Текст книги "Портрет леди"

Они вернулись в гостиную, где был уже сервирован чай, но, поскольку две дамы еще не вернулись, а Изабелла еще не успела полюбоваться видом из сада – главной достопримечательностью этого дома – мистер Озмонд без промедлений повел ее туда. Мадам Мерль и графиня уже распорядились, чтобы в сад вынесли стулья, и, поскольку погода была превосходной, графиня предложила пить чай на свежем воздухе. Пэнси отослали сказать лакею, чтобы он принес поднос с принадлежностями для чаепития в сад. Солнце спустилось ниже, золотой свет стал более густым, пурпурная тень, которая легла на горы и долину у их подножия, казалось, была раскалена, словно угли в затухающем камине, и пейзаж с этой стороны был окрашен не менее ярко, чем с другой, обращенной к закатным лучам. Все дышало особым очарованьем. Воздух был практически неподвижен, и распростершийся внизу ландшафт с благородными очертаниями гор, утонувшими в садах, долиной, оживленной многочисленными следами человеческого присутствия, представал во всей своей великолепной гармонии и классической грации.

– У вас такой довольный вид, что можно надеяться – вы вернетесь сюда. Вы выглядите такой довольной, что можно поверить, что вы вернетесь в эти места, – сказал Озмонд, подведя ее к краю террасы.

– Конечно, я вернусь, – ответила Изабелла, – несмотря на то, что вы говорите, будто жить в Италии – дурно. Что вы там говорили о естественном назначении человека? Интересно, не отреклась бы я от своего естественного предназначения, если бы осталась во Флоренции.

– Естественное назначение женщины – быть там, где ее более всего ценят.

– Задача – выяснить, где это место.

– Абсолютно верно. Женщина часто тратит очень много времени на это… Все дело в том, что она нуждается в том, чтобы ей сказали об этом прямо.

– Во всяком случае, что касается меня, это верно, – улыбнулась Изабелла.

– По крайней мере, я рад слышать, что вы заговорили о том, чтобы осесть. Мадам Мерль дала мне понять, что вы собираетесь вести кочевой образ жизни. Кажется, она говорила о том, что вы планируете кругосветное путешествие.

– Мне очень стыдно, но я должна признать, что я строю новые планы чуть ли не каждый день.

– Не понимаю, чего тут стыдиться. Это одно из величайших удовольствий.

– Это производит легкомысленное впечатление, – сказала Изабелла. – Каждый человек должен что-то выбрать и придерживаться своего выбора.

– В таком случае я лишен легкомыслия.

– Вы никогда не строили планов?

– Много лет назад я составил один и действую по нему до сих пор.

– Надо полагать, это очень приятный план, – заметила Изабелла.

– Он предельно прост и заключается в том, чтобы жить как можно спокойнее.

– Спокойнее? – переспросила девушка.

– Не волноваться… ни к чему не стремиться, ни за что не бороться. Отказаться от всяческих претензий. Довольствоваться малым.

Озмонд говорил это медленно, с расстановкой, делая паузы. Его глаза были прикованы к Изабелле. Это был взгляд человека, который решился на признание.

– Вы считаете, что это просто? – спросила Изабелла с мягкой улыбкой.

– Да, потому что это отрицание действия.

– Ваша жизнь была отрицанием?

– Называйте ее утверждением, если хотите. Она утверждает мое безразличие. Только заметьте – мое безразличие не врожденное. Это осознанное, осознанное отречение.

Изабелла силилась постичь, правильно ли она понимала этого человека. Шутит он или нет? Может ли быть, чтобы человек, поразивший ее своей сдержанностью, вдруг счел ее достойной откровения? И старалась понять, шутил он или нет. Почему мужчина, поразивший ее сначала невероятной сдержанностью, вдруг стал с ней таким откровенным? Однако это было его дело – а эти откровения вызывали живой интерес девушки.

– Не понимаю, зачем вам это было нужно – отречься от всего, – сказала она.

– Мне ничего другого не оставалось. У меня не было никаких перспектив, я был беден и не был гениальным, да даже особо талантливым – я очень рано понял себе цену. Однако запросы мои были невероятно высоки – я завидовал всего двум-трем персонам в мире. Русскому императору, например, или турецкому султану… Иногда папе римскому – из-за почета, который ему оказывали. Вот на такой почет я бы согласился; но сколь добиться этого было невозможно, а на меньшее я не был согласен, то я отказался от мыслей о славе. Джентльмен всегда имеет право относиться к себе с некоторым пиететом, а я, к счастью, был джентльменом. Я ничем не мог заняться в Италии – даже стать итальянским патриотом, потому что для этого нужно было покинуть эту страну[53]53
  По решению Венского конгресса (1814–1815) Италия перешла под власть Австрии. Нац. – освоб. борьба (во 2-й половине XIX века под предводительством Джузеппе Гарибальди) завершилась к 1870 г. объединением Италии.


[Закрыть], а она мне слишком нравилась, чтобы решиться на это. Вот я и прожил здесь много лет согласно плану спокойной жизни, о котором уже упоминал вам. Я совершенно не чувствовал себя несчастным. Не хочу сказать, будто меня ничто не заботило, но вещей, которые мне интересны, очень мало… Я резко ограничил их круг. События моей жизни касались только меня самого; например, мне удалось недорого купить старинное серебряное распятие (конечно, ничего дорого я никогда не покупал) или обнаружить, как мне однажды посчастливилось, на замазанной каким-то вдохновенным идиотом доске эскиз Корреджо![54]54
  Антонио Корреджо (1494–1534) – итальянский живописец Возрождения.


[Закрыть]

Это жизнеописание мистера Озмонда прозвучало бы несколько сухо, если бы Изабелла полностью доверилась ему, но воображение девушки тут же «оживило» его, поспешив внести человеческие черты. Жизнь его, конечно, переплеталась с чьми-то другими жизнями больше, чем он желал признать; но, естественно, нельзя было ждать, чтобы он в этом признался. Изабелла отказалась от попыток спровоцировать мистера Озмонда на дальнейшие откровения – дать понять, что он сказал далеко не все, было бы слишком неделикатно, более того: это значило бы придать их отношениям более тесный характер. Определенно, Озмонд сказал ей достаточно много. Однако Изабелла сочла уместным выразить одобрение тому, что он достиг успеха на ниве сохранения своей независимости.

– Удивительно приятная жизнь, – сказала она, – ничего, кроме Корреджо!

– О, я был вполне счастлив – не воображайте, что было хотя бы мгновенье, когда я считал по-иному. Когда кто-то несчастлив, он сам виноват в этом.

– Вы всегда жили здесь?

– Нет, не всегда. Я долго жил в Неаполе, порядком – в Риме. Но здесь я уже довольно давно. Возможно, мне уже пора вновь сменить место жительства и заняться чем-нибудь еще. Я больше не могу думать только о себе. У меня растет дочь, и вполне возможно, Корреджо и распятия интересуют ее гораздо меньше, чем ее отца. Я должен все сделать для нее.

– Непременно, – сказала Изабелла. – Она такая милая девочка.

– О, – с чувством воскликнул Джилберт Озмонд. – Она ангел! Она – мое великое счастье!

Глава 25

Пока шла эта задушевная беседа (продолжавшаяся еще некоторое время после того, как мы перестали следить за ней), мадам Мерль и графиня, нарушив длившееся некоторое время молчание, снова стали обмениваться репликами. В их позах чувствовалось напряженное ожидание – это было особенно заметно по графине Джемини, которая, обладая более живым темпераментом, чем мадам Мерль, с трудом пыталась скрыть нетерпение. Чего ожидали женщины, было неясно, и, возможно, они сами не вполне отчетливо представляли себе это. Мадам Мерль ждала, когда мистер Озмонд вернет ей ее юную подругу, а графиня ждала потому, что ждала мадам Мерль. Более того, графиня, томясь в ожидании, решила, что опять пришло время высказать что-нибудь провокационное; ее уже минут двадцать разбирало это желание. Брат ее как раз прошел в край сада с Изабеллой, и графиня проследила за ними глазами.

– Дорогая, – заметила она мадам Мерль, – не будете ли вы на меня дуться, если я скажу, что мне не с чем вас поздравить?

– Конечно, нет; только я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Кажется, у вас был небольшой тщательно разработанный план? – И графиня кивнула на прогуливавшуюся пару.

Мадам Мерль взглянула в указанном направлении, затем спокойно посмотрела на собеседницу и с улыбкой ответила:

– Вы же знаете – я никогда не могу до конца понять то, что вы хотите сказать.

– Никто не может при желании понять меня лучше, чем вы. Но почему-то сейчас вы этого не хотите.

– Кроме вас, никто себе не позволяет говорить мне подобные вещи, – серьезно, но беззлобно отозвалась мадам Мерль.

– То есть вы утверждаете, что никто никогда не говорил вам ничего неприятного? Неужели Озмонд никогда не грешил этим?

– В словах вашего брата всегда есть смысл.

– Да, и иногда весьма здравый. Но если вы хотите подчеркнуть, что я не так умна, как он, не думайте, будто меня это трогает. Однако для вас было бы куда полезнее попытаться вникнуть в то, о чем я говорю.

– Зачем? – спросила мадам Мерль. – Что от этого изменится?

– Предположим, я не одобряю ваш план; вы должны знать это, чтобы оценить опасность моего вмешательства.

Казалось, мадам Мерль была готова признать уместность подобных соображений, но, помолчав, она сказала:

– Вы считаете меня более расчетливой, чем я есть на самом деле.

– Плохо не то, что вы расчетливы, – ваши расчеты могут оказаться неверными. Вот как сейчас.

– Должно быть, и вам пришлось произвести серьезные расчеты, чтобы прийти к подобному заключению.

– Нет, у меня не было такой возможности. Я ведь вижу девушку в первый раз, – заметила графиня, – и меня вдруг внезапно осенило. Кстати, она мне очень понравилась.

– Мне она тоже нравится, – сказала мадам Мерль.

– Но вы избрали довольно странный способ для проявления своих чувств.

– Несомненно. Ведь я познакомила ее с вами.

– Ну да, – со смехом вскричала графиня, – возможно, это самое лучшее, что могло с ней произойти!

Мадам Мерль несколько минут молчала. Манеры графини были невыносимы, но ей, в общем-то, не было до них никакого дела. Не отрывая глаз от лилового склона Монте-Морелло, она погрузилась в раздумья.

– Моя дорогая, – произнесла она наконец, – советую вам не волноваться понапрасну. В деле, на которое вы намекаете, замешаны трое, и они точно знают, чего хотят. Вы ни при чем.

– Трое? Ты и Озмонд, понятно. А мисс Арчер тоже точно знает, чего хочет?

– Так же, как и мы.

– Тогда, – сияя, проговорила графиня, – если я дам ей понять, что сопротивляться вам в ее же интересах, она сумеет отбить атаку!

– Сопротивляться нам? Почему вы выражаетесь так грубо? К ней никто не собирается применять насилие.

– Я в этом не уверена. Вы способны на все. Вы с Озмондом. Я не говорю о том, что Озмонд или вы опасны сами по себе. Но вместе вы опасны – как некое химическое соединение.

– Тогда вам лучше оставить нас в покое, – с улыбкой сказала мадам Мерль.

– Я и не собираюсь трогать вас, но я поговорю с этой девушкой.

– Бедная моя Эми, – пробормотала мадам Мерль, – не понимаю, что взбрело вам в голову.

– Я хочу ей помочь – вот что взбрело мне в голову. Она мне понравилась.

Мадам Мерль несколько мгновений колебалась.

– Не думаю, чтобы вы ей понравились.

Яркие маленькие глазки графини расширились, и ее лицо искривилось в гримасе.

– А, я ошиблась, – воскликнула она, – ты опасна даже сама по себе!

– Если вы хотите, чтобы она хорошо относилась к вам, не оскорбляйте при ней брата, – проговорила мадам Мерль.

– Уж не думаете ли вы, будто она влюбилась в него… после двух встреч?

Мадам Мерль смотрела на Изабеллу и хозяина дома. Озмонд прислонился к парапету и смотрел на девушку, скрестив на груди руки; было очевидно, что она, внешне погруженная в созерцание ландшафта, на самом деле внимательно слушала собеседника. В тот момент, когда мадам Мерль взглянула в ее сторону, Изабелла, возможно смутившись от каких-то слов Озмонда, потупилась и концом сложенного зонтика стала чертить что-то на тропинке. Мадам Мерль встала.

– Да, я думаю именно так! – сказала она.

Лакей в поношенной ливрее, за которым ходила Пэнси, принес небольшой столик, поставил его на траву, затем вернулся в дом и вынес поднос с чашками. После этого он снова исчез и принес два стула. Пэнси с живым интересом следила за его действиями, сложив руки на своем скромном платьице, но не предложила лакею свою помощь. Когда для чая все было накрыто, девочка тихонько подошла к тетушке.

– Как ты думаешь, папа рассердился бы, если бы я сама накрыла стол к чаю?

Графиня осмотрела племянницу нарочито критическим взглядом, но на ее вопрос не ответила.

– Бедняжка, – произнесла она, – это твой лучший наряд?

– О, нет, – ответила Пэнси. – Это будничное платье.

– День, когда тебя посетила тетка, не говоря уже о мадам Мерль и вон той молодой леди, ты считаешь будничным?

Пэнси на мгновение задумалась, переводя взгляд с одной упомянутой гостьи на другую. Затем лицо ее снова озарилось улыбкой.

– У меня есть парадное платье, но оно тоже очень простое. Зачем его надевать – оно все равно потерялось бы среди ваших чудесных нарядов!

– Потому что оно лучшее из тех, что у тебя есть. Всегда надо надевать самое лучшее. Пожалуйста, надень его в следующий раз. Мне кажется, тебя не одевают так, как должно.

Девочка смущенно одернула свое платьице.

– Зато оно подходит для того, чтобы приготовить чай, разве нет? Не знаете, папа позволит мне?

– Не могу сказать, дитя мое, – ответила графиня. – Взгляды твоего отца непостижимы для меня. Мадам Мерль понимает его гораздо лучше. Спроси у нее.

Мадам Мерль с привычной благожелательностью улыбнулась.

– Это сложный вопрос. Дай мне подумать. Я думаю, твой папа будет только рад, если его аккуратная маленькая дочка приготовит чай. Это входит в обязанности маленькой хозяйки – когда она вырастет.

– Мне тоже так кажется, мадам Мерль! – воскликнула Пэнси. – Вы увидите, как я хорошо все сделаю. Ложечка сахара каждому. – И она начала хлопотать у столика.

– Мне две ложки, – сказала графиня. Она, как и мадам Мерль, наблюдала за девочкой. – Послушай-ка, Пэнси, – неожиданно заявила она. – Что ты думаешь о твоей гостье?

– Она не моя, а папина, – ответила девочка.

– Мисс Арчер приехала познакомиться и с тобой, – заметила мадам Мерль.

– Я очень рада слышать это. Она была очень мила со мной.

– Значит, мисс Арчер тебе нравится? – спросила графиня.

– О, она просто прелесть, – тихо проговорила Пэнси. – Она мне очень нравится.

– А как ты думаешь – она нравится твоему папе?

– Прошу вас, графиня, – предостерегающе пробормотала мадам Мерль, затем обратилась к девочке: – Давай позови их к столу.

– Вот увидите, как им понравится чай! – заявила Пэнси и направилась к паре, все еще стоявшей на другом конце террасы.

– Если мисс Арчер собирается стать ее матерью, очень интересно узнать, нравится ли она девочке, – сказала графиня.

– Если ваш брат снова женится, то не ради Пэнси, – отозвалась мадам Мерль. – Ей вот-вот будет шестнадцать, и ей скорее потребуется муж, нежели мачеха.

– И найдете его, конечно, вы?

– Да, я заинтересована, чтобы девочка нашла себе достойного супруга. Думаю, вы тоже.

– Ну уж нет! – воскликнула графиня. – Уж я менее чем кто-либо могла бы помочь в этом вопросе!

– Разумеется, речь идет не о таком муже, как ваш. Когда я говорю слово «муж», я имею в виду хорошего мужа.

– Таких не бывает. Озмонд тоже не будет хорошим супругом.

Мадам Мерль на мгновение прикрыла глаза.

– Вы злитесь. Не могу понять почему, – произнесла она наконец. – Не думаю, что вы станете возражать против женитьбы брата и замужества племянницы, когда придет время. Что касается Пэнси, я убеждена, в один прекрасный день мы с удовольствием вместе подыщем ей подходящую партию. Ваши обширные связи нам весьма пригодятся.

– Да, я раздражена, – согласилась графиня. – Вы часто злите меня. Ваша невозмутимость просто невероятна. Вы удивительная женщина.

– Было бы гораздо лучше, если бы мы всегда действовали заодно, – продолжала мадам Мерль.

– Это угроза? – спросила графиня, поднимаясь.

Мадам Мерль с грустной улыбкой покачала головой.

– Да, вам действительно не хватает моего хладнокровия!

Изабелла и Озмонд направились к ним; Изабелла держала Пэнси за руку.

– Вы хотите уверить меня, что она будет с ним счастлива? – ядовито спросила графиня.

– Полагаю, что, если он женится на мисс Арчер, он будет вести себя как джентльмен.

Графиня судорожно задвигалась, последовательно переменив несколько поз.

– Вы хотите сказать, как большинство джентльменов? Упаси боже! Конечно, Озмонд джентльмен – его родной сестре не надо напоминать об этом. Но неужели он думает, что может жениться на любой избранной им девушке? Конечно, он джентльмен, но, должна сказать, я никогда, ни разу в жизни не встречала человека с такими завышенными притязаниями! Я, его родная сестра, не могу сказать, на чем они основываются, – это выше моего понимания. Кто он такой, в конце концов? Что такое совершил? Будь он отпрыском каких-нибудь голубых кровей – уж я бы об этом знала. Если бы наша семья чем-нибудь славилась, какими-нибудь знаменитыми предками, – они бы были и моими тоже. Но ведь ничего же нет, совершенно ничего! Конечно, наши родители были очаровательными людьми, но такими же, не сомневаюсь, были и ваши. Нынче все вокруг очаровательны, даже я. Не смейтесь, я говорю образно. Что касается Озмонда, у него всегда такой вид, будто он произошел от богов.

– Говорите что хотите, – сказала мадам Мерль, которая выслушала эти откровения, можно не сомневаться, с большим вниманием, хотя и не смотрела на собеседницу, а ее пальцы судорожно пытались развязать узел на ленте ее платья.

– Вы, Озмонды, благородный род, и ваша кровь непременно течет из чистейшего источника. Ваш брат умный человек, и он убежден в этом, хотя и не имеет доказательств. Вы и сами при всей вашей скромности на этот счет необычайно аристократичны. А ваша племянница? Не вы ли называете ее маленькой герцогиней? Конечно, – добавила мадам Мерль, – Озмонду будет нелегко жениться на мисс Арчер. Но он может попытаться.

– Надеюсь, она ему откажет. Это опустит его на землю.

– Не стоит забывать о том, что он один из умнейших мужчин.

– Я слышала уже от вас это раньше, но пока не видела, что все-таки он сделал.

– Что сделал? Ничего, за что его можно было бы упрекнуть. И Озмонду пришлось испытать, каково это – ждать.

– Ждать денег мисс Арчер? Кстати, сколько их?

– Я не это имею в виду, – сказала мадам Мерль. – А у мисс Арчер… У мисс Арчер семьдесят тысяч фунтов.

– Жаль, что она столь мила, – заявила графиня. – Для этой жертвы подошла бы любая другая девушка. Не обязательно столь незаурядная.

– Если бы она не была столь незаурядна, твой брат никогда и не взглянул бы на нее. Он достоин самого лучшего.

– Да, – отозвалась графиня, когда женщины шли навстречу Изабелле, мистеру Озмонду и Пэнси, – ему нелегко угодить. Поэтому я боюсь за ее счастье.

Глава 26

Джилберт Озмонд снова приезжал повидать Изабеллу, или, точнее, стал наведываться в палаццо Кресчентини. Там у него, конечно, были и другие знакомые – сей джентльмен всегда с большим уважением относился к миссис Тачетт и мадам Мерль, но первая отметила тот факт, что в течение двух недель он был с визитом пять раз, и тотчас сравнила его с другим фактом, вспомнить который ей было совсем нетрудно. Как правило, мистер Озмонд выражал свое почтение миссис Тачетт не больше двух раз в год, и это событие никогда не падало на тот период, когда у нее гостила мадам Мерль. Так что Озмонд приезжал не ради мадам Мерль – они с ней были старыми друзьями, и он вряд ли изменил бы своим привычкам ради нее. К Ральфу же Тачетту он не питал приязни – так сказал своей матери сам Ральф, – следовательно, нельзя было предположить, будто Озмонд вдруг решил подружиться с сыном миссис Тачетт.

Ральф был закутан в абсолютную невозмутимость, которая болталась на нем, как одежда большего, чем надо, размера, но тем не менее он носил ее постоянно; он признавал компанию Озмонда вполне достойной и в любой момент был готов проявить гостеприимство – его аллергия на общество этого джентльмена ничем не проявлялась. Ральф не тешил себя иллюзиями, будто мистер Озмонд своими посещениями старался разбавить их отношения некоторой теплотой – он прекрасно понимал ситуацию. Гостя привлекала Изабелла, причем с полным на то основанием. Мистер Озмонд был весьма придирчивым человеком, любителем всего изысканного – и его, естественно, заинтересовала особа, которая вызывала всеобщее восхищение. Поэтому когда миссис Тачетт сказала сыну, что намерения зачастившего гостя ей совершенно ясны, Ральф согласился с ней. Его матери мистер Озмонд всегда нравился – он производил на нее впечатление настоящего джентльмена. Он никогда не был назойливым гостем и поэтому никогда не вызывал раздражения, а больше всего ее привлекало в нем то, что он явно мог обойтись без нее так же прекрасно, как она обходилась без него, – качество, которое миссис Тачетт всегда чрезвычайно ценила. Однако ее вовсе не устраивала мысль, что сей джентльмен, возможно, вознамерился жениться на ее племяннице. Такой союз для Изабеллы был бы просто невероятной глупостью! Можно ли было забыть, что ее племянница отказала пэру Англии? Для девушки, которой не подошел лорд Уорбартон, вряд ли был мерилом жизненного успеха брак с безвестным и безденежным американским бездельником, вдовцом средних лет и вдобавок с взрослой дочерью. Она имела, как понятно из этих слов, не сентиментальную, а деловую точку зрения на брак – точку зрения, в пользу которой, надо признать, свидетельствует многое.

– Надеюсь, она не наломает дров, слушая его, – сказала она сыну, на что Ральф ответил, что слушать Изабелла слушает, а вот каковы будут после этого ее действия – большой вопрос. Он знал, как внимательно девушка слушала собеседника, но знал и то, что она заставляла его в свою очередь слушать себя. Ральфа забавляла мысль, что за несколько месяцев знакомства с кузиной он видит у ее ворот третьего поклонника. Изабель хотела узнать жизнь – и фортуна повернулась к ней лицом: вереница джентльменов, преклонявших пред ней колени, давала отнюдь не худшие возможности для этого. Ральф прикидывал, кто может оказаться четвертой и пятой кандидатурой – он был совершенно уверен, что кузина не остановится на третьей. Хотя Изабелла и приоткроет ворота – но и третья определенно не получит приглашения войти. Нечто подобное Ральф изложил в разговоре с матерью, а она смотрела на него так, как будто он пустился перед ней танцевать джигу. Он выражался столь завуалированно и витиевато, что с тем же успехом мог обратиться к ней на языке глухонемых.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала миссис Тачетт. – Ты используешь слишком много метафор. Я никогда не понимала аллегорий. Я уважаю только два слова – да и нет. Если Изабелла хочет выйти за мистера Озмонда, она сделает это – ее не будут интересовать твои сравнения. Пусть изобретает для себя свои собственные. Я очень мало знаю о том американце – не думаю, что она часто вспоминает о нем, и подозреваю, этот молодой человек уже устал ждать ее. Поэтому ничто не может предотвратить ее союз с мистером Озмондом, если только она взглянет на него под определенным углом зрения. Ну и пусть – каждый волен делать то, что желает, я первая под этим подпишусь. Но Изабелла готова удовлетворить свои желания довольно странным образом – она вполне может выйти за Озмонда ради его прекрасных речей! Она хочет быть бескорыстной, словно только ей одной грозит опасность не быть таковой (кстати, насколько будет бескорыстен Озмонд, когда начнет тратить ее деньги, еще вопрос)! Она носилась с этой мыслью еще до смерти твоего отца, а сейчас вообще помешалась на этом. Изабелла должна выйти замуж за того, в чьем бескорыстии можно бы было быть уверенным, а это возможно только в том случае, если у ее избранника будет собственное состояние.

– Я не разделяю твоих опасений, мама, – ответил Ральф. – Изабелла водит нас за нос. Конечно, ей это нравится, и она действует подобным образом, изучая человеческую натуру и оставаясь при этом свободной. Кузина отправилась в исследовательскую экспедицию, и, надеюсь, она не изменит курс в самом начале после первого же сигнала от Джилберта Озмонда. Она, возможно, замедлила ход ненадолго, но не успеем мы оглянуться, как она может на час замедлить скорость, но еще до того, как мы узнаем об этом, снова помчится на всех парах. Извини меня за еще одну метафору.

Возможно, миссис Тачетт и извинила сына, но не была убеждена настолько, чтобы не поделиться своими опасениями с мадам Мерль.

– Вы всегда все знаете, – сказала она, – наверняка должны знать и это. Озмонд положил глаз на мою племянницу, не так ли?

Мадам Мерль широко раскрыла свои выразительные глаза и лучезарно улыбнулась.

– Господи помилуй! Что за мысль!

– Вам это никогда не приходило в голову?

– Может быть, я глупа, но мне никогда не приходило это в голову… Любопытно, пришло ли это в голову самой Изабелле.

– Я спрошу ее, – сказала миссис Тачетт.

Мадам Мерль на секунду задумалась.

– Не стоит наводить ее на эту мысль. Лучше просто спросить у мистера Озмонда.

– Я не могу этого сделать, – произнесла миссис Тачетт. – В общем-то, это не мое дело.

– Я сама спрошу его, – торжественно заявила мадам Мерль.

– И не ваше тоже.

– Вот поэтому-то я и могу спросить его. Меня это касается менее, чем кого-либо, поэтому мой вопрос просто не может смутить мистера Озмонда.

– Очень прошу вас сразу же дать мне знать, что он ответит, – попросила миссис Тачетт. – Если я не могу поговорить с ним, уж с ней-то могу точно.

– Не спешите, не распаляйте ее воображение.

– Никогда в жизни не пыталась воздействовать на чье-то воображение. Но что-то мне подсказывает, что Изабелла собирается сделать нечто такое, что мне не понравится.

– А этот брак вам не понравится, – заметила мадам Мерль без тени вопросительной интонации.

– Разумеется. Мистеру Озмонду абсолютно нечего предложить.

Мадам Мерль снова замолчала. Ее задумчивая улыбка сильнее обычного сместила кверху левый уголок ее рта.

– Давайте все-таки уточним. Джилберт Озмонд отнюдь не первый встречный. В подходящих обстоятельствах он может произвести неплохое впечатление, что не однажды уже случалось.

– Не вздумайте рассказывать о его любовных делах – это меня совершенно не интересует! – вскричала миссис Тачетт. – Именно из-за того, на что вы намекаете, мне и хочется, чтобы он прекратил свои визиты. Насколько мне известно, у него нет ничего, кроме дюжины-двух старинных картин и взрослой дочери.

– Картины стоят круглую сумму, – заметила мадам Мерль, – а дочь – юное и весьма безобидное существо.

– Иными словами, она скучная школьница. Вы это хотели сказать? Не имея состояния, девочка, по здешним нравам, не сможет выйти замуж, и поэтому Изабелла будет обязана обеспечить ей содержание или приданое.

– Возможно, Изабелле захочется это сделать. Похоже, девочка ей понравилась.

– Еще одно основание для того, чтобы мистер Озмонд прекратил свои визиты. А то не пройдет и недели, как Изабелла решит, что ее назначение в жизни – доказать, что мачеха может пожертвовать собой. Для этого она вознамерится стать первой такой мачехой.

– Из нее получится очаровательная мачеха, – улыбаясь, сказала мадам Мерль, – но я согласна, девушке не стоит принимать решение о своем предназначении слишком поспешно. Желание изменить чье-то предназначение часто приводит к тому, что из этого получается нечто довольно нелепое. Я все разузнаю и сообщу вам.

Все эти беседы велись за спиной Изабеллы, не подозревавшей, что ее отношения с мистером Озмондом стали предметом обсуждения. Мадам Мерль не высказывала ничего, что могло бы насторожить девушку, – она говорила с ней о мистере Озмонде не больше, чем о любом другом джентльмене, итальянце или иностранце; они в большом количестве приезжали засвидетельствовать свое почтение ее тете. Изабелла считала Озмонда очень приятным человеком, и ей нравилось думать о нем. После визита в его дом на холме с ней всегда был его образ, который не изменился и после следующих встреч и временами особенно занимал ее воображение – образ тихого, умного, тонко чувствующего, словом, удивительного человека; человека, на поросшей мхом террасе над чудесной долиной Арно держащего за руку невысокую девочку-подростка, чья милая покорность сообщала новое очарование поре на исходе детства. Картина эта не поражала пышностью – но Изабелле нравились ее мягкие тона и разлитая в ней атмосфера летних сумерек. Казалось, за ней стояло прошлое – история из тех, которые очень трогали девушку, – и эта история повествовала о серьезном выборе между чем-то малозначащим и чем-то глубоким, об уединенной размеренной жизни в прекрасной стране, о минувших горестях, которые иногда напоминали о себе, о гордости, благородной, хотя, может быть, и чрезмерной, о любви к красоте и совершенству – столь естественной, что под знаком ее прошла вся эта жизнь – озаренная к тому же своеобразным отцовским чувством, в котором было немало и беспокойства, и беспомощности. В палаццо Кресчентини мистер Озмонд вел себя как обычно: сначала сдержанный, прилагающий усилия (заметные только внимательному глазу) преодолеть неловкость, которые, как правило, заканчивались легкой, живой, очень приятной и всегда увлекательной беседой. Он говорил без намерения блистать – и это только красило его речь. Изабелла без труда поверила в искренность человека, выказывавшего все признаки горячей убежденности, – он так искренне радовался, когда поддерживали его позицию (особенно, впрочем, когда это делала Изабелла). Ей неизменно доставляла удовольствие его невероятная проницательность – в каждом его слове заключался огромный смысл, каждое движение мысли походило на блеск быстрого стального клинка. Однажды мистер Озмонд привез с собой дочь, и Изабелла была в восторге от второй встречи с девочкой, которая, подставляя свой лоб для поцелуя каждому из окружающих, живо напомнила ей инженю из французских пьес. Изабелла никогда не встречала таких девочек. Американские сверстницы Пэнси были совершенно другими – впрочем, как и английские. Эта маленькая леди была такой милой, так безукоризненно воспитанной и в то же время, как каждый мог видеть, такой невинной и инфантильной. Она сидела на диване рядом с Изабеллой. На ней были гренадиновая[55]55
  Вид шелковой ткани.


[Закрыть] мантилья и маленькие немаркие перчатки, подаренные мадам Мерль, – серые, с пуговкой на запястье. Она напоминала чистый лист бумаги – идеальная героиня иностранных романов. Изабелле хотелось надеяться, что такая превосходная гладкая страница будет заполнена достойным текстом.

Палаццо Кресчентини также посетила и графиня Джемини, но это было совсем другое дело. Она никак не производила впечатление чистой страницы, скорее – исписанной разными почерками; и если верить миссис Тачетт, ничуть не испытывавшей радости от ее визита, поверхность ее была испещрена множеством клякс. Графиня Джемини явилась предметом небольшой дискуссии между хозяйкой дома и гостьей из Рима, в которой мадам Мерль (которая была не настолько глупа, чтобы раздражать людей, всегда поддакивая им) призвала себе на помощь свое чувство юмора и позволила себе не согласиться с миссис Тачетт, что та охотно позволила ей, поскольку и сама любила пользоваться подобной вольностью. Миссис Тачетт сочла большой дерзостью со стороны подобной особы явиться среди бела дня на порог дома, где она, как ей наверняка было известно, не вызывала особого уважения. Изабеллу не преминули ознакомить с мнением об этой даме, существовавшее в доме миссис Тачетт, согласно которому сестра мистера Озмонда была распутницей. Замуж ее выдала мать – такая же, по словам миссис Тачетт, безмозглая легкомысленная особа, как дочка, питавшая слабость к иностранным титулам, чего ее дочь, надо отдать ей должное, к настоящему времени уже не разделяла, – за итальянского аристократа, который, очевидно, давал ей некоторые основания чувствовать себя заброшенной. Однако графиня искала утешения весьма бурно – и, как было известно всей Флоренции, отнюдь не отказывала при этом в утешении другим. Мадам Тачетт никогда не соглашалась принимать ее, хотя графиня предпринимала много попыток напроситься в гости. Флоренция не отличалась суровостью нравов, но, как выражалась миссис Тачетт, нужно было где-то установить границу.