Текст книги "История"

73. Однако это случилось позже, а в то время, когда удался замысел против Демарата, Клеомен тотчас взял с собой Левтихида и отправился на эгинцев в сильном гневе за причиненный ему позор. Теперь, когда явились к ним оба царя, эгинцы не считали более нужным сопротивляться, и цари отобрали десять эгинцев, наиболее значительных по богатству и происхождению, и увели с собой; в числе их были самые влиятельные личности на Эгине: Криос, сын Поликрата, и Касамб, сын Аристократа; они привели их с собой в Аттику и отдали их в качестве заложников афинянам, злейшим врагам эгинцев.

74. Однако впоследствии козни Клеомена против Демарата стали известны, и он из страха перед спартанцами бежал в Фессалию, оттуда перешел в Аркадию и там поднял восстание. Он подстрекал аркадцев идти на Спарту, взял с них клятву следовать за ними всюду, куда бы он ни повел их, и усердно хлопотал о том, чтобы начальников аркадцев проводить в Нонакрис и заставить их поклясться «водой Стикса»*. Говорят, что Стиксова вода находится в этом городе аркадцев; действительно, там из скалы течет по каплям небольшой ручей в ущелье, которое кругом обнесено плотиной. Нонакрис, близ которого течет этот источник, – город в Аркадии подле Фенея.

75. Узнав, что делает Клеомен, спартанцы испугались и пригласили его вернуться назад и царствовать над ними с прежними полномочиями. Лишь только он возвратился в Спарту, как заболел умопомешательством; впрочем, уже и прежде он был не совсем в здравом уме: каждый раз при встрече с кем‑либо из спартанцев он бросал ему палку в лицо. Ввиду такого поведения родственники посадили Клеомена в колодки, как помешанного. Находясь в заключении, он заметил однажды, что страж при нем остался один, и потребовал у него меч. Сначала страж отказывался подать меч, но Клеомен стал угрожать ему наказанием впоследствии, и тот под страхом угроз – страж был из илотов – подал ему меч. Взяв железо в руки, царь стал изрезывать себя в полосы, начиная от голеней, а именно: он резал на себе тело в длину от голеней до бедер, а от бедер до живота и поясницы, пока не дошел до желудка, который также изрезал в узкие полоски, и так умер. По мнению большинства эллинов, Клеомен погиб за то, что внушил пифии возвести на Демарата напраслину; одни только афиняне объясняют гибель его тем, что при вторжении в Элевсин он вырубил священную рощу двух богинь, а аргивяне – что он хитростью вывел из святилища Аргоса* тех аргивян, которые бежали туда из сражения, изрубил их, а самую рощу, невзирая на святость ее, предал огню.

76. Дело в том, что однажды Клеомену, обратившемуся к дельфийскому прорицалищу, сказано было, что он может овладеть Аргосом. После этого во главе спартанцев он прибыл к реке Эрасин, которая, как говорят, вытекает из озера Стимфалиды. Озеро это теряется в пропасти, а потом появляется снова в Аргосе; начиная отсюда, оно получает у аргивян название реки Эрасин. По прибытии к реке Клеомен принес ей жертву. Когда жертва давала решительно неблагоприятные знамения относительно перехода через реку, Клеомен сказал, что он одобряет реку за то, что та не выдает граждан, однако это нисколько не поможет аргивянам. Засим он отступил назад и повел войско на Фирею, принес в жертву морю быка и на судах переправился в Тиринфскую и Навплийскую области.

77. При известии об этом аргивяне отправились к берегу на помощь, а когда они подошли к Тиринфу, лежащему в той местности, которая называется Сепия, расположились лагерем против лакедемонян на небольшом расстоянии от них. При таких условиях аргивяне не боялись открытого сражения, но опасались, как бы их не захватили хитростью. Действительно, к этому случаю относилось следующее изречение пифии, данное аргивянам и мелитянам вместе:

 
Когда женщина одолеет мужчину,
Изгонит его и стяжает себе славу среди аргивян,
Тогда многих аргивянок она повергнет в тяжкую скорбь.
Кто‑либо из грядущих сынов скажет так:
«Грозный трехголовый змей* погиб под ударом копья».
 

Так как все это совпадало в то время, то аргивяне испытывали страх. Ввиду этого они решились действовать по указанию неприятельского глашатая и потому поступали так: всякий раз, когда спартанский глашатай подавал какой‑либо сигнал лакедемонянам, по тому же самому сигналу поступали и они.

78. Заметив, что аргивяне делают все по сигналу лакедемонского глашатая, Клеомен приказал своим воинам произвести наступление на аргивян в то время, когда глашатай подаст сигнал к завтраку. Так лакедемоняне и поступили: бросились на аргивян в то время, когда те по сигналу лакедемонского глашатая занялись завтраком, многих из них перебили, а боўльшую часть окружили и сторожили в роще Аргоса, в которой аргивяне искали убежища.

79. После этого Клеомен поступил следующим образом: от находившихся у него перебежчиков Клеомен узнал имена аргивян, заключенных в священной роще, и вызывал их через глашатая поименно, причем уверял, что он уже получил за них выкуп. У лакедемонян размер выкупа установлен в две мины за каждого пленника. Так Клеомен вызвал из рощи одного за другим пятьдесят аргивян и велел казнить их, но это оставалось неизвестным прочим находившимся в роще аргивянам: так как роща была густа, то остававшиеся в ней не видели, что делалось с товарищами, находившимися вне рощи; наконец один из них взлез на дерево и оттуда увидел, что творится. После этого ни один из них уже не выходил на зов.

80. Тогда Клеомен велел всем илотам обложить рощу кругом дровами и, когда они исполнили его приказание, велел поджечь рощу. Во время пожара он спросил кого‑то из перебежчиков, какому божеству принадлежит роща, и получил ответ: «Аргосу». При этом имени он тяжело вздохнул и сказал: «Прорицатель Аполлон! Ты жестоко обманул меня, сказав, что я овладею Аргосом. Полагаю, что пророчество это исполнилось».

81. После этого Клеомен отпустил боўльшую часть войска в Спарту, а сам с тысячью храбрейших воинов отправился к храму Геры для принесения жертвы. Однако в то время, как он готовился принести жертву на алтаре, жрец остановил его замечанием, что иноземцу непозволительно приносить здесь жертву. Клеомен приказал тогда илотам оттащить жреца от алтаря и принес жертву сам; засим удалился в Спарту.

82. По возвращении Клеомена в Спарту враги привлекли его к суду эфоров, обвиняя в том, что он не взял Аргоса, потому что был подкуплен, ибо взять его было легко. На это Клеомен возразил (правду ли он говорил или нет, наверное сказать не могу), что изречение божества он считал исполнившимся после того, как овладел святилищем Аргоса. Поэтому он считал себя не вправе посягать на город, прежде чем не испытает жертвенных знамений и не узнает, соизволяет ли ему божество нападать на город или возбраняет. Когда в храме Геры приносилась жертва, то из груди кумира сверкнуло огненное пламя, из чего он понял ясно, что не возьмет Аргоса. «Если бы, – говорил он, – огонь сверкнул из головы статуи, то я взял бы город с акрополем»; напротив, огонь из груди означал, что он исполнил уже все, чего желало божество. Речь эта показалась спартанцам правдоподобной и заслуживающей веры; значительным большинством голосов он был оправдан.

83. Аргос обезлюдел до такой степени, что все дела их поступили в ведение рабов, всем управлявших и распоряжавшихся, пока не возмужали сыновья погибших. Они тогда изгнали рабов и снова приняли Аргос в свои руки. После изгнания рабы с бою взяли Тиринф. Первое время между господами и рабами была дружба; но потом к рабам пришел некий прорицатель Клеандр, родом из Фигалии в Аркадии; он уговорил рабов напасть на господ. Отсюда возникла между ними весьма продолжительная война, из которой лишь с трудом вышли победителями аргивяне.

84. Вот по какой причине, по словам аргивян, Клеомен впал в умопомешательство и погиб злой смертью. Сами спартанцы уверяют, что божество нисколько не виновно в умопомешательстве Клеомена, но что благодаря общению со скифами он сделался горьким пьяницей и вследствие этого сошел с ума. После того, как Дарий вторгся в их страну, скифы – кочевники, по словам спартанцев, вздумали отомстить им и с этой целью обратились через послов в Спарту искать союза на том условии, что сами скифы сделают попытку вторгнуться в Мидию вдоль реки Фасис, а спартанцев обязывали выступить из Эфеса, двинуться в глубь материка и затем сойтись в одном месте со скифами. Рассказывают, что, когда ради этого явились в Спарту скифы, Клеомен чересчур часто находился в их обществе и от них научился пить цельное вино; по этой причине, полагают спартанцы, он и сошел с ума. Отсюда, как сами они говорят, произошло выражение: «Наливай по – скифски», если кто желает выпить хмельного вина. Так рассказывают спартанцы о случае с Клеоменом; мне же кажется, что Клеомен понес в этом наказание за Демарата.

85. При известии о смерти Клеомена эгинцы отправили в Спарту послов с жалобой на Левтихида за содержавшихся в Афинах заложников. Спартанцы созвали суд и постановили, что эгинцы обижены Левтихидом и что он должен быть выдан в Эгину взамен содержащихся в Афинах эгинцев. Когда эгинцы собирались увести с собой Левтихида, сын Леопрепея Феасид, человек влиятельный в Спарте, сказал им: «Что вы думаете делать, эгинцы? Неужели увести спартанского царя, выданного вам гражданами? Хотя спартанцы в раздражении и решили это, но берегитесь, как бы впоследствии за ваш поступок они не навлекли на страну вашу всесокрушающего бедствия». При этих словах эгинцы воздержались от своего намерения увести Левтихида, но с тем, чтобы Левтихид следовал с ними в Афины и возвратил им эгинцев.

86. По прибытии в Афины Левтихид потребовал заложников обратно, но афиняне под разными предлогами отказывались от выдачи, причем говорили, что два царя оставили им заложников и что поэтому они считают себя не вправе выдавать их одному царю в отсутствие другого. В ответ на отказ афинян Левтихид заметил следующее: «Поступите, афиняне, как сами желаете. Но знайте: если вы выдадите, поступите честно; не выдадите – поступите бесчестно. Впрочем, я хочу рассказать вам, что случилось однажды в Спарте с доверенным имуществом. У нас среди спартанцев существует рассказ о том, как в Лакедемоне за два поколения до настоящего времени жил некто Главк, сын Эпикида. Говорят, что человек этот превосходил прочих граждан во всех отношениях, в особенности он стяжал себе славу самого справедливого человека из всех современников своих в Лакедемоне. С ним‑то в роковую пору случилось следующее: в Спарту явился некий милетянин с целью побеседовать с этим человеком и обратился к нему с такими словами: «Я – милетянин и пришел сюда, Главк, для того, чтобы воспользоваться твоей справедливостью; ведь громкая слава о твоей справедливости идет по всей Элладе, особенно по Ионии. Сам с собою я размышлял о том, что Иония издавна и непрерывно находится среди опасностей, тогда как существование Пелопоннеса – обеспеченное и неизменное, что у нас никогда имущество не остается в руках одних и тех же людей. Среди этих размышлений и соображений я решил половину всего моего имущества обратить в деньги и положить их у тебя, так как хорошо знаю, что у тебя оно сохранится для меня в целости. Итак, прими от меня эти деньги, сохрани также и эти таблички; выдай деньги тому, кто спросит их у тебя по таким же табличкам». Вот что сказал чужеземец, явившийся из Милета, а Главк на предложенных условиях принял от него деньги на сохранение. По прошествии долгого времени прибыли в Спарту сыновья милетянина, положившего здесь деньги, вступили в беседу с Главком и, представив таблички, потребовали деньги обратно. Он отказал им в этом в таких выражениях: «Я вовсе не знаю этого дела, и все то, что вы говорите, не напоминает мне его; поэтому я желаю припомнить себе и поступить по всей справедливости: если я действительно получил, то исправно возвращу вам; если же вовсе не получал, то поступлю с вами по эллинским законам. Таким образом, исполнение вашего требования я откладываю на четвертый месяц от этого дня». Милетяне удалились, огорченные тем, что потеряли деньги, а Главк отправился в Дельфы вопросить оракула. Когда он спрашивал прорицалище, не дать ли ему клятвы с целью поживиться чужими деньгами, пифия грозно ответила ему в следующих словах:

 
Главк, сын Эпикида! Разумеется, в настоящем
Очень выгодно выиграть дело клятвой и поживиться деньгами.
Давай клятву! Ведь смерть постигает и человека верного ей.
Но у клятвы есть детище безыменное, безрукое и безногое,
Клятвопреступника оно преследует с ожесточением,
пока не настигнет его,
Не сокрушит всего его потомства и всего дома.
Напротив, потомство человека, верного клятве,
Благословенно будет и в далеком будущем.
 

Услыхав это, Главк просил божество простить ему его речи, но пифия отвечала, что испытывать божество и свершить грех – одно и то же. После этого Главк пригласил милетских гостей и возвратил им деньги. Теперь, афиняне, я объясню, зачем сообщил этот рассказ. Нет более потомков Главка, нет и дома, который бы считался Главковым домом: с корнем вырван он из Спарты. Итак, доверенное имущество должно быть возвращено по первому требованию без всяких колебаний».

87. Так говорил Левтихид и удалился обратно в Спарту, потому что и после этих речей афиняне не вняли ему. Между тем эгинцы, не загладив еще прежней обиды, которую они причинили афинянам в угоду фиванцам, учинили новую; они гневались на афинян, почитая себя обиженными, и готовились отомстить им. В то время как афиняне совершали на Сунии празднество*, повторяющееся каждые четыре года, эгинцы устроили засаду, захватили праздничный корабль со знатнейшими афинянами и заковали пленников в цепи.

88. Претерпев такую обиду со стороны эгинцев, афиняне не откладывали дольше и стали придумывать всевозможное наказание для жителей Эгины. На Эгине был некто Никодром, сын Кнефа, человек весьма почтенный. Он затаил обиду на своих соотечественников за то, что некогда они изгнали его с острова. И вот теперь, узнав о том, что афиняне готовятся нанести удар эгинцам, он вошел с афинянами в соглашение относительно передачи им Эгины и назначил определенный день, когда афиняне должны прибыть на помощь.

89. После этого, согласно заключенному с афинянами уговору, Никодром завладел так называемым старым городом, но афиняне не явились вовремя, так как у них не было к тому времени столько кораблей, чтобы сразиться с эгинскими судами; и пока они упрашивали коринфян ссудить их кораблями, дело было проиграно. Между тем коринфяне находились тогда в самых дружеских отношениях с афинянами и потому в ответ на просьбу одолжили им двадцать кораблей, причем взимали по пять драхм за каждый корабль: давать даром воспрещалось законом. Афиняне снарядили эти корабли и свои, всего семьдесят, и поплыли к Эгине, но опоздали на один день против уговора.

90. Тем временем Никодром, когда к назначенному дню афиняне не явились, сел на судно и бежал с Эгины; вместе с ним бежали и другие эгинцы; афиняне уступили им для жительства Суний. Отправляясь отсюда, они разоряли и грабили тех эгинцев, что оставались на острове; впрочем, они делали это позже.

91. Богатые эгинцы одержали верх над народом, восставшим вместе с Никодромом и, захватив врагов в свои руки, вывели их на казнь. С этого времени над ними тяготело преступление, от которого они не могли очиститься никакими жертвами. И прежде чем примириться с богиней, они были изгнаны с острова. Действительно, в то время как они вывели на казнь семьсот человек из среды народа, попавших к ним в руки, один из осужденных вырвался из оков и бежал в преддверие храма Деметры Фесмофоры*; здесь он ухватился за дверные кольца и крепко держался. Эгинцы пытались было оторвать и оттащить его оттуда, но не могли; тогда они отрубили ему руки и в таком виде увели, а руки продолжали цепко держаться колец.

92. Вот что учинили эгинцы своим же людям. С афинянами они сразились на море на семидесяти кораблях, но были разбиты и по – прежнему обратились за помощью к аргивянам. Но аргивяне не желали больше помогать им, будучи обижены тем, что эгинские корабли пристали к Арголиде и вместе с лакедемонянами сделали высадку, будучи принуждены к тому Клеоменом. Во время этого нападения высадилось также и несколько сикионцев; за это аргивяне наложили пеню в тысячу талантов, по пятьсот на сикионцев и эгинцев. В сознании своей вины сикионцы согласились уплатить сто талантов и тем загладить свою вину, но эгинцы не признали себя виновными и обнаружили чрезмерную дерзость. По этой‑то причине ни один аргивянин не пошел от имени государства на помощь к эгинцам, а добровольцев собралось около тысячи человек; предводительствовал ими некто Еврибат, отличившийся в пятиборье*. Большинство этих аргивян не вернулись на родину: они перебиты были афинянами на Эгине. Сам предводитель их, Еврибат, вступил в единоборство и троих врагов положил на месте, но пал от руки четвертого, декелейца Софана.

93. Однако в морском сражении одолели эгинцы, напавшие на афинян врасплох, и взяли четыре корабля их вместе с людьми. Так у афинян возникла война с эгинцами.

94. Между тем персидский царь занят был своим делом, потому что и слуга постоянно вспоминал ему об афинянах, и Писистратиды неустанно клеветали на афинян: кроме того, и сам Дарий желал воспользоваться этим случаем для того, чтобы покорить своей власти тех из эллинов, которые отказали ему в земле и воде. Мардоний отрешен был от должности главнокомандующего за неудачи в походе; на его место царь назначил для войны с Эретрией и Афинами других полководцев: Датиса, по происхождению мидянина, и Артафрена, сына Артафрена, своего племянника; царь послал их в поход с приказанием обратить в рабство жителей Афин и Эретрии и доставить порабощенных к нему живыми.

95. Получив такое назначение, полководцы удалились и прибыли на Алейскую равнину в Киликии во главе огромного и хорошо вооруженного пешего войска. Здесь они расположились лагерем, и к ним явился весь флот, снаряженный отдельными народами, как было им приказано; явились также и суда для перевозки лошадей, еще за год до того изготовленные по приказанию Дария его данниками. Поставив лошадей на суда и посадив на корабли пехоту, персы поплыли на шестистах триремах в Ионию. Отсюда они не направили кораблей вдоль береговой линии прямо к Геллеспонту и Фракии, но, отправляясь от Самоса, держали путь вдоль Икарийского моря от острова к острову. Как мне кажется, они боялись больше всего водного пути вокруг Афона, потому что в предыдущем году они в этом месте испытали тяжкое бедствие; кроме того, и Наксос вынуждал их держаться этого пути, потому что раньше остров этот не был покорен персами.

96. Из Икарийского моря персы прибыли к Наксосу, потому что они задумали покорить прежде всего этот остров, а жители Наксоса помнили прежнее и, не дожидаясь неприятеля, бежали в горы. Захваченных в плен жителей персы обратили в рабство, а храмы и город сожгли; после этого поплыли они к другим островам.

97. Тем временем, жители Делоса также покинули остров и бежали на Тенос. Когда флот стал приближаться к Делосу, Датис, плывший впереди флота, приказал стать на якоре не у этого острова, но у Ренеи, лежащей против Делоса. Услышав, где находились делосцы, Датис послал к ним глашатая и велел сказать следующее: «Зачем, святые люди, убегаете и ненадлежаще судите обо мне? И сам я настолько благоразумен, и от царя мне приказано не разорять той страны, в которой родились два божества, ни самой страны, ни ее обитателей. Поэтому возвращайтесь в дома ваши и владейте островом». Вот что он сказал им через глашатая, а затем возложил на алтарь триста талантов ладана и воскурил фимиам.

98. После этого Датис вместе со своим войском поплыл прежде всего к Эретрии, ведя за собою также ионян и эолийев. По уходе его от острова, на Делосе, как рассказывали жители его, произошло землетрясение, в первый и последний раз до нашего времени. Я полагаю, что божество явило это чудо людям как знамение грядущих бед. Действительно, за время Дария, сына Гистаспа, Ксеркса, сына Дариева, и Артаксеркса*, сына Ксерксова, за время этих трех поколений, следовавших одно за другим, Эллада претерпела больше бед, нежели в течение других двадцати поколений, предшествовавших Дарию. Одни беды обрушились на Элладу через персов, другие через собственных эллинских вождей, воевавших между собою за первенство. Поэтому нет ничего необычайного в том, что Делос подвергся теперь землетрясению, хотя раньше был непоколебим; и в оракуле так начертано о Делосе:

 
Я потрясу и Делос, хотя раньше он был непоколебим.
 

Имена эти на эллинском языке означают: Дарий – «укротитель»; Ксеркс – «воин», Артаксеркс – «великий воин»: так эллины назвали бы на своем языке этих царей.

99. Между тем варвары по удалении от Делоса приставали к островам, набирали оттуда воинов и уводили с собой в качестве заложников сыновей островитян. На пути от острова к острову персы пристали и к Каристу. Так как жители его не давали заложников и отказывались идти войной на соседей, разумея под ними Эретрию и Афины, то персы повели против них осаду и опустошали их землю, пока наконец и каристийцы не подчинились персам.

100. При известии о том, что на них плывет персидское войско, эретрийцы просили афинян прислать им вспомогательный отряд. Афиняне не отказали в содействии и послали им на помощь четыре тысячи граждан, владевших по жребию участками земли богатых халкидян. Однако у эретрийцев вовсе не было какого‑либо окончательного плана: приглашая к себе афинян, они в то же время решали двояко. Одна часть эретрийцев предлагала покинуть город и удалиться в горы на Эвбее, другая питала корыстные надежды на персидского царя и замышляла предать ему город. Решение тех и других узнал один из знатнейших эретрийцев, сын Нофона, Эсхин; он сообщил прибывшим афинянам положение дел на острове со всеми подробностями и упрашивал их вернуться домой во избежание гибели наравне с эретрийцами. Афиняне последовали совету Эсхина.

101. Действительно, они переправились в Ороп и тем спаслись. Тем временем персы направили свои корабли против местностей Эретрийской земли: Тамин, Херей и Эгилии, овладели ими, тотчас вывели лошадей на сушу и приготовились к нападению на врага. Однако эретрийцы не имели намерения выходить на врага и сражаться: после того как принято было решение покинуть город, они озабочены были только тем, как бы защитить городские стены. Во время ожесточенного нападения на укрепления в течение шести дней пало множество воинов с обеих сторон. Наконец на седьмой день Евфобр, сын Алкимаха, и Филагр, сын Кинея, два знатных горожанина, предали город персам. Войдя в город, персы, во – первых, ограбили и сожгли святилища в отмщение за сожжение святилищ в Сардах, потом, согласно приказанию Дария, обратили в рабство население города.

102. Овладев Эретрией и простояв там несколько дней, персы с быстротой направились в Аттику, рассчитывая поступить с афинянами так же, как поступили с эретрийцами. Так как Марафон был наиболее удобной местностью для конницы и находился очень близко к Эретрии, то Гиппий, сын Писистрата, и повел сюда персидское войско.

103. Услышав об этом, афиняне также устремились к Марафону. Предводительствовало ими десять полководцев; десятым был Мильтиад, отец которого Кимон, сын Стесагора, изгнан был из Афин Писистратом, сыном Гиппократа. Кимону – изгнаннику удалось одержать победу на Олимпийских состязаниях в беге колесниц, такую самую победу, какую одержал и единоутробный брат его Мильтиад. В следующую Олимпиаду Кимон победил теми же самыми лошадьми и дозволил Писистрату провозгласить победителем себя; за уступку победы Писистрату он согласно условию возвратился на родину. Смерть от детей Писистрата уже в то время, когда самого Писистрата не было в живых, постигла Кимона после третьей победы теми же самыми лошадьми на другом Олимпийском состязании; по их приказанию Кимон убит был ночью из засады подле пританея. Похоронен он перед городом, по ту сторону так называемой улицы Через Лощину*; против его гробницы похоронены и те самые лошади, которые трижды одержали победу на Олимпийских состязаниях. Точно так же отличились еще и другие лошади, а именно: лакедемонянина Евагра, и больше ничьи. Старший из сыновей Кимона Стесагор воспитывался в то время в Херсонесе у дяди своего Мильтиада, а младший – в Афинах у самого Кимона; Мильтиадом он назван был по имени Мильтиада, заселившего Херсонес.

104. Итак, в то время предводительствовал войском этот Мильтиад, вернувшийся из Херсонеса и дважды спасшийся от смерти. Один раз гнались за ним финикияне до Имброса, употребляя все усилия к тому, чтобы схватить его и доставить персидскому царю. Другой раз, вскоре после того как он убежал от финикиян, вернулся домой и уже считал себя спасенным, напали на него враги его и привлекли к суду по обвинению в тирании на Херсонесе. Мильтиад спасся и от них и теперь по выбору народа назначен был афинским полководцем.

105. Еще до выступления из города полководцы отправили в Спарту глашатаем афинянина Фидиппида, известного скорохода, исполнявшего эту обязанность. С Фидиппидом подле горы Парфений, что над Тегеей, повстречался, как рассказывал он сам и передавал афинянам, Пан. По его словам, Пан громко назвал его по имени и велел спросить афинян, почему они вовсе не чтут его, тогда как он благосклонен к ним, много раз уже им оказал услуги и еще окажет. Устроив благополучно свои дела, афиняне убедились в правдивости этого рассказа и соорудили святилище Пану у подножия акрополя и чтут божество со времени этого известия ежегодными жертвами и процессией с факелами.

106. Этот‑то Фидиппид и был послан в то время полководцами; тогда же, как он говорил, явился ему Пан. Выйдя из города афинян, он на другой день был в Спарте, явился к правителям ее и сказал: «Афиняне просят вас, лакедемоняне, оказать им помощь и не допускать, чтобы древнейший из эллинских городов подпал под иго варваров. Ведь Эретрия уже порабощена, и Эллада одним важным городом стала беднее». Глашатай сообщил, что было ему поручено, а лакедемоняне решили помочь афинянам; но сделать этого тотчас они не могли, так как не желали нарушать обычая: был девятый день месяца, а выступать в девятый день они отказались, так как не было полнолуния*. Следовательно, лакедемоняне ждали полнолуния.

107. Гиппий, сын Писистрата, проводил варваров на Марафон. Ночью накануне этого дня Гиппию снилось, будто он сообщался с родной матерью; из этого сновидения он заключил, что возвратится в Афины, снова добудет власть и стариком умрет на родине. Так истолковал он сновидение, а теперь вел за собой рабов из Эретрии и высадил их на остров стирейцев, именуемый Эгилеей; он же поставил на якоре направленные к Марафону корабли и занялся приведением в боевой порядок высадившихся на берег варваров. Случилось, что во время этого занятия Гиппий чихал и кашлял больше обыкновенного, и так как он был очень стар, то боўльшая часть зубов его расшаталась, а один зуб от сильного кашля выпал. Зуб упал в песок, и Гиппий старательно отыскивал его; когда зуб не находился, он со вздохом сказал присутствующим: «Нет! Земля эта не наша, и мы не сможем овладеть ею, потому что на долю моего зуба досталась та часть ее, которая следовала мне». Таково было, по мнению Гиппия, исполнение его сновидения.

108. Между тем на помощь к афинянам, расположившимся подле святилища Геракла, прибыли платейцы со всем своим ополчением. Действительно, уже раньше платейцы отдали себя афинянам, а эти последние много раз потрудились за платейцев. Платейцы отдали себя при нижеследующих условиях: теснимые фиванцами, платейцы с самого начала отдавали себя во власть Клеомену, сыну Анаксандрида, с лакедемонянами, случайно находившимися в тех местах; но те не приняли их и дали такой ответ: «Живем мы от вас очень далеко, и помощь вам от нас может быть лишь призрачная; много раз вы были бы обращены в рабство прежде, чем кто‑нибудь из нас узнал бы о том. Мы советуем вам отдать себя афинянам, вашим соседям, к тому же достаточно сильным для того, чтобы помогать вам». Такой совет подали лакедемоняне не столько из расположения к платейцам, сколько из желания обременить афинян войнами с беотийцами. Однако платейцы последовали совету лакедемонян и, в то время как афиняне совершали празднество в честь двенадцати божеств, уселись в качестве молящих о защите у алтаря и отдали себя в руки афинян. При известии об этом фиванцы пошли войной на платейцев, а афиняне оказали помощь сим последним. Когда войска готовы были сразиться, находившиеся здесь случайно коринфяне не допустили до битвы; по поручению обеих сторон они примирили враждующих, причем определили границы между ними и постановили, чтобы фиванцы отпустили тех из беотийцев, которые не желают оставаться в Беотийском союзе. Сделав такое постановление, коринфяне удалились, а беотийцы напали на афинян, возвратившихся уже домой, но в сражении были разбиты. Афиняне со своей стороны переступили ту границу, какая определена была коринфянами для платейцев, и сделали границей между фиванцами и платейцами реку Асоп и Гисии. Вот каким образом платейцы отдали себя в распоряжение афинянам, а теперь прибыли к ним на помощь к Марафону.

109. Мнения афинских вождей разделились: одни из них не желали битвы, так как эллины были слишком малочисленны для сражения с мидянами, другие, в том числе и Мильтиад, советовали принять бой. Из двух мнений должно было одержать верх худшее. Между тем одиннадцатым подающим голос было лицо, по жребию выбранное в афинские военачальники: дело в том, что в старину афиняне предоставляли полемарху равное право с вождями; полемархом в то время был Каллимах из Афин. К нему‑то явился Мильтиад со следующей речью: «Теперь, Каллимах, в твоей власти: или наложить на Афины иго рабства, или защитить их свободу и воздвигнуть себе на вечные времена такой памятник, какого не оставили по себе даже Гармодий и Аристогитон. С того времени, как афиняне существуют, им не угрожала такая опасность, как теперь. В самом деле, если они будут покорены персами, то участь их решена: они будут отданы во власть Гиппия; напротив, если город наш выйдет победителем, то может стать первым в ряду эллинских городов. А теперь я скажу, как может случиться это и почему от тебя зависит решение дела. Мнения десяти вождей разделились; одни из нас советуют вступить в бой с врагом, другие не советуют. Если мы не дадим сражения, то я уверен, что сильная смута постигнет умы афинян и склонит их на сторону мидян; если же мы вступим в бой прежде, чем обнаружится раскол в среде некоторых афинян, то с помощью справедливых богов мы можем выйти из сражения победоносно. Все это теперь в твоей власти и от тебя зависит. Если ты примешь мое предложение, отечество твое будет свободно, а город станет первым в Элладе; если же предпочтешь мнение тех, которые не советуют сражения, то получишь в удел противоположное названным мной благам».