Текст книги "История"

110. Этой речью Мильтиад склонил Каллимаха на свою сторону, и когда полемарх подал свой голос, решено было дать сражение. После этого все вожди, по мнению которых следовало сражаться, уступали Мильтиаду свое право командования, по мере того как наставала очередь того или другого из них. Хотя Мильтиад принимал это, но не давал битвы до тех пор, пока очередь командования не дошла до него.

111. Когда очередь дошла до Мильтиада, афиняне выстроены были в боевой порядок следующим образом: правым крылом предводительствовал полемарх Каллимах; в силу существовавшего тогда у афинян закона полемарх должен был занимать правое крыло. За правым крылом с Каллимахом во главе следовали остальные племена, одно за другим, в том самом порядке, в каком велся им счет; крайними воинами, занимающими левое крыло, были платейцы. Со времени этого сражения вошло в Афинах в обычай, чтобы при совершении всенародных жертвоприношений, следовавших через каждые четыре года*, глашатай – афинянин молился о даровании благ как афинянам, так и платейцам. Когда афиняне выстроились на Марафоне, случилось следующее обстоятельство: боевая линия их равнялась боевой линии мидян, но среднюю часть ее занимало мало рядов, вследствие чего в этом пункте линия была очень слаба, тогда как оба крыла ее сильны были количеством рядов.

112. Выстроившись таким образом и получив счастливые жертвенные знамения, афиняне по данному сигналу двинулись с места и беглым маршем устремились на варваров. Расстояние между воюющими было не меньше восьми стадиев. При виде бегущего на них врага персы готовились отразить его, полагая, что афиняне обезумели и идут на верную гибель, если устремляются на них беглым маршем в небольшом числе, без конницы и без стрелков из лука. Так решали о них варвары. Между тем афиняне всем своим войском ударили на варваров и сражались отважно. Насколько мы знаем, афиняне были первыми из эллинов, нападавшими на врага беглым маршем; они же первые могли выдержать вид мидийской одежды и одетых по – мидийски людей; до того времени одно имя мидян наводило ужас на эллинов.

113. Сражение при Марафоне было продолжительно. Середину афинской боевой линии, против которой стояли персы и саки, варвары одолели. Одержав здесь победу и прорвав ряды, они преследовали афинян в глубь материка; но на флангах победа осталась за афинянами и платейцами. Оба фланга после победы не преследовали тех неприятелей, которые обращены были в бегство, но сомкнули свои ряды и вступили в бой с теми варварами, которые прорвались через середину их линии, и здесь победа досталась афинянам. Бегущих персов они преследовали и убивали, пока не достигли моря; здесь они требовали огня и хватались за корабли.

114. В этом сражении погиб полемарх Каллимах, отличившийся храбростью, а из стратегов пал сын Фрасила Стесилай; здесь же пал сын Евфориона Кинегир, которому была отрублена секирой рука в то время, как он ухватился за корму корабля; пало и много других значительных афинян.

115. Таким‑то способом афиняне завладели семью неприятельскими кораблями. На остальных кораблях варвары снова отплыли в море, захватив с собою тех пленных из Эретрии, которых покинули на острове, отплыли кругом Суний, рассчитывая подойти к городу раньше афинян. У афинян возникло подозрение, что этот замысел внушен был персам коварством Алкмеонидов, потому что согласно уговору они будто бы подняли в виду персов щит уже в то время, когда сии последние снова взошли на корабли.

116. Когда персы плыли кругом Суния, афиняне со всех ног устремились на защиту города и достигли его раньше, нежели варвары. Прибыв от Гераклова святилища в Марафоне, они и здесь расположились лагерем также подле святилища Геракла, что в Киносарге. Варвары поднялись на кораблях своих выше Фалера, который в то время был афинской гаванью, постояли там некоторое время и отплыли обратно в Азию.

117. В Марафонском сражении пало со стороны варваров около шести тысяч четырехсот человек, а со стороны афинян сто девяносто два. Столько погибло с обеих сторон. Здесь же случилось следующее удивительное происшествие: афинян Эпизел, сын Куфагора, участвовал в бою и отличился храбростью, но потерял зрение, вовсе не будучи ранен и не получив ни одного удара. С этого времени на всю жизнь он остался слепым. Рассказ об этом приключении я слышал от него самого, а именно: перед ним будто бы предстал тяжеловооруженный воин большого роста, от подбородка которого падала тень на целый щит; призрак этот прошел мимо него, но убил стоявшего подле воина. Вот что я слышал от Эпизела.

118. На обратном пути вместе с войском в Азию Датис прибыл в Миконос и здесь видел сон. Каково было сновидение, об этом не говорят; известно только, что на следующий день рано утром Датис велел обыскать корабли и, найдя на финикийском судне позолоченное изображение Аполлона, расспрашивал, откуда оно похищено. Узнав, из какого оно храма, Датис на собственном корабле отправился к Делосу. Так как к тому времени жители Делоса возвратились на свой остров, то он поставил кумир в их храме и приказал делосцам доставить его в фиванский Делий, что лежит на побережье против Халкиды. Отдав это приказание, Датис отплыл обратно. Однако делосцы не отвезли кумира; только спустя двадцать лет сами фиванцы по повелению оракула возвратили его в Делий.

119. Обращенных в рабство эретрийцев Датис и Артафрен по прибытии на кораблях в Азию препроводили в Сузы. Раньше (еще до их пленения) Дарий сильно негодовал на эретрийцев за то, что они первые учинили обиду. Но теперь при виде эретрийцев, приведенных к нему и находившихся в его руках, он не сделал им ничего дурного, только поселил их в Киссийской области, в той деревне, которая носит название Ардерикка, на расстоянии двухсот десяти стадиев от Суз и в сорока стадиях от того колодца, который доставляет три предмета: асфальт, соль и масло, а добываются они следующим способом*. Извлекаются они из колодца с помощью коромысла, к которому вместо ведра привязывается половина кожаного мешка; погрузив его в колодезь, достают оттуда жидкость, которую сливают в цистерну; затем из цистерны жидкость переливается в другое вместилище по трем особым отделениям и принимает троякий вид. Асфальт и соль немедленно сгущаются и становятся твердыми; масло, именуемое у персов раданака, черного цвета и издает тяжелый залах. Здесь‑то царь Дарий поселил эретрийцев, занимавших эту местность до нашего времени и удержавших родной язык. Вот что случилось с эретрийцами.

120. Что касается лакедемонян, то после полнолуния они явились в Афины в числе двух тысяч человек, причем шли с такой поспешностью, что на третий день по выходе из Спарты были уже в Аттике. Хотя к сражению они опоздали, но желали посмотреть на мидян, для чего отправились в Марафон и там рассмотрели их. После этого, воздав похвалы афинянам и их подвигу, лакедемоняне возвратились домой.

121. Для меня странно и невероятно мнение, будто Алкмеониды согласно уговору поднимали вверх щит для персов с целью подчинить афинян варварам и Гиппию; ведь Алкмеониды доказали свою ненависть к тирании больше или в такой же мере, как и Каллий, сын Фениппа, отец Гиппоника. Дело в том, что каждый раз, когда Писистрат изгонялся из Афин и имущество его объявлялось государственным глашатаем к продаже, один лишь Каллий осмеливался покупать его, и в других случаях он обнаруживал сильнейшую вражду к Писистрату.

122. Каллий заслуживает того, чтобы каждый из нас часто вспоминал о нем: во – первых, за то, что сказано выше, как человек ревниво заботившийся об освобождении родины; во – вторых, за то, что совершено им в Олимпии: на конских бегах он получил первую награду, а на состязаниях колесницами вторую; раньше одержал победу на Пифийских играх и у всех эллинов прославился необыкновенной щедростью; наконец, он достоин памяти и за отношение к трем дочерям своим. Когда пришла девушкам пора выходить замуж, он дал им великолепное приданое и доказал свое расположение к ним настолько, что каждая из них вышла замуж за того мужчину, какого угодно было ей выбрать из числа всех афинян.

123. В такой же мере, как и Каллий, тираноненавистниками были Алкмеониды. Поэтому‑то я удивляюсь и не верю клевете на них, будто они подняли щит, тогда как Алкмеониды все время господства тиранов провели в изгнании, и через них же Писистратиды потеряли власть. Таким образом, Алкмеониды были, как я убежден, освободителями Афин в гораздо большей мере, нежели Гармодий и Аристогитон. Действительно, эти последние умерщвлением Гиппарха только ожесточили прочих Писистратидов и все‑таки не упразднили их владычества. Освободителями Афин были бесспорно Алкмеониды, если только правда, что по их внушению пифия приказывала лакедемонянам освободить Афины.

124. Впрочем, могло быть и так, что они были за что‑либо недовольны афинским народом и потому вознамерились предать отечество. Но дело в том, что среди афинян не было личностей, пользовавшихся большей славой и почетом, как Алкмеониды. Поэтому здравый смысл не допускает, чтобы они подняли щит с целью предательства. Однако нельзя отрицать того, что щит был поднят: это действительно было; только кто его поднял, об этом я не могу сказать ничего больше.

125. С давних пор род Алкмеонидов был знаменит в Афинах; особенно прославились они со времени Алкмеона и потом снова со времени Мегакла. Во – первых, Алкмеон, сын Мегаклов, подал помощь тем лидийцам, которые посланы были Крезом из Сард к дельфийскому прорицалищу, и принял живое участие в их деле. Узнав об этих услугах от лиц, ходивших к оракулам, Крез пригласил Алкмеона в Сарды и здесь подарил ему столько золота, сколько тот мог унести на себе в один раз. Этот столь незначительный подарок Алкмеон принял с ловкой хитростью: оделся в большой хитон, причем над поясом оставил большие складки, привязал к ногам высокие башмаки, самые широкие, какие только мог найти, и в таком виде вошел в сокровищницу в сопровождении слуг. Там, вступив в кучу золотого песку, он, прежде всего, вдоль голеней насыпал столько золота, сколько могло поместиться в башмаках, потом наполнил золотом образовавшиеся над поясом складки хитона, насыпал золотого песку в волосы на голове и положил еще в рот; при выходе из сокровищницы он еле волочил ноги и вовсе не походил на человека: он шел с набитым ртом, весь раздутый. При виде его Крез разразился смехом, подарил ему и это все и много другого. Таким путем сильно разбогател дом Алкмеона; сам Алкмеон содержал лошадей для колесниц и одержал победу в Олимпии.

126. Позже, в следующем поколении, дом этот был превознесен сикионским тираном Клисфеном, так что прославился у эллинов еще больше прежнего. Дело в том, что у Клисфена, сына Аристонима, внука Мирона, правнука Андрея, была дочь по имени Агариста. Отец решил выдать ее замуж за доблестнейшего из всех эллиннов. С этой целью Клисфен на Олимпийских играх, где он одержал победу своей колесницей, объявил через глашатая следующее: каждый эллин, считающий себя достойным сделаться зятем Клисфена, должен на шестидесятый день после этого объявления или раньше того явиться в Сикион, так как в течение того года, который наступит за этим шестидесятым днем, Клисфен будет праздновать свадьбу дочери. Тогда стали собираться к нему в качестве женихов все те эллины, которые были высокого мнения о самих себе или о своем отечестве. Для увеселения гостей Клисфен устроил ристалище и палестру.

127. Из Италии явились сын Гиппократа Сминдирид, родом из Сибариса, всех превосходивший богатством, – это была пора высшего процветания Сибариса, – и Дамас, родом из Сирида, сын так называемого Амириса Мудрого. Эти лица явились из Италии. С побережья Ионийского залива прибыл Амфимнест, сын Эпистрофа, родом из Эпидамна. Из Этолии пришел Малес, брат того Титорма, который превосходил всех эллинов физической силой и, избегая общения с людьми, удалился на окраины Этолийской области. Из Пелопоннеса прибыл Леокед, сын аргивского тирана Фидона, того самого, который изобрел меры для жителей Пелопоннеса и наглостью превосходил всех эллинов: в Олимпии он выгнал элейских устроителей состязаний и сам присвоил себе суд над состязающимися. Кроме Фидонова сына, прибыл аркадец из Трапезунта, сын Ликурга, Амиант, а также азанец Лафан из города Пея, сын того Евфориона, который, как гласит молва в Аркадии, принимал у себя Диоскуров и с того времени оказывал радушный прием всем приходящим, а также элеец Ономаст, сын Агея. Это личности, прибывшие из Пелопоннеса. Из Афин явились Мегакл, сын Алкмеона, того самого, который пришел от Креза, и сын Тисандра, Гиппоклид, блиставший среди афинян красотой и богатством. Из Эретрии, находившейся тогда в цветущем состоянии, явился Лисаний; это был единственный гость из Эвбеи. Из Фессалии пришел краннонец Диакторид из рода Скопадов, а из земли молоссов Алкон. Столько явилось женихов.

128. По прибытии женихов к назначенному дню Клисфен прежде всего узнал родину и предков каждого из них, затем удерживал их у себя в течение года и подвергал испытанию их мужество, наклонности, степень образования и характер, для чего входил в общение с ними, то с каждым порознь, то со всеми вместе; младших из них он водил на гимнастические состязания, но больше всего подвергал их испытанию за общими пиршествами. Клисфен делал это все время, пока гости находились у него, и вместе с тем великолепно угощал их. Как кажется, больше всех из числа женихов понравились ему те два, что прибыли из Афин, а из них наибольше сын Тисандра Гиппоклид, как по собственному мужеству, так и потому, что по своим предкам был в родстве с коринфянами Кипселидами.

129. Когда наступил день свадебного пиршества и когда следовало объявить, на кого из женихов падает выбор, Клисфен велел зарезать сто быков и дал пир не только женихам, но и всем жителям Сикиона. По окончании пира началось между женихами состязание в музыке и искусстве вести беседу в обществе. Во время попойки Гиппоклид, больше всех забавлявший гостей, велел флейтисту играть танец и, когда флейтист заиграл, Гиппоклид пустился плясать. Плясал он с наслаждением, но с досадой глядел на это Клисфен. Потом, передохнув некоторое время, Гиппоклид велел внести стол и, когда стол внесли, взобрался на него и стал плясать сначала лаконские танцы, затем другие, аттические; наконец уперся в стол головой и заболтал ногами. Уже во время первых двух танцев страсть Гиппоклида к танцам и недостаток в нем скромности огорчали Клисфена при мысли, что он может еще иметь Гиппоклида своим зятем, но он пока сдерживал себя и не давал прорваться досаде. Когда же увидел, что тот заболтал ногами, то не мог долее сдерживать себя и сказал: «Проплясал ты свадьбу, сын Тисандра!» На что Гиппоклид быстро отвечал: «Гиппоклиду это безразлично!» С того времени слова эти вошли в поговорку.

130. Тогда Клисфен водворил тишину и в присутствии всех сказал следующее: «Женихи моей дочери, я доволен всеми вами и, если б можно было, постарался бы угодить всем вам, не выделяя кого‑либо одного из вас предпочтительно перед прочими и не отвергая остальных. Но мне предстоит решить судьбу одной только девушки, и потому я не могу исполнить желания всех. Впрочем, тем из вас, которым будет отказано в женитьбе на моей дочери, я даю в подарок каждому по таланту серебра за то, что вы почтили меня исканием руки дочери и были вдали от домов ваших; дочь мою Агаристу я обручаю по афинским законам с Мегаклом, сыном Алкмеона». Так как Мегакл изъявил согласие обручиться, то свадьба и была решена Клисфеном.

131. Так происходило состязание женихов. После этого молва об Алкмеонидах разнеслась по всей Элладе. От этого самого брака родился Клисфен, учредивший у афинян колена и установивший народное правление; назван он по имени деда своего по матери, тирана Сикионского. У Мегакла был и другой сын, Гиппократ, а у Гиппократа другой Мегакл и другая Агариста, названная так по имени Агаристы, Клисфеновой дочери. Это – та самая Агариста, которая вышла замуж за Арифронова сына Ксантиппа и во время беременности видела во сне, что родила льва: через несколько дней она родила Ксантиппу Перикла.

132. После поражения персов на Марафоне значение Мильтиада, и раньше пользовавшегося влиянием среди афинян, стало еще больше. Он потребовал у афинян семьдесят кораблей, войска и денег, не называя при этом страны, против которой собирался идти войной; сказал только, что они разбогатеют, если последуют за ним; он поведет‑де афинян в такую страну, из которой они без труда добудут себе много золота. Афиняне дали корабли Мильтиаду, полагаясь на его обещание.

133. Получив войско, Мильтиад отправился на кораблях против Пароса под тем предлогом, что жители этого острова первые пошли войной на афинян, когда на триремах последовали за персами к Марафону. Это был только предлог; на самом деле он был зол на паросцев из‑за сына Тисия Лисагора, родом из Пароса, который оклеветал его перед персом Гидарном. Достигнув цели плавания, Мильтиад повел осаду против паросцев, загнанных в укрепления, и через глашатая требовал уплаты ста талантов. Если они не дадут этих денег, велел сказать Мильтиад, то он не уйдет с войском до тех пор, пока не возьмет их города. Но паросцы меньше всего думали о том, чтобы платить что‑либо Мильтиаду. Напротив, они измышляли способы отстоять свой город: с этой целью они по ночам доводили стены до двойной высоты против прежнего в тех местах, которые оказывались при нападении врага более слабыми.

134. До сих пор все эллины рассказывают об этом одинаково. Дальнейшее, по словам самих паросцев, происходило так: в то время как Мильтиад затруднялся решить, чем кончится предприятие, явилась к нему для переговоров взятая в плен женщина по имени Тимоў, паросиянка по происхождению, второстепенная служительница в храме богинь преисподней*. Она явилась к Мильтиаду с предложением принять ее совет, если ему действительно так желательно взять Парос. Засим она подала совет. Следуя ему, Мильтиад отправился к холму, что перед городом, и перескочил через ограду, окружавшую храм Деметры Фесмофоры, потому что ворот в ограде он не мог отворить; после этого вступил во внутреннее отделение святилища с целью кое‑что сделать там: или коснуться чего‑либо неприкосновенного, или привести в исполнение какое‑то другое свое намерение. Когда Мильтиад находился уже у ворот, на него внезапно напал страх, так что он решил возвратиться тем же путем, каким и вошел в храм, и, соскакивая с наружной стены, вывихнул себе бедренную кость или, как рассказывают другие, повредил колено.

135. Тяжело больной, Мильтиад отплыл назад, без денег для афинян и без Пароса, после двадцатишестидневной осады и разорения острова. Узнав о том, что Мильтиада проводила в храм жрица богинь Тимо, и решив наказать ее за это, паросцы по освобождении от осады отправили посольство в Дельфы с поручением вопросить божество, следует ли им казнить жрицу богинь преисподней за то, что она указала врагам путь к покорению отечества и открыла Мильтиаду святыню, запретную для лиц мужского пола. Но пифия не дозволила им этого, объяснив, что Тимо не виновата, что Мильтиад осужден на печальный конец и жрица явилась ему для того, чтобы ввергнуть его в несчастья. Вот что пифия объявила паросцам.

136. Между тем по возвращении Мильтиада из похода на Парос все афиняне громко осуждали его, больше всех сын Арифрона Ксантипп. Перед судом народа он требовал смертной казни Мильтиаду за то, что тот обманул афинян. Мильтиад явился на суд, но не защищал себя: воспаление бедра не давало ему говорить. Но, в то время как сам он перед Народным собранием лежал в постели, его защищали друзья; они многократно упоминали о Марафонском сражении, о взятии Лемноса, о том, как он отомстил пеласгам и передал афинянам взятый у них Лемнос. Народ благоволил к Мильтиаду настолько, что освободил его от смертной казни, но за преступление против государства наложил на него пеню в пятьдесят талантов. После этого Мильтиад умер от воспаления и гангрены в бедре, а пятьдесят талантов заплатил сын его Кимон.

137. Мильтиад, сын Кимона, завладел Лемносом следующим образом. Из Аттики пеласги были вытеснены афинянами, – справедливо или несправедливо, не могу решить. Скажу только, что говорят другие, а именно: Гекатей, сын Гегесандра, в своих повествованиях называл это изгнание несправедливым. По словам Гекатея, афиняне заметили, что тот участок земли у подножья Гиметта, который они сами раньше подарили пеласгам в награду за возведение стены вокруг акрополя, участок земли первоначально плохой и ничего не стоящий, хорошо возделан пеласгами. Заметив это, они почувствовали зависть и возымели желание овладеть снова этой землей, ради чего и изгнали пеласгов, не выставляя при этом никакого другого повода. Напротив, по словам афинян, изгнание было заслужено пеласгами. Они рассказывают, что, поселившись у Гиметта, пеласги причиняли им обиды. По воду к «Девяти источникам» всегда ходили дочери и сыновья афинян, так как в то время не было еще рабов ни у них, ни у других эллинов; всякий раз, когда девушки приходили за водой, пеласги по своей наглости и высокомерию оскорбляли их. Но этого им было недостаточно, и вот афиняне накрыли их как раз в то время, когда они замышляли вторгнуться в Афины. Насколько, однако, афиняне были великодушнее пеласгов, видно из того, что, захватив на месте преступления и имея право истребить их, афиняне не пожелали этого и только велели им удалиться с Афинской земли. При таких условиях, говорят, выселились пеласги из Аттики и заняли в числе других местностей и Лемнос. Первый рассказ принадлежит Гекатею, второй – афинянам.

138. После изгнания, заняв Лемнос, эти пеласги решились отомстить афинянам. Афинские празднества они знали хорошо, запаслись судами в пятьдесят весел и устроили засаду на афинских женщин в то время, как те совершали празднество в честь Артемиды в Бравроне. Отсюда пеласги похитили многих женщин и отплыли обратно, женщин увезли на Лемнос и сделали своими наложницами. От этих женщин родилось много детей; матери обучали их аттическому языку и воспитывали в нравах Аттики. Дети эти не желали иметь общения с детьми пеласгийских женщин, и если кто‑нибудь из них подвергался побоям со стороны пеласгийских детей, то все они сбегались на помощь и отстаивали друг друга; наконец, афинские дети признавали за собою право командовать детьми пеласгийскими и были гораздо сильнее их. Пеласги узнали это и стали совещаться между собой. При обсуждении ими овладел страх: на что способны будут дети от афинянок по достижении зрелого возраста, если уже теперь они действуют единодушно против детей от законных жен и пытаются командовать ими? Поэтому пеласги порешили истребить детей, прижитых ими с аттическими женщинами, а вместе с детьми умертвили и матерей их. Как это злодеяние, так и другое, более раннее, избиение тамошними женщинами своих мужей, спутников Фоанта, повели к тому, что в Элладе всякого рода ужасные преступления называются обыкновенно лемносскими.

139. После избиения жен и детей земля пеласгов перестала приносить плоды, жены и стада их не производили потомства, как прежде. Угнетаемые голодом и бесплодностью, они обратились наконец в Дельфы с просьбой избавить их от этих зол. Пифия велела пеласгам дать удовлетворение афинянам такое, какого те сами пожелают. Тогда пеласги явились в Афины и объявили, что желают дать удовлетворение за все учиненные ими обиды. Афиняне поставили в пританее прекрасно убранное ложе и перед ним стол, полный всевозможных лучших яств, и предложили пеласгам отдать им свою землю в таком же виде. Пеласги на это быстро отвечали: «Мы передадим, если только корабль в один день совершит путь от вашей земли к нашей под северным ветром». Они были убеждены в невозможности этого, так как Аттика лежит далеко на юг от Лемноса. Вот что случилось в то время.

140. Спустя много лет после этого, когда геллеспонтский Херсонес был под властью афинян, сын Кимона Мильтиад прибыл под пассатным ветром из Элеунта, что на Херсонесе, к Лемносу и приказал пеласгам очистить остров; при этом он напомнил им изречение оракула, которое пеласги считали совершенно неосуществимым. Жители Гефестии исполнили требование Мильтиада, а миринейцы не признавали Херсонеса аттической землей, поэтому подверглись осаде и также сдались. Таким‑то образом завладели Лемносом афиняне и Мильтиад.