Текст книги "История"

Но все эти «вопиющие примеры недобросовестности» (flagrant example of dishonesty) нужны критику для того, чтобы подорвать господствующее представление об обширности путешествий Геродота. Вслед за Бенбери он сомневается, чтобы историк доходил до Суз, а некоторые трудности в восстановлении пути от Сард до столицы Персии критик находит возможным объяснить себе только тем, что описание это (V, 52) взято автором из других рук, что, наконец, «всякий, кто переходил действительно реку Гинд, не мог бы подумать, что воды ее были отведены Киром в 360 каналов, как говорит об этом Геродот (I, 189–190)»; в подстрочном примечании критик готов отрицать самое существование такой реки. В ответ на это заметим только, что Дж. Роулинсон, посетивший эти места с Геродотом в руках, признавал – а за ним и другие – в Гинде теперешнюю реку Диалу, приток Тигра, и находил совершенно естественным, что громадные гидравлические сооружения в бассейне этой реки могли подать повод к басне о наказании реки Киром.

Еще решительнее критик утверждает, что Геродот никогда не посещал Ассирии и Вавилонии. «Это обстоятельство, – замечает он, – может объяснить сравнительное молчание его о столь важных и интересных странах, как Сирия и собственно Ассирия». Тем не менее историк старается производить такое впечатление, как будто он посетил Вавилонию и там беседовал с халдейскими жрецами; старание его настолько увенчалось успехом, что большинство комментаторов попало в обман. Действительно, то место (I, 183), в котором он желает показать, что не видал золотого кумира Бела в Вавилоне, потому что он был похищен Ксерксом, есть столь поразительный пример уловки (flagrant a piece of prevarication), как и уверение его относительно 341 статуи, виденных в Египте. Правда, он нигде положительно не заверяет, что был в Вавилонии, но это следует само собой из его слов. Уловка его могла бы вернее остаться незамеченной, если б он сказал, что не видал как самого храма, так и находившейся в нем статуи, потому что храм разрушен был Ксерксом в то самое время, как и похищен кумир (Арриан, VII, 17). Но к несчастью, Геродот не знал этого и потому пространно описывает самый храм, предоставляя читателю думать, что он лично старательно осматривал его». Впрочем, это критическое замечание Сэйс тут же берет назад, так как, говорит он, выражение «как говорят халдеи» вовсе не обязывает читателя понимать это место в том смысле, будто автор сообщает подробности о храме со слов халдеев на месте. Однако, продолжает он, нам незачем ходить далеко, чтобы доказать, что Геродот не был в Вавилонии. «Оставляя в стороне исторические ошибки, писатель, который говорит об огромных камнях в Вавилонии, который не знает действительного положения Опиды и описывает вымышленные каналы подле Ардерикки, местности, вероятно, (?) совершенно вымышленной, писатель, который уверяет, что стены Вавилона разрушены были Дарием, и сочиняет, что в этой стране редко идет дождь, не оставляет сомнения в том, что он никогда не видел местности, за описание которой взялся. Ни один очевидец не называл бы Вавилонии Ассирией, не смешал бы вавилонского царства с ассирийским. Название Ассирии никогда не употреблялось вавилонянами времен Небухадрезара* и его преемников, тем менее вавилонянами персидского периода». На основании всего этого критик ничуть не жалеет о потере Геродотова повествования об Ассирии (ʼΑσσυριοι λογοι), так как оно содержало бы в себе простую компиляцию чужих известий и сказок, а не свидетельства очевидца. В этой, заключительной части критики пристрастие Сэйса обнаруживается без труда, если мы, во – первых, примем во внимание непреодолимую трудность для того времени исторических изысканий на местах не только Вавилонии или Египта, но и самой Эллады, отечества писателя, чем и объясняется несовершенство исторической части Геродотовых очерков о чужих странах; если, во – вторых, констатируем, что тождество Ардерикки до сих пор не установлено, а положение города Опиды, противное указаниям Геродота, основывается на показании Ксенофонта; если, наконец, заметим, что Геродот вовсе не заставляет читателя разуметь окончательное разрушение вавилонских стен Дарием, о которых он же сам говорит в другом месте как очевидец (I, 179. 181). В известии об огромных камнях, положенных в Вавилоне по приказанию Нитокрис, нет ни единого слова о том, что камни добывались на месте, в местных каменоломнях, или что Геродот упоминает о них как очевидец (I, 186). В вавилонскую равнину камни доставлялись из северных стран по Евфрату и Вавилонии и Ассирии и употреблялись лишь в редких случаях. Строительным материалом служили кирпич из местной глины, а цементом, за недостатком извести, асфальт. Способ сооружения вавилонских стен, описанный Геродотом (I, 79), точно соответствует действительности, как показал, например, Лэйард* в своих «Открытиях на развалинах Ниневии и Вавилона». Замечание Геродота, что у вавилонян не было врачей, следовательно и медицины, согласуется с отсутствием медицинского отдела в библиотеке Ашшурбанипала IV, или Сарданапала (с 667 г. до Р. X.), открытой Лейардом на месте древней Ниневии. По словам Геродота, зубцы стен Акбатан окрашены были в разные цвета (1, 98); совершенно в том же роде раскрашена была одна из башен Вавилона, Бирс – Нимруд, принимаемая новыми исследователями за библейскую вавилонскую башню: семь этажей ее окрашены были в семь различных цветов. Строителем этой башни был Нимрод*, живший приблизительно за 2000 лет до Р. X., ассирийская клинопись подтверждает известия Геродота о царских статуях в Азии как памятниках побед, хотя он ошибочно приписал Сесострису статую врага его в Палестине (II, 106). Что касается смешения Вавилонии с Ассирией и вообще ошибок в истории этих стран, то они нисколько не противоречат личному посещению Геродотом территории их. По выражению самого Сэйса, «Вавилония и Ассирия в географическом, этнологическом и историческом отношениях образуют одну страну. В этом лежит настоящая причина, почему некоторые классические писатели называют Ассирией всю область между Евфратом и Тигром, хотя название Вавилонии, без сомнения, было бы более точно». Даже в настоящее время древнейшая история взаимных отношений между Вавилонией и Ассирией слишком мало известна: некогда они составляли одно государство, потом то сливались, то разделялись. По представлениям большинства древних эллинов основателем вавилонского царства был Бел, а ассирийского – сын его Нин; Ктесий, наоборот, почитал Ассирию метрополией Вавилонии. Но ведь ошибка Ктесия не может считаться свидетельством против факта пребывания эллинского писателя при дворе Ахеменидов в то время, когда вавилоно – ассирийское царство входило в состав персидской монархии.

Вообще, невзирая на эти неточности, известия Геродота о положении и сооружениях Вавилона, о природе и произведениях благодатной окрестной равнины, о культах и нравах жителей представляют для нас чрезвычайную важность и обличают непосредственное знакомство писателя с одним из центров восточной культуры, а потому и потеря его «Ассирийских повествований», если они только были написаны, наверное, лишила нас многих драгоценных сведений, прежде всего о быте древних ассириян, хотя древнейшая история ассиро – вавилонских царей едва ли была бы удовлетворительнее истории царей Египта.

После всего сказанного неизбежной является общая характеристика нашего автора, сделанная английским критиком в ответ на третий вопрос. Геродот, по его мнению, простой рассказчик побасенок, λογοποιος, как называл его еще в пятидесятых годах английский комментатор Блексли*: «Он брал у других не стесняясь и не сознаваясь в том; он претендовал на знания, которых не имел; он заявлял, что получает сведения путем личного опыта и от очевидцев, тогда как на самом деле черпал их из готовых источников, стараясь в то же время унизить своих предшественников; он делает вид, что совершил далекие путешествия, столь же баснословные, как и путешествия первых философов; он вносит в свой труд рассказы или отборные варианты басни не потому, что в основе их лежат надежные свидетельства, но потому, что они отвечали направлению его ума и согласовались с общим характером его произведения». Пределы путешествий его сильно сокращаются критиком. Эллада с ее святилищами, берега Фракии от Византии до Афона, Египет до Меридова озера, берега Палестины и Сирии, Тир, Бейрут, Кипр, Родос, Кирена, острова Эгейского моря, Великая Эллада, западное побережье Малой Азии, Лидия со столицей Сардами и Троада – вот те страны, которые, по словам Сэйса, посетил Геродот и о которых он говорит, как очевидец. Таким образом, Персия, Вавилония, Ассирия, внутренние части передней Азии, Скифия, Колхида, верхний Египет совсем исключаются критиком из пределов путешествия и личного наблюдения «отца истории».

Итак, следуя за Сэйсом, нам обязательно было бы отвергнуть никем доселе не оспариваемый факт личного посещения историком нашего юга. Историк нигде не говорит прямо, что он был в Скифии; но в труде его имеются многочисленные выражения, не оставляющие сомнения в том, что он повествует о Скифии, или как очевидец, или как посредник между читателем и свидетелями – очевидцами из среды эллинов, живших по северному побережью Черного моря, преимущественно в Ольвии. Черное море, Константинопольский пролив Геродот измерял сам (IV, 85–86); между Бугом и Днепром он видел громадную медную чашу, измеренную им и сличаемую с тем сосудом, который поставлен был Павсанием у входа в Босфор; чашу ему показывали (τοσουδε μεντοι απεφαιυον μοι ες όψιν IV, 81). Между тем сам же Сэйс замечает, что Геродот не простирал своей лживости до того, чтобы выдавать за виденное им непосредственно то, о чем он слышал от других или вычитал у предшественников. Чаша находилась на Эксампее, или Священных путях, в области между Бугом и Днестром, там именно, где эти реки наибольше сближаются, приблизительно у теперешнего города Вознесенска, а горький ключ Геродота, носивший тоже имя Эксампея, приурочивается легко к Мертвым водам. В следующей главе историк замечает, что на берегу реки Тирас показывают ступню Геракла; подле той же реки видна и теперь могила киммерийских царей (IV,11); о реке Теар он говорит со слов окрестных жителей (IV, 90); многие известия его о реках обличают с очевидностью для каждого личное присутствие повествователя на месте (IV, 52–57). В одном месте Геродот ясно намекает на то, что сведениями своими о скифах и Скифии он обязан больше всего жителям Ольвии и других эллинских городов на Понте (IV, 24), а немного дальше (IV, 76) замечает, что об Анахарсисе слышал сам от Тимны, доверенного царя Ариапифа. Потом, описание Гилеи, лесной области на нижнем течении Днепра, в которой нельзя не узнать днепровских плавней (IV, 18. 76), могло быть сделано только очевидцем. Известия Геродота о конструкции могил скифских царей, о погребальных и поминальных обрядах скифов, о военных и других обычаях почти целиком подтверждаются археологическими разысканиями и этнографическими аналогиями. Ввиду всего этого самые опытные археологи и критики всегда признавали факт посещения Скифии неоспоримым. Вот как выражается наш даровитый, умудренный опытом историк русской жизни И. Е. Забелин*: «Его (Геродотовы) рассказы дышат необыкновенной простотой и правдой и вместе с тем так живо изображают и природу страны, и людей с их нравами, обычаями и дедами, что все это в действительности представляется, как будто сам живешь в то время и в той земле и с теми самыми людьми». Другой русский ученый, точный и строгий критик Ф. Брун*, называет IV книгу Геродотовой истории чрезвычайно ценным и единственным источником для древнейшей истории черноморских степей; самое описание Геродота он называет изящным и основательным. Капитальнейшее возражение против Сэйса мы оставили под конец. Хотя Черное море и северные берега его стали известны соплеменникам историка задолго до него, хотя у предшественников его были немногие обрывочные известия, внесенные в свою книгу Боннелом («Beiträge zur Altertumskunde Russlands»), но все это было слишком незначительно, ничтожно в сравнении с тем, что «отец истории» впервые сделал известным древним эллинам. Следовательно, где же те литературные пособия, которые могли бы дать ему материал для легкой компиляции? Мы воспользовались случаем для того, чтобы еще раз выставить перед русским читателем всю важность известий Геродота о нашем юге и вместе с тем показать Геркулесовы Столпы, до каких доходит скептицизм английского ориенталиста.

Что касается бытовой стороны скифов, то Геродотовы известия этого рода находят себе подтверждение в многочисленных аналогиях. Так, обычай скифов доить кобылиц при помощи костяных трубок (IV, 2); подобный же способ выдаивания молока наблюдается и у калмыков, и в Аравии, и у некоторых народов южной Африки. Рассказ эллинского историка о том, как скифы кнутами укротили взбунтовавшихся рабов (гл. 3), близко напоминает рассказ новгородских летописей об укрощении в Новгороде слуг господами, возвратившимися из долговременного военного похода. Почитание царскими скифами военного божества в виде меча (гл. 62) почти тождественно с культом оружия у аланов, квадов, вендов, у татар и других народов. Точно так же до тождества сходны поминальные обряды скифов (гл. 72) и патагонцев, как описаны последние у Леббока, на что обратил внимание профессор Воеводский* в исследовании «Чаши из человеческих черепов и тому подобные примеры утилизации трупа». Подмешивание крови к вину при заключении договоров, питье крови убитого врага и скальпирование составляют характеристические черты дикого воинственного народа, а хорошо известный своими ценными исследованиями В. Ф. Миллер считает бытовые аналогии в известиях Геродота, с одной стороны, и в народных сказаниях осетинов, с другой, вообще достаточными для того, чтобы признать иранство скифов. Раскопки так называемых царских курганов, или толстых могил по левую сторону Днепра, подтверждают известия Геродота о погребении скифских царей (IV, 71). Словом, Геродотова Скифия может считаться одним из отделов «историй», наиубедительнейше доказывающих и меткость в наблюдениях древнего писателя, и доброкачественность весьма значительной части полученных им свидетельских показаний.

Последуем за критиком дальше. Не зная иностранных языков, Геродот, в Египте например, должен был довольствоваться, замечает Сэйс, услугами присяжных проводников и низших храмовых служителей, а «всякому путешественнику известно, какое своеобразное понятие можно составить себе об истории и свойстве осмотренных памятников, о жителях и обычаях страны, если находиться в зависимости от россказней проводников и ciceroni». Вследствие этого, признавая вместе с другими некоторую долю достоверности за известиями Геродота об Элладе в различных частях, критик рекомендует крайнюю осторожность по отношению к известиям его о странах Востока. «Только там, – заключает он, – можно полагаться на известия Геродота, где они подтверждаются туземными памятниками, открытыми путем новейших изысканий; в других случаях, когда правдивость известий не доказывается памятниками или внутренней очевидностью, мы обязаны относиться к ним так же, как относились древние скептики. Египтология и ассириология сделали для нас окончательно невозможным доверие к неподтвержденным известиям Геродота о предметах Востока». В другом месте он замечает, что Геродотова история Египта, Вавилонии, Ассирии есть большей частью не что иное, как собрание басен или народных рассказов, ходивших в среде зевак эллинов и полупрофессиональных проводников на границах персидской монархии.

Скептицизм английского издателя Геродота не ограничивается, однако, и этим. «Отец истории» представляется ему необычайно невежественным и неспособным к арифметическим вычислениям, хотя бы дело шло о простом сложении или вычитании двух или нескольких чисел. Так, он указывает, что 341 поколение составляют 11 366 ³/4 года, а не 11 340 лет, как считает автор, хотя сам же прибавляет, что Геродот определяет здесь поколение в 30 лет, а не в 33 ¹/3. Немного выше он уличает Геродота в неумении вычесть 455 из 665 (II, 141) и т. п. Но в одном месте критик сам проглядел цифры и напрасно взваливает вину на автора. Дело в том, что Геродот исчисляет всю сумму податей, поступавших ежегодно в казну Дария, в 14 560 эвбейских талантов: 4680 золотом + 9880 серебром; последняя цифра есть поправка к рукописному чтению вместо 9540, поправка, принятая в текст самим Сэйсом (II, 95); с поправкой расчет получается верный. А Сэйс в примечании к той же главе вводит в сложение не существующее в его же тексте число 9540 и отсюда заключает о неумении Геродота… складывать два числа! Укажем несколько других случаев неверной оценки Геродота: в книге I (32) историк насчитывает в 70 годах 26 250 дней, полагая, следовательно, на каждый год 375 дней. Ошибка Геродота при этом не арифметическая, как утверждает Сэйс, и произошла оттого, что Солонова система вставочных месяцев применена им к гражданскому году в 364 дня, а не к лунному в 354, для коего она и была придумана. Геродотову оценку афинской тирании (I, 59) Сэйс называет несправедливой; но воззрение Геродота на тиранов разделялось всей древностью. По поводу известия историка, что материнство было в обычае у одних только ликийцев (I, 173), Сэйс замечает, что «Геродот ошибся», и при этом дает ссылку на Леббока, Калье, Эллиота в доказательство распространенности этого обычая у первобытных племен. В такой «ошибке» можно обвинять каждого нового исследователя, если он сообщает известия, верные о каких‑либо обычаях или учреждениях, но знает не все народы, которым эти обычаи свойственны. Геродот со слов других передает, что кавказские народцы, питающиеся плодами диких деревьев, совершают половые отправления наподобие скотов (I, 203). Сэйс называет известие это весьма неправдоподобным и при этом ссылается опять на Леббока, которому неизвестны такого рода половые отношения у кавказских горцев, – как будто это возражение против известия о Кавказе за четыре с половиной века до Р. Х.! Неверно, будто Геродот причисляет массагетов, тиссагетов и гетов к скифам (I, 201). Важная заслуга историка относительно Скифии состояла именно в расчленении первоначального, слишком общего понятия «скифов» на особые этнографические группы[220]220
  Мнение Сэйса о скифах выражено следующим образом: «Под скифами Геродот разумеет кочевые и полуоседлые племена, рассеянные по южной части России и простиравшиеся с одной стороны до Фракии, с другой стороны до татарских степей. Некоторые из этих племен были, без сомнения, тюрко-татарские, другие принадлежали вероятно к монгольской расе или к иным, остатки коих сохранились по настоящее время на Кавказе; но значительную часть их составляли, кажется, сарматы, или славянские арийцы; в число последних входили Ге-родотовы будины, невры и др.».


[Закрыть]. Рассуждения Геродота о том, что разливы Нила не могут происходить от таяния снегов у верховьев реки, рассуждения, прямо вытекающие из основного ошибочного представления историка о солнечной системе, обличают, по словам Сэйса, недостаток логики у писателя; напротив, со своей точки зрения историк был вполне логичен (II, 28). То же самое относится и к другому замечанию критика, где Геродотово объяснение разливов Нила (II, 24) называется нелепым (absurd), обличающим и невежество его в области естествоведения, и неспособность к обобщению. Геродоту навязывается географическое понятие, которого он нигде не высказывает, именно, что «Африка и Европа равны между собой и поэтому взаимно уравновешиваются». У Геродота, наоборот, мы читаем, что «Европа по длине равняется остальным двум частям вместе взятым, а по ширине нельзя даже и сравнивать ее с Азией и Ливией, т. е. Африкой (IV, 42. 45)! Это уже трудноизвинительная ошибка для строгого критика древнего историка. Не менее крупную ошибку делает Сэйс в примечании к I, 30 по поводу известия Геродота о войне между афинянами и соседями (вероятно, мегарцами) при Элевсине: «Это показывает, – говорит критик, – что объединение Аттики, приписываемое в народных легендах Тесею, «установителю», не имело места даже до последнего времени перед Солоном; быть может, оно было одним из результатов тирании Писистрата». Все примечание критика есть последствие неточного перевода комментируемого места: Сэйс, очевидно перевел προς τους αστυγειτουας εν Ελευσινι «с соседями элевсинцами» вместо «с соседями при Элевсине», или «в Элевсине». Если бы у Геродота действительно было такое известие, то гораздо больше многих других, отмеченных Сэйсом, оно свидетельствовало бы о недостаточном знании историком важнейших событий даже эллинской старины. Заключение Сэйса в этом случае противоречит решительно всем нашим знаниям о судьбах Аттики, объединение которой совершилось до Троянской войны, а не при Писистрате. Интересно, каким образом критик, шаг за шагом следящий за автором и уличающий его в невежестве, в нелогичности и в намеренном морочении публики, мог довериться невозможному известию, ошибочно внесенному самим критиком в текст, принять его и строить на нем еще более невозможные заключения. Относительно имени Гомера Сэйс разделяет одно из старых объяснений, переводя oГmhpoj the fitted together, «сложенный вместе», хотя гораздо проще видеть в имени Гомер нарицательное, заложник.

Однако да не подумает читатель, что труд Сэйса весь сводится к придирчивой и нередко несправедливой критике «отца истории». Совсем нет. В книге его читатель найдет множество ценных научных сведений, поясняющих и исправляющих древнего повествователя, а в приложениях сжатые законченные очерки, соответствующие отдельным частям Геродотова повествования. Необходимость подобного труда очевидна для каждого, кому известны и ревность новых ориенталистов в исследовании стран, описанных Геродотом, и все увеличивающееся накопление частных изысканий в этой области, и, наконец, значительная научная компетентность автора. По словам критика из журнала «Атенеум», «в Англии нет другого ученого, которому задача эта была бы более по силам, нежели Сэйсу. Знакомый со всеми языками Передней Азии, разобравший множество новооткрытых текстов, располагающий знанием нескольких новых языков, любознательный путешественник, посетивший в Малой Азии и Египте каждую местность, осмотренную Геродотом, он владеет для правильного освещения восточной истории, содержащейся у древнеэллинского рассказчика, знанием всего материала из первых источников… Блестящие этюды, в которых он набрасывает историю Египта, Месопотамии, Персии, Малой Азии, способны заменить собой все, что говорилось в прежних изданиях». Подобные похвалы высказаны были автору и в нескольких других английских журналах, и, разумеется, никому и в голову не может прийти сопоставлять между собой по степени научной достоверности, полноты и последовательности изложения повествование древнего писателя, вооруженного самыми скудными орудиями изучения, руководившегося теологическими и моралистическими тенденциями с одной стороны, и исследование современного ориенталиста, располагающего обширной ученой литературой и воспитанного в духе критики – с другой. Нельзя не согласиться с историком древнеэллинской литературы Магаффи, что «современная наука может смело гордиться тем, между прочим, что ей удалось открыть истину там, где почтенный эллинский исследователь вынужден был довольствоваться лишь ловким опросом свидетелей и сличением их небрежных и невежественных показаний».

В самом деле, труд Геродота, как может судить читатель и по нашему предисловию, не свободен от множества ошибок, преимущественно в исторической своей части, наибольше в истории восточных народов. В очерке Египта мы встречаемся с вымышленными именами царей: Мерид, Ферон, Сетос и др., с грубым нарушением порядка их царствования, с крайне несовершенным определением хронологии событий и личностей, с простонародными баснями вместо истории; ошибки простираются на описание культов и имена божеств, на расстояния между топографическими пунктами, на размеры сооружений: пирамид, Меридова озера и т. п. В истории и описании стран азиатского Востока также немало погрешностей, равно как и в повествовании о нашей Скифии, например: персидское божество Митра отождествлено с эллинской Афродитой, отрицается (I, 132) существование жертвенных возлияний у персов, хотя те же персы в другом месте (VII, 54) совершают таковые возлияния; несправедливо персам приписывается обычай решать свои дела в пьяном виде (I, 133); сделано неправильное заключение об окончаниях имен персов (I, 139); Вавилония смешана с Ассирией; Дарий совершает невозможный военный поход в Скифию и прилегающие страны; движению скифов в погоне за киммерийцами дано невозможное направление, в обозначении рек и народностей Скифии замечается большая путаница и т. д. и т. д. В самой истории и географии Эллады можно указать немало промахов и неточностей. Ввиду этого целесообразность критического комментария не подлежит сомнению, и труд Сэйса содержит в себе в этом отношении много поучительного и еще больше возбуждающего любознательность читателя.

Но дело в том, что при оценке древнего писателя, степени его добросовестности и относительной важности, необходимо не упускать из виду всей совокупности условий его жизни и литературной деятельности. Истории в нашем смысле слова Геродот не составил, да и не мог составить. Обществу того времени были совершенно чужды руководящие общие понятия о прогрессе, о последовательном образовании и развитии общественных учреждений, и эта сторона исторической жизни мало интересовала тогдашних писателей. Вот почему и словоохотливый «отец истории» оставил так мало известий о внутренней организации эллинских общин и чужеземных государств. Древнеэллинское общество находилось под преобладающим давлением теолого – моралистических воззрений, и литературные представители его собирали материал и освещали исторические события под влиянием тех самых идей о божеском мироправлении, о суетности всякого величия и т. п., в каких пребывало окружающее их общество. В первых словах своей истории Геродот дает знать читателю, что задача его повествования – сохранить в памяти потомства деяния людей, удивления достойные сооружения, а главное, раскрыть причины эллино – персидской распри, ибо эта последняя с наибольшей очевидностью оправдывала общие воззрения автора и его современников. Оставляя почти без всякого внимания все будничное, обыкновенное, древний историк с любовью останавливается на событиях и делах рук человеческих, чрезвычайных, необыкновенных, а также на чудесных явлениях. Суеверие – таковое больше с нашей точки зрения – было сильно распространено в тогдашнем обществе, и повествование Геродота отвечает этому настроению в значительной мере; но в то же время труд его представляет немало доказательств скептицизма автора, возвышавшего его над толпой и побуждавшего к старательному обследованию предметов на месте, к заботливой проверке рассказов путем расспросов и личного осмотра памятников, наконец к выбору преданий, казавшихся ему наиболее правдоподобными и тем самым наиболее достоверными. Средства к открытию исторической истины были весьма ограниченны, а чувство или требование достоверности было сравнительно очень невысоко. Знание иностранных языков, умение пользоваться эпиграфическими памятниками, археологические и этнографические исследования, искусство точного измерения времени и расстояния – все эти необходимые условия изучения старины и отчасти современности не существовали в то время вовсе или существовали лишь в зародышевом, так сказать, случайном состоянии. Место объективной критики, принимающей во внимание все обстоятельства времени и пространства, заменял субъективный рационализм, т. е. извлечение из преданий и рассказов того, что отвечало субъективному настроению писателя и его личному чувству вероятности или достоверности. Но Геродот и в этом отношении знаменовал собой начало нового, более целесообразного отношения к устным и литературным источникам древности: он часто не ограничивается одним вариантом и отправляется на места исторических действий для удостоверения в правдивости рассказа. Далее, так как задача автора исчерпывалась желательным для него впечатлением на слушателя или читателя, то он вовсе не чувствовал себя обязанным – да и публика этого не требовала – точно отмечать источники своих известий и в каждом отдельном случае давать читателю возможность различать эти источники и определять степень фактической достоверности каждого писателя. Наконец, со времени Геродота историческое изложение подпало сильному влиянию поэтического изображения событий и личностей: гомеровский эпос, а впоследствии афинская трагедия властвовали над умами эллинской публики и обязывали историков, не исключая и Фукидида, к украшению прозаического повествования драматическими эпизодами. Таковы были условия литературной деятельности «отца истории», с которыми необходимо считаться критику наших дней. Однако рядом с этим необходимо иметь в виду и некоторые благоприятные условия. Геродот жил в центре культурной деятельности эллинов, в Перикловых Афинах; и здесь, и в других городах он имел возможность познакомиться из первых рук с произведениями предшествовавших философов – естествоиспытателей, в числе коих были и столь смелые и глубокомысленные, как Демокрит или Ксенофан. Наконец в его же время входили в славу софисты, подвергавшие все наследие предков смелой критике. Все эти влияния должны были сильно действовать на восприимчивого, необыкновенно любознательного галикарнасского уроженца.

Если теперь труд Геродота сравним с предшествовавшими ему начатками прозаической истории и с уцелевшими отрывками более позднего противника Геродота, Ктесия, то превосходство оказывается бесспорно на стороне нашего историка. С одной стороны, нет решительно никакого основания приписывать этим писателям боўльшую степень достоверности или критической разборчивости, в чем убеждают нас отзывы Дионисия Галикарнасского и Страбона[221]221
  Из «логографов» Дионисий называет: Евгеона из Самоса, Деиоха из Про-коннеса, Евдема из Пароса, Гекатея из Милета, Акусилая из Аргоса, Харона из Лампсака, Амелесагора из Халкедона, Гелланика из Лебоса, Дамаста из Сигея, Ксеномеда из Хиоса, Ксанфа из Лидии и многих других.


[Закрыть], равно как и самые отрывки их произведений, а с другой, Геродот первый дал связные, последовательные, богатые бытовыми подробностями исторические и этнографические очерки большинства стран известного тогда мира, облеченные к тому же в форму простого, проникнутого глубоким чувством и нередко поистине художественного повествования.

Разумеется, это не исключает ошибочности многих известий Геродота и возможности поправок к нему при помощи Ктесия, написавшего, между прочим, историю персидской монархии с древнейших времен в 23 книгах («Persica»). Придворный врач воспользовался своим пребыванием при персидском дворе для составления своего исторического труда частью на основании архивных документов (διφύεπαι Βασιλικαι), частью по личным наблюдениям. В историческом очерке мидян, в повествовании о низвержении Астиага, о судьбе Креза в плену у Кира, о Камбисе и других Ктесий значительно отступает от Геродота, и во многом известия позднейшего историка оправдываются надписями. Однако, по словам самого Сэйса, большая часть его ассирийской истории состояла из ассиро – вавилонских мифов, превращенных в правдоподобные рассказы путем рационализирования; между тем в истории Персии некоторые известия его уступают по достоверности Геродотовым.