Текст книги "Портрет леди"

Изабелла и сейчас еще ощущала ужас, который охватил ее. С тех пор она жила в этих четырех стенах, которые должны были окружать ее всю оставшуюся жизнь, в царстве мрака, безмолвия, удушья. Прекрасный ум Озмонда не снабдил его ни светом, ни воздухом; он, словно дразня Изабеллу, заглядывал в ее мрачное царство сверху, через маленькое окошечко. Конечно, это были не физические страдания – от них Изабелла смогла бы избавиться. Она была абсолютно свободна; муж ее был крайне учтив. Однако он так серьезно относился к собственной персоне, что это вызывало отвращение. Под всей его образованностью, любезностью, уступчивостью, под всем добродушием, словно змея в цветах, таился эгоизм. Изабелла относилась к нему серьезно, но все же не настолько. Да и как она могла бы воспринимать Озмонда слишком серьезно, если так хорошо знала его? Она должна была думать о нем так же, как думал он о себе сам: что он в Европе – первый джентльмен. Она так и думала о нем вначале, и, собственно, именно поэтому она и вышла за него замуж; но потом увидела, что есть на самом деле, и отшатнулась. Озмонд относился с высокомерием и презрением ко всем, кроме трех-четырех избранников судьбы, которым он завидовал, и ко всему, кроме некоторых своих убеждений. Ну что ж. Изабелла пошла бы за ним даже тогда, ибо он показал ей низость и убогость жизни, широко раскрыл ей глаза на глупость, деградацию, человеческое невежество; она была буквально потрясена окружавшей ее пошлостью и, напротив, неоспоримыми достоинствами того, кому удавалось оставаться среди всего этого незапятнанным. Но потом оказалось, что в этом подлом, низком мире предстояло жить, и не ради того, чтобы переделать или изменить его, а для того, чтобы добиться признания своего превосходства. С одной стороны, общество, которое их окружало, было достойно презрения, с другой – принималось за образец. Озмонд говорил жене о своей отреченности, равнодушии, о легкости, с которой отказывался от обычных средств для достижения успеха, – это казалось ей восхитительным, она считала такое равнодушие благородным, подобную независимость – утонченной. Но на самом деле равнодушие было свойственно Озмонду в последнюю очередь – Изабелла еще не видела человека, который так много оглядывался бы на других. Саму ее окружающее общество интересовало всегда, и она постоянно старалась изучать своих ближних. Однако она охотно бы отказалась от всех своих изысканий во имя личной жизни, если бы муж ее оказался личностью, способной убедить, что он того заслуживает. Таковым, во всяком случае, теперь было ее убеждение; но, так это было или не так, несомненным было одно: это далось бы Изабелле легче, чем столь сильная зависимость от общества, как у Озмонда.

Он не мог жить без общества; Изабелла вдруг поняла, что так было всегда. И даже когда казалось, что он от него совершенно удалился, Озмонд наблюдал за ним из своего окна. Озмонд создал свой идеал – как пыталась создать его себе и Изабелла. Как же было странно, что они молились столь разным богам! Идеал в представлении Озмонда заключался в процветании, в соблюдении норм морали и благопристойности, в аристократизме. Он не отступал от него ни на шаг – в противном случае он вряд ли оправился бы от стыда. Ладно. В этом Изабелла могла бы согласиться с ним, – но только одно и то же понятие заключало для каждого из супругов совершенно разные идеи, ассоциации и желания. Ее представление об аристократической жизни заключалось в союзе высшей степени понимания с высшей степенью свободы – в понимании коренится чувство долга, а свобода доставляла удовольствие. А для Озмонда аристократическая жизнь являлась воплощением соблюдения этикета, хорошо просчитанной позы. Он испытывал нежные чувства ко всему старинному, освященному веками; она тоже это любила, но не желала становиться рабом этого. Озмонд страстно уважал традиции и однажды сказал Изабелле, что нет ничего лучше, чем придерживаться традиций, а если кому-то не посчастливилось иметь их, тот человек должен сделать все, чтобы их приобрести. Она прекрасно поняла, что муж намекал на то, что у нее, в отличие от него, не было никаких традиций; но где он обзавелся своими, она так и не поняла. Во всяком случае, их было немало; его жена вскоре после свадьбы убедилась в этом. Главным было – следовать им, главным не только для него, но и для нее. И хотя Изабелла была убеждена, что лишь самые возвышенные традиции заслуживают того, чтобы их придерживались, она согласилась на предложение мужа торжественно маршировать под бравурную музыку, доносившуюся откуда-то из неведомых глубин его прошлого, – это она, которая всегда стремилась к абсолютной свободе, была столь непоследовательной, сомневающейся, старалась идти не в ногу, своим путем! Существовали определенные вещи, которые требовалось делать, определенное положение, которое требовалось занимать, определенные люди, с которыми следовало или не следовало общаться. Когда она почувствовала, как эти железные установления, пусть и замаскированные плотными узорчатыми шторами, постепенно смыкаются вокруг нее, ей стало, как я уже упоминал, нечем дышать; ей казалось, будто ее заперли в помещении, где воздух был пропитан запахом плесени и разложения. Конечно, она сопротивлялась – сначала шутливо, нежно, с иронией, затем, когда ситуация начала становиться все серьезнее, сопротивление приняло более страстный характер. Изабелла защищала свою независимость, свободу поступать во всем по своему усмотрению, не принимая в расчет внешние аспекты и условности своей семейной жизни, а также другие свои привычки, желания и идеалы.

Вот тут-то на передний план вышла личность ее мужа. Все слова супруги Озмонд встречал презрением; она видела, что ему стыдно за нее. Что Озмонд думал о своей жене? Что она низменна, пошла, груба? По крайней мере, ему стало ясно, что она не придерживалась никаких традиций! Он просто не мог предвидеть, что его жена окажется столь примитивной – все ее чувства, считал он, были достойны лишь радикальной газеты или унитарного проповедника. Истинным оскорблением, как поняла потом Изабелла, было то, что у нее вообще обнаружился собственный ум. Разум жены должен был принадлежать мужу – являться его частью, словно небольшой садик в старом заросшем парке. Озмонд стал бы рыхлить там почву, поливать цветы, уничтожать сорняки и наслаждаться ароматом растений. Это был милый кусочек собственности заботливого хозяина. Озмонд не хотел, чтобы его жена была глупой. Наоборот, именно своим умом Изабелла пленила его. Но Озмонд ожидал, что этот ум будет действовать в соответствии с его желаниями, и льстил себе надеждой, что он окажется отзывчивым на его требования. Озмонд думал, будто супруга станет чувствовать так же, как он, даже для него, будет разделять его мнения, амбиции, предпочтения. Изабелла была вынуждена признать, что это было не очень-то оправданное требование со стороны мужа. Ведь существовали определенные вещи, которые она просто не могла принять. Прежде всего, из-за их отвратительной нечистоплотности. Изабелла не была пуританкой, но тем не менее очень верила в чистоту и даже скромность. Об Озмонде этого нельзя было сказать. Некоторые его «традиции» просто коробили Изабеллу. Неужели все женщины имели любовников? Неужели все они лгут и всех их можно купить? И всего лишь две-три никогда не обманывали своих мужей? Изабелла относилась к таким его высказываниям с большим презрением, чем к сплетням кумушек где-нибудь в глухой провинции, – презрением, сохранявшим свою свежесть в затхлом воздухе, – воздухе, окружавшем золовку Изабеллы. Похоже, Озмонд судил о всех женщинах, глядя на свою сестру. Графиня Джемини очень часто лгала и обманывала своего мужа не только на словах. Достаточно и того, что сии факты традиционны для окружения Озмонда; зачем же приписывать их всем подряд? Вот это ее презрение к подобным предположениям мужа и заставило того «встать в стойку» – у него самого был изрядный запас презрения, и жене его, разумеется, дозволялось иметь критический взгляд на некоторые вещи, но что она обратит свое презрение против его самого – этого Озмонд не мог предположить. Он полагал, что в любой момент сможет обуздать ее эмоции. Изабелла легко могла представить себе, как он взбесился, когда понял, что это не так. Когда жена заставляет мужа испытать такого рода ощущения, ему ничего не остается, как возненавидеть ее.

Сейчас Изабелла была совершенно уверена в том, что эта ненависть, в которой раньше Озмонд искал утешения и успокоения, сделалась теперь делом его жизни. Чувство это было искренним и потому глубоким. Озмонду вдруг пришло в голову, что Изабелла может покинуть его. Если саму Изабеллу эта мысль сначала испугала до смерти, показалась своего рода изменой, кощунством, какой огромный эффект она могла произвести на ее супруга? Все было очень просто. Озмонд ни во что ее не ставил – у нее не было традиций, а ее кругозор напоминал кругозор унитарного священника[73]73
  Унитарии – протестантская секта, распространившаяся в XIX веке в США.


[Закрыть]. Бедная Изабелла, которая никогда не могла понять, что такое унитаризм! Она не знала, чего ей ждать от жизни. Что ждало ее впереди? Что сделает он? Что должна сделать она? Когда человек ненавидит свою жену – к чему это обычно приводит? Изабелла вовсе не ненавидела мужа и иногда испытывала страстное желание приятно удивить его. Но куда чаще она испытывала страх, и ее постоянно мучило сознание того, что она с самого начала обманула Озмонда. Это был странный брак; они вели ужасную жизнь. Перед этим Озмонд почти целую неделю не разговаривал с Изабеллой и был невероятно холоден. Она знала – на то у него имелись особые причины. Ему не нравилось затянувшееся пребывание в Риме Ральфа Тачетта. Озмонд считал, что жена уделяла слишком много внимания своему кузену. Неделю назад он сказал ей, что ездить к Ральфу в отель неприлично. Он еще бы и не то сказал, если бы состояние здоровья молодого человека не исключало подобную неделикатность. Однако необходимость сдерживаться только усиливало отвращение Озмонда к жене. Изабелла видела все это так же четко, как мы видим, который час, глядя на стрелки часов на циферблате. Она отлично знала – внимание, которое она оказывала кузену, подстегивает ярость мужа; она понимала, что будь его воля, он бы с удовольствием запер ее. Она искренне считала, что никакой непокорности не проявляет, – не могла же она делать вид, что равнодушна к Ральфу. Она видела, что кузен умирал, что им уже больше никогда не увидеться, и это породило в ней неведомую доселе нежность к больному. Все прелести жизни сейчас для нее потускнели, – да и могла ли чему-нибудь радоваться женщина, знавшая, что понапрасну загубила свою жизнь? На сердце Изабеллы лежал тяжкий груз, и все вокруг было словно освещено мертвенно-бледным светом. А встречи с Ральфом были све-том во мраке, пока она была с ним, дух ее креп. Изабелле казалось, будто молодой человек – ее брат. У нее никогда не было брата, но если бы он был и точно так же умирал, она испытывала бы к нему нежность не большую, чем сейчас к Ральфу. О да, Джилберт имел основания ревновать – время, проведенное у Ральфа, отнюдь не способствовало тому, чтобы он что-то выиграл в ее глазах. Не потому, что они говорили о нем, и не потому, что она жаловалась. Его имя никогда не произносилось между супругами. Просто Ральф был благороден, а Озмонд – нет. Что-то в словах молодого человека, в его улыбке, – в самом факте пребывания в Риме, – словно раздвигало пределы порочного круга, в котором она была. Он заставлял ее верить в существование добра, верить, что все могло быть иначе. Он ведь не уступал Озмонду в уме, если не был более умен. Изабелла считала необходимым скрывать от кузена свои неприятности и тщательно следила за своими словами. В беседах с Ральфом она тщательно занавешивала свои фразы плотными шторами и расставляла ширмы. В ней еще живо было воспоминание – оно никогда и не стиралось из ее памяти – о том утре в саду во Флоренции, когда Ральф предупреждал Изабеллу насчет Озмонда. Стоило ей сейчас закрыть глаза, как она видела место действия, слышала голос кузена, ощущала теплый, приятный ветерок. Откуда он мог все предчувствовать? Какая загадка! Какая удивительная мудрость! Так же умен, как Джилберт? Нет, Ральф был гораздо умнее, если смог так точно оценить Озмонда. Тогда Изабелла пообещала кузену, что от нее он никогда не услышит, был ли он прав насчет Озмонда или нет, и изо всех сил старалась сдержать обещание. Это требовало множества усилий – она делала это страстно, будто исполняя благочестивый долг; женщины вообще иногда ведут себя довольно странно. И сейчас Изабелла, играя роль перед кузеном, думала, что таким образом совершает милосердное деяние, – но Ральф отнюдь не был простаком, и его трудно было провести. На самом-то деле милосердие Изабеллы сводилось к тому, что всем своим поведением она пыталась доказать Ральфу, что когда-то он ее жестоко обидел, но оказался не прав, но так как она очень великодушна, а он серьезно болен, то она не держит на него зла и сознательно не желает выставлять напоказ свое счастье. Ральф, лежа на диване, мысленно улыбался такой необычной форме заботы, но прощал Изабеллу за то, что она простила его. Она не хотела причинять ему боль и говорить о том, что несчастлива; это и было главным, а то, что, если бы она призналась, это могло бы оправдать его в собственных глазах, не имело такого уж значения.

И вот теперь Изабелла допоздна засиделась в безмолвной гостиной. Огонь в камине давно погас, но она не боялась замерзнуть – она вся горела. Было уже очень поздно – она слышала, как время от времени били часы, но не обращала на это внимания. Мозг ее, осажденный видениями, был возбужден, и она не видела смысла в том, чтобы идти ложиться спать – все равно эти видения не исчезнут, если она прикоснется головой к подушке, а с тем же успехом будут мучить ее. Как я уже сказал, Изабелла не считала себя непокорной – какое иное доказательство могло быть лучшим, чем то, что она полночи просидела, стараясь убедить себя, что Пэнси можно было «отправить» замуж так, как посылают по почте письмо. Когда часы пробили четыре, Изабелла встала, собираясь, наконец, лечь в постель, поскольку лампа давно погасла, а свечи догорели. Но, дойдя до середины гостиной, она остановилась и замерла, вглядываясь в еще одно видение, возникшее перед ней: ее муж и мадам Мерль, связанные таинственной, но явственно ощутимой близостью.

Глава 43

Спустя три дня Изабелла повезла Пэнси на великосветский бал. Озмонд, не любивший танцев, не поехал с ними. Девушка, как всегда, страстно ждала возможности потанцевать: она обожала это занятие, а запрет отца, как она понимала, касался только любви. Выжидала ли она время, надеялась ли перехитрить своего отца? Рассчитывала ли на успех в этом? Изабелла не верила в ее хитрость. Ей казалось, что падчерица просто решила быть послушной девочкой, а это был прекрасный шанс показать, как она послушна. Пэнси вела себя не менее предупредительно, чем обычно, не менее заботливо следила за своими воздушными юбками, сжимала в руке свой букетик и в двадцатый раз пересчитывала цветы. Глядя на нее, Изабелла почувствовала себя старой – как много времени минуло с тех пор, как она испытывала на балу радостный трепет! У Пэнси никогда не было недостатка в кавалерах, и вскоре после того, как они вошли в зал, она передала Изабелле, которая не танцевала, свой букет. Охотно оказавшая ей эту услугу Изабелла через несколько минут заметила рядом с собой Эдварда Розье. От его приятной улыбки не осталось и следа – весь он дышал отважной решимостью. Подобная перемена заставила бы Изабеллу улыбнуться, если бы она не понимала, что в глубине души молодого человека бушевала буря. Обычно-то от него пахло духами, а не порохом. Несколько мгновений Розье пристально смотрел на нее, словно давая понять, что сейчас опасен, затем взглянул на букет, и взгляд его смягчился:

– Это анютины глазки. Конечно, ее?

Изабелла приветливо улыбнулась.

– Да, она дала мне их на время танца.

– Можно мне подержать их немного, миссис Озмонд? – взмолился молодой человек.

– Нет, я не могу доверять вам. Боюсь, вы не вернете букет.

– Я тоже не уверен в себе. Наверное, я способен тут же убежать с ними отсюда. Но можно мне взять хотя бы один цветок?

Изабелла несколько секунд колебалась, потом улыбнулась и протянула Розье букет.

– Выберите сами. То, что я для вас делаю, ужасно.

– О, если бы вы сделали больше, миссис Озмонд! – жалобно воскликнул молодой человек, вставив в глаз свой монокль и тщательно выбирая цветок.

– Только не вдевайте его себе в петлицу, – произнесла Изабелла. – Ни в коем случае!

– Мне хотелось бы, чтобы Пэнси увидела его. Она отказалась танцевать со мной, но мне хотелось бы показать ей, что я по-прежнему верю в ее чувство.

– Показать ей – куда ни шло, но здесь есть и другие. Ее отец не разрешил ей танцевать с вами.

– И это все, что вы можете для меня сделать? Я ожидал от вас большего, миссис Озмонд, – сказал молодой человек с укоризной. – Разве вы не помните – наше знакомство уходит в далекое прошлое, в дни нашего невинного детства!

– Не надо мне напоминать, как я стара, – с улыбкой ответила Изабелла. – Зачем постоянно возвращаться к тому, чего я не отрицаю? Но, должна сказать вам, какими бы друзьями мы ни были, если бы вы оказали мне честь и предложили выйти за вас замуж, я бы вам отказала.

– О, значит, вы недооцениваете меня. Скажите уж сразу, что вы считаете меня пустым человеком!

– Я очень высоко вас ценю, но я от вас не в восторге – я имею в виду вас как партию для Пэнси.

– Очень хорошо. Я понимаю. Вы жалеете меня, вот и все.

Эдвард Розье совершенно не к месту оглянулся по сторонам, блеснув своим моноклем. Для него было новостью, что он может прийтись не по вкусу, но у него хватило гордости, чтобы не допустить даже в мыслях, что это может быть общим правилом.

Изабелла некоторое время молчала. Манеры и внешний облик Розье вовсе не выражали то, что он переживает трагедию, – чего стоил только его этот поблескивающий монокль. Но вдруг она почувствовала себя растроганной – в конце концов, их переживания имели нечто общее. Она поняла, что перед ней – если не в самой романтической, то в достаточно убедительной форме – нечто бесконечно волнующее: юная любовь, сражающаяся с бедой.

– Вы и вправду будете к ней добры? – тихо спросила Изабелла.

Розье опустил глаза и с благоговением поднес к губам цветок, затем снова взглянул на собеседницу.

– Меня вам жаль. А ее?

– Не знаю. По правде сказать… Жизнь всегда будет доставлять ей радость.

– Все зависит от того, что вы называете жизнью! – воскликнул Розье. – Она не будет радоваться, если ее будут мучить.

– Ничего подобного ей не грозит.

– Рад слышать это. Но она знает, чего хочет. Вот увидите.

– Думаю, да – и она никогда не пойдет против воли отца. Но Пэнси возвращается, – добавила Изабелла. – Я должна попросить вас удалиться.

Розье несколько мгновений колебался, пока в его поле зрения не появилась Пэнси, которую вел под руку кавалер. Молодой человек взглянул ей в глаза и с гордо поднятой головой удалился. Было очевидно, что эта жертва ему нелегко далась, – и Изабелла поняла, что бедный Розье был страстно влюблен.

Пэнси, совершенно не разгоряченная танцами – она оставалась после этих упражнений неизменно свежей и спокойной, – подождав немного, взяла свой букет. Изабелла заметила, как девушка стала пересчитывать цветы, после чего сказала себе, что в происходящем гораздо больше драматизма, чем ей показалось ранее. Пэнси видела, как удалился Розье, но ничего не сказала мачехе. После того, как ее кавалер с поклоном отошел, девушка говорила только о нем, о музыке, о паркете в танцевальном зале, о том, что умудрилась порвать свое платье. Изабелла была уверена, что падчерица убедилась в том, что ее поклонник похитил цветок, – правда, ничто в поведении Пэнси это не обнаружило, она с заученной любезностью встретила очередного кавалера. Подобная приветливость в любых обстоятельствах входила в систему ее воспитания. Девушка, на сей раз взявшая свой букетик с собой, снова отправилась в танцевальный зал в сопровождении раскрасневшегося молодого человека. Не прошло и нескольких минут после этого, как Изабелла увидела пробиравшегося к ней через толпу лорда Уорбартона. Наконец он оказался рядом и пожелал ей доброго вечера. Изабелла не видела его с позавчерашнего дня. Лорд огляделся по сторонам и спросил:

– А где же наша маленькая леди?

У него вошло в привычку так называть Пэнси.

– Она танцует, – ответила Изабелла. – Приглядитесь, и вы увидите ее.

Лорд взглянул в направлении танцевального зала и наконец разглядел Пэнси.

– Она видит меня, но не хочет замечать, – усмехнулся он. – Вы не танцуете?

– Как видите, я сегодня – что-то вроде растения, вьющегося по стене.

– Почему бы вам не потанцевать со мной?

– Благодарю вас. Но лучше вам потанцевать с маленькой леди.

– Одно не исключает другого. К тому же она занята.

– У Пэнси не все танцы заняты. Попросите ее оставить какой-нибудь для вас и приберегите силы – она танцует без устали, ей трудно быть ровней.

– Она танцует прекрасно, – произнес лорд Уорбартон, следя глазами за Пэнси. – О, наконец-то, она мне улыбнулась.

Изабелла смотрела на него и вдруг снова подумала, как странно, что такой значительный, красивый человек обратил внимание на молоденькую девочку. Они казались ей совершенно несовместимыми – и ни очарование Пэнси, ни благородство и доброта лорда, ни его постоянное стремление к новым впечатлениям не могли этого объяснить.

– Я хотел бы потанцевать с вами, – продолжил он через мгновение, повернувшись к Изабелле, – но, мне кажется, с еще большим удовольствием я поболтаю с вами.

– Да, так гораздо лучше. И это больше соответствует вашему высокому сану. Государственному мужу не пристало вальсировать.

– Не надо насмешек. Зачем же вы тогда советовали мне танцевать с мисс Озмонд?

– О, это другое дело. Если бы вы танцевали с ней, это выглядело бы просто как акт доброты с вашей стороны, как желание доставить ей удовольствие. А если бы вы стали танцевать со мной, это выглядело бы так, будто вы доставляете удовольствие себе.

– А разве я не имею права доставлять себе удовольствие?

– Нет. Ведь вы держите в своих руках судьбы великой Британской империи.

– Опять Британская империя! Вы всегда смеетесь над ней.

– Развлеките себя разговором со мной, – сказал Изабелла.

– Я не уверен, что это развлечение. Вы слишком агрессивны – я всегда вынужден обороняться. А нынче вечером вы, на мой взгляд, опасны больше обычного. Вы действительно не хотите танцевать?

– Я не могу уйти отсюда. Пэнси должна найти меня здесь.

Лорд некоторое время молчал.

– Вы очень добры к ней, – вдруг произнес он.

Изабелла взглянула на него и улыбнулась.

– А вы можете представить себе человека, который не был бы к ней добр?

– Разумеется, нет. Я знаю, как все любят ее; но вы очень много для нее делаете.

– Я всего лишь вывожу Пэнси с собой в свет, – продолжая улыбаться, сказала Изабелла. – И присматриваю за тем, чтобы у нее было достаточное количество красивой одежды.

– Однако ваше общество для нее большое благо. Вы беседуете с ней, даете советы, помогаете развиваться.

– О, да, если уж она пока нераспустившийся бутон, так зато растет рядом с прекрасной розой, – рассмеялась Изабелла.

Ее собеседник улыбнулся, но глаза его оставались невеселыми.

– Все мы стараемся быть как можно ближе к этой прекрасной розе, – пробормотал лорд после некоторого колебания.

Изабелла отвернулась от него – Пэнси уже направлялась к ней, и она с радостью восприняла возможность прервать беседу. Мы знаем, как Изабелле нравился лорд Уорбартон. Она считала его восхитительным человеком. Дружба с ним казалась надежной, была как некий крупный счет в банке на случай непредвиденных осложнений. Когда он находился рядом, она чувствовала себя счастливее – в его манерах было что-то успокаивающее, звук его голоса был так же благотворен, казалось ей, как сама природа. Однако, несмотря на это, Изабелле не хотелось слишком сближаться с ним, не хотелось, чтобы он воспринимал ее дружелюбие как само собой разумеющееся. Она боялась этого, старалась избежать, всей душой надеялась на то, что он запретит себе это – ведь если лорд Уорбартон слишком приблизится, придется приказать ему соблюдать дистанцию. Пэнси вернулась с очередной прорехой в юбке, которая неизбежно последовала за первой и которую девушка с озабоченным видом продемонстрировала мачехе. На балу было много мужчин в военных мундирах и в сапогах со шпорами, опасными для платьев молодых девушек. Вскоре стало ясно, что женщины удивительно хитроумны – Изабелла нашла булавку и заколола Пэнси платье, одновременно с улыбкой слушая отчет падчерицы о своих приключениях. Внимание Изабеллы, ее сочувствие были неподдельны, но думала она о другом – она не могла отделаться от впечатления, что лорд Уорбартон снова пытается ухаживать за ней, Изабеллой. Ее уже давно наводила на эту мысль некоторая непоследовательность в его поведении, – а теперь еще эти его слова… Вот о чем думала Изабелла, поправляя платье Пэнси. Если она не ошибалась, чего на самом деле очень желала, то лорд поступал так неосознанно, не отдавая себе отчета в своих намерениях. Но это нисколько не облегчало ситуацию. Чем скорее лорд Уорбартон осознает смысл сказанного им, тем лучше. Сейчас он сразу заговорил с Пэнси, обратив к ней преданную улыбку – не Изабелле ли она должна была быть предназначена? Девушка отвечала ему, как всегда, со своей послушной готовностью. Лорду приходилось, из-за своего роста, в разговоре склоняться к ней, и ее глаза привычно скользили по нему, оглядывая его крепкую фигуру – он словно выставлял себя на обозрение. При этом Пэнси постоянно выглядела немного испуганной, но ее страх не содержал в себе ничего, что свидетельствовало бы о неприязни; наоборот, она смотрела на него так, будто знала: он чувствует, что нравится ей. Очень скоро Изабелла оставила их наедине и направилась к приятельнице, которую заметила неподалеку; она разговаривала с ней до тех пор, пока не объявили следующий танец. Изабелла знала, что на этот танец Пэнси тоже ангажирована. Она взволнованно подлетела к мачехе, и Изабелла, скрупулезно следуя указанию Озмонда – он ни в чем не был склонен предоставлять дочери самостоятельность, – передала ее, словно драгоценный переходящий приз, очередному кавалеру. Но об этой абсолютной зависимости Пэнси у Изабеллы были свои представления – порой они обе имели из-за этого глуповатый вид. Озмонд поручил жене роль дуэньи, расписав ей ее обязанности, заключавшие в себе перечень уступок и ограничений. Некоторые его указания Изабелла выполняла буквально, и тем самым иногда доводила свое дело до абсурда.

После того как Пэнси отправилась танцевать, Изабелла снова обнаружила рядом с собой лорда Уорбартона и внимательно посмотрела на него – ей хотелось прочитать его мысли. Он совершенно не смутился под ее взглядом.

– Она обещала потанцевать со мной попозже, – произнес лорд.

– Я рада. Полагаю, вы ангажировали ее на котильон?

Лорд, казалось, пребывал в некотором замешательстве.

– Нет, я пригласил ее на кадриль.

– Какая жалость! – почти сердито воскликнула Изабелла. – Я просила ее придержать для вас именно котильон.

– Подумать только! Бедняжка! – Лорд Уорбартон от души рассмеялся. – Но если вы так хотите, я выполню ваше желание.

– Если я хочу? О, как будто вы танцуете с Пэнси только ради меня!

– Я боюсь ей наскучить. У нее очень много юных кавалеров.

Изабелла опустила глаза, лихорадочно раздумывая. Лорд Уорбартон стоял и смотрел на нее. Она чувствовала на своем лице взгляд, и ей было как-то неуютно. Спустя минуту она произнесла:

– Прошу вас, объясните мне, я не могу понять.

– Понять что?

– Десять дней назад вы сказали мне, что хотели бы жениться на моей падчерице. Вы не забыли?

– Забыл? Сегодня утром я написал об этом мистеру Озмонду.

– О, он не сказал мне об этом ни слова, – проговорила Изабелла.

Лорд Уорбартон слегка замялся.

– Я… я еще не отослал письмо.

– Так все-таки вы забывчивы.

– Нет, просто я недоволен письмом. Не так-то это легко. Но я его сегодня же отошлю.

– То есть завтра утром.

– Нет, позже. Скорее ближе к вечеру.

– Отлично. Следовательно, вы по-прежнему хотите на ней жениться?

– Очень.

– И вы не боитесь наскучить ей?

Собеседник удивленно посмотрел на Изабеллу, не понимая, и она добавила:

– Если вы боитесь, что Пэнси не сможет танцевать с вами полчаса, как же она будет танцевать с вами всю жизнь?

– О! – с готовностью отозвался лорд Уорбартон – Я позволю ей танцевать с другими людьми! А насчет котильона, на самом деле я думал, вы… что вы…

– Буду танцевать с вами? Я же уже сказала вам, что не танцую.

– Вот именно. Во время танца мы могли бы присесть где-нибудь в тихом месте и поговорить.

– О, вы слишком внимательны ко мне, – сказала Изабелла без улыбки.

Когда наступила очередь котильона, Пэнси оказалась ангажированной – она подумала, что лорд Уорбартон не имел намерений пригласить ее. Изабелла посоветовала ему найти другую партнершу, но он заверил ее, что согласится танцевать только с ней. Но поскольку она уже отклонила все другие приглашения, несмотря даже на уговоры хозяйки дома, она не могла сделать исключение для лорда Уорбартона.

– Вот и прекрасно – я-то равнодушен к танцам, – сказал он. – Это развлечение варваров. Мне как раз хотелось поболтать с вами.

И лорд сообщил, что нашел уединенное место, которое искал, – укромный уголок в одной из маленьких комнат, куда музыка доносилась слабо и не мешала разговору. Изабелла решила позволить ему высказаться – ей надо было удостовериться. Они с лордом покинули зал, хотя Изабелла знала, что муж не одобрил бы, что она оставила Пэнси без присмотра. Однако Уорбартон был претендентом на руку его дочери, и это могло послужить ей оправданием. Выходя, Изабелла заметила Эдварда Розье, который стоял в дверях танцевального зала, сложив руки, с безнадежным видом смотрел на танцующих. Она остановилась и спросила, почему он не танцует.

– Если бы я мог танцевать с ней! – ответил Розье.

– Тогда, может быть, вам лучше уйти, – посоветовала Изабелла.

– Я не уйду, пока не уйдет она! – И молодой человек, не глядя на лорда Уорбартона, посторонился и позволил тому пройти.

Но лорд обратил внимание на мрачного молодого человека и поинтересовался у своей спутницы, кто этот ее расстроенный друг, заметив, что его лицо кажется ему знакомым.

– Я рассказывала вам об этом молодом человеке. Он влюблен в Пэнси, – ответила Изабелла.

– Ах да, помню. Выглядит он не слишком хорошо.