Текст книги "История"

80. Во время совещаний кто‑то из фиванцев, слышавших это, заметил: «Мне кажется, я понимаю, что означает данное нам изречение. Говорят, что Фива и Эгина были дочерьми Асопа; так как они – сестры, то, я полагаю, божество велит нам просить эгинцев быть нашими помощниками». Так как это мнение оказалось самым убедительным, то немедленно отправлены были послы просить эгинцев о помощи согласно повелению оракула, ибо они «ближайшие» для фиванцев. В ответ на просьбу о помощи эгинцы обещали послать к ним в союзники Эакидов.

81. Когда фиванцы, полагаясь на союз с Эакидами, попытали счастья и были жестоко разбиты афинянами, то отправили снова послов на Эгину: они возвращали эгинцам Эакидов и просили у них простых смертных. Гордясь чрезвычайным благополучием и вспомнив старую вражду к афинянам, эгинцы в ответ на просьбу фиванцев открыли военные действия против афинян без предупреждения через глашатая. В то время как афиняне заняты были войной с беотийцами, эгинцы поплыли на длинных кораблях в Аттику, разорили Фалер и множество деревень на другой части побережья, чем причинили афинянам жестокую обиду.

82. Давняя вражда эгинцев против афинян началась следующим образом: одно время жителям Эпидавра земля не давала никаких плодов; по этому случаю они обратились к оракулу в Дельфах. Пифия в ответ приказала им поставить кумиры Дамии и Авксесии*, обещая после этого облегчение их участи. Когда эпидаврийцы спросили, из меди ли сделать кумиры или из камня, пифия не дозволила ни того ни другого, повелев сделать изображения деревянные из домашнего оливкового дерева. Тогда жители Эпидавра просили у афинян дозволения вырезать оливу у них, полагая, что их оливковые деревья наиболее священны; впрочем, говорят, что в то время оливковые деревья были только в Афинах и больше нигде. Афиняне отвечали, что дадут разрешение с тем условием, чтобы эпидаврийцы ежегодно приносили жертвы Афине Палладе и Эрехфею. Эпидаврийцы приняли это условие, получили то, что просили, и поставили кумиры из афинской оливы. Земля Эпидавра стала приносить плоды, а эпидаврийцы исполняли относительно афинян принятые на себя обязанности.

83. В то время и даже раньше еще эгинцы находились вообще в зависимости от жителей Эпидавра и, между прочим, переправлялись в Эпидавр для решения возникавших между ними тяжб. Но после сооружения кораблей они, будучи слишком уверены в своих силах, отложились от Эпидавра. Как враги эпидаврийцев, эгинцы разоряли их, потому что были господами на море, наконец похитили у них изображения Дамии и Авксесии, перенесли их внутрь своей страны и поставили в той местности, которая носит имя Эя, на расстоянии двадцати стадиев от города. Поставленные здесь изображения эгинцы чествовали жертвами и хорами женщин – насмешниц, причем для каждого божества выбиралось по десяти поставщиков хоров; хоры, впрочем, не касались своими насмешками никого из мужчин, осмеивая только местных женщин. Те же самые священнодействия были в обычае и у эпидаврийцев; существовало у них также и тайное священнослужение.

84. Когда изображения эти были похищены из Эпидавра, жители его перестали совершать то, к чему раньше обязались перед афинянами. Афиняне через послов грозили за это местью эпидаврийцам, но последние же доказывали свою невиновность. Они‑де выполняли свои обязанности до тех пор, пока имели изображения на своей земле; а с того времени, как изображения эти отняты у них, несправедливо было бы, чтобы и впредь они доставляли жертвы в Афины; обязанными к тому они называли эгинцев, владевших изображениями. Вследствие этого афиняне отправили послов на Эгину и требовали выдачи кумиров; на это эгинцы отвечали, что у них с афинянами нет никаких дел.

85. По рассказам афинян, после этого требования снаряжена была всего одна трирема с теми гражданами, которые отправлялись от имени целой общины. Явившись на Эгину, они пытались было снять эти кумиры с оснований, как сделанные из их дерева, для того, чтобы доставить в Афины; не будучи в состоянии овладеть ими таким способом, они забросили на кумиры веревки и стали тянуть их; но в это время ударил гром, сопровождавшийся землетрясением; вследствие этого люди, прибывшие на триреме и тащившие кумиры, обезумели и в таком состоянии убивали друг друга как враги; из всех них уцелел один только, который и возвратился в Фалер. Так это было по рассказам афинян.

86. По словам эгинцев, афиняне прибыли на их остров на нескольких кораблях; один корабль или немного больше эгинцы отразили бы легко, если бы даже у них совсем не было кораблей; но афиняне прибыли в их страну на многих кораблях, и эгинцы отступили перед ними без боя; они только не могут сказать наверное, потому ли они отступили, что чувствовали себя на море гораздо слабее противника, или потому, что вознамерились сделать то, что потом действительно и сделали. Не встретив никакого сопротивления, афиняне сошли со своих кораблей на берег и направились к кумирам. Но, будучи не в состоянии снять их с оснований, закинули на них веревки и так стали тащить, пока с обоими изображениями не случилось следующее (этому я не верю, а кто‑нибудь другой, может быть, и поверит): кумиры‑де пали перед афинянами на колени и с того времени остались в таком положении навсегда. Так будто бы действовали афиняне. Эгинцы далее рассказывают, что, узнав о намерении афинян идти на них войной, они обеспечили себе содействие аргивян. В то время как афиняне высадились на Эгину, на помощь к эгинцам прибыли аргивяне, тайком переплыв из Эпидавра на остров; афиняне ничего не предчувствовали, как ударили на них аргивяне, отрезав им путь к кораблям; в это же время раздался над неприятелем гром и случилось землетрясение.

87. Вот что рассказывают аргивяне и эгинцы; согласно с ними передают и афиняне, что из числа их воинов спасся только один, который и возвратился в Аттику. Впрочем, по словам аргивян, все аттическое войско за исключением одного человека истреблено было ими, а по словам афинян – божеством, и этот один не остался в живых, но погиб при следующих обстоятельствах. По прибытии в Афины он стал сообщать о несчастье. Жены воинов, отправившихся в поход на Эгину, узнав о том, что из числа всех спасся лишь он один, сильно вознегодовали, обступили его кругом и искололи пряжками от одежды, причем каждая спрашивала, где ее муж. Так погиб этот человек. Поведение женщин показалось афинянам еще ужаснее, нежели самое поражение. Так как они не могли подвергнуть женщин какому‑либо наказанию, то велели им переменить свое одеяние на ионийское. До той поры афинские женщины носили дорийское платье, очень похожее на коринфское; переменили они его на льняной хитон для того, чтобы не употреблять пряжек.

88. На самом деле одеяние это первоначально не ионийское, но карийское. Дело в том, что в древности у всех эллинов женское платье было одно и то же, то самое, которое теперь называется у нас дорийским. По упомянутой выше причине у аргивян и эгинцев вошло для женщин в обычай носить пряжки в половину меньшие против первоначальных и посвящать в храм названных выше божеств преимущественно пряжки. Кроме того, воспрещено было вносить в храм что бы то ни было аттического происхождения, не исключая и глиняной посуды; наконец, установлено пить только из горшков местного изготовления.

89. Аргивские и эгинские женщины вследствие вражды этих островов с афинянами носили до нашего времени пряжки даже большие, нежели прежде, а вражда между эгинцами и афинянами началась так, как рассказано нами выше. Поэтому, когда фиванцы обратились к ним за помощью, эгинцы вспомнили случай с кумирами и охотно оказали помощь беотийцам. Эгинцы стали опустошать побережье Аттики, а афиняне, готовившиеся в поход на эгинцев, получили из Дельф изречение оракула, повелевавшее им воздерживаться от войны в течение тридцати лет со времени нанесения обиды эгинцами, а на тридцать первом году соорудить святилище Эаку и начать войну с Эгиной, тогда они легко получат желаемое. Если же начнут войну тотчас, то за время ее потерпят многие поражения, одержат многие победы и в конце концов сокрушат противника. Выслушав оракула, афиняне соорудили святилище Эаку, то самое, которое и теперь стоит на рынке, но не приняли совета оракула воздерживаться от войны в течение тридцати лет, потому что эгинцы нанесли им обиды.

90. Приготовления афинян к войне задержаны были замыслами лакеденонян. Услышав о тех мерах, какие приняты были Алкмеонидами относительно пифии, и о действиях пифии против них и против Писистратидов, они огорчены были вдвойне: и тем, что сами изгнали из их города людей, связанных с ними узами гостеприимства, и тем, что за это не было им никакой признательности со стороны афинян. Возбуждали их сверх того и оракулы, гласившие, что много обид претерпят они от афинян, – изречения оракулов раньше были неизвестны им, а теперь они узнали их от Клеомена, принесшего изречения в Спарту. Клеомен приобрел эти оракулы в афинском акрополе, а прежде владели ими Писистратиды; во время удаления из Афин они оставили их в храме, а Клеомен взял их оттуда.

91. Добыв изречения оракулов и замечая, что афиняне усиливаются и вовсе не обнаруживают охоты подчиняться им, лакедемоняне сообразили, что в состоянии свободы аттический народ становится равносильным лакедемонскому, тогда как под гнетом тирании он был слаб и покорен. Все это они обстоятельно рассудили и стали приглашать из Сигея, что на Геллеспонте, Гиппия, сына Писистрата. По прибытии приглашенного Гиппия спартанцы созвали послов от своих союзников и обратились к ним с такой речью: «Мы сознаем, союзники, свою ошибку. Благодаря ложным изречениям оракула мы изгнали из отечества людей, тесно связанных с нами узами дружбы и обещавших привести Афины к подчинению нам; после этого мы передали государство неблагодарному народу, который через нас сделался свободным, поднял голову, обидел нас изгнанием из своего города нашего царя; по мере усиления растет его высокомерие, в чем ясно убедились соседи их, беотийцы и халкидяне, а вскоре убедятся в том и другие эллины, если совершат ошибку. Так как в прежнем образе действий мы ошиблись, то теперь вместе с вами попытаемся наказать афинян. Ради этого‑то мы пригласили Гиппия и вас от ваших государств, чтобы согласно общему решению и совокупными военными силами возвратить Гиппия в Афины, отдать ему то, что сами отняли у него». Так говорили спартанцы.

92. Большинству союзников не понравилась эта речь, но они хранили молчание. Тогда коринфянин Сокл выступил со следующей речью: «Наверное небо будет под землей, а земля поднимется высоко над небом, местожительством людей станет море, а рыбы поселятся там, где живут люди, если вы, лакедемоняне, решитесь упразднять равноправие и восстановлять в государствах тиранию, потому что нет ничего среди людей оскорбительнее и кровожаднее, как тирания. Если вам кажется, что управление государств тиранами хорошо, то прежде всего поставьте тирана у себя и только потом пытайтесь назначать его другим. До сих пор вы сами не испытали власти тиранов и сильно остерегаетесь того, как бы в Спарте не было тирании, и с союзниками обращаетесь недостойно. Если бы вы подобно нам испытали власть тиранов, то предложили бы совет более благоразумный, нежели теперь. Коринфяне имели некогда такое государственное устройство: олигархию, причем олигархи, именовавшиеся Бакхиадами, управляли государством, выдавали дочерей своих замуж и женились только в собственной среде. У одного из олигархов – Амфиона – родилась хромая дочь по имени Лабда; никто из Бакхиадов не хотел жениться на ней; взял ее в жены сын Эхекрата Эетион, родом из деревни Петры, в отдаленном колене происходивший от лапифа, а именно Кенея. Ни от этой женщины, ни от какой другой у него не было детей. Тогда он отправился в Дельфы вопросить оракула относительно потомства. При входе его пифия тотчас произнесла следующие слова:

 
Никто, Эетион, не чтит тебя подобающими почестями.
Лабда беременна и родит катящуюся скалу,
Она обрушится на людей власть имущих и накажет Коринф.
 

Это изречение оракула каким‑то образом стало известно Бакхиадам; и раньше в Коринфе они получили непонятное изречение, означавшее то же самое, что гласил теперь оракул Эетиона, а именно:

 
Забеременеет орел в скалах и родит льва,
Мощного, плотоядного; многим сокрушит он члены.
Хорошо обдумайте это, коринфяне,
Занимающие прекрасную Пирену и высоко стоящий Коринф.
 

Таково было изречение, полученное Бакхиадами раньше и тогда непонятое; теперь, услыхав об оракуле Эетиона, они тотчас поняли и прежнее изречение, так как оно согласовалось с Эетионовым. Поняв смысл оракулов, Бакхиады держали, однако, это втайне, решив погубить будущее дитя Эетиона. Поэтому, лишь только жена его родила, они отправили десять человек из своих в ту деревню, где жил Эетион, с поручением умертвить ребенка. Прибыв в Петру и явившись во двор Эетиона, они требовали новорожденного. Не зная, зачем явились эти люди, и предполагая, что они спрашивают ребенка из расположения к отцу, мать вынесла ребенка и вручила одному из них. Дорогой они порешили, что тот из них обязан кинуть ребенка оземь, кто прежде всех взял его. Когда Лабда отдала ребенка, то дитя по соизволению свыше улыбнулось. Этот человек заметил улыбку, и жалость удержала его от убийства. Сжалившись над ребенком, он передал его другому, тот третьему; так передавался мальчик из рук в руки всеми десятью лицами, потому что никому не хотелось убивать его. Поэтому они возвратили ребенка родительнице и, выйдя вон, остановились у дверей и заспорили, так как все обвиняли друг друга, а больше всего первого взявшего ребенка за то, что он не исполнил общего решения. Наконец, по прошествии некоторого времени они решили войти в дом опять и умертвить мальчика всем вместе. Но Коринфу суждено было претерпеть несчастья от потомства Эетиона. Действительно, Лабда стояла у самых дверей и слышала все происходившее. Она испугалась, как бы они не переменили своего решения, не взяли бы ребенка вторично и не убили его; поэтому мать унесла его и спрятала в надежнейшее место, в ящик: она была убеждена, что если они возвратятся и примутся за розыски, то обыщут все. Так и случилось. Когда посланцы вошли в дом и после розысков не нашли ребенка, то порешили возвратиться домой и объявить пославшим, что они сделали все согласно поручению. По возвращении домой так они и сказали. После этого сын Эетиона стал расти, и ему дано было имя Кипсела от ящика, потому что он избежал грозившей ему опасности благодаря ящику. Когда Кипсел возмужал и обратился за советом к оракулу в Дельфах, то получил двусмысленный ответ и, полагаясь на него, сделал покушение на власть и захватил Коринф. Оракул гласил следующее:

 
Блажен муж, вступающий в мой дом,
Кипсел, сын Эетиона, царь славного Коринфа,
И он сам, и дети его, но не дети его детей.
 

Таково было изречение оракула, а по достижении тирании Кипсел вел себя так: многих коринфян сослал, многих лишил имущества и гораздо больше еще казнил. Процарствовав тридцать лет, он благополучно кончил жизнь, а власть его наследовал сын Периандр. Сначала Периандр был добрее отца, но после сношений через послов с милетским тираном Фрасибулом он стал еще кровожаднее Кипсела. Так, он отправил к Фрасибулу глашатая и через него спрашивал тирана, каким образом может установить надежнейший и наилучший образ правления. В ответ на это Фрасибул вывел за город прибывшего от Периандра глашатая, пошел на засеянное поле, проходя по ниве, спрашивал глашатая неоднократно, зачем он пришел из Коринфа; при этом срывал каждый колос, который находил выдающимся над прочими колосьями, сорванные колосья бросал прочь и проделывал это до тех пор, пока не истребил таким образом самой лучшей и густейшей части нивы. Так прошел он по целому полю и отпустил глашатая, не сказав ему ни слова. Когда глашатай возвратился в Коринф и Периандру сильно хотелось услышать совет Фрасибула, то глашатай отвечал, что он удивляется, зачем его послали к человеку помешанному, портящему собственное добро, и при этом рассказал, что было сделано Фрасибулом. Но Периадр понял этот поступок и сообразил, что Фрасибул советует ему казнить выдающихся личностей. С этого времени он стал проявлять относительно граждан всевозможную жестокость. Что уцелело у Кипсела от казней и ссылки, то истреблено было Периандром. Кроме того, однажды велел он раздеть всех коринфских женщин ради жены своей Мелиссы. Дело в том, что тиран отправил послов в Феспротию на реке Ахеронт вопросить оракул мертвых* об имуществе, доверенном ему каким‑то другом. Появившаяся Мелисса отказалась указать или назвать место, где хранится доверенное добро, потому что она не имеет одежды и зябнет: то платье, которое он похоронил вместе с нею, оказалось для нее совершенно бесполезным, так как оно не было сожжено. В подтверждение справедливости своих слов она выразилась, что Периандр положил хлеб на холодную печь. Извещенный об этом, тиран – довод призрака был для него убедителен, потому что он имел сообщение с Мелиссой, уже умершей, – тотчас сделал распоряжение через глашатая, чтобы все коринфские женщины явились в храм Геры. Женщины отправились как бы на празднество в самых нарядных платьях, а он велел поставленным для этой цели телохранителям раздеть всех женщин без исключения, как свободных, так и служанок их; все платье велел снести в яму, посвятить Мелиссе и сжечь. Когда он сделал это и вторично послал к оракулу, призрак Мелиссы указал то место, где было положено достояние друга. Знайте же, лакедемоняне, что такое тирания и каковы дела ее. Мы были очень удивлены тогда уже, когда узнали, что вы вызвали Гиппия; теперь мы изумлены еще больше, слушая ваше предложение, а потому заклинаем вас эллинскими богами, не восстановляйте в государствах власти тиранов. Неужели вы не оставите ваших намерений и попытаетесь вопреки справедливости возвратить Гиппия? Знайте, что коринфяне не одобряют вашего поведения». Такова была речь коринфского посла Сокла.

93. В ответ на это Гиппий именем тех же самых богов сказал послу, что коринфяне наверное больше всех прочих пожелают вернуть Писистратидов в те роковые дни, когда подвергнутся обидам со стороны афинян. Гиппий говорил так потому, что точнее всех знал изречения оракулов. Прочие союзники до того времени хранили молчание; но когда услышали свободную речь Сокла, заговорили все, присоединяясь к мнению коринфянина, и заклинали лакедемонян не посягать на спокойствие эллинского государства.

94. Так кончилось предприятие. Удалившемуся из Лакедемона Гиппию македонский царь Аминта предложил для жительства Анфемунт, а фессалийцы – Иолк. Но Гиппий не принял ни одного из этих городов и возвратился снова в Сигей. Раньше город этот взят был Писистратом силой оружия. Писистрат посадил там тираном побочного сына Гегесистрата, родившегося от аргивянки; однако обладание городом не обошлось для него без войны. Действительно, долгое время воевали между собою митиленцы и афиняне, причем базисом военных действий служил для одних город Ахиллей, а для других – Сигей. Митиленцы требовали свой город обратно, а афиняне отрицали их право на него, доказывая, что эолийцы имеют не больше прав на Троянскую землю, как и афиняне и прочие эллины, все те, которые помогали Менелаю отомстить за похищение Елены.

95. Во время этой войны случилось много достопримечательного в сражениях. Между прочим, в одной стычке, в которой победа была на стороне афинян, сбежал поэт Алкей*; афиняне овладели его оружием, которое и повесили в храме Афины в Сигее. Случай этот Алкей воспел в своем стихотворении, которое отослал в Митилену, извещая о своем несчастье друга Меланиппа. Митиленцев и афинян примирил наконец Периандр, сын Кипсела, к которому стороны обратились за третейским судом. Примирение состоялось на том, что каждая из сторон получает ту землю, которой владеет. Таким образом, Сигей поступил во владение афинян.

96. По прибытии из Лакедемона в Азию Писистрат пустил в ход все: он клеветал на афинян перед Артафреном и употреблял всяческие усилия к тому, чтобы Афины находились под властью его и Дария. Пока Гиппий был занят этим, афиняне узнали о его происках и отправили в Сарды послов с поручением убедить персов не верить рассказам афинских изгнанников. В ответ на это Артафрен велел афинянам принять Гиппия к себе обратно, если они желают оставаться невредимыми. Однако афиняне отвергли предложение Артафрена и тем самым решились на открытую борьбу с персами.

97. В то время как афиняне приняли такое решение и вступили во вражду с персами, милетянин Аристагор, будучи изгнан из Спарты лакедемонянином Клеоменом, явился в Афины, так как город этот становился могущественнее прочих городов. Здесь, в Народном собрании, Аристагор говорил то же самое, что и в Спарте: об имеющихся в Азии богатствах, о персидском способе ведения войны, о том, что персы не употребляют ни щитов, ни копий и что их легко одолеть. Кроме того, он напомнил, что милетяне – афинские колонисты и что по всей справедливости афинянам, как сильнейшим, следует защитить их. Щедрыми обещаниями и настойчивыми просьбами он склонил наконец афинян на свою сторону. Оказалось, что легче провести многих, нежели одного, так как одного лакедемонянина, Клеомена, не мог провести Аристагор, тогда как провел тридцать тысяч афинян*. Вследствие этого афиняне постановили снарядить на помощь ионянам двадцать кораблей под командой достойного во всех отношениях гражданина Меланфия. Эти‑то корабли и положили начало бедам как для эллинов, так и для варваров.

98. Аристагор поплыл вперед и по прибытии в Милет употребил следующую хитрость (пользы от нее для ионян не ожидалось никакой, и не ради этого Аристагор придумал ее, но лишь для того, чтобы причинить огорчение Дарию). Он отправил посла во Фригию к пеонам, которые после покорения Мегабазом были переселены туда от реки Стримон; во Фригии они занимали особую местность и деревню. Явившись к пеонам, посол сказал им так: «Меня прислал к вам, пеоны, тиран Милета Аристагор, для того чтобы посоветовать вам средство к освобождению, если только вы пожелаете последовать его совету. В настоящее время против персидского царя поднялась вся Иония, что дает вам возможность возвратиться на родину при следующих условиях: о пути до моря вы должны позаботиться сами, дальше от моря позаботимся о вас мы». Пеоны чрезвычайно обрадовались этому известию и с детьми и женами поспешно направились к морю; только немногие из страха не двинулись с места. По прибытии к морю пеоны переправились на Хиос, и в то время, когда они находились уже на острове, появился большой отряд персидской конницы, следовавший за ними по пятам. Не захватив здесь пеонов, персы послали на Хиос требование к пеонам возвратиться назад; но пеоны отказались повиноваться, а жители Хиоса переправили их со своего острова на Лесбос, лесбосцы – в Дориск, отсюда сухим путем они отправились дальше и прибыли, наконец, в Пеонию.

99. Так действовал Аристагор. Между тем афиняне прибыли в Милет на двадцати кораблях вместе с пятью эретрийскими триремами; эретрийцы выступили в поход не ради афинян, но ради самих милетян, воздавая им за оказанные раньше услуги. Некогда милетяне помогали эретрийцам в войне с халкидянами, между тем как халкидянам против эретрийцев и милетян помогали самосцы. По прибытии этих и прочих союзников Аристагор предпринял поход на Сарды. Сам он, впрочем, в поход не выступил, но оставался в Милете, назначив в вожди милетян других лиц: родного брата Харопина и одного из их сограждан, Гермофанта.

100. Прибыв с таким войском в Эфес, ионяне покинули свои суда у Кореса в Эфесской области, а сами большой толпой двинулись в глубь материка, пользуясь проводниками из эфесцев. Шли они вдоль реки Каистр, потом перевалили через Тмол и прибыли в Сарды; город взяли они весь, кроме акрополя, без всякого сопротивления. Акрополь охранял сам Артафрен с довольно значительным отрядом.

101. Хотя город был взят, но эллины воздержались от грабежа по следующей причине: дома в Сардах были большей частью тростниковые, и даже кирпичные дома имели тростниковые крыши. Поэтому когда кто‑то из воинов поджег один дом, огонь быстро переходил с одного дома на другой и охватил весь город. Во время пожара лидийцы и все находившиеся в городе персы, охваченные со всех сторон пламенем, не имели никакого выхода из города и потому сбежались на рынок к реке Пактол; река эта протекает посередине рынка, несет им с Тмола золотой песок и сливается с рекой Герм, впадающей в море. У Пактола же на рынке собрались лидийцы и персы, где вынуждены были искать защиты. При виде того, как храбро защищаются одни из неприятелей и в каком большом числе наступают другие, ионяне оробели и отступили к горе Тмол, а оттуда с наступлением ночи удалились на свои корабли.

102. Так сожжены были Сарды и в них храм туземной богини Кибелы; впоследствии персы под предлогом возмездия сжигали эллинские храмы. В то время персидские сатрапы, занимавшие округа по эту сторону реки Галис, узнав о случившемся, соединенными силами пошли на помощь лидийцам. Но в Сардах они уже не нашли ионян, а потому пошли следом за ними и настигли их в Эфесе. Ионяне выстроились против персов, вступили с ними в битву, но потерпели жестокое поражение. Персы убили множество знатных ионян, в том числе и военачальника эретрийцев Евалкида, одержавшего несколько побед на играх, на которых победители получают венки, и многократно воспетого Симонидом Кеосским*. Бежавшие из боя ионяне рассеялись по своим городам. Таково было это сражение.

103. После этого афиняне совершенно оставили ионян и, несмотря на настойчивые просьбы Аристагора через послов, отказались помогать им. Таким образом, ионяне лишились союзничества афинян, потому что весьма неудачны были первые действия их против Дария; тем не менее они готовились к войне с персидским царем. Отплыв к Геллеспонту, ионяне подчинили своей власти все лежащие там города, в том числе и Византий; потом они вышли из Геллеспонта и приобщили к своему союзу боўльшую часть Карии; даже город Кавн, не желавший раньше вступать в союз, согласился на это после того, как сожжены были Сарды.

104. Добровольно присоединились к ним все жители Кипра, за исключением амафунтцев. Действительно, против царя восстали и киприоты при следующих условиях. Был у них Онесил, младший брат саламинского владыки Горга, сын Херсия, внук Сирома, правнук Евельфонта. Уже и раньше человек этот многократно убеждал Горга отложиться от царя; теперь же, узнав о восстании ионян, он подстрекал его еще настойчивее; но и тогда Горг остался непреклонен. После этого Онесил выждал время, когда Горг вышел из города саламинцев, и вместе со своими единомышленниками запер за ним ворота. Так Горг потерял город и бежал к мидянам, а Онесил приобрел царскую власть над Саламином и склонил к восстанию всех киприотов; так как жители Амафунта не желали следовать его внушениям, то он с войском расположился у их города и стал осаждать его.

105. Когда царю Дарию дали знать о том, что Сарды взяты и сожжены афинянами и ионянами и что главным виновником этого союза был милетянин Аристагор, Дарий при этом известии, как говорят, не обратил никакого внимания на ионян: он был вполне убежден, что возмущение их не останется безнаказанным, но спросил, что за народ афиняне. Потом потребовал лук, положил стрелу на тетиву и пустил ее кверху, в небеса; когда стрела полетела в воздух, Дарий проговорил: «Да исполнится, Зевс*, мщение мое над афинянами!» Сказав это, он велел одному из слуг трижды произносить следующие слова каждый раз, когда он будет садиться за стол: «Владыка! Помни афинян!»

106. После этого царь позвал к себе милетянина Гистиея, которого он давно уже держал при себе, и сказал ему: «Я узнал, Гистией, что на меня восстал преемник твой, которому ты доверил Милет. Против меня он привел людей с другого материка и вместе с ними ионян, которые будут наказаны за свои деяния; этих последних он убедил следовать за первыми и отнял у меня Сарды. Как тебе это кажется? Хорошо это? Каким образом это могло случиться без твоего участия? Смотри, как бы тебе впоследствии не пенять на себя!» «Царь! – отвечал на это Гистией. – Как мог ты это сказать? Мне ли подстрекать кого‑нибудь к таким действиям, от которых может последовать для тебя какое‑либо огорчение, большое или малое? Чего мне добиваться подобным поведением? В чем я нуждаюсь? Ведь все, чем ты владеешь, есть и у меня; ты удостаиваешь поверять мне твои замыслы. Поэтому если действительно наместник мой делает то, о чем ты говоришь, то, будь уверен, он поступает так по собственному разумению. Я не могу даже допустить мысли, чтобы милетяне и преемник мой учинили переворот в твоем государстве. Если же в самом деле они виновны в чем‑либо подобном и если тебе, царь, сообщили правду, то пойми, как неразумно ты поступил, переместив меня от моря внутрь страны. Очевидно, ионяне вследствие того, что я удалился с глаз их, учинили то, к чему давно уже были склонны; если бы я был в Ионии, не поднялся бы ни один город. Поэтому отпусти меня поскорее в Ионию, и я приведу там все в прежнее состояние, а наместника Милета, который учинил это, я смирю и выдам тебе. Клянусь царскими богами, что, исполнив твою волю, я сниму с себя тунику, в которой отправлюсь в Ионию, не раньше, как покорив твоей власти величайший остров Сардинию».

107. Говоря это, Гистией обманывал царя, а Дарий поверил и отпустил его с приказанием явиться обратно к нему в Сузы, лишь только он исполнит свое обещание.

108. В то время, как до царя дошла весть о Сардах, Дарий пустил стрелу из лука, беседовал с Гистиеем, а Гистией был отпущен Дарием и направился к морю, в это время случилось следующее: когда при осаде Амафунта саламинец Онесил был извещен о том, что на Кипре ожидается появление перса Артибия с флотом и большим войском, он рассылал по Ионии глашатаев с просьбой о помощи; ионяне быстро решили дело и прибыли с большим войском на Кипр. Во время появления ионян на Кипре персы на кораблях переплыли из Киликии и сухим путем двинулись на Саламин, а финикияне на своих кораблях объехали кругом оконечность Кипра, именуемую «Ключами Кипра».

109. Ввиду этих событий кипрские тираны созвали вождей ионян и обратились к ним с такой речью: «Мы, киприоты, предоставляем вам, ионяне, на выбор, с кем предпочитаете сражаться: с персами или с финикиянами. Если желаете померяться силами с персами на суше, то вам следует сойти с кораблей и выстроиться на суше; тогда мы взойдем на ваши корабли и будем сражаться с финикиянами. Если, напротив, вы предпочитаете попытать счастья в бою с финикиянами, пускай будет по – вашему; но что бы вы ни выбрали, обязаны действовать так, чтобы Иония и Кипр завоевали себе свободу, насколько это будет зависеть от вас». В ответ на это ионяне сказали: «Общее собрание ионян послало нас оберегать море, а вовсе не для того, чтобы передавать наши корабли киприотам и сражаться с персами на суше; где мы поставлены, там и постараемся доказать нашу храбрость; вы же должны помнить те бедствия, какие терпите в рабском подчинении персам, и показать себя храбрыми воинами». Таков был ответ ионян.