Текст книги "Даниил Андреев"

11. Устье жизни

14 ноября прямо с вокзала Андреева отвезли в хорошо знакомую ему больницу Института терапии, в 28-ю палату. В ней он пролежал три месяца.

Ежедневные уколы поддерживали, он даже пробовал вставать. Но лекарства одурманивали, вызывали слабость. Жену к нему пускали через день. Встречи в больничной палате, пропахшей лекарствами, среди невольных соглядатаев были недолгими. Говорить и даже дышать ему стало трудно. После первого же свидания он написал ей:

«Дитятко мое,

Ты уехала, а у меня разрывается сердце оттого, что я недостаточно нежно простился с тобой, дал уехать тебе грустной, и теперь ты, моя бедняжка, весь вечер будешь скитаться по городу, а под конец ляжешь в темноте на наш диванчик и будешь тосковать обо мне в своем одиночестве. Ангельчик мой, в официальных условиях у меня часто прилипает “язык к гортани”, и когда я нахожусь с тобой на людях (и особенно – при людях антипатичных), я не могу найти ни нужных слов, ни интонации, ни движений. Мне все хочется закрыть ото всех мое отношение к тебе, как святыню…»⁷⁴⁷

И в следующем письме та же горестная нежность: «Светик, просто покою нет от мыслей о тебе, вернее, от воображения, рисующего тебя то в Подсосенском у круглого стола, то на нашем диване, то на улицах, в метро, в учреждениях и т. д. – и нигде, ни в одном из этих мест тебе не может быть хорошо. Бедняжечка моя, пока мы были вместе, мне думалось, что я для тебя – поневоле ужасный груз, с моей болезнью. Но теперь мне кажется, что как ни тяжело было тебе со мной в последнее время, но без меня теперь еще труднее»⁷⁴⁸.

Ей было очень трудно. Дела с получением комнаты не двигались. К январю нужно представлять картины выставкому. Бегать по магазинам, аптекам, торопиться к мужу и не признаваться себе, что положение его безнадежно. Они надеялись, что обойдется, пусть придется пролежать еще месяц или даже два. Предполагали, что после выписки отправятся в Дом творчества писателей в Голицыно, им обещали путевку.

Через полторы недели Андрееву стало чуть лучше, он рассчитывал, что ему разрешат понемногу подниматься. Пока же спасался чтением, перечитывал «Бесов». Но вставать и выходить в коридор на четверть часа врачи разрешили только через две недели.

Читал газеты. Из литературных событий задело выступление против Пастернака на учредительном съезде писателей России, оно показалось неслучайным. «Гнусный Соболев гнусно лягнул гнусным копытом Пастернака. Вообще есть от чего расстроиться»⁷⁴⁹, – написал он жене. Но кое-что радовало. В Литературном музее с весны готовился вечер памяти Леонида Андреева, посвященный шестидесятилетию начала литературной деятельности. Планировалось, что они вместе с Аллой Александровной прочтут отрывки из книги брата об отце. Беспокоясь, он из больницы пишет организаторше вечера, напоминает жене, кому передать пригласительные билеты. Советует ей: воспоминания читать нужно «не в плане “художественности”, а просто – четко, ясно и “с выражением”, как радиодиктор читает репортаж»⁷⁵⁰.

С нетерпением ждал от жены и друзей описаний вечера, отзывов. Вечер стал событием. Кроме литературоведов Чувакова и Афанасьева с воспоминаниями выступили Пешкова, Чуковский, Куприна-Иорданская, Гроссман. Участвовали артисты – Журавлев, Плятт, Полевицкая.

Немного придя в себя, он пытался продолжить работу над постылыми переводами. Но из попыток заниматься мало что выходило. «Даже письма невозможно тут писать: над ухом непрерывные разговоры, не дающие сосредоточиться ни на чем»⁷⁵¹, – жаловался он.

Недолгие улучшения сменялись приступами. Жену он старался успокоить, а Гудзенко писал откровенно: «Видеть других мне пока еще запрещено, гл<авным> образом вследствие того, что я могу очень мало разговаривать: начинается одышка, на сцену выносятся шприцы, кислородная подушка и т. п. достижения науки и техники.

Писать тоже могу очень мало. Под писанием разумею только писание писем: о другом пока нет и речи. А между тем, злосчастные японские рассказы висят над душой. В папке под подушкой лежат подстрочники двух таких новелл <…> и я заливаюсь краской стыда при одном воспоминании о своей моральной задолжности Из<дательст>ву иностр<анной> литер<ату>ры»⁷⁵². В письме он привел написанное в 1950 году стихотворение:

 
Кто и зачем громоздит во мне,
Глыбами, как циклоп,
Замыслы, для которых тесна
Узкая жизнь певца?
 

Он пояснял: «Ведь я, дорогой друг, закоснелый и непереубедимый дуалист! (не в философском, а в религ<иозном> смысле), и в моих глазах вся жизнь, все мироздание – мистерия борьбы провиденциальных и демонических сил. Конечно, я верую в конечную – космическую победу Благого начала. Но на отдельных участках и в отдельные периоды времени (иногда, с точки зрения человеч<еских> мерил, весьма длительные) победы могут оставаться и за темными силами. Не представляю, как иначе можно объяснить историю. Впрочем, у меня это – не результат логических рассуждений, а выводы из метаисторического созерцания»⁷⁵³.

Думая об итогах, о написанном и недописанном, о задуманном, он иногда приходил в отчаяние. «Плохо и то, что обнаружилось теперь с моей способностью писать стихи, – сетует в письме Ирине Усовой. – Я ведь не писал их 2½ года, будучи занят другим. <…> И вдруг… что же оказалось теперь? Из написанного этой осенью 3/4 никуда не годится. Ну, кое-что можно отнести за счет обострения болезни, кое-что за счет заржавленности всего стихописательского механизма»⁷⁵⁴. У него вырывается: «Все стихи кажутся никуда не годными, кроме (как это ни дико) “Лесной крови”»⁷⁵⁵.

Никого, кроме жены, к нему не пускали, он ждал ее с нетерпением: «Я слышу – угадываю – твои шаги еще издалека по коридору: вот мой ангелочек спешит»⁷⁵⁶. Но в январе, в связи с эпидемией гриппа, в институте объявили карантин, и общение с миром свелось к письмам, не всегда легко дававшимся. Жена прибегала в больницу каждый день, передавала письма, еду, расспрашивала нянь, перехваченных на лестнице.

Новый год он встретил с робкой надеждой: «Слава Богу, переехали в Новый год, нечетный. Я их больше люблю»⁷⁵⁷. 23 января они получили ордер на комнату. Это казалось чудом. Комнату давать не хотели. Заявляли: «Метража хватает. Потеснится ваш отец-профессор». По словам Аллы Александровны, помог краснодарский попутчик-прокурор, позвонивший кому-то влиятельному. Им дали пятнадцатиметровую комнату в двухкомнатной квартире в самом конце строившегося Ленинского проспекта. Дом стоял на углу улицы, которой еще не было. Дальше белело снежное поле.

Теперь есть куда выписываться из больницы, ему даже приснился сон о новоселье. «Я жду не дождусь, когда за мной приедут, чтобы ехать домой, – написал жене, узнав долгожданную новость, – …живу воображением скорого переезда нашего в новый дом. Думаю о ряде вопросов, на которые ты могла бы ответить мне уже теперь. Например: 1) на юг или сев<ер> выходит окно; 2) что из него видно, кроме соседнего корпуса; 3) легко ли вбить в стену гвоздь; 4) подъезд наш выходит во двор или на улицу?

По ходу всех моих дел можно заключить, что меня отпустят на новоселье вроде середины февраля»⁷⁵⁸.

Во всех последующих письмах из больницы он обязательно писал о комнате: просил нарисовать план, спрашивал о соседях, прикидывал расстановку мебели.

Одно из последних писем заканчивалось словами:

«Благодарю всех за все.

Больше не могу. Спасибо за все»⁷⁵⁹.

12. Роза Мира

Из больницы его выписали 17 февраля. Подняться на второй этаж самостоятельно Андреев не мог, в комнату его внесли на руках, усадив на стул.

Из больницы, по просьбе жены, он прислал планчик, обозначив на нем – где должен встать диван, где письменный стол, где овальный, где гардероб. Комната ее стараниями выглядела уютно: «Мне хотелось, чтобы он попал в свой дом. И я кое-что купила, что-то привезли и сделали друзья. Главное, я купила письменный стол, чтобы Даниил увидал, что, как только встанет, ему есть, где писать. Он уже не смог сидеть за этим столом, но видел его. Видел шкаф, в который были поставлены первые купленные мною для него книги. На стенах комнаты висели мои работы»⁷⁶⁰.

Соседская комната была побольше. В ней, рассказывала Алла Александровна, «жила рабочая семья: муж, жена и двое детей. Аня, соседка, на целый день уезжала куда-то с детьми, оставляя меня одну в квартире, чтобы дети не шумели»⁷⁶¹.

Больной полулежал на диване рядом с письменным столиком, стоявшим в левом углу у окна. Обои на стенах были желтые, с серебряными полосками и маленькими розами. Первое время, несмотря на запрещение врачей, он иногда вставал и, впервые подойдя к окну и взглянув на проспект, по-зимнему унылый, с серыми однообразными коробками домов и торчащими прутьями редких саженцев, назвал заоконный пейзаж «сном идиота». Жене сказал: «Ты потом переезжай отсюда…»

Каждый день навещали друзья, чаще всего располагавшиеся на кухне. Особенно радовался он друзьям из детства – сестрам Муравьевым, Ирине Угримовой и Татьяне Волковой, Ирине Кляйне, Татьяне Морозовой. Приходили Митрофанов, Ивашев-Мусатов, Ирина Усова, появлялся Чуков. Больной говорить долго не мог, минут пятнадцать, потом уставал.

«Даниил поражал всех тем, что никогда не говорил ни о себе, ни о своей болезни, а всегда беседовал с людьми, приходившими его навестить, об их делах, здоровье, детях, родственниках, – рассказывала о его последних днях Андреева. – Он никогда никому ни разу не пожаловался. Удивительно было, что у него с ослаблением физического состояния все яснее, глубже и четче проявлялось то, что можно назвать настоящим сознанием человека, – сознание поэта и сознание отмеченного Богом вестника, через которого льется свет Иного мира.

Помню, как приехал Сережа Мусатов со своей последней женой Ниной. До ареста Сережи она училась у него в студии и потом ждала его весь срок. Они пробыли недолго. Нужно было уходить, Сережа и Нина встали, и Нина несколько растерянно сказала:

– Ну, как мы попрощаемся?

Даниил спросил:

– Вы верите в загробную жизнь?

Она ответила:

– Да.

Тогда он протянул ей руку и, улыбнувшись, сказал:

– Так до свидания.

Нина пожала ему руку, они вышли, и она разрыдалась уже в коридоре у входной двери.

Когда мы оставались вдвоем, Даниил иногда просил, чтобы я читала его стихи, и слушал их уже как бы совершенно не отсюда. Хорошо помню, как он попросил, чтобы я ему прочла цикл “Зеленою поймой”. Я читала, естественно, не поднимая глаз, с машинописи. А потом, когда посмотрела на Даниила, то увидала у него слезы на глазах. Он сказал:

– Хорошие стихи. Я их слушал уже не как свои.

А еще он перечитывал “Розу Мира”. Сначала попросил, чтобы я перечитала книгу и пометила все места, где я с чем-нибудь не согласна, что-то меня останавливает и вообще, где мне что-нибудь неясно. Мои галочки и сейчас сохранились на этой машинописной рукописи. И почти против каждой галочки есть его поправка, какое-нибудь уточнение, что-то дополнено.

Однажды Даниил перечитывал “Розу Мира”, а я что-то делала по хозяйству, выходила на кухню, потом вошла. Даниил закрыл папку, отложил ее и сказал:

– Нет. Не сумасшедший.

Я спросила:

– Что? Что?

– Не сумасшедший написал.

Я обомлела, говорю:

– Ну что ты!

А он отвечает:

– Знаешь, я сейчас читал вот с такой точки зрения: как можно к этому отнестись, кто написал книгу: сумасшедший или нет. Нет, не сумасшедший»⁷⁶².

С каждым днем ему становилось хуже, учащались приступы. Иногда – рассказывал жене – перед глазами являлись чудовища оливкового цвета, с хоботками, питающиеся его мучениями. Он был убежден: «страдание посылается отнюдь не Провидением, Которое излучает свет, любовь и благодать, а его антиподом (или антиподами). Страдание живых существ дает излучение, которым демонические начала восполняют убыль своих сил. Отсюда же – войны, всевозможные кровопролития, массовые репрессии и т. п.»⁷⁶³.

Но мучения не искажали его лицо, а просветляли. Это заметно на последних фотографиях, сделанных Борисом Чуковым 24 февраля. С утра ему стало получше, он мог сидеть. «Яркий свет перекальной лампы обострил его страдания, – описывал этот день фотограф. – Только первый снимок был сделан, когда Д. Л. еще не успел почувствовать боли в сердце, поэтому его лицо получилось таким благостно добрым. На втором портрете он выглядит суровым и отчужденным. С. Н. Ивашев-Мусатов заметил впоследствии, что у автора “Гибели Грозного” и должно быть только такое возвышенно суровое лицо»⁷⁶⁴.

Все сорок дней предсмертной болезни в комнате на Ленинском проспекте для Аллы Александровны были мучительным испытанием. Начались осложнения – болела печень, появилась сильная отечность. Из-за нее не разрешали пить, он говорил: «Даже когда я заблудился в Брянских лесах, я не страдал так сильно от жажды, как сейчас!»⁷⁶⁵

Но, выбиваясь из сил, она жила в неотступной нервной готовности действовать: «Держать, держать, выхватывать из гроба, еще, еще тянуть». И она действовала – делала уколы, давала кислородные подушки, без которых последние дни он не мог дышать. «Когда я не могла справиться одна, приходилось бежать на улицу к автомату и вызывать неотложку. Никогда не забуду, как бежала ночью по Ленинскому проспекту от автомата к автомату: все трубки были сорваны. Бог знает, откуда я тогда позвонила»⁷⁶⁶.

Вот что о последнем разговоре с умирающим поэтом вспоминала Ирина Усова: «В последних числах марта, когда я собиралась уходить, Даня взглянул на меня каким-то живым взглядом и сказал: “Ириночка, ну вот, я сегодня чистый, меня помыли, и я могу попрощаться с вами”. Я присела на краешек кровати и взяла его за руку. Он склонился и несколько раз поцеловал мою. Когда он поднял голову, в его глазах стояли слезы! Я поняла, что прощается он не до следующего моего прихода, а вообще… Он прошептал: “Жалко расставаться…”»⁷⁶⁷.

«28 марта я был у живого Андреева в последний раз, – вспоминал Чуков. – Он попросил почитать ему свежие газеты, но уже почти не слушал. Меня неприятно поразило потемнение его лица. Пришли проститься его давние друзья: Лев Раков, бывший директор библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, и сам Александр Викторович Коваленский. Оба грузные, тяжело опиравшиеся на трости, преждевременно состарившиеся люди, пережившие многолетние тюремные сроки. Я поспешно вышел из комнаты, чтобы не мешать их разговору. Минут через десять ко мне на кухоньку пришел Раков. Коваленский ушел из квартиры сразу же, категорически не желая даже мельком видеться с Аллой Александровной. У Д. Л. начался очередной сердечный приступ»⁷⁶⁸.

«Очень незадолго до смерти Даниила исповедовал отец Николай Голубцов. По условиям нашей жизни деваться во время исповеди мне было некуда. Я осталась в той же комнате, стояла на коленях и молилась. Поэтому знаю совершенно точно, что в создании “Розы Мира” Даниил не каялся, как и во всех остальных своих произведениях.

Даниил скончался в день Алексия, человека Божия, 30 марта 1959 года в четыре часа дня. Умирал он очень тяжело. Вероятно, оттого, что я мешала. Я отчаянно не хотела его отпускать.

Мне врачи говорили:

– Он жить не может. Вы его держите.

Часа за два до смерти Даниила что-то случилось: то ли это было ощущение чьего-то присутствия, то ли откуда-то взявшееся понимание. Я встала на колени у его постели и сказала:

– Я не знаю, что мы искупаем или обретаем этим мучением, только чувствую, что это страдание осмысленно.

Он приподнялся и молча обнял меня уже очень слабыми руками, присоединяясь к этим словам. Говорить он уже не мог.

Еще успела зайти врач, к счастью, самая симпатичная из всех. Сделать было уже ничего нельзя. Он не терял сознания до последних мгновений, даже прошептал какие-то слова симпатии и благодарности врачу.

Умер он буквально на моих руках: я, обняв, держала голову и плакала. Ничего я не читала, не говорила, ни вслух, ни про себя, ничего не думала. Когда, после коротких хрипов, все было кончено, поцеловала в губы, чтобы уловить (принять) последнее дыхание».

О похоронах, оставшихся в ее памяти неким сном, Алла Александровна и рассказала, как о сне: «Я надела белое платье, то, в котором венчалась с Даниилом, завила волосы и не стала покрывать голову платком. Ко мне подходили:

– Ну, пожалуйста, Вас просят старушки верующие, платочек надо надеть… И почему белое платье?

Я отвечала:

– Потому, что я буду на Даниных похоронах в подвенечном платье. И ни с чем ко мне не приставайте, скажите спасибо, что фату не надела. Эта смерть связана с нашим венчанием.

Я уверена, что была права. Эти два события были связаны и для него. Он мне сказал как-то:

– Ты знаешь, наше венчание все же необыкновенное, потому что венчаются двое, из которых один уже умирает. Мы же не можем быть мужем и женой, можем только сколько-то времени побыть на земле обвенчанными, а потом это венчание уже там…

И гроб стоял в том же храме и на том же самом месте, где мы венчались, и отпевал Даниила тот же протоиерей Николай Голубцов»⁷⁶⁹. После отпевания он говорил о том, что «новопреставленный Даниил был наделен свыше даром Божиим – даром Слова. И обратил внимание даже и на то, что цветы у гроба только живые – ни одного искусственного»⁷⁷⁰. Похоронили его на Новодевичьем, где когда-то для жены и себя купил участок отец, где упокоились бабушка и мать, где неподалеку лежали Добровы. Перед смертью он продиктовал жене список тех, кого хотел видеть на своих похоронах. Пришло не меньше шестидесяти человек.

Апрельское небо нависало тяжелое, сырое, искоса моросил дождь со снегом. Тело в гробу накрыли половиной узорчатого индийского сари, пахло весной, мимозами и разрытой оттаивающей землей.

Для Даниила Андреева наступило время Розы Мира.

Эпилог

Я вестник другого дня…

Даниил Андреев

Посмертие поэта – новая жизнь, воистину «иноматериальная», говоря словами Даниила Андреева. Не только жизнь книг, но и автора. Образ его на наших глазах укрупняется, делается частью истории, участвует в сегодняшних событиях. Долгое время жизнь поэта-вестника, – сам себя Даниил Андреев так называть избегал, остерегаясь самозванства, – оставалась потаенной. Поэт умер, не опубликовав ни строки заветных сочинений. Но от узкого круга друзей, от верной хранительницы, вдовы поэта, стали приходить сокровенные строки с редкими, обрывочными, искромсанными цензурой публикациями, а больше через «самиздат», к читателю – и стихотворения, и «Роза Мира». А образ автора, узника Владимирской тюрьмы, витал над машинописными страницами легендарной тенью, с профилем, напоминающим дантовский, с перекличкой имен: Даниил Андреев – Данте Алигьери.

Крамольные рукописи были спасены стараниями вдовы – Аллы Александровны Андреевой (1915–2005), посвятившей этому жизнь. Даниил Андреев перед смертью обращался к ней, хранительнице «оборвавшегося труда»:

 
Если нужно – под поезд
Ты рванешься, как ангел, за ним;
Ты умрешь, успокоясь,
Когда буду читаем и чтим.
 

Все сбылось. Теперь книги Даниила Андреева читаются, принимаются и отвергаются, толкуются и перетолковываются, ищут нашего душевного соучастия и понимания.

Его ставшая знаменитой, переведенная на многие языки «Роза Мира» – книга поэта и пророка. В ней и атлас открытой им духовной вселенной, и размышления о роке русской истории, грезы о грядущем, о многом. В ней, как и в стихотворениях и поэмах, – его увлечения, заблуждения, страсти – его жизнь и его эпоха, его провидения. Поэтому рассказ о судьбе поэта – земных дорогах, друзьях, спутниках необходим для понимания сочинений, несущих весть о светлых и темных мирах иных измерений, неотрывных от мира нашего, от истории России.

Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович, близко знавшая поэта с детства, 22 июня 1932 года, когда он еще только подступался к своим главным сочинениям, записала в дневнике: «Не помню, вошел ли в предыдущие тетради образ Даниила. Я верю, что в свое время будет о нем биографический очерк. Может быть, даже целая книга»⁷⁷¹.

В биографии Даниила Андреева остаются бегло пролистнутые страницы, туманные места, прочерки – современники оставили не много воспоминаний, доарестные рукописи, дневники и письма уничтожены, свидетелей почти не осталось. Пытаясь рассказать о жизни Даниила Андреева в меру сил достоверно, автор опирался на документы, на живые свидетельства и там, где только возможно, предоставлял слово самому поэту, его друзьям и сопутникам, с тем чтобы в их разноголосице услышалась правда времени. Минувшего, страшного, родного.

Основные даты жизни и творчества Д. Л. Андреева

1906, 20 октября (2 ноября н. ст.) – родился в Берлине, в семье писателя Леонида Николаевича Андреева (1871–1919) и Александры Михайловны Андреевой (урожд. Велигорской; 1881–1906).

15 ноября (28 ноября н. ст.) – от послеродовой горячки скончалась А. М. Андреева.

Декабрь – увезен Москву в семью сестры матери, Елизаветы Михайловны Добровой (урожд. Велигорской; 1868–1942) и Филиппа Александровича Доброва (1869–1941), которых Д. Андреев считал приемными родителями.

1907, 11 (24 марта н. ст.) – крещен в храме Спаса Преображения на Песках на Арбате.

1909/10, зима – живет в семье отца на Черной речке (Ваммельсуу).

1915, весна – написано первое стихотворение «Сад»; в этом же году написаны первые рассказы «Путешествие насекомых» и «Жизнь допотопных животных».

1917, сентябрь – поступил в Московскую прогимназию Е. А. Репман (c 1918 года – 23-я школа второй ступени, с 1923 года – 90-я).

1919, 12 сентября – в деревне Нейвола умер отец Л. Н. Андреев.

1923, 19 июня – окончание школы.

1924 – поступил в Институт Слова. Начало работы над романом «Грешники».

1925 – Институт Слова вместе с Высшим литературно-художественным институтом им. В. Брюсова преобразованы в Высшие государственные литературные курсы (ВГЛК).

1926 – вступил во Всеросийский союз поэтов.

Конец августа – женитьба на однокурснице Александре Львовне Гублёр (псевдоним Горобова; 1907–1985).

Конец октября – начало ноября – разрыв с Гублёр.

1927, февраль – развод с А. Л. Гублёр; уход с ВГЛК.

1928, лето – в Тарусе вместе с А. В. и А. Ф. Коваленскими.

1929, июль – август – гостит с писательницей В. Г. Малахиевой-Мирович (1878–1952) на даче семьи актрисы А. К. Тарасовой в Посадках близ Триполья.

1930, август – сентябрь – первая поездка в Трубчевск. Выход книги «Реквием. Сборник памяти Леонида Андреева». Под редакцией Д. Л. Андреева, В. Е. Беклемишевой (М.: Федерация, 1930).

1931, лето – в Трубчевске и его окрестностях.

1932, февраль – март – работает в редакции многотиражки «Мотор» завода «Динамо».

Лето – в Трубчевске и его окрестностях.

1933, февраль – июль – работа над сборником биографий ученых-изобретателей для Энергоиздата.

1934, октябрь – поездка в Крым, посещение Коктебеля, знакомство с М. С. Волошиной.

1935 – вступление в московский Горком художников-оформителей.

8 сентября – начало работы над поэмой «Песнь о Монсальвате».

23–25 сентября – поездка в Троицкий Белозерский монастырь с А. В. Коваленским.

1936, 9 июля – середина августа – в Трубчевске и его окрестностях.

1937, февраль – март – по совету Е. П. Пешковой пишет письмо И. В. Сталину с просьбой содействовать возвращению брата В. Л. Андреева из эмиграции.

Начало марта – знакомство с Аллой Александровной Ивашевой-Мусатовой (урожд. Бружес). Начало работы над романом «Странники ночи».

Август – середина сентября – поездка в Судак с Марией Павловной Гонтой (1904–1995).

Осень – знакомство с сестрами Усовыми – Ириной Владимировной (1905–1985), Татьяной Владимировной (1908–1992) и их матерью, Марией Васильевной (1885–1948).

1938 – окончание работы над поэмой «Песнь о Монсальвате».

1939, лето – поездка в Малоярославец.

1940 – последнее посещение Трубчевска.

1941 – работа над поэмой «Германцы»; завершены цикл стихотворений «Катакомбы» (1928–1941) и автобиографические записки «Детство и молодость. 1909–1940».

1942, январь – написан цикл «Янтари».

Октябрь – призыв в армию; служба в воинской части в Кубинке (Московская область).

1943, январь – переход в составе 196-й Краснознаменной стрелковой дивизии по льду Ладожского озера и по Карельскому перешейку в осажденный Ленинград.

Август – перевод в 595-й хирургический полевой госпиталь, размещавшийся в районе Резекне (Латвийская ССР).

24 августа – награжден медалью «За оборону Ленинграда».

1944, 14–21 июня – приезд с фронта в командировку, встреча с А. А. Ивашевой-Мусатовой, во время которой они решили стать мужем и женой.

Октябрь – откомандирован в Москву, в Музей связи Красной армии.

1945, 25 июня – признан инвалидом Великой Отечественной войны второй группы с пенсией 300 рублей.

Конец июля – 19 августа – с А. А. Ивашевой-Мусатовой в деревне Филипповской Константиновского района Московской области.

4 ноября – зарегистрирован брак с А. А. Ивашевой-Мусатовой.

1946, июль – август – поездка в Задонск с семейством Бружес.

Сентябрь – начало работы над книгой «О русских исследователях Африканского материка». Выходит написанная в соавторстве с географом С. Н. Матвеевым книга «Замечательные исследователи горной Средней Азии» (М.: Географгиз, 1946).

1947 – завершает работу над романом «Странники ночи», обдумывает второй роман предполагаемой трилогии – «Небесный Кремль».

21 апреля – арест Д. Л. Андреева.

23 апреля – арест А. А. Андреевой.

1948, 21 июня – спецсообщение В. С. Абакумова И. В. Сталину об аресте террориста Андреева Д. Л. и ликвидации возглавляемой им антисоветской группы с террористическими намерениями (16 человек).

30 октября – осужден Особым совещанием при МГБ СССР к тюремному сроку на 25 лет «за участие в антисоветской группе, антисоветскую агитацию и террористические намерения».

27 ноября – прибыл во Владимирскую тюрьму № 2 из Лефортовской тюрьмы МГБ.

1950, февраль – сентябрь – завершена работа над составом книги «Русские октавы» и поэмой «Немереча» (1937–1950).

8—22 декабря – написана поэма «Симфония городского дня».

23 декабря – начало работы над «Железной мистерией».

24 декабря – начало работы над «Розой Мира».

1951, январь – сентябрь – работа над «Утренней ораторией».

1952, февраль – написана поэма «Гибель Грозного».

Сентябрь – начало работы над составом книги «Русские боги». Написана поэма «Рух».

1953 – работа над новеллами для книги «Новейший Плутарх», написанной совместно с сокамерниками В. В. Париным и Л. Л. Раковым. Завершение работы над поэмой «Ленинградский Апокалипсис» (1949–1953).

Июнь – составлен первый вариант книги «Русские боги».

1954, 10 ноября – заявление на имя председателя Совета министров СССР Г. М. Маленкова. Перенес инфаркт миокарда.

1955 – работа над поэмами «Навна», «У демонов возмездия».

1956, 2 мая – завершена «Железная мистерия».

10 августа – освобождение из лагеря А. А. Андреевой.

23 августа – постановление Комиссии Президиума Верховного Совета СССР: «…считать необоснованным осуждение по статьям УК 19-58-8, 58–11, снизить меру наказания до 10 лет тюремного наказания по статье 58–10, ч. 2».

24 августа – первое после ареста свидание с А. А. Андреевой во Владимирской тюрьме.

26 августа – заявление на имя К. Е. Ворошилова.

17 ноября – определением Верховного суда СССР постановление ОСО от 30 октября 1948 года отменено, «дело Д. Л. Андреева» направлено на доследование.

16 декабря – переведен во Внутреннюю тюрьму КГБ (Москва), затем помещен в Центральный институт судебной психиатрии им. В. П. Сербского.

1957, январь – начало марта – экспертиза в Центральном институте судебной психиатрии им. В. П. Сербского.

23 апреля – освобождение из-под стражи.

Около 22 мая – 22 июня – пребывание в больнице Института терапии АМН СССР.

21 июня – пересмотр и отмена обвинения Д. Л. Андреева пленумом Верховного суда СССР.

11 июля – реабилитация.

4 июля – август – проживают с А. А. Андреевой на берегу Оки в деревне Копаново Рязанской области. Свидание со старшим братом после сорока с лишним лет разлуки.

Сентябрь – октябрь – живут с А. А. Андреевой в Перловке на даче семьи Смирновых.

Ноябрь – поселяются в комнате, снятой в Ащеуловом переулке (д. 14/1, кв. 4).

22 ноября – восстановлена пенсия – 347 рублей.

30 ноября – в Доме инвалидов в Потьме от туберкулеза умер А. Ф. Добров, двоюродный брат Д. Л. Андреева.

1958, 14 января – 8 февраля – с А. А. Андреевой в Доме творчества писателей в Малеевке.

Январь – ноябрь – работа над переводом рассказов японской писательницы Фумико Хаяси (переводы трех рассказов, выполненные Д. Андреевым совместно с З. Рахимом: Хаяси Ф. Шесть рассказов. М.: Изд-во иностранной лит-ры, 1960).

12 февраля – письмо «В Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза».

26 февраля – вызван в ЦК КПСС в связи с переданными туда рукописями.

Март – май – обострение болезни, пребывание в больнице Института терапии АМН СССР.

4 июня – венчание с А. А. Андреевой в Ризоположенском храме на Шаболовке и отъезд на пароходе «Помяловский» по маршруту Москва – Уфа – Москва.

23 июня – возвращение в Москву.

5 июля – закончена «Книга одиннадцатая. К метаистории последнего столетия» «Розы Мира».

Около 6 июля – приезжают в Переславль-Залесский, через два дня в деревню Виськово на берегу Плещеева озера.

Около 20 августа – возвращение в Москву.

Около 12 сентября – отъезд в Горячий Ключ.

12 октября – завершена «Роза Мира».

Октябрь – завершены цикл стихотворений «Сказание о Яросвете», поэма в прозе «Изнанка мира».

Ночь на 19 октября – написано последнее стихотворение «Когда-то раньше в расцвете сил…».

Начало ноября – составлен цикл стихотворений «Святорусские духи».

14 ноября – возвращение из Горячего Ключа в Москву. В тот же день Д. Л. Андреев помещен в больницу Института терапии АМН СССР.

1959, 23 января – А. А. Андреева получает ордер на комнату в коммунальной квартире (Ленинский проспект, д. 82/2, кв. 165).

17 февраля – выписан из больницы.

30 марта – кончина Д. Л. Андреева.

3 апреля – отпевание в храме Ризоположения на Шаболовке. Похороны на Новодевичьем кладбище.