“Как это о чем? О ваших преступлениях, которые вы совершали всю вашу жизнь”.

Я им говорю: “Я никаких преступлений не совершал”.

А они мне: “Что вы? Да вы один из самых страшных преступников, каких мы только знаем. На вас посмотреть интересно, столько мы за вами гонялись, следили”.

“Да помилуйте, – говорю. – Отпустите меня, мне через десять дней нужно начинать лекции в университете…”

“Что вы, какие там лекции. Как вы не понимаете, где находитесь. Вы здесь потому, что вы огромный преступник. Да еще настолько опытный, что все время запираетесь. Ведь обычные преступники, они сознаются сразу же…” – говорят мне.

И тут вдруг встает Леонов, подходит ко мне: “Ну, говори”.

“Я же ни в чем не виноват. Я ничего не делал”, – отвечаю я. И неожиданно страшный удар. Я падаю на пол. У меня кровь. Выбиты три зуба. Я с трудом поднимаюсь. Он приказывает: “Уберите эту сволочь”. Меня уводят. А сзади я слышу только какой-то гогот. <…>

Через несколько дней меня повели к следователю. Он был высокорослый, холеный, женственного вида с вытянутой лисьей физиономией. Блондин. Одет он был с иголочки, и пахло от него прекрасными духами. Фамилию его я не помню. Он начал меня допрашивать, добиваясь, чтоб я рассказал о моих преступлениях.

Я говорил, что ни в чем не виноват, ничего не делал. Ну, читал стихи Гумилева…

Следователь кривился: “Да нет”. Наконец, на третий, по-моему, день, он сказал: “Вы обвиняетесь в том, что вы и Андреев хотели убить великого вождя”.

Я обомлел: “Кого?” – “Ну как. Великого вождя”, – повторил он. Интересно, что за все время полуторагодового следствия ни один из них не решился сказать: “Убить Сталина!” Они боялись даже произнести это.

<…> Наши следователи все время говорили о “Странниках ночи”. Как я понял, они считали, что главный герой – Олег – это я, что я был секретарем Андреева, и он меня вывел в этом Олеге»⁴⁵².

Нет, не случайно, вспоминал Василенко в камере, каждый раз, когда он проходил мимо молчаливых стен Лубянки, сердце замирало от непонятного страха.