Текст книги "Портрет леди"

Глава 40

После своего замужества Изабелла почти не виделась с мадам Мерль, так как та стала часто уезжать из Рима. Однажды она провела полгода в Англии, затем прожила часть зимы в Париже. Она наносила визиты своим многочисленным друзьям и тем заставляла предположить, что в ближайшем будущем она не будет такой уж закоренелой римлянкой, как раньше. Поскольку ее прежняя «закоренелость» выражалась только в том, что она снимала квартирку в одном из самых солнечных уголков города – да и к тому же та частенько пустовала, – это наводило на мысль об уже постоянном отсутствии, и Изабелла одно время горевала об этом. Близкое знакомство несколько изменило ее первое впечатление о подруге, но в сущности оно не сильно изменилось – в нем еще оставалась доля восхищения. Мадам Мерль всегда была во всеоружии – было приятно наблюдать за человеком, так великолепно экипированным для социальных битв. Она отважно несла свое знамя, а оружием ей служила отточенная сталь; она владела им с искусством, которое все больше поражало Изабеллу. Мадам Мерль никогда не выглядела усталой, отвращение никогда не одолевало ее; казалось, она не нуждается ни в утешении, ни в отдыхе. У нее были свои представления о жизни – когда-то во многие из них она посвятила Изабеллу, которая знала, что под видом абсолютного самообладания ее наделенная столькими совершенствами подруга скрывала способность глубоко чувствовать. Но воля мадам Мерль была повелительницей ее жизни: во всех ее поступках был какой-то блеск – казалось, будто она распознала какой-то секрет и жизнь являлась всего-навсего хорошо известным ей фокусом. Став старше, Изабелла узнала и обратную сторону жизни. Иногда выдавались дни, когда мир вокруг казался мрачным, и она настойчиво задавала себе вопрос, для чего, собственно, она живет на этом свете? Раньше ею двигал энтузиазм, она жила, влюбляясь в неожиданно возникающие возможности, с надеждой на будущее. Она так привыкла в юные годы переходить из одного взволнованного состояния в другое, что между ними почти не оставалось скучных пробелов. А мадам Мерль подавила в себе энтузиазм – она жила только благоразумием, руководствуясь исключительно рассудком. Порой Изабелла была готова отдать что угодно за уроки такого искусства – в некоторые минуты, если бы это было возможно, она бы непременно взывала к мадам Мерль. Изабелла теперь стала понимать, как выгодно быть такой – защищенной надежной броней, своеобразными серебряными латами. Но, как я уже сказал, мадам Мерль не появлялась в Риме до самой зимы.

Правда, теперь Изабелла стала снова видеться с мадам Мерль гораздо чаще, но нужды и склонности нашей героини сильно изменились. У нее уже не было желания обращаться к подруге за помощью и перенимать ее «фокусы». Теперь она считала, что, если у нее возникли проблемы, она должна была справиться с ними сама, и если жизнь была сложной, признание собственного поражения не делало ее легче. Мадам Мерль, безусловно, очень заботилась о себе, являлась украшением любого общества, но могла ли она – желала ли быть полезной другим в их трудный период жизни? Не лучше ли было просто подражать ей – быть такой же стойкой и умной, как она. Мадам Мерль не признавала затруднений, и Изабелла, учитывая этот факт, в пятидесятый раз намеревалась отбросить прочь свои. Впрочем, Изабелле показалось, что после долгой разлуки мадам Мерль тоже изменилась – казалось, ее преследовал надуманный страх выглядеть неблагоразумной. Как известно, Ральф Тачетт считал, что мадам Мерль склонна к преувеличениям или к излишнему усердию, – Изабелла никогда не соглашалась с подобным обвинением, хотя прекрасно понимала основания для него. Поведение мадам Мерль, по ее мнению, постоянно носило печать отменного вкуса и всегда было безупречным. Но в своем стремлении не вмешиваться в жизнь семьи Озмондов мадам Мерль все же немного перестаралась. И Изабелла сочла, что это не было признаком тонкого вкуса, а скорее выглядело нелюбезным. Она как будто все время напоминала себе, что Изабелла теперь была замужем, что у нее теперь появились другие интересы и что сама она, мадам Мерль, хоть и знала Джилберта Озмонда и его маленькую Пэнси лучше других, но отнюдь не являлась их родственницей. Она постоянно была настороже: никогда не говорила о семейных делах, пока ее не спрашивали или даже не вынуждали к этому, требуя высказать свое мнение. Она боялась вмешиваться в чужую жизнь – о прямоте мадам Мерль мы уже знаем, и именно с этой прямотой она однажды поделилась своим страхом с Изабеллой.

– Я постоянно должна быть начеку, – сказала она. – Я очень легко могу задеть вас, сама того не подозревая. И вы окажетесь правы, даже если мои намерения будут самыми чистыми. Я не должна забывать, что знала вашего мужа еще до того, как вы с ним познакомились. Если бы вы были неумной женщиной, то стали бы ревновать ко мне. Но вы умны, и я это прекрасно знаю. Но ведь и я умна и потому не намерена накликать на себя беду. Очень легко сделать промах: ошибка совершается до того, как человек осознает ее. Конечно, если бы я хотела завести роман с вашим мужем, для этого у меня было десять лет – ничто мне не мешало, и потому было бы странно, если бы я решила заняться этим сейчас, когда стала уже не такой привлекательной, как раньше. Но если вам случалось тревожиться из-за того, что я хотела занять место, которое мне не принадлежит, то напрасно. Вы должны были бы просто сказать, что я вышла за границы приличий; впрочем, я не намерена забывать о них. Конечно, добрые друзья редко размышляют на подобные темы – друзей не подозревают в вероломстве. Я, например, ни в чем вас не подозреваю; однако я не доверяю человеческой природе. Не думайте, будто я испытываю неудобства – да и не всегда же я слежу за каждым своим словом. Мне кажется, я доказала это, разговаривая сейчас с вами. Единственное, что хочется сказать: если вы все же станете ревновать – если это примет такую форму, – я сочту, что в этом есть доля моей вины. Но никак не вашего мужа.

Изабелла три года раздумывала над теорией миссис Тачетт, что женитьбу Джилберта Озмонда устроила мадам Мерль. Мы знаем, как наша героиня сначала восприняла эту мысль. Даже если мадам Мерль могла устроить женитьбу Джилберта Озмонда, она не могла устроить судьбу Изабеллы Арчер. Силы ли природы или само провидение участвовало в этом – Изабелла вряд ли могла ответить. Недовольство ее тети касалось не столько действий мадам Мерль, сколько двойственности ее поведения. Она была виновницей этого брака, но отказалась признать свою вину – впрочем, Изабелла и не видела греха в том, что мадам Мерль вольно или невольно содействовала ее роману с Озмондом. Так думала Изабелла тогда, после разговора с тетей, незадолго до свадьбы. Если мадам Мерль хотела, чтобы подруга вышла замуж, что в этом было дурного? Она была откровенной с Изабеллой и никогда не скрывала своего высокого мнения об Озмонде. После свадьбы Изабелла обнаружила, что у мужа, в свою очередь, был менее благоприятный взгляд на его отношения с мадам Мерль. Он редко говорил о своей старинной приятельнице и, когда его жена вспоминала о ней, стремился сменить тему разговора.

– Тебе не нравится мадам Мерль? – спросила однажды Изабелла. – Она о тебе очень высокого мнения.

– Я отвечу тебе раз и навсегда, – ответил Озмонд. – Раньше она нравилась мне больше, чем сейчас. Я устал от нее, и мне из-за этого немного неловко. Мадам Мерль – прекрасная женщина! Но я рад, что ее нет в Италии. Это нечто вроде передышки. Не стоит часто вспоминать о ней – будет казаться, что она где-то рядом. Она и так все равно вернется – много раз.

Мадам Мерль в самом деле возвратилась прежде, чем стало слишком поздно – я имею в виду, слишком поздно для того, чтобы снова обрести все преимущества, которые она, возможно, уже утратила. Как я уже сказал, она стала немного другой – но ведь и Изабелла изменилась. Ее ощущения сохранили свою прежнюю остроту – только в ней появилось сознание неудовлетворенности. А как известно, человеку отнюдь не надо искать причин для неудовлетворенности – причины для нее цветут пышно, как лютики в июне. Тот факт, что мадам Мерль приняла участие в женитьбе Джилберта Озмонда, уже не ставился ей в заслугу, да и вообще оказалось, что ее не за что благодарить. Чем дальше, тем поводов для благодарности оставалось меньше, и однажды Изабелла вынуждена была признаться себе, что если бы не мадам Мерль, этого ее замужества никогда бы не произошло. Правда, она тут же отогнала эту мысль прочь, испытав при этом нечто вроде ужаса. «Что бы со мной ни случилось дальше, но я не буду несправедливой, – подумала она. – Я понесу свой крест сама и не стану перекладывать его на плечи других!» Это ее умонастроение подверглось большому испытанию, когда мадам Мерль прибегла к столь хитроумному извинению за свое поведение – в ее рассуждениях было нечто вроде насмешки, что вызвало раздражение Изабеллы. Мысли Изабеллы последнее время абсолютно запутались – в них мешались сожаления и страхи. Отвернувшись от своей приятельницы, когда та произнесла то, что было сказано выше, Изабелла почувствовала себя совершенно беспомощной. Знала бы мадам Мерль, о чем думала Изабелла! Но наша героиня вряд ли смогла бы это доходчиво объяснить. Ревновать? Ревновать Джилберта к ней? Эта идея казалась совершенно невероятной. Изабелла почти желала, чтобы ревность стала возможной – это, вероятно, принесло бы некоторое облегчение, ведь ревность предполагает наличие счастья, которое страшно терять. Но мадам Мерль была мудрой женщиной. Казалось, она знала Изабеллу лучше, чем та знала себя. Изабелла всегда была полна намерений всевозможного толка, – как правило, они были очень возвышенными, – но никогда еще они не цвели так ярко в глубине ее сердца, как сейчас. Правда, все они были похожи друг на друга и в итоге сводились к одному: если Изабелле суждено быть несчастной, пусть это произойдет не по ее вине. Бедная ее душа всегда страстно стремилась ко всему лучшему и еще не испытывала серьезного разочарования. Поэтому она и стремилась оставаться справедливой и не опускаться до мелочной мстительности. Связывать мадам Мерль со своими разочарованиями и расстройствами как раз и означало мелкую месть, тем более что получаемое при этом удовольствие было совершенно неискренним. Невозможно было притворяться, будто она действовала с закрытыми глазами. Свободнее Изабеллы перед ее замужеством трудно было даже кого-либо представить; единственный источник ее ошибок находился в ней самой. Не было ни интриг, ни ловушек – Изабелла сама наблюдала, думала и выбирала. Когда женщина совершает подобную ошибку, у нее есть только один способ исправить ее – примириться с ней. Достаточно одного безумного шага, да еще такого, который должен длиться всю жизнь; второй вряд ли поможет делу. В этом молчаливом обете было немало благородства, и это давало силы Изабелле держаться. Но мадам Мерль все же была права, приняв меры предосторожности.

Как-то раз – спустя примерно месяц после приезда Ральфа Тачетта в Рим – Изабелла вернулась домой после прогулки с Пэнси. Не только из-за своих возвышенных намерений – скорее благодаря своей нежности ко всему чистому и слабому Изабелла была благодарна судьбе за падчерицу. Пэнси была дорога Изабелле. Ничто в жизни не было столь приятно для нее, как привязанность этой девочки, – при взгляде на нее чувство необыкновенной мягкости возникало в Изабелле: словно в ее руку вложили детскую ладошку. Для Пэнси же в отношении к мачехе помимо любви была и своего рода горячая слепая вера. Сознание того, что девочка зависит от нее, доставляло Изабелле огромное удовольствие, и в своих действиях она руководствовалась им, хотя мотивы действий от нее частенько ускользали. Изабелла говорила себе: мы должны выполнять свой долг, это единственное, к чему мы должны стремиться. Привязанность Пэнси являлась своего рода прямым указанием, провозглашающим: вот вы и нашли то, что искали. В чем именно заключался ее долг, Изабелла точно определить бы не могла – главным образом, как она понимала, она должна была быть для ребенка надежной опорой. Она теперь часто улыбалась, вспоминая, как когда-то ее маленькая падчерица казалась ей неискренней, поскольку сейчас убедилась, что неискренность Пэнси была просто житейской неопытностью. Изабелла не могла себе представить, кто еще мог бы стараться так же отчаянно, чтобы доставить окружающим радость. Она постоянно наблюдала эту удивительную способность девочки. Пэнси была целостной натурой, и это был ее дар – у нее не было гордыни; она постоянно одерживала победы, но не требовала за них наград. Изабелла и Пэнси постоянно находились вместе – миссис Озмонд редко видели без падчерицы. Ей нравилась компания девочки, как подчас нравится букет, составленный из одинаковых цветов; и вообще забота о падчерице приобрела для нее чуть ли не религиозный характер. И Пэнси, судя по всему, с Изабеллой была счастливее, чем с кем бы то ни было, кроме, разумеется, своего отца, который был ее кумиром. Что же касается Озмонда, то он получал от своего отцовства утонченное удовольствие, и он всегда был подчеркнуто мягок с дочерью. Изабелла видела, как нравилось девочке ее общество, и как она старается ей угодить. В конце концов она решила, что лучший способ угодить Изабелле – не доставлять ей никаких неприятностей; разумеется, она ничего не могла сделать с теми неприятностями, которые существовали независимо от нее. Поэтому Пэнси была удивительно послушна, покорна и, соглашаясь на предложения Изабеллы, старалась умерить свою пылкость, так что даже оставалось непонятным, довольна ли она. Она никогда не перебивала собеседника, никогда не задавала праздных вопросов и, хотя для нее не было большей радости, чем снискать похвалу, – она даже бледнела, услышав приятные слова, – она никогда не напрашивалась на них. Она просто лишь с мечтательным видом ждала, и ее умные глазки благодаря этому выражению с возрастом стали совершенно прелестны. Когда во вторую зиму пребывания их в палаццо Рокканера Пэнси начала выезжать в свет, танцевать, она всегда в нужный час, чтобы не утомилась миссис Озмонд, первой предлагала Изабелле возвращаться домой. Изабелла ценила эту жертву: она знала, как нелегко было Пэнси отказываться от последних танцев, поскольку знала, как та их обожала, двигаясь под музыку, как настоящая фея. Девушка не видела никаких неудобств в том, чтобы бывать в обществе, ей даже нравились отрицательные стороны этого действа – духота бальных залов, скука обедов, толчея при разъезде, томительное ожидание экипажа. А в этом самом экипаже Пэнси сидела рядом с Изабеллой в милой позе, чуть наклонившись вперед и едва заметно улыбаясь, словно ее в первый раз вывезли кататься.

В тот день, о котором я веду рассказ, они выехали за городские ворота и через полчаса оставили экипаж ждать их на обочине дороги, а сами отправились по невысокой траве, которая даже в зимние месяцы была усеяна мелкими цветочками. Это стало почти ежедневной привычкой Изабеллы – она любила пешие прогулки и ходила очень быстро, хотя уже и не так быстро, как тогда, когда впервые приехала в Европу. Для Пэнси прогулки не являлись любимым занятием, но они все равно ей нравились, поскольку девушке нравилось все. Она семенила, чуть отставая от мачехи, которая потом по возвращении в Рим отдавала дань вкусам падчерицы, проезжая с ней круг, например, по парку виллы Боргезе. Собрав на солнечной полянке вдали от стен Рима букетик цветов, Пэнси, вернувшись в палаццо Рокканера, сразу прошла к себе в комнату и поставила его в воду. Изабелла направилась в гостиную, ту, в которой обычно проводила дни, – ту, которая находилась сразу за первым залом для приемов, куда вела лестница. Она была пустовата; даже дорогие экспонаты Джилберта Озмонда не могли скрыть впечатление пустого пространства. Изабелла остановилась на пороге гостиной. Причиной тому было возникшее вдруг у нее ощущение – оно не было, строго говоря, новым, просто Изабелла по-новому его восприняла, а поскольку она ступала беззвучно, то стала свидетелем любопытной сцены. В комнате была мадам Мерль; она не сняла шляпу. Джилберт Озмонд что-то говорил ей. В течение примерно минуты они не замечали вернувшуюся хозяйку. Изабелла наблюдала подобную сцену уже много раз, но чего она никогда не видела – это чтобы подобный диалог вдруг перешел в непринужденное, загадочное для нее молчание, которое, как тут же поняла Изабелла, ее появление непременно бы нарушило. Мадам Мерль стояла на коврике возле камина; Озмонд сидел в кресле, откинувшись на спинку, и пристально смотрел на нее. Она, как обычно, держала голову прямо, но взгляд свой склонила к нему. Прежде всего Изабеллу поразило, что Озмонд сидел, в то время как мадам Мерль стояла, – это было такое аномальное явление, что она застыла на месте. Затем она поняла, что собеседники прервали свой обмен мнениями и погрузились в размышления, как старые друзья, которые иногда делятся своими мыслями, особенно на них не настаивая. Казалось бы, в этом не было ничего шокирующего – ведь они и на самом деле были старыми друзьями. Однако все вместе сложилось в некую картину, мелькнувшую словно внезапная вспышка света. Их позы, поглощенные одним и тем же соединившиеся взгляды потрясли Изабеллу. Но едва она успела это увидеть, как все закончилось. Мадам Мерль заметила ее и поприветствовала, не сходя с места. Джилберт Озмонд, напротив, вскочил с кресла, пробормотал что-то о желании прогуляться по саду и, попросив извинения у мадам Мерль, покинул комнату.

– Я пришла к вам, но вас не было, и я решила подождать, – сказала гостья.

– Он что, не предложил вам сесть? – с улыбкой спросила Изабелла.

Мадам Мерль оглянулась.

– Ах, да! Но я просто уже собиралась уходить.

– Надеюсь, теперь вы останетесь?

– Конечно, ведь я пришла не просто так. У меня кое-что для вас есть.

– Я уже как-то сказала вам, что должно произойти нечто экстраординарное, чтобы вы появились в этом доме, – сказала Изабелла.

– И вы помните, что я вам ответила. Здесь я или нет, но у меня всегда один и тот же мотив действий – любовь к вам.

– Да, вы говорили это.

– Вы как будто мне не верите, – произнесла мадам Мерль.

– О, я никогда не сомневалась в том, что вы руководствуетесь глубокими мотивами, – сказала Изабелла.

– Скорее вы готовы усомниться в моей искренности?

Изабелла покачала головой.

– Вы всегда были очень добры ко мне.

– Всегда, когда вы мне это позволяли. А так как это бывало не всегда, поневоле приходилось оставлять вас в покое. Но сегодня я пришла не ради того, чтобы проявить доброту, а наоборот. Я собираюсь переложить на вас часть своих забот. Об этом я и говорила с вашим мужем.

– Удивительно. Он не очень-то любит заботы.

– Особенно чужих людей. Я знаю это. Но, полагаю, вы не такая. В общем, как бы то ни было, вы должны мне помочь. Речь идет о мистере Розье.

– О, – задумчиво вздохнула Изабелла, – так это его заботы, а не ваши.

– Он переложил их на меня. Молодой человек приходит ко мне по десять раз на неделе и заводит разговоры о Пэнси.

– Да, он хочет на ней жениться. Я знаю.

Мадам Мерль на мгновение замялась.

– По словам вашего мужа, вы ничего не знали.

– Откуда ему знать, что знаю я? Он ни разу не говорил со мной об этом деле.

– Наверное, потому, что не знал, как приступить к разговору?

– Это не тот вопрос, который может поставить его в тупик.

– Да, поскольку обычно отлично знает, как отнестись к тому или иному обстоятельству, а теперь нет.

– Но, надеюсь, вы научили его? – осведомилась Изабелла.

Мадам Мерль улыбнулась своей лучезарной улыбкой.

– Вы что-то сегодня суровы.

– Что поделаешь… Мистер Розье говорил и со мной.

– И совершенно правильно сделал. Вы так близки с девочкой.

– О, – вздохнула Изабелла, – мне не удалось его порадовать. Если я вам кажусь суровой, представляю, что думает обо мне молодой человек.

– Думаю, он считает, что вы можете сделать больше, чем сделали.

– Я ничего не могу сделать.

– По крайней мере, больше, чем я. Не знаю, какую таинственную связь мистер Розье усмотрел между мной и Пэнси, но сначала он пришел ко мне, будто ее судьба в моих руках. Теперь молодой человек все ходит, чтобы пришпорить меня, узнать, на что можно надеяться, чтобы излить мне свою душу.

– Он очень влюблен, – заметила Изабелла.

– Очень – для него.

– Можно сказать, и для Пэнси – тоже.

Мадам Мерль на секунду опустила глаза.

– Вы не считаете ее привлекательной?

– Девочка – самое прелестное существо на свете, но она очень ограниченна.

– Тем лучше для мистера Розье. Он тоже не блещет.

– Ну да, – подхватила Изабелла, – его развитие не простирается за пределы носового платка – знаете, такого маленького платочка, окаймленного кружевами.

Юмор ее в последнее время все больше смахивал на сарказм, и через мгновение она смутилась оттого, что отпустила подобное замечание в адрес столь невинного человека, как поклонник Пэнси.

– Мистер Розье очень добрый, очень честный человек, – добавила она. – И вовсе не такой глупец, каким кажется.

– Он утверждает, что Пэнси восхищена им, – сказала мадам Мерль.

– Не знаю. Я у нее не спрашивала.

– Вы никогда ее не спрашивали о личных делах?

– Это не мое дело, а ее отца.

– Не слишком ли вы педантичны? – спросила мадам Мерль.

– Я действую так, как считаю нужным.

Мадам Мерль снова улыбнулась.

– Вам нелегко помочь, – сказала она.

– Помочь мне? – очень серьезно переспросила Изабелла. – Что вы имеете в виду?

– Как легко испортить вам настроение! Вы видите, насколько я мудра, что веду себя осторожно? Я сообщаю вам, как уже сообщила Озмонду, что я умываю руки. Меня не касаются любовные дела Пэнси и мистера Эдварда Розье. Не могу же я говорить о нем с Пэнси. Особенно потому, – добавила мадам Мерль, – что не считаю его идеальной кандидатурой в мужья.

Изабель задумалась, затем с улыбкой произнесла:

– И вы говорите о том, что умываете руки! – и потом добавила совсем другим тоном: – Нет, вы не можете; вы слишком заинтересованное лицо.

Мадам Мерль медленно поднялась, бросив на Изабеллу взгляд столь же мгновенный, что и странная картина, явившаяся Изабелле, когда она некоторое время назад появилась на пороге гостиной. Но Изабелла ничего не заметила.

– Спросите его в следующий раз, когда он придет, и увидите.

– Я не могу его спросить – он перестал бывать у нас. Джилберт дал ему понять, что его визиты нежелательны.

– Ах да, – проговорила мадам Мерль. – Я забыла. Мистер Розье утверждает, будто Озмонд оскорбил его. Но все-таки Озмонд не до такой степени не расположен к Розье, как тому кажется.

Мадам Мерль, встав с кресла как бы для того, чтобы дать понять, что разговор окончен, все же медлила, оглядываясь по сторонам и, очевидно, желая сказать что-то еще. Изабелла все прекрасно понимала и даже знала, что, но у нее были свои причины не приходить на помощь гостье.

– Мистеру Розье будет приятно, если вы скажете ему об этом, – с улыбкой произнесла она.

– Конечно, я ему сказала это и тем самым немного подбодрила. Я призываю его набраться терпения и прошу не отчаиваться, а только лишь держать язык за зубами и вести себя тихо. К несчастью, молодой человек вдруг стал ревновать.

– Ревновать?

– К лорду Уорбартону, который, по его словам, постоянно приезжает сюда.

Изабелла, устав за время прогулки, до сих пор сидела, но сейчас тоже встала и сделала несколько шагов по направлению к камину.

– О! – только и воскликнула она.

Мадам Мерль молча смотрела, как приятельница остановилась перед зеркалом, висевшим над каминной полкой, поправляя свои роскошные волосы.

– Бедный мистер Розье утверждает, будто вполне возможно, что лорд Уорбартон влюбился в Пэнси, – продолжила она.

Изабелла некоторое время молчала, затем обернулась.

– Действительно… это вполне возможно, – сдержанно, хотя и более мягко, произнесла она наконец.

– И я была вынуждена согласиться с мистером Розье. И ваш муж тоже так думает.

– Этого я не знаю.

– Спросите его сами.

– Я не стану его спрашивать, – сказала Изабелла.

– Извините, я забыла, что вы мне это уже говорили. Конечно, – добавила мадам Мерль, – у вас гораздо больше возможностей наблюдать за поведением лорда.

– Не вижу причин, почему я должна скрывать от вас, что ему очень нравится моя падчерица.

Мадам Мерль снова бросила на Изабеллу быстрый взгляд.

– Только лишь нравится? Или здесь именно то, что имеет в виду мистер Розье?

– Не знаю, что имеет в виду мистер Розье, но лорд Уорбартон дал мне понять, что очарован Пэнси.

– И вы никогда не говорили этого Озмонду? – вопрос прозвучал мгновенно. Он буквально сорвался с губ мадам Мерль.

Изабелла улыбнулась.

– Полагаю, он со временем все узнает. Лорд Уорбартон вряд ли испытывает затруднения в выражении собственных мыслей – у него есть язык.

Мадам Мерль поняла, что поспешила с вопросом, и слегка покраснела. Она дала себе немного времени успокоиться и задумчиво произнесла:

– Это значительно лучше, чем выйти замуж за нашего милейшего Розье.

– Гораздо лучше.

– Это было бы превосходно! Лорд Уорбартон – прекрасная партия. Со стороны лорда это очень любезно.

– Очень любезно?

– Удостоить вниманием миленькую простушку.

– Я так не считаю.

– Это очень хорошо. Но ведь Пэнси Озмонд…

– В конце концов, Пэнси Озмонд – самая привлекательная девушка из всех, кого лорд когда-либо знал! – воскликнула Изабелла.

Мадам Мерль озадаченно посмотрела на Изабеллу. Она была совершенно сбита с толку.

– Мне показалось, несколько минут назад вы отзывались о ней не столь любезно.

– Я назвала ее ограниченной. Так оно и есть. Но лорд Уорбартон тоже ограничен.

– Да и все мы, если уж на то пошло. Что ж, если Пэнси достаточно хороша для него, тем лучше. Однако вряд ли это так, если она предпочтет такому человеку, как Уорбартон, мистера Розье. Это будет просто ни на что не похоже.

– Мистер Розье – зануда! – воскликнула вдруг Изабелла.

– Вполне с вами согласна. И я рада, что от меня не требуется более поддерживать бушующее в нем пламя. Теперь мои двери для него будут закрыты. – И, подобрав свою накидку, мадам Мерль двинулась к двери, но была остановлена на полпути неожиданной просьбой Изабеллы.

– И все же, прошу вас, будьте с ним подобрее.

Мадам Мерль, подняв брови и плечи, изумленно взглянула на приятельницу.

– Вы сами себе противоречите. Как же я могу быть с ним добра? В этом будет чувствоваться фальшь. Ведь я хотела бы видеть ее замужем за лордом Уорбартоном.

– Надо еще дождаться, чтобы он сделал ей предложение.

– Если то, что вы говорите, правда, за этим дело не станет. Особенно, – добавила мадам Мерль, – если вы подтолкнете его к этому.

– Подтолкну?

– Это в ваших силах. Вы имеете на него огромное влияние.

Изабелла слегка нахмурилась.

– Почему вы так решили?

– Не из ваших слов, конечно. Так сказала мне миссис Тачетт, – с улыбкой ответила мадам Мерль.

– Разумеется, я не говорила вам ничего подобного.

– А ведь могли бы – тогда, когда мы откровенничали. Но вы очень мало что рассказывали мне. Я часто думала об этом с тех пор.

Изабелла тоже думала об этом, причем иногда с большим удовлетворением, но не стала признаваться, возможно, потому, что не желала показать, как она довольна этим обстоятельством.

– Похоже, в лице тети вы нашли превосходного информатора, – произнесла она.

– Миссис Тачетт рассказала мне, что вы отвергли предложение лорда Уорбартона, поскольку была очень раздосадована. Я считаю, вы поступили правильно. Но раз уж вы не вышли за лорда Уорбартона сами, загладьте свою вину и помогите ему жениться на другой.

Изабелла слушала все это едва ли не с каменным лицом, но вдруг высказалась довольно рассудительно и мягко:

– Право же, я была бы действительно рада, если бы Пэнси вышла за лорда.

Ее подруга, посчитавшая, очевидно, эти слова хорошим знамением, обняла Изабеллу нежнее, чем это можно было бы ожидать, и удалилась.