Текст книги "Портрет леди"

Изабелла встала – время шло очень быстро.

– Ну что ж, тогда до свидания, – сказала она. – Я уезжаю из Рима сегодня вечером.

Пэнси вцепилась в ее платье. Она вдруг изменилась в лице.

– Вы выглядите странно. Вы меня пугаете.

– О, меня можете не опасаться, – сказала Изабелла.

– Возможно, вы не вернетесь?

– Возможно. Не могу сказать.

– О, миссис Озмонд, не оставляйте меня!

Изабелла увидела, что Пэнси догадалась обо всем.

– Милое мое дитя, что же я могу для тебя сделать? – вздохнула Изабелла.

– Не знаю… Но я чувствую себя более счастливой, когда думаю о вас.

– Ты всегда можешь думать обо мне.

– Но не когда вы так далеко. Я… немного боюсь, – сказала Пэнси.

– Чего?

– Папы… чуть-чуть. И мадам Мерль. Она только что была здесь.

– Ты не должна так говорить, – заметила Изабелла.

– О, я сделаю все, что они пожелают. Только при вас мне это будет легче.

Изабелла на мгновенье задумалась.

– Я не оставлю тебя, – произнесла она наконец. – До свидания, дитя мое.

Они постояли молча, обнявшись, как две сестры, и потом Пэнси проводила гостью до лестницы.

– Мадам Мерль была здесь, – повторила девушка, а когда Изабелла ничего не ответила, вдруг резко добавила: – Мне она совсем не нравится!

Изабелла замедлила шаг и остановилась.

– Ты никогда не должна говорить… что тебе не нравится мадам Мерль.

Пэнси недоуменно взглянула на мачеху, но ее недоумение никогда не являлось причиной для ослушания.

– Больше никогда не буду, – кротко сказала она.

Возле лестницы им пришлось расстаться – одним из условий не слишком строгого, но тем не менее обязательного для исполнения распорядка жизни Пэнси в монастыре был запрет на то, чтобы она спускалась вниз. Изабелла пошла по ступеням, а девушка осталась стоять наверху.

– Вы вернетесь? – воскликнула она, когда Изабелла была на последней ступеньке, голосом, не раз вспоминавшимся потом нашей героине.

– Да… я вернусь.

Мадам Катрин встретила Изабеллу внизу и проводила до двери приемной, перед которой остановилась.

– Здесь я покину вас, – сказала монахиня. – вас ждет мадам Мерль.

Услышав это, Изабелла вздрогнула и уже хотела спросить, нет ли другого выхода из монастыря, но потом вдруг решила не выдавать почтенной воспитательнице свое нежелание встречаться со второй посетительницей Пэнси. Матушка Катрин очень нежно положила руку ей на плечо и, взглянув на нее своим мудрым, благожелательным взглядом, сказала по-французски слегка фамильярно:

– Дорогая мадам, так что вы думаете обо всем этом?

– О моей падчерице? О, это заняло бы слишком много времени.

– Мы думаем, с нее довольно, – многозначительно сказала мадам Катрин и открыла перед Изабеллой дверь приемной.

Мадам Мерль сидела в той же позе, в какой Изабелла ее оставила. Она была так поглощена своими мыслями, что даже не пошевелилась. Когда мадам Катрин закрыла за Изабеллой дверь, мадам Мерль встала, и Изабелла увидела, что она размышляла все это время не напрасно. Мадам Мерль успокоилась и полностью восстановила самообладание.

– Мне захотелось поговорить с вами, – подчеркнуто вежливо произнесла она. – Но не о Пэнси.

Изабелла подумала, что слабо представляет себе, о чем мог быть этот разговор, если не о Пэнси, и, несмотря на заявление мадам Мерль, сказала:

– Мадам Катрин считает, что девочка уже достаточно пожила здесь.

– Да, мне тоже так кажется. Я хотела спросить вас о мистере Тачетте. У вас действительно есть причины считать, что он на смертном одре?

– У меня есть лишь телеграмма. К несчастью, она лишь подтверждает эту возможность.

– Я хочу задать вам странный вопрос, – сказала мадам Мерль. – Вы очень любите своего кузена?

И она улыбнулась – тоже не менее странно.

– Да, я очень люблю его. Но я не понимаю вас.

Мадам Мерль немного помедлила.

– Трудно объяснить. Мне в голову пришло кое-что, что, возможно, не приходило вам, и я хотела бы поделиться этим с вами. Ваш кузен однажды проявил к вам удивительную доброту. Вы так никогда и не догадались?

– Он сделал мне много добра.

– Да, но одно его деяние превышает все остальное. Он сделал вас богатой женщиной.

– Так это… он?

Мадам Мерль убедилась в том, что произвела должное впечатление, и с триумфом продолжила:

– Он придал вам тот дополнительный блеск, которого вам недоставало. На самом деле вы должны благодарить именно его.

Она замолчала, заметив в глазах Изабеллы какое-то странное выражение.

– Я вас не понимаю. Это деньги моего дяди.

– Да, это были деньги вашего дяди. Но идея принадлежала вашему кузену. Он внушил ее старику. Сумма ведь, дорогая, была огромной.

Изабелла молча смотрела на мадам Мерль. Казалось, сегодня она целый день пребывала в мире, освещенном зловещими вспышками.

– Не понимаю, зачем вы это говорите! Я не знаю того, что знаете вы.

– Я просто догадалась. Но это так и есть.

Изабелла направилась к двери, но, приоткрыв ее, остановилась и сказала:

– До сих пор мне казалось, что я за все должна благодарить вас.

И только это и было ее местью.

Мадам Мерль стояла, опустив глаза, приняв позу горделивого раскаяния.

– Вы очень несчастны, я знаю. Но я еще больше.

– Да, могу себе представить. Я бы желала, чтобы это была наша последняя встреча.

Мадам Мерль подняла глаза.

– Я уеду в Америку, – сказала она, когда Изабелла шагнула в дверь.

Глава 53

Это было не удивление, а чувство, которое в других обстоятельствах можно было назвать радостью. Оно возникло в Изабелле, когда она вышла из парижского поезда на вокзале Чаринг-Кросс и оказалась в объятиях Генриетты Стэкпол. Изабелла телеграфировала своей подруге из Турина, и хотя не просила встречать ее, но все же надеялась, что дает телеграмму не напрасно. Во все время долгого пути из Рима Изабелла пребывала в какой-то совершенно бессознательной растерянности, даже не пытаясь думать о будущем. Невидящим взглядом она смотрела на пробегающие за стеклом пейзажи, не замечая, что те были украшены богатейшим цветением весны. Ее мысли блуждали совсем в других краях – мрачных, дремучих землях, где времена года не менялись и, казалось, всегда царила холодная зима. Изабелле нужно было многое обдумать, но ее занимали отнюдь не осознанные размышления; не связанные между собой видения, неожиданные смутные вспышки воспоминаний и ожиданий проплывали у нее в голове. Прошлое и будущее сменяли друг друга в судорожной динамике, подчинявшейся только собственной логике. Что только не вспоминалось ей! Сейчас, когда ей открылась тайна, когда она узнала то важное, что ее непосредственно касалось, что имело в ее жизни огромное значение и незнание чего сделало ее существование похожим на попытку сыграть в вист неполной колодой карт, вся правда мира, все отношения в нем, все его значение и ужас предстали перед ней в виде некоего огромного архитектурного сооружения. В ее памяти всплывали тысячи мелочей, которые появлялись с той же неожиданностью, с какой пробегает дрожь. В свое время она считала их мелочами, а теперь ощущала их почти свинцовую тяжесть. Однако даже теперь они оставались мелочами – какой смысл был вникать в них?

Все в эти дни казалось Изабелле бессмысленным. Все ее цели и намерения исчезли. И все желания тоже, кроме разве одного – побыстрее добраться до своего прибежища. Гарденкорт был ее стартовой точкой, и возвращение в эти тихие покои было хотя бы временным выходом. Оттуда Изабелла начала свой путь как на крыльях, а возвращалась совершенно обессиленной. Если раньше Гарденкорт являлся для нее просто отдохновением, то сейчас стал настоящим святилищем. Она завидовала умиравшему Ральфу – ведь если говорить о покое, то был ли покой более совершенный? Умереть, бросить все и не знать больше ничего – эта мысль казалась ей не менее сладкой, чем в полуденный зной в заморской стране мечта о мраморной ванне с прохладной водой. Во время путешествия иногда случались моменты, когда Изабелла действительно казалась себе мертвой. Она сидела в углу купе столь неподвижная, равнодушная, столь далекая от надежд и даже отчаянья, просто ощущая, как поезд вез ее куда-то, что, если бы кто-нибудь решил проникнуть в ее душу, он бы совершенно ясно удостоверился в отсутствии ее телесной оболочки. Сожалеть было не о чем. Все закончилось. Не только время ее безрассудных поступков, но и время раскаяния, казалось, уже умчалось вдаль. Единственное, о чем можно было сожалеть, так это о том, что мадам Мерль оказалась такой… такой неописуемой. Воображение отказало Изабелле, она не способна была определить, какой же именно оказалась мадам Мерль. Но, какой бы она ни была, пусть сама жалеет себя, пусть займется этим в Америке, куда она собиралась. Это больше не касалось Изабеллы. У нее лишь создалось впечатление, что она больше никогда не увидит мадам Мерль; и эта мысль унесла ее в будущее, куда Изабелла нет-нет да и бросала взгляды. Она видела себя через много лет по-прежнему той, перед которой расстилалась жизнь, и это противоречило ее нынешнему настроению. Хорошо бы было умереть; но в этой привилегии, очевидно, ей было пока отказано. Глубоко в душе у Изабеллы – глубже, чем была ее тяга к небытию, – таилось чувство, что жизнь ее продлится еще долго. В этом убеждении таилось что-то вдохновляющее и бодрящее – временами это заставляло ее встряхнуться. Это было свидетельством силы, доказательством того, что однажды она снова будет счастлива. Невозможно, чтобы в жизни ей было суждено только страдать. Ведь она была еще так молода, и с ней еще очень многое могло случиться. Жить только для того, чтобы страдать и чувствовать, как удары судьбы повторяются и усиливаются, – Изабелле казалось невозможным, чтобы ее предназначение было именно таким, – она считала, что заслуживает большего. Потом она задумывалась, не было ли слишком глупо быть о себе столь высокого мнения? Но если это даже и правда – что это меняло? Разве история не есть пример уничтожения сплошь да рядом самого ценного? Разве было что-то невероятное в предположении, что утонченная натура должна больше страдать? Из этого следовало, что каждому необходимо иметь в душе что-то грубое, что могло бы охранить его от излишних страданий. В общем, в своих видениях Изабелла уловила ускользающую, но вполне различимую тень долгих лет. Бежать было невозможно; она должна была выдержать все до конца. Затем на нее снова наступало ее настоящее, и оно отгораживало ее от всего своей плотной завесой безразличия.

Генриетта поцеловала подругу. Она всегда делала это так, словно боялась, что ее схватят на месте преступления. Изабелла стояла в толпе, рассеянно оглядываясь вокруг в поисках служанки. Она ни о чем не спрашивала, предпочитая ждать. У нее вдруг появилось ощущение, что она под надежной защитой. Как хорошо, что Генриетта встретила ее – прибытие в Лондон показалось Изабелле почему-то ужасным. Тусклый, закопченный высокий свод вокзала, странный мертвенно-бледный свет, густая, мрачная, толкающаяся локтями толпа наполнили Изабеллу страхом и заставили ее вцепиться в руку подруги. Она вспомнила, как когда-то ей все это нравилось – казалось частью большого волнующего представления. Она помнила, как пять лет назад в зимних сумерках шла через оживленные улицы от Юстонского вокзала – сегодня вряд ли ей удалось бы сделать это, ей казалось, что в тех событиях участвовала не она, а кто-то совсем другой…

– Как прекрасно, что ты приехала, – сказала Генриетта, глядя на подругу так, словно ожидая от нее возражений. – Если бы ты не приехала… если бы ты не приехала… ну я просто тогда не знаю, что бы было, – пробормотала мисс Стэкпол, прозрачно намекая на свое возможное неодобрение.

Изабелла снова огляделась, не видя свою служанку. Ее взгляд упал на человека, которого она уже, несомненно, когда-то встречала, и спустя мгновение она узнала приветливое лицо мистера Бентлинга. Он был слегка в стороне, но толпа была не в силах отвоевать у него ни дюйма земли, на которой он стоял, – истый джентльмен, скромно пережидавший, пока дамы закончат заключать друг друга в объятия.

– Там мистер Бентлинг, – негромко, расслабленно произнесла Изабелла; внезапно ей стало все равно, найдет она свою служанку или нет.

– О да, он везде ходит со мной. Идите сюда, мистер Бентлинг! – позвала Генриетта, после чего галантный холостяк двинулся к ним со сдержанной, согласно торжественности момента, улыбкой. – Разве не мило, что она приехала? Он все знает. Мы долго обсуждали этот вопрос. Мистер Бентлинг говорил, что ты не приедешь, а я, конечно, говорила совершенно обратное.

– Я думала, вы всегда находите общий язык, – ответила Изабелла, обнаружив, что может улыбаться, – излучавшие доброту глаза мистера Бентлинга будто говорили: все хорошо, пусть она помнит, что он старинный друг ее кузена, что он все понимает, что все теперь в порядке… Изабелла протянула ему руку. Его доброта казалась ей бесконечной.

– Вот уж нет: я-то всегда готов согласиться, в отличие от мисс Стэкпол, – заверил он.

– Разве я не говорила тебе, что служанки приносят одни неудобства? – спросила Генриетта. – Наша молодая леди, видимо, осталась в Кале.

– Не важно, – сказала Изабелла, по-прежнему глядя на мистера Бентлинга, который еще никогда не вызывал у нее столь большого интереса.

– Постойте с ней, пока я посмотрю, – скомандовала Генриетта, оставив на некоторое время Бентлинга и Изабеллу наедине.

Сначала они стояли молча, затем мистер Бентлинг поинтересовался, как они пересекли Ла-Манш.

– Прекрасно. Впрочем, нет, вообще-то сильно качало, – вспомнила Изабелла к очевидному удивлению собеседника. – Я знаю, вы ездили в Гарденкорт.

– Откуда вы знаете?

– Не могу ничего сказать… просто у вас вид человека, который был там.

– Я выгляжу печальным? Знаете, там действительно очень печально.

– Я не представляю, чтобы вы когда-нибудь выглядели очень печальным. Нет, по вашему виду можно только сказать, что вы чудесный, добрый человек, – сказала Изабелла с откровенностью, для которой ей не потребовалось никаких усилий. Ей казалось, что она больше никогда не будет попусту испытывать смущения.

Однако бедняга Бентлинг не смог подхватить знамя непринужденности. Он сильно покраснел, рассмеялся и стал убеждать женщину, что очень часто бывает уныл, а когда он бывает уныл, то делается ужасно зол.

– Можете спросить мисс Стэкпол, – сказал он. – А в Гарденкорте я был два дня назад.

– Вы видели моего кузена?

– Совсем недолго. Но он принимает гостей. Уорбартон был у него за день до меня. Ральф почти не изменился, только лежит в постели, выглядит ужасно больным и временами даже не может говорить. Но он все такой же насмешник. Как это все ужасно.

Она немедленно живо представила себе эту картину – не помешала даже вокзальная суета.

– Вы были к вечеру?

– Да, специально поехал попозже, поскольку мы подумали, что это будет важно для вас.

– Я очень вам обязана. Могу я отправиться туда сегодня же?

– О, не думаю, что Генриетта отпустит вас, – ответил мистер Бентлинг. – Она хочет, чтобы вы остановились у нее. Я попросил кого-нибудь из прислуги Тачеттов протелеграфировать мне и час назад получил телеграмму в своем клубе. «Все спокойно» – вот что там было написано. Время отправления – два часа дня. Как видите, вы вполне можете подождать до завтра. Вы, наверное, очень устали.

– Да, очень. Еще раз спасибо вам.

– О, мы знали, что вам понравятся последние новости, – сказал мистер Бентлинг.

Изабелла отметила, что хоть в этом мнения мистера Бентлинга и Генриетты наконец сошлись.

Мисс Стэкпол вернулась со служанкой Изабеллы, которая неожиданно нашлась. Она вовсе не потерялась в толпе – просто она получала багаж хозяйки, и теперь Изабелла могла спокойно покинуть вокзал.

– Даже и не думай, чтобы ехать туда сегодня, – заметила Генриетта. – Не важно, есть ли вечерний поезд или нет. Мы поедем прямо ко мне на Уимпол-стрит. Это не римский дворец, но переночевать можно.

– Как тебе угодно, – согласилась Изабелла.

– Ты поедешь ко мне и ответишь на несколько вопросов. Вот что мне угодно.

– А ведь она ничего не говорит насчет обеда, не так ли, миссис Озмонд? – весело спросил мистер Бентлинг.

Генриетта устремила на него пристальный взгляд.

– Вижу, вам не терпится остаться одному. Будьте на Пэддингтонском вокзале завтра ровно в десять.

– Если это ради меня, то не стоит, мистер Бентлинг, – сказала Изабелла.

– Ничего-ничего, он придет ради меня, – заявила Генриетта, ведя подругу к кебу.

Через некоторое время в просторной сумрачной прихожей на Уимпол-стрит – нужно отдать должное мисс Стэкпол, там женщин ждал обильный ужин – хозяйка задала Изабелле свои вопросы.

– Твой муж устроил тебе сцену перед отъездом? – это был первый вопрос.

– Нет. Не могу сказать, что он устроил сцену.

– Тогда, значит, не возражал?

– Возражал очень сильно. Но это не то, что можно было бы назвать сценой.

– Что же это тогда было?

– Между нами произошел очень спокойный разговор.

Генриетта некоторое время пристально разглядывала подругу.

– Должно быть, это было ужасно, – заметила она.

Изабелла не стала разубеждать ее, просто ограничилась тем, что кратко отвечала на ее вопросы; это было легко, поскольку они носили конкретный характер. Ей не хотелось сейчас пускаться в объяснения.

– Ладно, – улыбнулась Генриетта. – У меня не вызывает восторга лишь одна вещь. Зачем ты пообещала юной мисс Озмонд вернуться?

– Сейчас я не уверена, что сама понимаю, – ответила Изабелла. – Но я пообещала

– Если ты не помнишь, по какой причине это сделала, то, может быть, и не вернешься?

Изабелла несколько секунд молчала, потом сказала:

– Возможно, найдутся другие причины.

– Ни одной основательной ты точно не найдешь.

– В таком случае на первый план выйдет та причина, что я дала обещание, – призналась Изабелла.

– Это-то мне и не нравится.

– Давай не будем сейчас говорить об этом. Мне было трудно уехать, а возвращение будет еще более тяжелым.

– Ну, ты же сказала, что он не устраивает сцен, – с нажимом напомнила Генриетта.

– Да нет, устроит, конечно, – серьезно ответила Изабелла. – Только это будет одна из тех сцен, которые длятся вечно.

Несколько минут женщины молча оценивали такую перспективу, затем мисс Стэкпол, перейдя по просьбе подруги к другой теме, объявила:

– Я гостила у леди Пензл!

– О, приглашение наконец-то дошло!

– Да, для этого понадобилось пять лет. Но на этот раз она сама хотела со мной встретиться.

– Вполне естественно.

– Более естественно, чем ты думаешь, – сказала Генриетта, глядя в пространство, затем внезапно повернулась и добавила: – Изабелла Арчер, приношу вам свои извинения. И знаешь, почему? Потому что я критиковала тебя, а сама зашла еще дальше. Мистер Озмонд, по крайней мере, был рожден по ту сторону океана!

Изабелла не сразу поняла, что имела в виду подруга, – так тщательно был спрятан смысл тирады Генриетты. И, хотя Изабелла не была настроена воспринимать сейчас что-нибудь комически, она все же рассмеялась. Однако она тут же взяла себя в руки и серьезно, торжественно спросила:

– Генриетта Стэкпол, вы намерены покинуть свою родину?

– Да, бедная моя Изабелла, и не собираюсь это отрицать. Увы, это факт. Я собираюсь выйти замуж за мистера Бентлинга и поселиться в Лондоне.

– Это выглядит весьма странно, – заметила Изабелла, снова позволив себе улыбнуться.

– Думаю, да. Я пришла к этому постепенно. Полагаю, я знаю, что делаю, но не могу объяснить, почему.

– Никто не может объяснить чье-либо замужество, – согласилась Изабелла. – И тебе не нужно ничего объяснять. Мистер Бентлинг очень хороший человек.

Генриетта молчала. Казалось, она запуталась в своих размышлениях.

– Он прекрасный человек, – произнесла она наконец. – Я изучала его на протяжении нескольких лет и вижу теперь насквозь. Он чист, как стекло. В нем нет никакой тайны. Он не интеллектуал, но сам очень ценит интеллект. С другой стороны, он не переоценивает значение ума, что иногда происходит в Америке.

– Да… ты действительно изменилась! – заметила Изабелла. – Впервые в жизни я слышу от тебя что-то негативное о своей стране.

– Я только сказала, что мы слишком интеллектуальны – это скорее достоинство. Но я и в самом деле изменилась. Чтобы выйти замуж, женщине нужно порядком перемениться.

– Надеюсь, ты будешь счастлива. По крайней мере, тебе наконец-то удастся узнать частную жизнь англичан!

Генриетта тяжело вздохнула.

– Наверное, в этом и ключ к разгадке. Я просто не могла терпеть то, что меня не впускают в их круг! Зато теперь у меня такие же права, как у всех! – произнесла она с нескрываемым восторгом.

Изабеллу очень позабавила новость, но затем ее охватила легкая грусть. В общем-то, не было ничего особенного в том, что Генриетта в конце концов оказалась просто женщиной, а не пламенным борцом с рутиной повседневности. Изабелла испытала легкое разочарование, увидев, что Генриетта поддалась слабости, оказалась подвержена обычным страстям и что ее отношения с мистером Бентлингом вовсе не были оригинальными. В ее желании выйти за него замуж настолько не было ничего оригинального (это было даже немного глупо), что на какое-то мгновение и без того мрачный мир показался Изабелле еще беспросветнее. Чуть позже, однако, она подумала, что мистер Бентлинг, по крайней мере, был большим оригиналом. Однако она не представляла себе, как это Генриетта может бросить родину. Сама она давно уж не тосковала по родной стране, но она никогда так сильно и не любила ее, как Генриетта. Наконец, Изабелла спросила, как подруге понравилась поездка к леди Пензл.

– О, она не знала, как меня воспринимать, – ответила мисс Стэкпол.

– Это тебя развлекало?

– Очень, поскольку она считается весьма умной и совершенно убеждена, что знает все обо всем; но с женщиной-журналисткой она не сталкивалась! Ей было бы проще, если бы я была немного лучше или немного хуже. А так она была совершенно сбита с толку. Похоже, она считала, что я просто обязана совершать аморальные поступки. И хотя она считает аморальным мое решение выйти замуж за ее брата, все-таки в конце концов это недостаточно аморально. Ей никогда меня не понять… никогда!

– Значит, она не так умна, как ее брат, – сказала Изабелла. – Он, судя по всему, понял.

– О, нет! – решительно возразила мисс Стэкпол. – Я думаю, что он хочет жениться на мне с целью… просто выяснить кое-что для себя. Это его идея фикс. Он как во сне.

– Очень мило, что ты с таким юмором относишься к этому.

– О, да, – сказала Генриетта. – Но мне тоже есть что выяснять!

И Изабелла поняла, что подруга вовсе не отказалась от своей родины, а даже планировала атаку на Англию. Генриетта была готова померяться с ней силами.

Оказавшись на следующий день на Пэддингтонском вокзале в два часа в компании мистера Бентлинга и Генриетты, Изабелла убедилась в том, что сей джентльмен весьма легко переносит неожиданность слов и поступков мисс Стэкпол. Если он еще не понял всего, по крайней мере, ему стало ясно главное – Генриетту не нужно было понукать брать инициативу в свои руки. Мистер Бентлинг, очевидно, выбирал себе жену, исходя именно из этого.

– Генриетта сказала мне, и я очень рада, – произнесла Изабелла, протягивая ему руку.

– Осмелюсь предположить, что вы находите все это очень странным, – ответил мистер Бентлинг, опираясь на свой изящный зонт.

– Да, я нахожу это весьма необычным.

– Но, наверное, все же не до такой степени, как я. Но я всегда предпочитал поступать неординарно, – проговорил мистер Бентлинг невозмутимо.