Текст книги "Портрет леди"

Глава 41

Тем же вечером Озмонд впервые заговорил на эту тему, довольно поздно спустившись в гостиную, где сидела его жена. Вечер они проводили дома; Пэнси уже отправилась спать. Сам Озмонд после обеда сидел в маленькой комнатке, куда он перенес свои книги и которую называл кабинетом. В десять часов приехал лорд Уорбартон – он теперь всегда появлялся в это время, если узнавал, что Изабелла никуда не собирается выезжать. Лорд от них собирался ехать куда-то еще и просидел всего полчаса. Узнав новости о Ральфе, Изабелла намеренно не поддерживала разговор; ей хотелось, чтобы лорд Уорбартон поговорил с Пэнси. Она взяла в руки книгу, а несколько минут спустя даже направилась к фортепиано, спрашивая себя, не стоило ли ей вообще покинуть гостиную. Она понемногу привыкла к идее выдать Пэнси за хозяина прекрасного Локли, хотя поначалу эта мысль не вызывала у нее энтузиазма. Мадам Мерль в тот день поднесла спичку к воспламеняющемуся материалу. Когда Изабелла бывала несчастлива, она всегда оглядывалась вокруг – осознанно или неосознанно – в поисках предмета, на который можно было бы направить полезные усилия. Ей не удавалось избавиться от убеждения, будто быть несчастной – это своего рода болезнь, которой страдают праздные люди. Действовать, что-то делать – причем не важно, что – вот где лежал путь к выздоровлению. Это было лучшим лекарством. Кроме того, Изабелла хотела убедить себя в том, что она делала все от нее зависящее, чтобы ее муж был доволен. Озмонду было бы приятно видеть дочь замужем за английским аристократом – и это удовольствие было бы вполне оправданно, ибо лорд был прекрасным человеком. Изабелле казалось, что если бы она способствовала ускорению этого события, то проявила бы себя, как хорошая жена. Она искренне хотела быть хорошей женой, и ей хотелось верить, что дело обстоит именно таким образом. К тому же эти хлопоты имели и другую сторону – они отвлекали мысли Изабеллы, и это ее очень устраивало. Она надеялась, что это развлечет ее, а если что-нибудь развлечет ее, она спасена. И, наконец, это услуга лорду Уорбартону, который, судя по всему, очарован Пэнси. Подобный выбор, конечно, был странен для него – но ведь, как известно, сердцу не прикажешь. Пэнси могла пленить кого угодно – впрочем, кого угодно, только не лорда Уорбартона. Изабелла считала девушку для этого слишком слабой, незначительной и, возможно, даже слишком искусственной. Она всегда чем-то напоминала куклу, но ведь лорд искал нечто иное? Хотя кто может сказать, что ищут мужчины? Они ищут то, что находят, – и осознают, что им нравится что-то, когда видят это своими глазами. В таких делах не действовала ни одна теория. Если лорд Уорбартон когда-то ухаживал за Изабеллой, не странно ли, что он обратил внимание на Пэнси, которая не имела ничего общего со своей мачехой? Может быть, Изабелла не слишком-то интересовала его, а если и интересовала когда-то, то ему удалось одолеть свою страсть? Вполне естественно, что, получив ее отказ, он решил добиться взаимности от девушки совершенно иного толка, думала Изабелла. Как я уже упоминал, сначала Изабелла не испытывала особого энтузиазма по поводу этого дела, но теперь вдруг почувствовала себя почти счастливой. Удивительно, какое счастье она могла еще испытывать при мысли о том, что может порадовать своего мужа. Жаль только, что на их пути стоял Эдвард Розье!

При этой мысли свет, который было забрезжил на этом пути, померк. К несчастью, Изабелла была настолько уверена в том, что Пэнси считала мистера Розье самым милым молодым человеком в мире, словно лично слышала это от падчерицы. Поскольку в этом вопросе она предпочитала избегать какой-либо ясности, эта уверенность вызывала в ней досаду, и еще более досадным было то, что Эдвард Розье вообще сунулся в это дело. Молодой человек явно проигрывал лорду Уорбартону, причем не только в знатности и богатстве: молодой американец был слишком легковесен и напоминал праздного денди больше, чем английский лорд. Конечно, у Пэнси не было никаких особенных достоинств, чтобы выйти замуж за государственного человека; но коль скоро государственный человек восхищался ею, это было его дело, а уж девушка составит ему прекрасную пару.

Читателю может показаться, будто Изабелла вдруг стала циничной, ибо в конце концов она сказала себе, что с этой проблемой можно справиться. Преграда в лице бедного Розье не выглядела опасной, а второстепенные препятствия всегда можно обойти. Изабелла прекрасно понимала, что ей неизвестна степень стойкости Пэнси, но предпочитала думать, что девушка не окажется слишком упрямой, поскольку та всегда гораздо легче соглашалась, чем возражала кому-либо. Ей необходимо обвиться вокруг кого-то, но право же, не очень существенно, вокруг кого именно. Лорд Уорбартон для этой цели годился ничуть не меньше, чем Розье, – тем более, что она чувствовала к лорду симпатию, она сама говорила об этом Изабелле. Беседы с лордом казались Пэнси очень интересными – он так много рассказал ей об Индии, поделилась она с Изабеллой. Изабелла, наблюдая за ними со стороны, в который раз отметила безупречные манеры лорда – он разговаривал с Пэнси без малейшего намека на покровительственность, как с равной, словно не придавая значения тому, что его собеседница так юна и может не понять предмет разговора. Лорд был так же любезен с Пэнси, как когда-то в Гарденкорте с Изабеллой. Это не могло не тронуть девушку; Изабелла же помнила, как это тронуло ее самое, и она сказала себе, что, пожалуй, ее тронуло бы это еще больше, если бы она была столь же простодушна, как Пэнси. Но она не была простодушной, когда отказывала лорду Уорбартону, – у нее все было так сложно, впрочем, так же сложно, как впоследствии, когда она решила принять предложение Озмонда. Впрочем, Пэнси, несмотря на свое простодушие, абсолютно все понимала и радовалась, что лорд охотно разговаривал с ней не о ее подругах и букетах цветов, а о жизни в Италии, ее городах, своих впечатлениях о римском обществе. Девушка смотрела на него так пронзительно, словно протыкала иглой свою вышивку, – милыми, внимательными глазами; а опуская их, словно украдкой бросала скрытые взгляды на его руки, ноги, одежду, словно изучая его. Да он и внешне куда привлекательнее Розье, хотела в эти минуты ей сказать Изабелла. В такие минуты она вспоминала, что молодой человек куда-то исчез, и радовалась, что он больше не появлялся в палаццо Рокканера. Как я уже сказал, было просто удивительно, как Изабеллу захватила мысль доставить удовольствие мужу.

Удивительно это было по разным причинам, которых я сейчас коснусь. В тот вечер, о котором я говорю, когда лорд Уорбартон находился в доме Изабеллы, хозяйка чуть было не решилась на героический шаг – из комнаты, чтобы оставить беседующих наедине. Я сказал «героический шаг», потому что именно так воспринял бы это Джилберт Озмонд, а его супруга изо всех сил старалась придерживаться взглядов мужа. Обычно ей это удавалось, но сейчас она все-таки не отважилась на вышеупомянутое. Изабелла просто не в состоянии была выйти из комнаты – что-то удерживало ее там. Женщины спокойно прибегают к подобного рода уловкам, а Изабелла обладала всеми качествами своего пола, но ей мешало смутное сомнение, чувство, что она не вполне уверена в необходимости этого. Итак, она осталась в гостиной, а лорд Уорбартон через некоторое время откланялся, пообещав назавтра отчитаться перед Пэнси о приеме, на который отправился. Изабелла спросила себя, не помешала ли она чему-нибудь, что могло бы произойти, если бы она отлучилась из комнаты на четверть часа, но потом решила, что если бы лорд хотел остаться с девушкой наедине, то нашел бы способ намекнуть ее мачехе на это. Пэнси ничего не сказала о лорде после его ухода, и Изабелла тоже молчала, поскольку решила не ускорять событий, пока Уорбартон сам не объяснится. Он немного медлил, – если учесть то, как он описывал Изабелле свои чувства. Пэнси отправилась спать, и ее мачеха была вынуждена признать, что не может даже предположить, о чем думала падчерица. Ту всегда было видно насквозь – но теперь все изменилось.

Изабелла сидела одна, глядя на огонь в камине, пока через полчаса в гостиную не вошел ее муж. В полной тишине он прошелся по комнате, затем сел и тоже стал смотреть на огонь. Но Изабелла перевела взгляд с мерцающего пламени на лицо Озмонда и некоторое время следила за ним. Наблюдать тайком вошло у нее в привычку – не будет преувеличением сказать, что причиной этого было нечто похожее на инстинкт самосохранения. Она желала как можно больше знать о мыслях мужа, знать заранее, что он собирается сказать, чтобы приготовить ответ. Подобная предусмотрительность не была ей свойственна ранее – скорее наоборот, она была «крепка задним умом». Но она научилась быть осторожной, и научило ее этому выражение лица мужа. Это было то же самое лицо, в которое она смотрела не менее внимательным, хотя и не столь проницательным взглядом на террасе известной нам флорентийской виллы. Правда, Озмонд стал выглядеть солиднее после женитьбы, но оставался по-прежнему изящным.

– Здесь был лорд Уорбартон? – спросил Озмонд наконец.

– Да. Полчаса.

– Он видел Пэнси?

– Да, сидел на диване рядом с ней.

– Они много разговаривали?

– Лорд разговаривал только с ней.

– Мне кажется, лорд проявляет к Пэнси внимание. По-моему, ты так это называешь?

– Я ничего не называю, – ответила Изабелла. – Я ждала, когда ты сам дашь этому название.

– Ты далеко не всегда проявляешь такую предупредительность, – заметил после короткой паузы Озмонд.

– На этот раз я решила попытаться действовать так, чтобы тебе понравилось. Мне так часто это не удавалось.

Озмонд медленно повернул голову и взглянул на жену.

– Ты хочешь устроить мне сцену?

– Нет, просто пытаюсь жить спокойно.

– Нет ничего проще. Ты же знаешь, я никогда не ссорюсь.

– А как ты назовешь те случаи, когда ты стараешься вывести меня из себя? – спросила Изабелла.

– Я не стараюсь. Если так и получается, то неумышленно. Во всяком случае, сейчас я ни в коем случае не стараюсь разозлить тебя.

Изабелла улыбнулась.

– Это не имеет значения. Я решила больше никогда не выходить из себя.

– Великолепное решение. Характер у тебя неважнецкий.

– Да… пожалуй. – Она отложила книгу, которую читала, и взяла вышивку, оставленную на столе Пэнси.

– Частично поэтому я не говорю с тобой о моей дочери, – сказал Озмонд. Именно так он чаще всего называл Пэнси. – Я боялся встретить сопротивление, думал, что у тебя могут быть свои мысли на этот счет. Я отделался от Розье с его притязаниями.

– Ты боялся, что я буду просить за него? А ты заметил, что я никогда не говорила с тобой о нем?

– Я не давал тебе такой возможности. Последнее время мы так мало разговариваем. Но я знаю, что молодой человек – твой старый приятель.

– Да, он мой старый друг.

Розье интересовал Изабеллу ничуть не больше, чем та вышивка, которую она держала в руках. Но он на самом деле был ее старым другом, а имея дело с мужем, она старалась не приуменьшать значения своих дружеских связей. Озмонд так говорил о них, что его неуважительная манера вызывала в ней сопротивление, даже если они, как в данном случае, сами по себе для нее ничего не значили. Иногда Изабелла испытывала нежность к своим воспоминаниям уже за одно то, что они принадлежали ее незамужней поре.

– Что касается Пэнси, – произнесла она через мгновение, – то я не давала мистеру Розье никаких надежд.

– К счастью, – заметил Озмонд.

– Полагаю, ты хотел сказать, к счастью для меня. Для него это ничего не меняет.

– О нем говорить нет никакого смысла, – сказал Озмонд. – Я, как уже сказал тебе, отправил его прочь.

– Да, но получивший отказ влюбленный все равно остается влюбленным. Иногда его чувства от этого только усиливаются. Мистер Розье все еще лелеет надежду.

– Как ему будет угодно! Моей дочери всего-навсего нужно сидеть спокойно и не дергаться – чтобы стать леди Уорбартон.

– Ты был бы доволен? – спросила Изабелла с простодушием, которое не являлось таким уж фальшивым, как могло показаться. Она решила не строить на этот счет предположения, поскольку Озмонд с легкостью мог обернуть их против нее самой. Его страстное желание выдать Пэнси за лорда было последнее время отправной точкой всех умозаключений Изабеллы. Но это она говорила только себе и не намерена была делиться с Озмондом, пока он не озвучил это свое желание – пока он не выскажется, ни за что нельзя было ручаться, даже за то, что он считает брак дочери с лордом Уорбартоном крупным призом, за который стоит бороться и приложить к этому определенные усилия. Озмонд, не в обычае которого было прилагать усилия, всегда вел себя так, будто ничто на свете не являлось для него крупным призом, будто он постоянно на равных общался с сильными мира сего, а его дочери достаточно лишь бросить взгляд вокруг, чтобы заполучить в мужья принца. Признаться, что он мечтает о лорде Уорбартоне, что если сей знатный джентльмен ускользнет, ему вряд ли удастся подыскать равноценную замену, было бы некоторой непоследовательностью, а Озмонд всегда утверждал, что этот недуг ему несвойственен. Ему очень хотелось бы, чтобы от жены ускользнул этот аспект. Но как ни странно, Изабелла, которая часом раньше размышляла, как бы ему угодить, теперь, когда сидела с ним лицом к лицу, не собиралась притворяться ничего не замечающей. Она отлично знала, какой эффект произвел на Озмонда ее вопрос – он был сродни унижению. Пусть так; сам-то Озмонд умел превосходно унижать ее. Более того, он отлично умел дожидаться удобных случаев, внешне проявляя при этом абсолютное равнодушие. Изабелла же воспользовалась случаем довольно незначительным – да и выгоды ей в этом не было никакой.

Наконец, Озмонд с достоинством признался:

– Да, я был бы очень рад: это превосходная партия. К тому же у лорда Уорбартона есть еще одно преимущество – он твой старый друг. Ему будет приятно с нами породниться. Довольно странно, что все поклонники Пэнси твои старые друзья.

– Вполне естественно: они приезжают, чтобы встретиться со мной, и встречают Пэнси. А увидев ее, они влюбляются в нее – что тоже вполне естественно.

– Я тоже так считаю. Ты, кажется, не против?

– Если Пэнси выйдет за лорда Уорбартона, я буду очень рада, – искренне заявила Изабелла. – Он замечательный человек. Ты говоришь, что ей всего лишь надо сидеть спокойно. А если она не захочет? Если не захочет потерять мистера Розье и взбунтуется?

Казалось, Озмонд не обратил на слова жены никакого внимания. Он сидел, глядя на огонь.

– Пэнси будет приятно стать знатной дамой, – заметил Джилберт через мгновение с заметной нежностью в голосе. – Ну, и поскольку она всегда стремится угодить…

– А вдруг ей захочется угодить… мистеру Розье?

– Это невозможно. Она всегда хочет угодить мне.

– Мне тоже немного, я полагаю, – сказала Изабелла.

– Да, дочь о тебе очень высокого мнения. Но она сделает то, что я скажу.

– Прекрасно – если ты так уверен в этом.

– В то же время мне хотелось бы побеседовать с нашим замечательным гостем, – заметил Озмонд.

– Он говорил… говорил со мной и признался, что был бы очень рад, если бы Пэнси обратила на него свое внимание.

Озмонд быстро повернулся к жене, но сначала не произнес ни слова.

– Почему ты мне ничего не сказала? – наконец резко спросил он.

– Не было возможности. Тебе ли не знать наш образ жизни? Я пользуюсь первым же предоставившимся шансом.

– Ты говорила с ним о Розье?

– О да – в двух словах.

– Вряд ли это было необходимо.

– Я посчитала, что ему лучше знать, чтобы… – Изабелла замолчала.

– Чтобы что?

– Чтобы он мог вести себя в соответствии с обстоятельствами.

– Чтобы отступил?

– Нет, чтобы перешел в наступление, пока не поздно.

– Похоже, твои слова не вызвали такого эффекта.

– Ты должен запастись терпением, – сказала Изабелла. – Англичане очень застенчивы.

– Этот не из таких. Ухаживал же этот скромник за тобой.

Изабелла боялась, что Озмонд заговорит об этом. Ей стало неприятно.

– Тут ты абсолютно не прав. Он как раз был удивительно скромен, – возразила она.

Озмонд некоторое время молчал; он взял книгу и стал листать ее. Изабелла безмолвно изучала вышивку Пэнси.

– Для него, должно быть, много значит твое мнение, – продолжил наконец Озмонд. – Если ты действительно захочешь этого, он будет действовать.

Изабелле не хотелось говорить и об этом, но она понимала, что предположение мужа не грешит против логики. Кроме того, приблизительно то же самое сказала себе и она.

– Почему ты думаешь, что мое мнение должно много значить для него? – спросила Изабелла. – Что я такого сделала, чтобы лорд считал возможным с ним считаться?

– Отказалась выйти за него замуж, – ответил Озмонд, не отрывая взгляда от книги.

– И ты уверен, что это позволяет надеяться? – мягко спросила Изабелла.

Озмонд, наконец, отбросил книгу, поднялся и остановился перед камином, заложив руки за спину.

– Что ж, – произнес он. – Так или иначе, ты держишь это дело в своих руках. Я поручаю все тебе. Тебе нужно всего лишь немного постараться, чтобы все устроить. Подумай об этом и помни, что я на тебя рассчитываю.

Озмонд немного подождал, чтобы дать жене время ответить, но ничего не услышал и не спеша удалился.

Глава 42

Изабелла ничего не ответила потому, что муж обрисовал ей ситуацию, и она погрузилась в размышления над ней, тщательнейшим образом ее обдумывая. Что-то в его словах вызвало в ней дрожь, и она не решилась заговорить. После ухода Озмонда она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и долго, до поздней ночи в задумчивости сидела в тихой гостиной. Вошел слуга, чтобы проверить огонь в камине; Изабелла велела ему принести свечи, а затем отправила его спать. Озмонд сказал, чтобы она подумала над его словами, и Изабелла действительно задумалась – и это потянуло за собой вереницу других мыслей. Высказанное вслух мужем предположение, что она имеет влияние на лорда Уорбартона, как это часто бывает, послужило толчком. Существовало ли еще что-то между ними, чем можно было бы воспользоваться и заставить его объясниться с Пэнси, – его повышенная чувствительность, желание сделать Изабелле приятное? Она никогда не задавала себе такого вопроса, но сейчас, когда он встал прямо перед ней, она увидела ответ, и этот ответ ее напугал. Да, что-то было… со стороны лорда Уорбартона. Когда он появился в Риме, Изабелле показалось, что ниточка, связывавшая их, окончательно оборвалась, но постепенно она убедилась в обратном. Ниточка была тонкой, как волосок, но порой Изабелле казалось, будто она ощущала, как она вибрирует. Лично для нее ситуация никак не изменилась – она думала о лорде Уорбартоне так же, как обычно, да и вряд ли именно сейчас было уместно менять свое мнение. Изабелла придерживалась своего прежнего мнения о лорде Уорбартоне. А он? Неужели он еще не оставил мысль, что она по-прежнему значила для него больше, чем какая-либо другая женщина? Или склонен воспользоваться воспоминанием о минутах их душевной близости – кое-что подобное она, как ей казалось, заметила. Изабелла понимала, что была недалека от истины. Но на что он надеялся и каким образом все это уживалось с вполне очевидной симпатией к Пэнси? Неужели лорд влюблен в жену Джилберта Озмонда, и если так, то на что он рассчитывает? Если лорд Уорбартон был влюблен в Пэнси, то он не мог любить ее мачеху. А если джентльмен был по-прежнему влюблен в ее мачеху, то он не мог любить Пэнси. Что же, Изабелла должна воспользоваться его чувством для того, чтобы лорд, с целью доставить удовольствие ей, а не ради самой девушки, сделал предложение Пэнси? Не о такой ли услуге просил ее муж? Во всяком случае, так выглядела ситуация с той минуты, как Изабелла призналась себе, что лорд Уорбартон по-прежнему искал ее общества. Подобная задача была не просто неприятной – она была омерзительна. В смущении Изабелла задала себе вопрос, не собирался ли лорд Уорбартон предложить Пэнси свою руку с целью войти в семью и потом ждать случая общаться с Изабеллой, – но она не могла приписать ему такое коварство. Уорбартон был кристально честен. Но если его восхищение Пэнси являлось иллюзией, это было вряд ли лучше, чем притворство. Изабелла блуждала среди ужасных предположений, пока окончательно не запуталась; некоторые из них, когда она на них наталкивалась, казались ей совершенно безобразными. Наконец, она вырвалась из лабиринта и, протерев глаза, решила, что ее воображение делает ей мало чести. А воображение мужа делало еще меньше чести ему самому. Лорд Уорбартон совершенно потерял всякий интерес к ней, и она теперь значила для него не больше, чем ей хотелось. На этом она и остановится, пока ей не докажут обратное; докажут чем-то более убедительным, чем циничные намеки Озмонда.

Данная мысль, однако, в тот вечер не очень успокоила Изабеллу. Ее душа шарахалась прочь от ужасных образов, стремительно возникавших и толпившихся в мыслях. Изабелла не понимала, что заставило их вдруг так разыграться. Разве только странное впечатление, возникшее днем при виде необычно интимной беседы мужа с мадам Мерль. Она время от времени вспоминала о нем и не понимала, как она не замечала такого раньше. Кроме того, короткий ее разговор с Озмондом явился потрясающим примером уникальной способности мужа отравлять ей все, на что падал его взгляд. Было очень легко притвориться перед самой собой и пытаться выказывать ему преданность – но сам факт того, что Озмонд чего-то ждал от нее, вызывал у нее негодование – словно у него был дурной глаз, словно его присутствие было губительным для всего вокруг, а его благоволение – несчастьем. В чем заключалась причина? В нем самом или в глубоком чувстве недоверия, которое испытывала к нему Изабелла? Недоверие являлось единственным итогом ее короткой семейной жизни. Между супругами словно образовалась глубокая пропасть, поверх которой они обменивались взглядами, обвинявшими друг друга во лжи и обмане. Это было странное противостояние, которое Изабелле и во сне никогда не снилось, – противостояние, в котором жизненные принципы одного являлись предметом презрения другого. Тут не было ее вины – она не привыкла лгать, только восхищаться и верить. Изабелла делала первые шаги очень самоуверенно, но затем вдруг обнаружила, что бесконечное пространство жизни оказалось темной узкой аллеей с глухой стеной в дальнем конце. Вместо того чтобы привести ее на высоты счастья, с которых открывался распростершийся внизу мир и счастливый человек мог созерцать его с волнением и радостью, оценивать, выбирать и жалеть, эта аллея вела вниз, под землю, в царство ограничений и угнетенности, где голоса других живых существ, более беззаботных и свободных, доносились сверху и служили лишь для усиления осознания собственной непоправимой беды. Именно недоверие к мужу делало мир вокруг Изабеллы таким мрачным. Это чувство было легко назвать, но трудно объяснить – оно казалось столь сложным, что требовалось много времени и болезненных усилий, чтобы придать ему законченный вид. Страдание у Изабеллы было состоянием деятельным и проявлялось не в оцепенении, ощущении леденящего ужаса, шока и отчаяния, а в кипучей работе ума, в отклике на малейшее внешнее воздействие. Она льстила себе, считая, что факт крушения веры скрыла в себе – от всех, кроме Озмонда. О, он все знал, и временами ей казалось, будто муж наслаждался этим. Это ощущение пришло к Изабелле постепенно, и встревожилась она лишь к концу первого года семейной жизни. Затем вокруг начали сгущаться тени – словно Озмонд последовательно, намеренно – или злонамеренно? – тушил одну свечу за другой. Сначала сумерки были слабыми, и Изабелла еще видела в них перспективу. Но они сгущались. Порой тени расступались, но были определенные закоулки, постоянно остававшиеся во мраке. Изабелла была уверена, что эти тени порождались вовсе не воображением – она изо всех сил старалась оставаться спокойной и сдержанной, придерживаться только истины. Тени зарождались от одного лишь присутствия ее мужа. Они не являлись следствием каких-то его преступлений или подлостей – Изабелле было не в чем обвинить Озмонда. Почти ни в чем. Кроме одной вещи, которую нельзя было считать преступлением. Муж не был ни вспыльчивым, ни грубым.

Он просто ее ненавидел. Это единственное, в чем Изабелла обвиняла его, но, к сожалению, это точно не являлось преступлением – в ином случае она смогла бы себя защитить. Озмонд обнаружил, что жена оказалась совсем другой женщиной, не такой, какой он ее себе представлял. Сначала ему казалось, что он сможет ее изменить, и она изо всех сил старалась угодить супругу. Но ведь в конце концов она могла быть только собою и ничего не могла с этим поделать. Теперь уже не имело смысла притворяться, играть роль, поскольку Озмонд прекрасно узнал ее. Она не боялась мужа и даже представить себе не могла, что он мог причинить ей какой-либо вред. Враждебность, с помощью которой Озмонд преследовал Изабеллу, не имела никакого отношения к опасности. Он постарается всегда выглядеть правым, не допустить ни одного промаха. Заглядывая в будущее трезвыми глазами, Изабелла понимала, что в этом муж точно возьмет над ней верх. Она-то как раз сделает много промахов и много раз будет не права. Иногда Изабелла почти жалела Озмонда. Ведь она ввела его в свое время в заблуждение, притворившись, что она меньше, чем была на самом деле. Только ее невероятное очарование заставило джентльмена действовать и в конце концов сделать предложение. Он не изменился с тех пор; не «маскировался» в первый год своих ухаживаний. Но Изабелла видела тогда лишь половину его характера, как Луну, которая частично скрыта тенью Земли. Сейчас же она видела полную луну – видела человека целиком. А ведь она и «притаилась» тогда для того, чтобы предоставить Озмонду поле для деятельности, возможность проявить себя, и, несмотря на это, все равно ошиблась в нем – приняла часть за целое.

О, Изабелла по-прежнему была под его очарованием! И это очарование никуда не исчезло. Она по-прежнему прекрасно знала, что он может, когда хочет, быть неотразим. А Озмонд хотел этого, когда ухаживал за ней, и, поскольку она хотела быть очарованной, для него не представляло труда исполнить это его желание. Не представляло труда потому, что в эти минуты он был искренним – ей не приходилось в этом сомневаться. Он восхищался ею, говорил, почему именно – потому что она была женщиной с самым богатым воображением в мире. Это, несомненно, было правдой – поскольку Изабелла создала себе мир, далекий от реальности. В свое время у нее создалось неверное впечатление о муже. Некоторое сочетание черт тронуло ее, и она дорисовала в мыслях необыкновенный портрет. Озмонд был беден, одинок и при этом наделен душевным благородством – вот что вызвало в ней интерес. Какая-то в нем была неуловимая прелесть – в складе его ума, в его облике, в самой его жизни. В то же время Изабелла чувствовала, что он беспомощен, бездеятелен, и это чувство приняло форму нежности, увенчавшей ее уважение к нему. Озмонд напоминал скептически настроенного путешественника, шагающего вдоль пляжа в ожидании прилива, глядя в сторону моря, но не решаясь пуститься в плавание. И Изабелла решила, что ее назначение именно в этом. Она поможет ему уйти в плавание, стать для него провидением, будет любить его. И Изабелла полюбила Озмонда – большей частью того Озмонда, которого придумала сама себе, но и в какой-то степени такого, каким он оказался на самом деле. Вспоминая те недели, она ощущала нечто вроде материнского чувства – счастье женщины, принесшей жертву. Теперь ей казалось, что, не будь у нее денег, она ни за что бы не решилась на этот брак. Ее мысли неслись к бедному мистеру Тачетту, покоившемуся теперь в английской земле, ее благодетелю, вызвавшему своим благородным поступком огромное число неприятностей! Это был неоспоримый факт. В глубине души Изабелла считала свое состояние тяжелой ношей и с самого начала хотела передать этот груз под чью-нибудь ответственность. Что могло более облегчить ее собственную совесть, как не менее благородный поступок – отдать деньги человеку, обладавшему самым тонким вкусом в мире? Разве только передать их какой-нибудь больнице… Но ей захотелось обратить свою благотворительность именно на Джилберта Озмонда. Он мог воспользоваться ее состоянием наилучшим образом, лишив его налета вульгарности, неотделимого от удачи в виде получения неожиданного наследства. Не было ничего изысканного в том, чтобы унаследовать семьдесят тысяч фунтов, – вся изысканность исчерпалась поступком мистера Тачетта. А вот выйти замуж за Джилберта Озмонда и принести ему свое состояние – это представлялось Изабелле делом весьма изысканным. Может быть, Озмонду так и не казалось, но это уж было его делом: если он любил ее, то не должен был возражать против того, чтобы принять ее богатство. Достало же у него мужества сказать – да, он рад, что она богата.

При этой мысли кровь бросилась ей в лицо. Она спросила себя, неужели она вышла замуж из ложных побуждений – только для того, чтобы по возможности более красиво распорядиться своими деньгами? Но Изабелла очень быстро нашла ответ: это была лишь половина правды. Ею владели совершенно определенные чувства – жажда любви Озмонда и восхищение его личностью. Он был лучше всех на свете. Это счастливое убеждение наполняло жизнь Изабеллы уже в течение многих месяцев, и она ничего не могла с этим поделать. Самая прекрасная личность, которую она когда-либо знала, стала принадлежать ей – это ощущение было сродни преклонению. Изабелла не ошиблась насчет его ума и теперь знала сей орган превосходно – с ним, вернее, чуть ли не в нем она теперь жила – он стал ее обиталищем. Если уж Изабелла оказалась в ловушке, для ее пленения требовалась очень крепкая рука – подобное соображение кое-чего стоило. С разумом более развитым, более тонким, более опытным ей было тяжело сражаться – а теперь ей приходилось считаться с этим изысканным инструментом. В бесконечном отчаянии Изабелла думала о том, как невероятно жестоко обманулся Озмонд, и она удивлялась, как это он не возненавидел ее еще более. Она прекрасно поняла, как Озмонд подал первый сигнал – он прозвучал как последний звонок перед поднятием занавеса и началом основного акта драмы их семейной жизни. Однажды Озмонд сказал Изабелле, что у нее слишком много идей и что ей следовало от них избавиться. Он говорил это и перед женитьбой, но тогда она не обратила внимания на его слова и вспомнила только некоторое время спустя. Но теперь Изабелла с ужасом увидела, что он отнюдь не шутил. На первый взгляд его слова ничего особенного не значили, после некоторых раздумий они показались Изабелле зловещими. Озмонд действительно имел в виду то, что говорил. Ему очень хотелось бы, чтобы его жена не обладала ничем, кроме приятной внешности. Она осознавала, что у нее было слишком много идей, – даже больше, чем Озмонд предполагал, и гораздо больше, чем Изабелла высказала ему к тому времени, как он сделал ей предложение. Да, она была притворщицей; но он ей так нравился! У нее было слишком много идей даже для нее самой, но ведь девушки для того и выходят замуж, чтобы поделиться ими с супругом. Вырвать их с корнем нельзя, можно только подавить их в себе и соблюдать осторожность, чтобы случайно не потревожить снова. Дело было не в том, что Озмонд возражал против ее мнений – у Изабеллы не было такого мнения, которым она не пожертвовала бы ради любви. Но ведь муж имел в виду ее всю – характер, чувства, суждения. Именно это Изабелла хранила в себе. Именно этого Озмонд не знал, пока не столкнулся с этим лицом к лицу, – но было уже поздно. Оказалось, что Изабелла имела взгляды на жизнь, которые ее муж воспринял как оскорбление. Странно, но она даже не предполагала, что его взгляды окажутся настолько иными. Ей казалось, что они – широкие, просвещенные, в общем, взгляды настоящего джентльмена. Разве Озмонд не говорил ей, что у него нет никаких предрассудков и предубеждений? Разве весь его облик не провозглашал о том, что он человек, равнодушный к мелким заботам, стремящийся только к истине и знаниям, верящий, что два умных человека должны искать лишь правду и подлинное понимание жизни и, вне зависимости от результата поисков, найти в них счастье? Озмонд утверждал, что любит все традиционное, и в этих словах слышалось что-то благородное, что-то сродни любви к гармонии и порядку. Изабелла добровольно пошла за ним – его предупреждение не казалось дурным знамением. Но по мере того, как шли месяцы, Изабелла следовала за мужем все дальше, и, когда он, наконец, привел ее в свою обитель, она увидела, куда попала.