Текст книги "Неизвестный Пири"

Поскольку две пары, Пири – Марвин и Бартлетт – Хенсон, шли из одного общего лагеря в другой общий лагерь, расстояния, которые они прошли, могли различаться (за счет дрейфа льда) лишь незначительно. Не на 15 миль! Так что некто ошибся или приврал. По Хенсону, в копилку попало 0 миль, по Пири – 15.

Хенсон

24 марта. «Коммандер Пири прибыл в лагерь вскоре после 6 утра, и, выслушав несколько кратких его указаний, мы отправились в путь. Переход был не столь тяжелым, как в предыдущий день, но небо было затянуто облаками, и большие наносы определенно доставляли трудности собакам. В течение первых 6 часов мы шли по торосистому рваному льду, покрытому глубоким мягким снегом; в оставшуюся часть дня состояние льда было лучше. Мы встретили сравнительно ровный лед с несколькими торосами и местами, покрытыми глубоким снегом. Мы встали лагерем в 8 часов вечера около массивной гряды торосов, такой же длинной, как городская улица, и такой же высокой, как дома на улице».

Пири

Следующий переход (в ночь с 24 на 25 марта. – Д. Ш.) оказался очень удачным. Бартлетт… воспользовавшись хорошим состоянием льда, отмахал целых 20 миль, несмотря на то что часть времени пришлось идти при слепящей пурге… В течение этого перехода мы пересекли несколько полыней, затянутых предательским молодым льдом, который был припорошен недавно выпавшим снегом…

25 марта в 10 часов 30 минут утра я достиг лагеря, где, согласно моему распоряжению… нас ждали Бартлетт и Хенсон… Я поднял их на ноги, и мы энергично принялись чинить сани, перераспределять грузы…

Пока шла работа, Марвин… вторично измерил высоту солнца…

По книге Пири, 25 марта, около 4 часов дня, головной отряд Бартлетта ушел из лагеря. На следующий день, после завтрака, Хенсон поспешил за Бартлеттом, а в 8:30 Марвин, Кудлукту и Харриган взяли курс на юг. Прозвучали слова: «Остерегайся полыней, мой друг!»

Хенсона, согласно его записям, поздно вечером 24 марта мы оставили около гряды торосов, которая по длине напоминала улицу.

Хенсон

25 марта. «Встали в 4:30 утра и увидели, что на нас обрушился затяжной снегопад. Мы позавтракали и спустя 15 минут были опять за работой, прокладывая путь… В течение часа мы вырубали проход через них [гряду торосов] и вернулись в иглу за санями. Мы увидели, что основная колонна дошла до лагеря, и после обмена приветствиями коммандер Пири отозвал меня в сторону и дал указания… Он планировал, что на следующий день я должен остаться в иглу, чтобы отобрать лучших собак и перераспределить груз, поскольку Марвин повернет назад с четвертым вспомогательным отрядом. Мое сердце перестало бешено стучать, я вздохнул с облегчением, и тревога улетучилась. Была еще не моя очередь, и я должен был продолжать путь… Пока я не услышал слов коммандера, я боялся, что буду следующим после Борупа. Вместе с тем я не представлял себе, как Марвин сможет идти дальше, так как его ноги были очень сильно обморожены.

Послушные приказам коммандера, капитан, я и наши эскимосы покинули лагерь с нагруженными санями, с трудом пошли по только что проложенному маршруту и натолкнулись на неровный лед, который простирался на расстояние в 5 миль и задержал нас на несколько часов… Остальную часть дневного перехода мы проделали по ровному, неразбитому, молодому льду, и пройденное расстояние было солидным».

26 марта: «Коммандер и его отряд дошли до иглу в 10:45 утра. Капитан Бартлетт начал движение в 6:00 утра… Я немедленно принялся выполнять задачу, поставленную передо мной коммандером…

В 12 часов дня профессор Марвин сделал свое последнее наблюдение и после подсчетов сказал мне, что получил 86°38′ с. ш.

Я был занят работой по перекладке груза до 7 часов вечера. В процессе я наткнулся на свою Библию, которой так долго пренебрегал, и вечером, перед тем как лечь спать, я прочитал 23-й псалом и 5-ю главу от Матфея».

На следующее утро Хенсон трогательно попрощался с Марвином – «мы крепко пожали друг другу руки в знак нашего почетного братства».

Какой же вывод? Либо мы верим Пири, либо – приведенным записям Хенсона[188]188
  После вранья Пири о походе 1906 года верить коммандеру трудно. Вопрос доверия к книге Хенсона мы обсудим в главе 28, и вывод будет такой: события на льду весной 1909 года до 1 апреля в книге изложены достоверно. Далее текст подвергнут цензуре Роберта Пири (см. с. 665–666).


[Закрыть]. Если считать, что последние правдивы, то, скорее всего, Марвин написал записку под диктовку коммандера, назвав вместо 26 марта 25-е и сообщив об улучшении с каждым днем дороги, что, конечно, очень желательно, но точно не соответствует действительности.

Не оскорбительно ли по отношению к памяти Марвина такое предположение? На этот вопрос у автора нет ответа; нам не известно, при каких обстоятельствах была написана бумага, столь удачно и столь выгодно для Пири сохранившаяся после смерти профессора. Мы знаем следующее: Марвин – дисциплинированный личный секретарь Пири; Марвин и Пири последние дни (22–25 марта или 22–26 марта) были вместе; Марвина застрелил инуит Кудлукту.

Так или иначе, теперь к северу идут три отряда: Пири, Бартлетта и Хенсона. Повествование Хенсона, если так можно сказать, опережает прозу Пири на сутки, однако в ближайшие дни отряды, подойдя к открытой воде, соединятся и вместе будут ждать, когда берега разводья сойдутся. Движение возобновится 30 марта. Пири расплывчато скажет, что это произошло утром. Хенсон точно зафиксирует: «около 5 часов после полудня». Люди теперь будут шагать вместе – сдвиг времени исчезнет. Так что потерянный день должен вернуться на отрезке 26–30 марта. Проследим события этих дней.

Пири

Первые три четверти марша после того, как Марвин повернул назад, 26 марта[189]189
  Здесь и в следующих цитатах из книги Пири до 1 апреля отдельные слова выделены мной.


[Закрыть], след, к счастью, пролегал по прямой, через большие, ровные, покрытые снегом ледяные поля различной высоты, окруженные старым слоеным льдом с торосами средней величины, а последнюю четверть почти сплошь по молодому льду в среднем около фута толщиной, развороченному и наслоенному. Идти по такой неровной поверхности в неверном свете было особенно тяжело. Если бы не было следа, проложенного Бартлеттом, идти было бы еще труднее…

По нашему общему мнению, за последний переход мы прошли 15 миль.

Следующий день, 27 марта, выдался ослепительно солнечный…

Температура… упала с 30° до 40° ниже нуля, дул резкий северо-восточный ветер… Мы радуемся сильному холоду на полярном льду, поскольку повышение температуры и легкий снег всегда означают открытую воду, опасность, задержки. Разумеется, такие мелкие неприятности, как отмороженные и кровоточащие щеки и носы, мы рассматриваем как издержки большой игры.

Последнее предложение мгновенно вызывает дорогие для автора воспоминания. Март 1979 года. Мы – участники полярной экспедиции «Комсомольской правды» – на острове Котельный: маршрутная группа – лыжники, семь человек, и базовая – радисты, пятеро. На Котельном мы обустраиваем лагерь, разворачиваем антенное поле, устанавливаем и налаживаем принимающую и передающую радиоаппаратуру.

На лыжном маршруте к Северному полюсу[190]190
  Переход начался 16 марта 1979 года от острова Генриетты, архипелаг Де-Лонга, и продолжался 76 дней. Группа достигла полюса, оставив за спиной по прямой 1450 километров, 31 мая 1979 года.


[Закрыть] радиосвязь будет двухступенчатой: палатка – Котельный и Котельный – весь мир. Радист маршрутной группы Мельников располагал одной крошечной радиостанцией весом 2,2 килограмма, а на Котельном сосредоточена современная связная техника весом, думаю, пару тонн.

Но не только будущая радиосвязь наша забота на Котельном. Мы готовим рационы, проверяем одежду, навигационные приборы, лыжи и прочее. Все работают не покладая рук в большом зале, но у меня есть своя небольшая комната, я участвую в общей работе, руковожу и одновременно готовлю свои будущие репортажи в газету «Комсомольская правда».

Просматриваю книги полярных классиков и выписываю цитаты – возможно, пригодятся. Первый классик – Роберт Пири. «Полынья – неизвестная величина полярного уравнения»; «Мы радуемся сильному холоду на полярном льду»; «Такие мелкие неприятности, как отмороженные и кровоточащие щеки и носы, мы рассматриваем как издержки большой игры». И т. д.

Я говорил себе про афоризмы Пири: «Сильно сказано. Про полыньи – точно, про сильный холод – правильно, про щеки и носы – верно. Он – мой великий предшественник».

Пири – открыватель Северного полюса, а Кук – самозванец, вот что я знал тогда. Я верил в это. Но мало ли во что я верил. В школе, во втором классе, в 1949 году, огромное впечатление на меня произвел Музей подарков Сталину. Прошли годы, и эти восторги вспоминаются с чувством досады.

Книга Пири:

Такого тяжелого перехода, как этот, у нас не было уже много дней. Сперва мы шли по развороченному торосистому льду, который временами, казалось, резал нам ноги сквозь камики… Затем мы попали на тяжелый обломочный лед, прикрытый глубоким снегом, через который нам пришлось буквально пропахивать себе путь, поднимая и удерживая сани руками…

Наконец мы достигли лагеря Бартлетта, разбитого в лабиринте обломков тяжелых полей торосистого льда…

Переход, несмотря на сумасшедшую дорогу, приблизил нас к цели на добрых 12 миль.

Следующий день (28 марта) продолжался всего 6 часов, поскольку головной отряд стоял перед широкой полыньей.

Книга Пири:

Уже засыпая, я услышал треск и стон льда вблизи иглу, но, так как шум был не сильный и скоро прекратился, я решил, что лед сжимается и полынья закрывается. Убедившись, что мои рукавицы под рукой и я могу в случае необходимости мгновенно схватить их, я перевернулся на постели из оленьих шкур и стал засыпать. Только я задремал, как вдруг снаружи раздался чей-то взволнованный крик.

Вскочив на ноги и заглянув в смотровое окошечко иглу, я обмер: между нашими двумя иглу и иглу Бартлетта протянулась широкая полоса черной воды, причем ближний край ее проходил чуть ли не перед самым нашим входом. На противоположной стороне полыньи стоял один из людей Бартлетта, он пронзительно кричал и жестикулировал со всей отчаянностью возбужденного и насмерть перепуганного эскимоса…

Трещина во льду прошла в каком-нибудь футе от того места, где были привязаны собаки одной из наших упряжек, еще немного – и их стащило бы в воду. Другая упряжка лишь чудом спаслась от погребения заживо под торосистым нагромождением… Иглу Бартлетта сносило в восточном направлении на ледяном плоту, отколовшемся от ледяного поля, а за ним, насколько позволял видеть валящий из полыньи туман, была сплошь черная вода. Похоже было на то, что ледяной плот с отрядом Бартлетта столкнется с нашей льдиной чуть подальше…

Затем я… оценил наше собственное положение. Два наших иглу… стояли на небольшом обломке старого ледяного поля, отделенном трещиной с торосистым нагромождением от большого поля к западу от нас. Было ясно, что еще одно небольшое растяжение или сжатие – и мы тоже отделимся от своего поля и поплывем, подобно отряду Бартлетта.

Я… приказал всем немедленно собирать вещи и запрягать собак… Как только грузы были переправлены и надежно устроены на ледяном поле, мы все подошли к краю полыньи, чтобы помочь Бартлетту перетащить сани на нашу сторону в тот момент, когда ледяной плот соприкоснется с краем полыньи.

Плот медленно подплывал все ближе и ближе и наконец с хрустом приткнулся к краю ледяного поля… И мы без труда переправили отряд Бартлетта на нашу сторону…

Поскольку мы лишились иглу, нам не оставалось ничего другого, как построить новые и немедленно лечь спать…

Следующий день, 29 марта, принес нам мало радости… Как ни мучительно было ждать, иного выхода не оставалось.

30 марта прогал закрылся.

Книга Пири:

В этот день все три отряда – Бартлетта, Хенсона и мой – шли вместе, то и дело перебираясь через узкие полосы молодого льда, на месте которого еще недавно была открытая вода. Нам пришлось пересечь озеро молодого льда в 6 или 7 миль шириной; лед был тонкий и прогибался под нами, когда мы во весь опор гнали собак к противоположному берегу. Мы изо всех сил старались наверстать упущенное время, и когда разбили лагерь на старом, тяжелом ледяном поле, пройденное нами за день расстояние составило добрых 20 миль.

Через день на юг должен был уйти Бартлетт, и, как пишет Пири, «он выжимал из себя все, что мог». Ветер дул с севера, открытой воды не было.

Книга:

Последнюю половину перехода (31 марта. – Д. Ш.) Бартлетт проделал в таком быстром темпе, что, если я по какой-нибудь причине останавливался на мгновенье, мне приходилось вскакивать в сани или бежать, чтобы догнать его…

При ясной погоде мы, несомненно, могли бы покрыть за этот переход 25 миль; однако при пасмурной погоде след не прокладывается так быстро, поэтому в тот день нам удалось пройти только 20 миль.

1 апреля Бартлетт определил широту – 87°47′ с. ш. Если в самом деле, как повествует Пири, люди шли вдоль одного меридиана, то расстояние между лагерем, из которого ушел Марвин, и «лагерем Бартлетта»[191]191
  В дальнейшем это название закреплено за точкой, из которой Бартлетт ушел на юг.


[Закрыть] – 69 миль, пройденные за пять маршей: 26, 27, 28, 30 и 31 марта (29-го путешественники стояли на месте). Ежедневная фактическая скорость – около 14 миль в день. Но Пири привел ежедневные расстояния: 15, 12, 12, 20 и 20 миль, и всего выходит 79 миль – на 10 больше. Не будем придираться, «отдадим» излишек зигзагам. Интересно другое. Если движение началось не 26-го, а 27-го, то можно ли выбросить один день из приведенного графика? Да, можно – 29 марта. Осталось проверить, будет ли это соответствовать рассказу второго свидетеля.

Хенсон

«27 марта…

Оставив коммандера и Марвина в иглу, мой отряд начал переход на север по пути, проложенному капитаном (Бартлетт ушел, по словам Хенсона, накануне вечером. – Д. Ш.)… Через несколько минут мы подошли к молодому льду… разломанному и крепко смерзшемуся… затем мы вышли к открытой полынье, которая заставила нас сделать крюк на запад в 4 мили. Мы переходили по такому тонкому льду, что одно из полозьев саней прорезало его, а немного погодя одна из собак полностью погрузилась в воду, так что ее спасение оказалось опасным мероприятием… Собака встряхнулась, чтобы освободиться от воды, но… когда мех все-таки замерз, я как следует ее побил – не за то, что она упала в воду, а с целью раздробить на ней кусочки льда, дабы она могла стряхнуть их. Бедное животное! Это было бесполезно, и вскоре у нее появились симптомы ужасного пиблокто, так что из жалости она была убита…

…было только 5 часов вечера, когда мы подошли к иглу капитана. Ожидая прибытия коммандера, мы построили еще одно иглу, и примерно через 1,5 часа коммандер и его отряд пришли к нам.

28 марта. Было ровно 40° ниже нуля, когда мы подтолкнули сани к собакам, свернувшимся колечками, и погнали их по неровному льду, покрытому глубоким рыхлым снегом…

По прошествии 4 часов мы подошли к иглу, где в крайнем изнеможении спали капитан и его эскимосы. Чтобы не прерывать отдых капитана, мы построили еще одно иглу… Проснувшись, капитан сказал нам, что условия, в которых был пройден путь в этот день, были самыми трудными и что ему потребовалось 14 часов, чтобы совершить переход. Мы смогли показать лучшее время, поскольку следовали по проложенному им пути…

Утром 29 марта… густой, плотный и колючий туман навис над лагерем. В 4 часа утра капитан начал движение… Позднее я со своими эскимосами последовал за ним. На нашем пути мы прошли через участок очень неровного льда, чередующегося с маленькими льдинами, по молодому льду, возрастом несколько месяцев, и по одной многолетней льдине. Теперь мы оказались около полыньи шириной более 300 футов… Проследовав по следам Бартлетта до его иглу, мы получили приказ встать лагерем, поскольку продвижение вперед было невозможным…

Мы легли спать, но вскоре проснулись в необъяснимом хаосе; лед двигался во всех направлениях, иглу разрушились, и наши жизни каждое мгновение были в опасности. С глазами, скованными сном, мы пытались управлять охваченными ужасом собаками и оттолкнуть сани в безопасное место, но вдруг увидели, что отряд разделен и на фоне ломающихся льдин появляется черная вода.

К западу от нашего иглу, на острове, который, вращаясь, быстро дрейфовал на восток, стояло иглу капитана. В один момент маленькая льдина соприкоснулась с основным полем. Капитан, сосредоточенно ждавший своего шанса, быстро перешел на него вместе со своими эскимосами. Едва он ступил на новую льдину, та льдина, на которой он был в плену, отскочила и стремительно исчезла…

Совершенно измученные, мы легли и уснули…

Когда мы проснулись, было утро следующего дня, 30 марта, и мы увидели открытую воду. Мы не могли идти, пока полынья не замерзнет или пока она не закроется… Мы провели день, старательно работая в лагере, ремонтируя обувь, упряжь, одежду, осматривая собак и их постромки… В отличие от Александра Македонского, мы не осмеливались разрубать “гордиевы узлы”, но распутывали их.

Около 5 часов после полудня температура упала до 43° ниже нуля, и одновременно лед снова начал двигаться…

Мы наспех загрузились, и все три отряда покинули лагерь, пройдя то место, где недавно была открытая полынья, и дальше – более 5 миль, пока не достигли тяжелого и надежного льда больших полей… Мы вошли в лагерь, как пьяные, и построили иглу исключительно в силу привычки, а не благодаря человеческому интеллекту…

Следующий день был 1 апреля…»

Далеко не все ясно. Описания последних двух дней – 30 марта начиная с 17 часов и 31 марта – уместились в несколько строк. Но в целом понятно. Согласно Хенсону, люди шли пять дней, видно, что все были предельно измучены, и цифра 69 миль не выглядит невозможной.

Общий вывод такой. По-видимому, ради впечатляющих цифр, попавших в записку Марвина, Пири сначала скрыл день (23 марта), когда отряды не продвинулись на север, а потом вернул день (29 марта), решив, что возле полыньи можно провести не полдня, а полтора. Для такой манипуляции у коммандера был большой резон – совсем скоро средняя скорость Пири, по его словам, возрастет до 26 миль в день, и поэтому ему нестерпимо важно уже сейчас иметь запоминающийся пример роста скорости в зависимости от улучшения ледовых условий (придуманных!). И снова повторим: записка Марвина не соответствует реальным событиям.

Кто пойдет дальше?

Книга Пири:

…Последние несколько миль я шел с Бартлеттом в авангарде. Он был настроен серьезно и хотел идти дальше, но по плану ему полагалось повернуть обратно во главе четвертого вспомогательного отряда, так как у нас не было достаточно провианта, чтобы основной отряд мог идти в расширенном составе. Если бы мы израсходовали продовольствие, необходимое для того, чтобы его отряд прошел от этого пункта до полюса и обратно, это могло привести к тому, что нам всем пришлось бы голодать, прежде чем мы достигли бы суши.

Последний вспомогательный отряд, возвращающийся на землю, мог возглавить либо капитан, либо Хенсон. Второй, по мнению Пири, на эту роль не годился:

Будучи верен мне и со мною преодолевший на санях бо́льшие расстояния, чем кто-либо другой, он, поскольку в нем текла кровь другой расы, не имел дерзновения и инициативы Бартлетта, Марвина, Макмиллана или Борупа, и я не считал себя вправе подвергать его опасности и возлагать на него ответственность, с которой он в силу своей натуры не мог совладать.

Сентенция показательная. Перед автором три разных перевода на русский язык отчета Пири «Северный полюс», сделанные в 1948, 1972 и 2013 годах. Во всех трех придаточное предложение «поскольку в нем текла кровь другой расы» отсутствует. В первом и втором издании – сокращено, в последнем заменено словами: «в силу специфики своего характера». Очевидно желание редакторов избавить Пири от упрека в расизме.

Однако скрыть взгляды Пири невозможно. New York Times процитировала его:

…После стольких усилий, затраченных в течение всей моей жизни, я хотел, чтобы вся слава открытия Северного полюса досталась только мне.

Как понимать коммандера? А так: Хенсон и инуиты – способные и талантливые люди, но – другие. Мы говорим не о них. Мы говорим о белых. Пири вовсе не расист. «Было бы слишком просто охарактеризовать Пири как расиста, – пишет американский писатель Рассел Гиббонс. – Достаточно сказать, что он отражал классовую позицию своего окружения и семьи, в которую он вошел после женитьбы. Для них чернокожие были только структурированным рабским компонентом общества – устройство, которое не должно было ставиться под сомнение и которое не должно было оспариваться».

Гиббонс говорит о времени, когда Пири и Хенсон геройствовали в Арктике, как о «…периоде реконструкции, подверженном расизму, все еще существовавшему как в официальных кругах, так и в обществе».

Вспомним слова коммандера, противопоставляющие Хенсона другим руководителям отрядов. Они справедливы, но, как видится с высоты нашего более цивилизованного времени, дело тут не в различии рас, а в психологии «слуги», живущего в рамках установленного миропорядка. Как вести себя, если этот миропорядок разрушен? Разведать путь впереди хозяина, руководить инуитами, зная, что позади всесильный босс, это одно, идти к земле с теми же людьми, не имея тыла, – другое. Слуга не готов жить самостоятельно. Так бывает, конечно, далеко не всегда, но в случае с Хенсоном, по-видимому, было именно так (мы найдем подтверждение этому в главе 28).

У Пири есть и вторая причина не отпускать Хенсона, куда более понятная и существенная. «Рабство» слуги порождает «рабство» хозяина. Макмиллан во введении к книге Робинсона приводит слова Пири о верном Хенсоне: «Я не смогу без него обойтись». Что может быть лучше, чем преданный, все понимающий слуга, на которого, в конце концов, можно опереться чисто физически. Читатель помнит картину семилетней давности, когда грузный начальник с покалеченными ногами, входя в каменный дом форта Конгер, пошатнулся и был подхвачен Хенсоном[192]192
  См. с. 168.


[Закрыть].

Вернемся к путешествию. Чуть выше мы услышали слова Пири, что, не отправь он к берегу вспомогательный отряд Бартлетта, «нам всем пришлось бы голодать». Разумеется, это не так. Это полная ерунда. Другую причину Пири огласит на специальных слушаниях в Конгрессе США в 1911 году[193]193
  Глава 22, с. 536.


[Закрыть] – славу открытия Северного полюса он не хотел делить с Бартлеттом. Конгрессмен Мейкон, выступая в палате представителей, остроумно опроверг этот взгляд коммандера: «Он [Пири] знал, что Колумб открыл Вест-Индию и что с ним была целая толпа его коллег, он также знал, что ни один из них не разделил с ним славу первооткрывателя. Он знал, что Америго Веспуччи открыл континент, на котором мы живем и который носит его имя, и что с ним было множество компаньонов – и ни один из них не разделил с ним его славу первооткрывателя. Он знал, что, когда Магеллан открыл пролив, который носит его имя, он был в окружении исследователей, ни один из которых никогда не разделял с ним славу первооткрывателя…»

17 маршей из 22 Бартлетт, возглавляя головной отряд, пробивал тропу на север. Сейчас, почти с 88-го градуса, он уходил к земле, снова прокладывая дорогу – теперь обратную – для себя и своего шефа. Роль Бартлетта в экспедиции чрезвычайно велика, и сам он хорошо понимал это. Позже в интервью он сказал:

«Я действительно не думал, что мне придется возвращаться обратно…

…Это было горькое разочарование. Я встал рано на следующее утро, пока все остальные спали, и в одиночку отправился на север. Не знаю, возможно, я немного всплакнул. Мне кажется, я был несколько не в себе. Я думал о том, что оставшийся путь смогу пройти один… даже не имея собак, или еды, или других вещей. Я чувствовал себя таким сильным…»

Бартлетт трогателен, но очевидно фальшивит, ибо возвращение не было ни для него, ни для других неожиданностью. Существует любопытная и правдоподобная интерпретация Хенсона. В газете Boston American в 1910 году он сообщил, что «капитан Бартлетт повернул охотно», и затем как бы разъяснил: «Капитан Бартлетт был рад повернуть назад… Он откровенно говорил мне несколько раз, что у него осталось мало надежды вернуться живым. Несколько раз он сказал, что дошел достаточно далеко и будет «чертовски рад», когда придет время ему остановиться».

Отправив капитана к земле, Пири лишился компетентного свидетеля. Вероятно, цель как раз и состояла в этом – удалить со сцены капитана «Рузвельта». История 1906 года повторилась: с коммандером остались неграмотные Хенсон и инуиты. Пири же ликовал:

Теперь я занял свое настоящее место в авангарде…

Какой бы темп я ни задал, остальные будут поспевать за мной, но, если я выдохнусь, все остановится, как автомобиль с лопнувшей шиной.

В полдень 1 апреля Бартлетт определил широту и написал записку для Пири. В ней слова: «При такой же средней скорости, как в последних восьми маршах, коммандер Пири должен дойти до полюса через 8 дней».

Какая-то странная небрежность царит в книге Пири. Она ведь рассчитана на многие тысячи читателей, ну как так можно! Казалось бы, самое простое дело – посчитать среднюю скорость «последних восьми маршей» (с фирменной оговоркой Пири, что движение происходит вдоль меридиана). 22 марта Марвин определил широту – 85°48′, 1 апреля то же сделал Бартлетт – 87°47′. Расстояние между точками – 119 миль – пройдено за 8 дней, средняя скорость равна 14,87 мили в день. До полюса от лагеря Бартлетта 133 мили, за 8 дней их можно пройти со средней скоростью 16,62. Разница между этими средними скоростями почти 2 мили, в километрах более трех – весьма существенная. И это особенно хорошо знал Боб Бартлетт, сражавшийся до изнеможения со льдами по 15 часов кряду с одной лишь целью – приблизиться к вожделенной цифре 16 миль в день.

У записки Бартлетта судьба не менее загадочная, чем у записки Марвина. Конгрессмен Робертс в 1911 году на специальных слушаниях «дела Пири», вертя ее в руках, определил, что она – совсем небольшой текст – написана тремя разными карандашами. Позже конгрессмен Хельгесен нашел в бумаге ошибки, позволившие ему обвинить капитана в навигационной некомпетентности. Все это изложено в нашей книге в 22-й и 26-й главах, и все это чрезвычайно интересно, но все-таки выглядит мелким на фоне того, что начальник планирует пройти оставшиеся 133 мили за пять маршей со скоростью 26,6 мили в день и при этом успеть к полудню 6 апреля, чтобы определить высоту солнца и узнать свои координаты. Об этом он говорит как-то необычно скромно:

Мы находились на расстоянии 133 морских миль от полюса. Шагая взад и вперед по льду под защитой торосистой гряды, возле которой были построены наши иглу, я составил план. Мы должны были приложить все усилия к тому, чтобы совершить пять переходов по меньшей мере в 25 миль каждый, причем спрессовать переходы так, чтобы закончить последний в полдень и тотчас произвести определение широты.

Пири – провидец. Провожая Марвина, он напутствует его, словно зная, что несчастный провалится в полынью. Теперь с высочайшей точностью он предсказывает свое появление на полюсе. Конгрессмен Мейкон, жестокий и умный критик Пири, насмешливо разоблачил его: «…он [Пири]… сделал предсказание с удивительной интуицией: дойдет до Северного полюса через пять маршей, придет туда до полудня и проведет этот вечер, делая наблюдения, о которых он потом сообщил, что сделал их с точностью до часа. Причем не гладкие лед и снег предопределили его предсказание, ибо он сам отметил: “Льдины были старыми и большими, твердыми и чистыми, и их окружали гряды торосов, причем некоторые были просто громадными”.

Если ледяные поля были старыми и большими, твердыми и чистыми и их окружали гряды торосов, некоторые из которых были просто громадными[194]194
  Мейкон несколько изменяет слова Пири о его мытарствах 2 апреля. Но смысл разоблачения абсолютно точен.


[Закрыть], то как он мог предсказать, будто по такому непривлекательному участку сможет пройти со средней скоростью около 26 миль в день?»

Обвинения Мейкона могли быть куда более сокрушительными, если бы в 1911 году он знал то, что известно нам: подобный рывок, один к одному, 3 года назад уже был придуман Робертом Пири.

Само собой, коммандер забыл свои наставления читателям. В его терминах ровная дорога – это путь «весьма ухабистый», а езда на собачьих упряжках по дрейфующим льдам – это титаническая работа, когда необходимо поднимать и волочить на себе 500-фунтовые сани, помогая собакам. Все забыто. Постулируется более 26 миль в день – нелепо большая скорость.