Текст книги "Портрет леди"

Глава 31

Изабелла вернулась во Флоренцию лишь много месяцев спустя; этот период времени получился очень насыщенным, однако мы не будем следовать за нашей героиней по пятам, и не эти события будут в центре нашего внимания. Мы вернемся к нашей героине в некий день поздней весны, вскоре после ее возвращения в палаццо Кресчентини – спустя год после вышеописанных событий. Сейчас Изабелла находилась в одиночестве в одной из многочисленных комнат, отведенных миссис Тачетт для приема гостей, и, судя по всему, ждала гостя. Высокое окно было частично прикрыто ставнями, но яркий свет из сада все равно струился в комнату, наполняя ее теплом и ароматом. Наша молодая леди постояла некоторое время у окна, сложив руки за спиной и задумчиво глядя в сад. Она была слишком чем-то взволнована, чтобы сесть, занять чем-то свои руки или читать. Ей было невозможно увидеть гостя раньше, чем тот войдет в дом, поскольку вход находился с противоположной стороны, не со стороны сада, где царство тишины и покоя никогда не нарушалось. Изабелла скорее пыталась почувствовать его приход, что, судя по выражению ее лица, было нелегкой задачей. Она имела вид почти торжественный – не то чтобы печальный, но глубоко серьезный. Прошедший год, без сомнения, мог настроить ее на серьезный лад – ведь это зависело от того, как она провела его. Девушка потратила его на то, чтобы увидеть мир – она много путешествовала, много узнавала и просто горела активностью, которую можно было с успехом характеризовать как страстную. Сейчас она казалась себе совершенно другим человеком, совершенно не той легкомысленной девицей из Олбани, которая начала постигать Европу на лужайке в Гарденкорте два года назад. Изабелла льстила себя надеждой, что обрела богатый опыт, что теперь знала жизнь гораздо лучше, чем то беспечное создание. Если бы ее мысли сейчас устремились в прошлое, вместо того, чтобы трепетать взволнованно крыльями по поводу будущего, они пробудили бы в памяти множество интересных картин. Это были бы и пейзажи, и жанровые сцены; причем последние преобладали бы. С некоторыми персонажами этих жанровых сцен мы с вами уже знакомы. Здесь присутствовала бы милейшая Лили, сестра нашей героини и жена Эдмунда Ладлоу, которая приехала из Нью-Йорка провести пять месяцев с Изабеллой. Она оставила в Америке мужа, но привезла своих детей, для которых Изабелла с поразительным искусством и нежностью играла роль тетушки – старой девы. В конце концов и мистер Ладлоу смог на несколько недель пожертвовать своими триумфами в суде и, с поразительной стремительностью переплыв через океан, провел месяц с двумя дамами в Париже. Маленькие Ладлоу даже по американским меркам не достигли еще надлежащего для туристов возраста, поэтому, пока сестра жила с ней, Изабелла постоянно находилась в пределах ограниченного круга общения. Лили с детьми присоединилась к ней в Швейцарии, и они провели прекрасное лето в альпийской долине, пестревшей яркими цветами, где можно было, укрывшись в тени каштанов, передохнуть во время восхождения на горы, если можно так назвать прогулки, которые предпринимали наши дамы с детьми в жаркие дни. Потом они добрались до Парижа, города, которому поклонялась Лили, но гораздо менее ценимого Изабеллой, которая последнее время все больше вспоминала о Риме. Миссис Ладлоу наслаждалась Парижем, но в то же время она была расстроена и озадачена, а когда приехал ее муж, вообще чуть ли не впала в депрессию оттого, что никак не могла донести до него свои сомнения и тревоги – разумеется, по поводу Изабеллы. Но Эдмунд Ладлоу, как всегда, не был склонен сильно удивляться, тревожиться или воодушевляться из-за каких-либо успешных или неуспешных действий свояченицы. Чувства миссис Ладлоу представляли собой полнейший хаос. То она считала, что ничего не может быть естественнее для Изабеллы, чем вернуться в Америку и купить дом в Нью-Йорке – например, у Росситеров, чей дом с зимним садом был в двух шагах от ее собственного. То она не могла скрыть удивления, что сестра до сих пор не вышла замуж за какого-нибудь благородного иностранца. В целом она была разочарована. Она испытывала большее удовлетворение от того, что Изабелла получила наследство, чем если бы деньги достались ей самой, – Лили была уверена, что они будут достойным обрамлением ее хрупкой необыкновенной сестре. Однако Изабелла развилась гораздо меньше, чем ожидала миссис Ладлоу, – а это развитие в ее представлении каким-то образом связывалось с утренними визитами и вечерними приемами. Интеллектуально Изабелла, несомненно, сделала шаг вперед, но, судя по всему, не одержала тех побед в свете, плодами которых могла восторгаться ее сестра. Представление Лили о подобных плодах было чрезвычайно расплывчатым, но она и ждала от Изабеллы, что та придаст ему форму. По ее мнению, все, чего сестра достигла, она могла бы достичь в Нью-Йорке. Миссис Ладлоу спрашивала у мужа, существовали ли какие-нибудь преимущества европейского общества, которым наслаждалась Изабелла, перед американским?

Мы с вами знаем, что девушка одержала ряд побед; были ли они более достойными, чем те, которые она могла одержать на родине, – довольно деликатный вопрос. И не без чувства удовлетворения я снова упомяну, что Изабелла не стала предавать свои успехи огласке. Девушка не рассказала сестре о предложении лорда Уорбартона и ни словом не обмолвилась о чувствах мистера Озмонда по одной-единственной причине – ей просто не хотелось об этом говорить. Изабелле больше нравилось держать все в себе, и она вовсе не собиралась просить у Лили совета. Лили, не зная о сокровенных тайнах Изабеллы, естественно, сочла, что успехи той в Европе весьма невелики; это впечатление усиливал тот факт, что чем чаще Изабелла вспоминала Озмонда, тем упорнее она молчала, и в конце концов Лили решила, что Изабелла окончательно пала духом. Такой странный результат столь головокружительного события, как получение наследства, приводил в недоумение жизнерадостную Лили; она все больше утверждалась в мнении, что Изабелла не похожа на других людей.

Однако, а, вернее, наконец, после отъезда родственников домой Изабелла повеселела. Она бы могла решиться и на что-нибудь более поэтичное, чем провести зиму в Париже – Париж был все равно что прекрасная, отточенная проза, – и ее переписка с мадам Мерль только усиливала эти ощущения. Никогда еще Изабелла не наслаждалась так свободой, всей дерзостью и буйством этого чувства, как в тот момент, когда в один из последних дней ноября она вышла с платформы железнодорожного лондонского вокзала, проводив поезд, увозивший Лили, ее мужа и детей в Ливерпуль, где они должны были сесть на корабль. Она была рада, что они побыли с ней, это доставляло ей радость; но, как мы знаем, она всегда анализировала, что для нее хорошо, а что нет, и потом стремилась к еще лучшему. Чтобы вкусить столь прекрасное ощущение нынешнего преимущества своего положения, она провожала путешественников от Парижа до Лондона. Девушка проводила бы родственников и до Ливерпуля, но мистер Ладлоу любезно уговорил ее не делать этого – в ее присутствии Лили излишне, по его мнению, суетилась и задавала невообразимые вопросы. Изабелла стояла на перроне до самого отхода поезда и послала воздушный поцелуй старшему из племянников, непослушному отроку, который по случаю расставания веселился от души и махал ей, далеко высунувшись из окна вагона, а затем вновь вернулась на окутанные туманом улицы Лондона. Весь мир лежал у ее ног – она могла делать все, что пожелает. От этого чувства захватывало дух, но сейчас она хотела совсем немногого – пройтись пешком от Юстен-сквер до своего отеля. Ранние ноябрьские сумерки уже начинали сгущаться. Уличные фонари в густом темном воздухе слабо светились красноватым цветом. Нашу молодую леди никто не сопровождал, а Юстен-сквер находилась далеко от Пикадилли. Но Изабелла предприняла это далекое путешествие, получая от его опасностей определенное удовольствие, и заблудилась по пути почти нарочно с целью испытать еще больше острых ощущений; но, к ее великому сожалению, любезный полицейский почти сразу показал ей дорогу. Изабелла была так погружена в наблюдения за окружающим миром, что радовалась даже сумеркам, в которых утопал Лондон, толпам людей, спешащим кебам, сверкающим витринам магазинов, пронизывающей все это светящейся сырости. В тот вечер в отеле Изабелла написала мадам Мерль, что собирается через день или два выехать в Рим. Девушка проследовала в Вечный город, не заезжая во Флоренцию, но посетив Венецию и двинувшись через Анкону на юг. Ее никто не сопровождал, кроме служанки, поскольку привычный эскорт отсутствовал – Ральф Тачетт проводил зиму на острове Корфу, а мисс Стэкпол в сентябре была отозвана обратно в Америку телеграммой из «Интервьюера». Журнал предложил своей блестящей корреспондентке новое поле для деятельности, более плодотворное, чем дряхлеющие города Европы, и Генриетта была полна бодрости, тем более что заручилась обещанием мистера Бентлинга вскоре приехать и навестить ее.

Изабелла отправила миссис Тачетт письмо с извинениями за то, что не приехала во Флоренцию сразу же, и ее тетя прислала вполне характерный для нее ответ. В извинениях Изабеллы, писала миссис Тачетт, было столько же пользы, сколько в мыльных пузырях, поэтому сама она никогда не занимается подобной чепухой. Человек либо совершает поступок, либо не совершает его, а то, что он «бы» сделал, принадлежит тому не относящемуся к делу кругу понятий, что, скажем, мысль о происхождении мира или будущем человечества. Письмо тети было довольно откровенным, но (редкий случай для миссис Тачетт) не настолько, как это могло бы показаться. Она легко простила племянницу за то, что та не остановилась во Флоренции, поскольку это доказывало отсутствие всяческих отношений девушки с мистером Озмондом. Конечно, она сразу поинтересовалась, не собрался ли джентльмен немедленно в Рим, и успокоилась, узнав, что он не намеревался никуда уезжать. Изабелла, однако, не провела в Риме и двух недель, как предложила мадам Мерль совершить небольшой вояж на Восток. Та попеняла подруге на «неутомимость», но тут же добавила, что сама давно хотела посетить Афины и Константинополь. Наши дамы тут же отправились в путь и провели три месяца в Греции, Турции и Египте. Изабелла нашла в этих странах для себя много интересного; но мадам Мерль заметила, что даже в наиболее прославленных местах, как бы предназначенных для того, чтобы навевать безмятежные размышления, Изабеллой вопреки всему владело беспокойство. Она путешествовала быстро, страстно, самозабвенно и напоминала истомившегося от жажды человека, пьющего воду чашку за чашкой. В данной ситуации мадам Мерль была совершенной дуэньей. Приняв приглашение Изабеллы, она придавала дополнительное достоинство нашей растерявшей свой кортеж героине. Она играла свою роль с привычным ей тактом, стараясь оставаться незаметной, как и пристало спутнице, чьи расходы щедро оплачивались. Ситуация, однако, вовсе не была для нее тягостной, и те, кто встречал на своем пути эту изящную пару, вряд ли могли сказать, кто был патронессой, а кто опекаемой. Нельзя сказать, что мадам Мерль выиграла в глазах Изабеллы от более близкого знакомства – она и до этого казалась девушке верхом обходительности и совершенства. После трехмесячного общения девушка решила, что узнала ее лучше – характер мадам Мерль в достаточной мере обнаружился, и к тому же она выполнила обещание рассказать историю своей жизни. Это порадовало Изабеллу, поскольку она уже слышала эту историю в изложении других и хотела составить полное мнение о ней. История была столь печальной (особенно в той части, которая касалась мистера Мерля, голодранца-авантюриста, который много лет назад сумел вкрасться к ней в доверие, воспользовавшись ее юностью и неопытностью, во что тот, кто знал мадам Мерль сегодня, мог поверить с большим трудом), изобиловала такими пугающими и горестными событиями, что Изабелла просто недоумевала, как бедная леди, столь много перенесшая, смогла сохранить свою жизнерадостность и интерес к жизни. Присмотревшись, в этой жизнерадостности Изабелла разглядела «двойное дно», некую искусственность. Мадам Мерль по-прежнему очень нравилась Изабелле, но занавес открылся не до конца, с одного угла он не поднялся – и мадам Мерль осталась незнакомкой. Однажды она сказала, что приехала издалека, что принадлежала старому миру, и Изабеллу никогда не покидало впечатление, будто ее подруга действительно родилась в далеких землях и выросла под другими звездами. Ей казалось, что мадам Мерль придерживалась иной морали. Конечно, мораль всех цивилизованных людей во многом схожа, но Изабелла не могла избавиться от чувства, что моральные принципы мадам Мерль основаны на чем-то непонятном. С высокомерием юности девушка считала, что мораль, отличавшаяся от ее собственной, должна была быть «на более низкой ступени», и частично находила подтверждение этому в случайных всплесках жестокости или отклонениях от истины, неожиданных для женщины, которая в степень искусства возвела свою изысканную доброжелательность и чья натура была слишком горда, чтобы блуждать по запутанным путям обмана. Представления мадам Мерль о мотивах человеческих поступков отличались от представлений Изабеллы, и были в перечне их такие, о каких наша юная героиня и не слыхивала. Не обо всем же она слышала на свете, это очевидно, так как на свете существуют вещи, о которых лучше и не слышать вовсе. Раз или два Изабеллу охватывало нечто вроде страха, но читателя развеселит причина этого. Мы знаем мадам Мерль как все понимающую, внимательную, всегда готовую помочь, весьма приятную женщину, что же должно было произойти, чтобы ее юная подруга мысленно возопила: «Боже, прости ей. Она меня совершенно не понимает!» Как это ни абсурдно, это открытие потрясло девушку, вселило в нее тревогу, к которой примешивалось нечто вроде дурного предчувствия. Тревога, разумеется, улеглась, стоило мадам Мерль в очередной раз блеснуть своим умом, но она ознаменовала собой высшую точку в близости двух дам. Когда-то мадам Мерль сама сказала, что, по ее мнению, когда дружба перестает крепнуть, она немедленно начинает слабеть – нет равновесия между «любовью» и «нелюбовью» к определенному человеку. Иными словами, устойчивой привязанности не бывает – она всегда сдвигается в ту или иную сторону. Не вдаваясь в оценку этой доктрины, могу сказать, что если воображение Изабеллы, которое работало без устали, обдумывая все, что касалось ее подруги, начало, наконец уставать, то сама она продолжала общаться с мадам Мерль с не меньшим удовольствием, чем прежде. Если их взаимопонимание несколько ослабело, то оно «опустилось» до очень удобного уровня. Впрочем, в эти дни у Изабеллы было чем занять свое воображение – едва ли не больше, чем всегда. Я говорю не о тех чувствах, которые возникали в ней, когда она ездила из Каира осматривать пирамиды или стояла среди разрушенных колонн Акрополя, устремляя свой взор туда, где был Саламинский пролив, хотя эти чувства и были глубоки.

В конце марта, на обратном пути из Египта и Греции, Изабелла снова остановилась в Риме. Несколько дней спустя после ее возвращения приехал из Флоренции Джилберт Озмонд и задержался в городе около трех недель. Поскольку Изабелла поселилась в доме своей подруги мадам Мерль, этот факт делал практически неизбежным их встречи. Когда апрель подходил к концу, Изабелла написала миссис Тачетт, что с удовольствием примет ее давнее приглашение и приедет погостить в палаццо Кресчентини. Мадам Мерль на этот раз осталась в Риме. Изабелла застала свою тетушку в одиночестве. Кузен все еще находился на Корфу, но его ждали во Флоренции со дня на день, и Изабелла, не видевшая его уже больше года, готовилась встретить его как можно более радушно.

Глава 32

Однако не о нем думала сейчас девушка, стоя у окна, где мы нашли ее некоторое время назад, и ни одно из вышеописанных мною событий не занимало ее мысли. Изабелла думала не о прошлом, а о будущем, причем о ближайшем. У нее была причина ожидать «сцену», а она не любила сцен. Изабелла не спрашивала себя, что нужно сказать своему гостю – на этот вопрос девушка уже знала ответ. Что он скажет ей – вот что представляло для нее интерес. Возможно, ничего приятного. Изабелла была почти убеждена в этом, и, вероятно, именно эта уверенность и была причиной того, что она была чрезвычайно бледна. Во всем остальном, однако, она сохраняла обычную ясность восприятия и с окружающими обращалась, как всегда, приветливо – даже, казалось, глубокое горе могло бы смягчиться в присутствии этой энергичной девушки. Хотя она и сняла уже траур, но была очень просто одета; и, поскольку она ощущала, что стала старше за этот год, то и выглядела в какой-то мере тоже старше. Как бы то ни было, ее тревожным предчувствиям был положен конец – в комнату вошел слуга и вручил ей визитную карточку.

– Просите, – сказала Изабелла, продолжая смотреть в окно после ухода лакея. И только когда закрылась дверь за тем, кто вошел, она повернулась.

Перед ней стоял Каспар Гудвуд. Изабелла окинула его взглядом, который скорее останавливал гостя, нежели приветствовал – словно ушатом холодной воды окатила. Стал ли мистер Гудвуд более зрелым с тех пор, как мы видели его последний раз, возможно, скоро станет известно – теперь же позвольте мне сказать, что сей взыскательный взгляд не обнаружил в нем никаких изъянов, причиненных временем. Прямой, крепкий, здоровый человек – ничто в его облике не могло помочь определить его возраст: он был слишком нетороплив и серьезен, чтобы напоминать юношу, но слишком пылок и энергичен для того, чтобы быть «в годах». Было очевидно, что ему не грозит скоро состариться; и это являлось для него определенной компенсацией за то, что молодой человек не знал настоящей, беспечной юности. Изабель заметила, что его волевой подбородок был так же воинственно вскинут, как раньше; впрочем, она была готова признать, что данный момент никак не подразумевал мягкости и спокойствия. Судя по виду, мистер Гудвуд проделал большой путь и теперь молчал, словно ему нужно было перевести дух. «Бедняга, – подумала Изабелла, – ведь он, вероятно, способен на великие свершения. Как жаль, что его силы напрасно растрачиваются! И как жаль, что невозможно осчастливить сразу всех!»

После минутного молчания девушка проговорила:

– Не могу сказать вам, как я надеялась, что вы не придете.

– Я в этом не сомневался. – Каспар Гудвуд огляделся по сторонам в поисках стула. Он не только пришел, а намеревался на некоторое время задержаться.

– Вы, наверное, очень устали, – заметила Изабелла и села, великодушно, как ей казалось, предоставив собеседнику возможность сделать то же самое.

– Нет, вовсе нет. Вы когда-нибудь видели меня усталым?

– Никогда; хотя иногда, честно сказать, и хотелось. Когда вы приехали?

– Вчера вечером. Очень поздно. Поезд полз как черепаха, хотя его здесь называют экспрессом. Итальянские поезда ходят со скоростью американских похоронных процессий.

– Очень подходящее сравнение. Должно быть, вы и чувствовали себя, как человек, направляющийся на похороны, – сказала Изабелла, выдавив из себя улыбку, чтобы приободрить гостя. Она долго разбиралась в этом сложном вопросе, пока окончательно не убедилась, что не нарушила никакого слова и не обманула ничьего доверия, но все же побаивалась гостя. Этот страх смущал ее; однако Изабелла была очень рада, что больше ее ничто не смущало. Мистер Гудвуд смотрел на нее с непоколебимой настойчивостью – настойчивостью, исключавшей малейшую деликатность. Тусклый мрачный огонь в его взгляде своей тяжестью просто вдавил ее в кресло.

– Нет, такого чувства у меня не было – я не могу и представить себе, что вы умерли. Хотел бы – но не могу, – сказал молодой человек просто.

– Огромное вам спасибо.

– Лучше уж думать о вас, как о мертвой, чем как о жене другого.

– Это очень эгоистично с вашей стороны! – негодуя, вскричала Изабелла. – Если вы сами несчастны, почему другие не имеют права на счастье?

– Верно, эгоистично. Но мне все равно, как вы относитесь к этому. Мне вообще безразличны все слова, которые вы можете сказать мне. Самые жестокие ваши высказывания будут лишь булавочными уколами. После того, что вы сделали, я ничего не буду чувствовать. Ничего.

Мистер Гудвуд произнес это заявление сухо, четко, свойственным американцам медлительно-жестким, ничем не смягченным тоном. Его тон скорее разозлил Изабеллу, чем задел, но это только помогло ей снова взять себя в руки. И, немного выждав, она спросила, меняя тему:

– Когда вы уехали из Нью-Йорка?

Молодой человек на мгновение поднял голову, словно подсчитывая.

– Семнадцать дней назад, – сказал он.

– Вы добрались довольно быстро, несмотря на ваши медленные поезда.

– Я приехал так скоро, как смог. Если бы это было возможно, я был бы здесь пять дней назад.

– Это ничего бы не изменило, мистер Гудвуд, – с улыбкой произнесла Изабелла.

– Для вас – нет. Но для меня…

– Вы ничего от этого бы не выиграли.

– Позвольте судить мне самому!

– Конечно. Мне кажется, вы мучаете себя. – И, чтобы сменить тему разговора, Изабелла поинтересовалась, не видел ли он Генриетту Стэкпол.

Он взглянул на нее так, словно хотел сказать, что он приехал из Бостона во Флоренцию вовсе не для того, чтобы говорить о Генриетте Стэкпол, но ответил довольно внятно, что молодая леди встречалась с ним перед самым его отъездом из Америки.

– Генриетта приезжала к вам?

– Да, она была в Бостоне и зашла в мой офис. Это был как раз тот день, когда я получил ваше письмо.

– Вы все рассказали ей? – с некоторой тревогой поинтересовалась Изабелла.

– О, нет, – просто ответил Каспар Гудвуд. – Я не захотел ничего ей говорить. Она скоро сама узнает. Мисс Стэкпол знает все.

– Я напишу ей, и она будет меня потом бранить, – заявила Изабелла, снова пытаясь улыбнуться.

Каспар, однако, оставался совершенно серьезным.

– Полагаю, она скоро появится здесь, – сказал он.

– Чтобы побранить меня?

– Не знаю. Похоже, мисс Стэкпол считает, что осмотрела Европу недостаточно тщательно.

– Я рада, что вы сказали мне об этом, – проговорила Изабелла. – Я должна приготовиться к ее приезду.

Мистер Гудвуд на мгновение опустил глаза, затем снова поднял и спросил:

– Она знает мистера Озмонда?

– Немного. И он ей не понравился. Но, естественно, я не для того выхожу замуж, чтобы доставить удовольствие Генриетте, – ответила Изабелла.

Для бедного Каспара было бы лучше, если бы девушка все же постаралась доставить мисс Стэкпол удовольствие, но он не высказал этого вслух, а только спросил, когда же ожидается свадьба.

– Еще не знаю. Могу сказать только, что скоро. Я не говорила никому, кроме вас и одного человека – старой приятельницы мистера Озмонда.

– Боитесь, что ваши друзья не одобрят ваш выбор? – спросил мистер Гудвуд.

– Понятия не имею. Как я уже сказала, я выхожу замуж не ради своих друзей.

Каспар продолжал задавать вопросы, оставляя без внимания ответы Изабеллы.

– Что из себя представляет этот мистер Озмонд?

– Кто? Просто очень хороший человек. Он не занимается бизнесом, небогат, ничем не знаменит.

Девушке не нравились вопросы мистера Гудвуда, но она убедила себя, что удовлетворить его интерес – ее долг. Но бедный Каспар отнюдь не выглядел удовлетворенным. Он сидел очень прямо и не сводил с нее взгляда.

– Откуда он родом?

– Ниоткуда. Он провел большую часть жизни в Италии.

– Вы написали в своем письме, что он американец. Из каких он мест?

– Он не помнит. Он уехал из Америки маленьким мальчиком.

– И никогда не возвращался?

– Зачем ему возвращаться? – спросила Изабелла, слегка покраснев. – У него нет там никаких дел.

– Он мог бы поехать туда просто ради удовольствия. Или ему не нравятся Соединенные Штаты?

– Он с ними не знаком. К тому же он очень скромен и уже… сросся с Италией.

– С Италией и с вами, – сказал мистер Гудвуд с мрачной серьезностью и без малейшей доли насмешки. – Что же он такое сделал?

– Чтобы я вышла за него замуж? Ничего, – ответила Изабелла с улыбкой, которая постепенно становилась вызывающей. – Если бы мистер Озмонд совершил великие дела, вы бы скорее простили меня? Оставьте меня в покое, мистер Гудвуд. Я выхожу замуж за ничтожество. Не пытайтесь найти в этом человеке что-то интересное для вас. Вам не удастся.

– Вы хотите сказать, что мне не дано оценить его. И вы вовсе не считаете его ничтожеством. Для вас это великий человек, хотя больше никто так не думает.

Изабелла покраснела еще больше; она признала мудрость и проницательность собеседника – должно быть, страсть обостряет все чувства, подумала она, раньше за ним такого не наблюдалось.

– Почему вы все время возвращаетесь к мнению других? Я не могу обсуждать с вами мистера Озмонда.

– Вы правы, – спокойно согласился Каспар.

У него был беспомощный вид, словно не только это было правдой, но и то, что больше у них не осталось предмета для разговора.

– Видите, как мало вы выиграли, – нарушила молчание Изабелла. – Как мало я смогла вас успокоить и утешить.

– Я и не ожидал большего.

– Тогда я не понимаю, зачем вы приехали.

– Я приехал, потому что хотел увидеть вас еще раз… вот и все.

– Очень любезно с вашей стороны, но если бы вы немного подождали, рано или поздно мы все равно бы встретились, и наша встреча была бы более приятной для нас обоих, чем эта.

– Подождать, пока вы выйдете замуж? Именно этого мне и не хотелось. Вы станете другой.

– Не совсем. Я по-прежнему останусь вашим другом. Вот увидите.

– Тем хуже, – мрачно произнес мистер Гудвуд.

– Вам не угодишь! Не могу же я пообещать возненавидеть вас, чтобы помочь вам отойти в сторону.

– И в этом случае мне было бы все равно!

Изабелла с нетерпением поднялась, подошла к окну и задержалась возле него, глядя в сад. Когда девушка обернулась, посетитель по-прежнему сидел неподвижно на своем месте. Она снова направилась к нему и остановилась, опершись рукой о спинку кресла, с которого только что поднялась.

– Значит, вы приехали для того, чтобы просто увидеть меня? А вы подумали, каково будет мне?

– Я хотел слышать ваш голос, – сказал Каспар.

– Вы услышали его, но он ничем не порадовал ваш слух.

– И все же я рад, что слышу его.

С этими словами мистер Гудвуд поднялся.

Изабелла почувствовала неприязнь и боль, когда утром получила записку, в которой Каспар сообщал ей о своем приезде во Флоренцию и просил разрешения немедленно повидать ее. Девушка была расстроена и раздражена, хотя и передала ему с его же посыльным, что он может прийти тогда, когда пожелает. Конечно, его появление в гостиной не обрадовало ее – оно было полно скрытого значения. Оно заключало в себе то, с чем Изабелла никогда не могла согласиться: предъявление прав на нее, упреки, увещевания, осуждение, наконец, ожидание, что она изменит свое решение. Однако все эти вещи, хотя и подразумевавшиеся, остались невыраженными, и сейчас наша молодая леди, как ни странно, начала испытывать негодование из-за удивительного самообладания гостя. Его немое страдание раздражало Изабеллу; его мужество заставляло ее сердце биться чаще. Девушка чувствовала нарастающее волнение и понимала, что злилась совсем как женщина, которая была не права. Ей захотелось услышать от него хотя бы слово упрека. Утром она хотела, чтобы его визит был как можно короче – он был совершенно бесполезен, он был бесцелен; однако сейчас, когда мистер Гудвуд готов был откланяться, она пришла вдруг в ужас оттого, что он покинет ее, не сказав ни слова, позволившего бы ей защищать свою позицию более энергично, чем она сделала это месяц назад, написав ему несколько тщательно подобранных слов, объявлявших о ее решении выйти замуж. Но если она ни в чем не виновата, откуда в ней было это желание оправдываться? Не чрезмерно ли она к нему великодушна, желая, чтобы он на нее разозлился?

Если бы Каспар не держал себя все время в руках, ему пришлось бы призвать на помощь все свое самообладание, когда Изабелла воскликнула таким тоном, словно обвиняла его в том, что он обвиняет ее:

– Я не обманывала вас! Я была совершенно свободна!

– Я знаю, – сказал Каспар.

– Я предупреждала вас, что буду делать то, что мне будет угодно.

– Вы говорили, что, вероятно, никогда не выйдете замуж, и говорили так убедительно, что я поверил.

Изабелла несколько мгновений молчала.

– Я сама больше всех удивлена своему решению.

– Вы сказали – если я услышу о вашем замужестве, мне не следует верить, – продолжал Каспар. – Я узнал об этом двадцать дней назад от вас самой и вспомнил ваши слова. Я надеялся, что это ошибка, – вот в чем частично причина моего приезда.

– Если вы хотите, чтобы я повторила, то это уже сделано. Тут нет никакой ошибки.

– Я понял это, как только вошел в комнату.

– Вам-то что за выгода, если бы я никогда не вышла замуж? – слегка раздраженно спросила Изабелла.

– Это было бы лучше.

– Я уже говорила – вы очень эгоистичны.

– Я знаю. Я сделан из железа.

– Железо иногда плавится. Если вы будете благоразумны, мы снова встретимся с вами.

– Разве я сейчас не веду себя благоразумно?

– Не знаю, что вам сказать, – ответила Изабелла с внезапным смирением.

– Я не буду долго досаждать вам, – продолжал молодой человек. Он сделал шаг к двери, но остановился. – Другая причина моего приезда – я хотел услышать от вас объяснение, почему вы передумали.

Смирение покинуло Изабеллу так же мгновенно, как и появилось.

– Объяснение? Вы считаете, я обязана объяснять?

Каспар молча посмотрел на нее.

– Вы тогда так твердо это сказали. Я поверил вам.

– Я тоже тогда верила в то, что говорила. Думаете, я могла бы объяснить, даже если бы захотела?

– Наверное, нет. Что ж, – добавил молодой человек, – я сделал то, что хотел. Повидал вас.

– Немного же вы извлекаете из этих далеких странствований, – пробормотала Изабелла.

– Я справлюсь – пусть вас это не тревожит.

Он повернулся, на этот раз окончательно, чтобы уйти; так они и расстались – без рукопожатия, без какого-либо жеста прощания. Держась за ручку двери, он проговорил:

– Завтра же я покину Флоренцию.

– Очень рада слышать это! – раздраженно выкрикнула Изабелла.

Мистер Гудвуд вышел. Через пять минут после его ухода она разрыдалась.