Текст книги "История"

Книга седьмая
Полигимния

Сборы Дария ко второму походу на Элладу, смерть Дария (1–4). Воцарение Ксеркса, военный совет, приготовления к походу, выступление в Сарды (5–32). Выступление из Сард, сооружение мостов через Геллеспонт, переправа полчищ в Европу, беседы с Артабаном (33–56). Путь к Дориску, состав, вооружение и количество войск (57–100). Беседа с Демаратом (101–105.). Путь из Дориска до Фермы (106–126). Осмотр Темпейского ущелья (127–130). Эллины, давшие землю и воду Ксерксу (132–137). Заслуги афинян перед Элладой (138–139). Сборы эллинов к отражению персов, безуспешное посольство эллинов в Сицилию, война сиракузцев с карфагенянами (140–167). Отношение керкирян, критян и фессалийцев к войне с персами (168–174). Расположение эллинского флота у Артемисия, сухопутного войска у Фермопил (175–178). Стычки между мидянами и эллинами (179–183). Передвижение Ксерксовых полчищ (184–188). Крушение флота Ксерксова; стычка с эллинскими кораблями у Артемисия и отплытие к Афетам (189–195). Прибытие сухопутного войска Ксеркса к Фермопилам (196–201). Эллины с Леонидом во главе у Фермопил (202–209). Битвы эллинов с варварами в Фермопилах, измена Эпиальта, гибель эллинского отряда (210–238). Известие Демарата о предстоящем походе Ксеркса на Элладу (239).

1. По получении известия о марафонском сражении царь Дарий, сын Гистаспа, уже и прежде раздраженный на афинян за вторжение в Сарды, теперь еще больше воспылал гневом и с усиленной ревностью стал готовиться к походу на Элладу. Немедленно разослал он гонцов по городам с приказанием снаряжать войско, причем каждому городу велено было поставить больше, нежели прежде, военных кораблей, лошадей, съестных припасов и перевозочных лодок. Известия гонцов волновали целую Азию в продолжение трех лет, пока набирались и вооружались к походу в Элладу самые лучшие люди. На четвертом году египтяне, которые порабощены были Камбисом, восстали против персов; тогда Дарий ускорил приготовления к войне уже с обоими народами.

2. Во время приготовлений к походу на Египет и Афины между сыновьями Дария возникли сильные распри из‑за управления государством. Дело в том, что по персидским законам Дарию необходимо было до выступления в поход назначить царя. У Дария еще до его воцарения от дочери Гобрия, первой жены его, было три сына, а после воцарения родились еще четыре сына от дочери Кира Атоссы. Старшим из прежних сыновей был Артобазан, а из последующих – Ксеркс. Происходя от разных матерей, сыновья спорили между собой, причем Артобазан присваивал старшинство себе на том основании, что он самый старший из всех сыновей и что по законам всех народов власть получает самый старший, а Ксеркс указывал на то, что он – сын Атоссы, дочери Кира, и что Кир был освободителем Персии.

3. Дарий не обнаруживал еще своего решения, как вдруг к тому же самому времени явился в Сузы сын Аристона Демарат, лишенный царской власти в Спарте и добровольно обрекший себя на изгнание из Лакедемона. Услышав о споре сыновей Дария, Демарат, как гласит молва, пришел к Ксерксу и посоветовал ему в дополнение к доводам в свою пользу заметить, что он родился в то время, когда Дарий был уже царем и владычествовал над персами, между тем как Артобазан родился тогда, когда Дарий был еще частным лицом; следовательно, не подобает и несправедливо, должен был заключить Ксеркс, чтобы кто‑нибудь другой, а не он получил царское достоинство. Ведь и в Спарте, прибавил Демарат, существует закон, по которому если у царя сверх сыновей, родившихся до воцарения его, есть сын, родившийся впоследствии, уже во время царствования отца, то царская власть наследуется тем сыном, который родился позже. Ксеркс воспользовался советом Демарата; Дарий признал справедливость доводов Ксеркса и его назначил царем. Мне, однако, кажется, что и помимо этого совета царскую власть получил бы Ксеркс, так как Атосса была всемогуща.

4. Назначив Ксеркса царем персов, Дарий готов был выступить в поход; но случилось иначе: на втором году после рассказанного события и восстания Египта, во время приготовлений к войне, Дарий скончался*, процарствовав всего тридцать шесть лет, и не довелось ему наказать ни возмутившихся египтян, ни афинян.

5. По смерти Дария царская власть перешла к сыну его Ксерксу. Вначале Ксеркс вовсе не имел охоты воевать с Элладой и собирал войско только против Египта. Но при нем находился и пользовался наибольшим влиянием сын Гобрия Мардоний, двоюродный брат Ксеркса, сын Дариевой сестры. Не раз он так говорил Ксерксу: «Владыка! Не подобает, чтобы афиняне, причинившие столько бед персам, не понесли наказания за содеянное. Теперь следует тебе исполнить твой план. Но, укротив строптивый Египет, ступай войной на Афины; пускай среди народов идет о тебе добрая слава, и пускай в будущем и другие народы воздерживаются от походов в твои земли». Эта речь Мардония взывала к отмщению; но он прервал ее напоминанием, что Европа – прекраснейшая страна, что в ней растут плодовые деревья, что она отличается плодородием и что только один царь достоин обладать ею.

6. Вот что говорил Мардоний из страсти к переменам и из желания самому быть наместником Эллады. С течением времени он сломил упорство Ксеркса и убедил его действовать именно таким образом. Впрочем, помогли этому и некоторые другие обстоятельства. Во – первых, из Фессалии от Алевадов явились к царю послы с предложением идти на Элладу и с изъявлением полной готовности помогать ему. Что касается Алевадов, то это были цари Фессалии. Во – вторых, такие же точно речи вели и бежавшие в Сузы Писистратиды, которые сверх этого старались внушить царю большие надежды. Дело в том, что они привели с собою афинянина Ономакрита – гадателя, приведшего в порядок и обнародовавшего изречение Мусея*. Перед этим Писистратиды примирились с Ономакритом. Ведь сын Писистрата Гиппарх изгнал было Ономакрита из Афин после того, как Лас из Гермионы* уличил его в ложном присвоении изречения оракула из сборника Мусея. Изречение было о том, что острова подле Лемноса исчезнут в морской пучине. За это Гиппарх изгнал Ономакрита, хотя до того был очень дружен с ним. Теперь Ономакрит прибыл в Сузы вместе с Писистратидами, которые сообщили о нем чудесные рассказы; поэтому, являясь к царю, он каждый раз произносил какие‑нибудь пророческие изречения, причем все те изречения, которые угрожали бедами варварам, он старательно скрывал, выбирая для произнесения только такие, которые сулили варварам величайшие удачи: о том, что Геллеспонту суждено быть соединенным мостом неким персом, и о походе на Элладу. Итак, Ономакрит склонил царя к походу такого рода изречениями, а Писистратиды и Алевады – советами.

7. Хотя Ксеркс и решился воевать с Элладой, однако на втором году после смерти Дария он сначала пошел войной на мятежников, покорил их и весь Египет подчинил гораздо более тяжкому игу, нежели то, под каким страна находилась в царствование Дария; управление его он поручил брату своему, также сыну Дария, Ахемену. Впоследствии Ахемен во время управления Египтом убит был ливийцем Инаром, сыном Псамметиха.

8. После покорения Египта Ксеркс вознамерился предпринять поход на Афины и с этой целью созвал чрезвычайное собрание достойнейших персов*, чтобы выслушать их мнения и в присутствии всех их высказать собственные желания. Когда персы собрались, Ксеркс сказал им следующее: «Не я первый ввожу в вашу среду эти нравы, я унаследовал их от предков и останусь верен им. Как рассказывают старшие, мы никогда еще не предавались праздности со времени уничижения Астиага Киром и отнятия господства у мидян. Такова воля божества, и во исполнение ее мы счастливо совершаем многие предприятия. Вам хорошо известно, и нет нужды напоминать, какие народы были завоеваны и приобретены Киром, Камбисом и отцом моим Дарием. Что касается меня, то, наследовав царский престол, я был озабочен тем, как бы не умалить царского достоинства, которым облечены были мои предки, и не меньше их приумножить могущество персов. Среди этих забот я убеждаюсь, что мы можем стяжать себе славу и приобрести страну не меньше и не хуже и даже прекраснее и благодатнее нашей державы, но и покарать врагов. Я созвал вас теперь для того, чтобы открыть вам мои замыслы. Я намерен перекинуть мост через Геллеспонт и повести войско через Европу на Элладу, чтобы наказать афинян за все то, что они учинили персам и отцу моему. Вы знаете, что уже отец мой Дарий готовился к походу на этот народ; но он умер и потому не мог наказать виновных. В борьбе за него и за всех персов я не сложу оружия до тех пор, пока не возьму и не сожгу Афины, жители которых обидели и меня, и отца моего. Ведь они вместе с Аристагором, рабом моим, вторглись в Сарды и предали пламени рощи святыни*. Что они сделали с нами потом, когда под предводительством Датиса и Артафрена мы вступили в их земли, это, я полагаю, известно всем вам. Именно за это я и решил идти на них войной; сверх того рассчитываю извлечь из похода следующие выгоды: если мы завоюем афинян и соседний с ними народ, занимающий землю фригийца Пелопса*, то пределы Персидской земли раздвинем до эфирного царства Зевса. Солнце не будет взирать больше ни на какую страну за пределами нашей: я вместе с вами пройду всю Европу и все земли превращу в одну. Если мы покорим названные здесь народы, то, как говорят, не останется больше ни одного города, ни одного народа, которые дерзнули бы на бой с нами. Итак, мы наложим иго рабства как на виновных перед нами, так и на невинных. Я буду признателен, если вы исполните следующее: каждый из вас должен явиться со всей поспешностью к тому времени, которое я для этого назначу, и тот, кто явится с лучше всего вооруженным войском, получит от меня такие подарки, какие считаются у нас наиболее почетными. Так вы должны поступить, а чтобы настоящее предприятие не казалось моим личным делом, я предлагаю его на общее обсуждение, и пускай каждый желающий из вас выскажет свое мнение». Так закончил он свою речь.

9. После Ксеркса говорил Мардоний: «Ты, владыка, превосходишь всех персов не только прежде живших, но и будущих. Все, тобой сказанное, прекрасно и истинно, и то особенно, что ты не позволишь ионянам, живущим в Европе, жалкому народу, издеваться над нами. Страшно сказать, что мы, покорив и поработив саков, индийцев, эфиопов, ассирийцев и многие другие могущественные народы, не потому что они причинили персам какую‑нибудь обиду, но из желания приумножить наше могущество, – что мы не покараем эллинов за причиненные нам обиды. Чего нам страшиться? Неужели огромного войска или громадного богатства? Но ведь мы знаем их боевую силу, знаем и убожество, их ведь мы покорили сынов их, тех, которые живут в нашей земле и именуются ионянами, эолийцами и дорийцами. Я сам испытал уже этот народ, когда по приказанию твоего отца ходил на них войной: я дошел было до Македонии, немного оставалось уже до самых Афин, и никто не вступил с нами в бой. Впрочем, как мне рассказывают, эллины ведут войны по невежеству и глупости бессмысленнейшим способом. Объявив друг другу войну, они выбирают прекраснейшую, совершенно ровную местность, там сходятся и ведут бой; вследствие этого даже победитель удаляется с поля битвы с большими потерями; о побежденных я не говорю вовсе: они гибнут поголовно. Им, как людям одного языка, следовало бы прибегать к глашатаям и посольству и при их посредстве или каким‑либо другим способом, а не битвами улаживать споры. Если же воевать друг с другом решительно необходимо, то каждая сторона должна изыскать для сражения такое место, где она наименее одолима, и только в таком месте испытывать противника. Однако при всем безрассудстве в военном деле эллины не решались сражаться со мной, хотя я дошел с войском до Македонии. Кто же, царь, дерзнет выступить войной против тебя, когда ты ведешь с собой все народы и весь флот Азии? Я уверен, эллины не отважатся на это. Если же я ошибаюсь, и безрассудство вселит в них дерзость выступить против нас, то пускай узнают, что мы в военном деле сильнейший из народов. Однако будь что будет, но следует попытать счастья. Ничего не делается само по себе; напротив, опытом человек достигает всего». Мардоний кончил, подкрепив своей речью мнение Ксеркса.

10. При всеобщем молчании персов, не осмеливавшихся высказать что‑либо против предложения, только Артабан, сын Гистаспа, как дядя Ксеркса, стал говорить смело: «Если не высказаны мнения, одно другому противоречащие, то нельзя и выбрать лучшего из суждений и необходимо довольствоваться одним; напротив, выбор становится возможным, если высказаны противоречивые мнения: подобно этому чистое золото познается нами не само по себе; только через трение о камень одного золота подле другого мы отличаем лучшее из них. Уже твоему отцу и брату моему Дарию я советовал не ходить войной на скифов, так как народ этот вовсе не имеет городов. Но он не внял моему совету, рассчитывая покорить скифов – кочевников, но вернулся из похода, потеряв много доблестных воинов. Ты же, царь, собираешься идти войной на народ, превосходящий скифов и почитающийся храбрейшим на море и на суше. Предприятие это опасно, должен сказать тебе правду. Так, ты утверждаешь, что перекинешь мост через Геллеспонт и поведешь войско через Европу в Элладу. Но допустим, что ты потерпишь поражение на суше или на море, или же здесь и там; ведь народ этот почитается храбрым и храбрость его засвидетельствована тем, что афиняне одни истребили столь многочисленное войско, вторгшееся в Аттику с Датисом и Артафреном. Однако предположим, что им не удастся победить на суше; в таком случае я страшусь того, что они ударят на наши корабли и, одержав победу в морской битве, поплывут к Геллеспонту и там снимут мост. Я не строю этих предположений сам, из собственной головы, но припоминаю, как велико было бедствие, чуть было не постигшее нас в то время, когда отец твой соединил берега Боспора Фракийского, положил мост на Истре и перешел к скифам! Тогда скифы всячески старались убедить ионян, которым была поручена охрана переправы через Истр, снять этот мост. И если бы в то время тиран милетский Гистией согласился с мнением прочих тиранов и не восстал бы против этого, то персидское могущество было бы сокрушено. Страшно даже сказать, что судьба царя всецело находилась в руках одного человека! Поэтому без крайней нужды не подвергай себя такой опасности и послушай меня. Нынешнее собрание распусти; обдумай дело наедине и после того объяви им, если тебе будет угодно, такое решение, какое найдешь наилучшим. Благоразумное решение, по моему мнению, величайшее благо, ибо, если бы даже случилось что‑либо вопреки такому решению, это последнее сохраняет свою силу и не осуществляется только случайно. Напротив, лицо, принявшее нелепое решение, даже в случае удачи, нападает только на счастливую находку; решение его все же остается нелепым. Ты видишь, как божество молнией поражает животных, выдающихся над другими, не дозволяя им возноситься. Напротив, животные мелкие не раздражают его. Ты видишь также, что оно всегда мечет свои перуны в наибольшие здания и в самые высокие деревья: божеству приятно калечить все выдающееся. Подобно этому и по следующей причине громадное войско может быть сокрушено малочисленным: если из зависти божество наведет на него страх или ударит в него молнией, то неизбежно войско погибнет постыдной смертью. Божество не терпит, чтобы кто‑нибудь другой, кроме его самого, мнил высоко о себе. Торопливость в каком бы то ни было деле ведет к неудачам, обыкновенным последствием которых бывают тяжелые потери; выжидание, напротив, приносит выгоды, которые обнаруживаются, если не тотчас, то со временем. Вот, царь, мой совет тебе. А ты, Мардоний, сын Гобрия, перестань говорить пренебрежительно об эллинах, так как они не заслуживают осуждения. Клеветой на эллинов ты подстрекаешь царя к походу на них; к этому направлены, я вижу, все твои усилия. Но этого не должно быть: клевета – величайшее зло. В клевете двое виновных и один обиженный: клеветник виновен в том, что возводит напраслину на отсутствующего; виновен в этом и тот, кто доверяется клеветнику прежде, чем точно узнает дело. Отсутствующий терпит при этом дважды: от одного потому, что оклеветан им, от другого потому, что он считает его дурным человеком. Впрочем, если война с этим народом должна быть во что бы то ни стало, пускай так; но сам царь должен оставаться в Персии, мы оставим здесь же в качестве заложников и детей наших. В поход выступай ты один, возьми с собой людей по собственному выбору, собери себе войско, какое хочешь. Если предприятие кончится для царя так, как ты говоришь, пускай дети мои будут казнены, а вместе с детьми и я; если же дело кончится так, как я предвещаю, пускай та же участь постигнет твоих детей и тебя вместе с ними, если ты возвратишься домой. Наконец, если не пожелаешь принять этого условия и, невзирая ни на что, поведешь войско против Эллады, предсказываю следующее: когда остающиеся здесь персы получат весть о том, что Мардоний навлек на персов тяжкое бедствие, а сам погиб где‑нибудь в Афинской или Спартанской земле, если еще не раньше, в дороге, и растерзан птицами и собаками, тогда ты узнаешь тот народ, против которого советуешь царю идти войной». Так говорил Артабан.

11. Ксеркс в гневе возразил ему: «Артабан, ты брат моего отца, и это сохранит тебя от достойного наказания за оскорбительную речь. Все‑таки как малодушного и труса я опозорю тебя тем, что ты не пойдешь со мной в Элладу и останешься здесь вместе с женщинами; я и без тебя сделаю то, что сказал. Я не был бы сын Дария, внук Гистаспа, правнук Арсама, праправнук Ариарамна, потомок Теиспа, Кира, Камбиса, Теиспа, Ахемена, если бы не наказал афинян. Ибо я убежден, что если мы и оставим их в покое, то они не оставят нас; напротив, они снова нападут на нашу землю, как можно заключить из поведения тех афинян, которые вторглись в Азию и сожгли Сарды. Таким образом, ни одной стороне нельзя отступать назад; необходимо или действовать, или терпеть; или мы всецело должны быть подчинены эллинам, или они в такой же мере персам: среднего выхода из этой вражды нет. Итак, справедливость требует, чтобы мы отомстили уже за то, что претерпели раньше; кроме того, должен же я испытать угрожающие мне ужасы в случае войны с тем самым народом, который покорен рабом предков моих, фригийцем Пелопсом; вследствие этого и народ, и земля его называются до настоящего времени по имени завоевателя».

12. На этом беседы кончились. Но к вечеру мнение Артабана стало тревожить Ксеркса, а ночью он обдумал дело снова и сознавал, что поход в Элладу совершенно ему не нужен. Переменив решение, он заснул и, как рассказывают персы, увидал ночью следующий сон: ему казалось, будто подле него стоит здоровый красивый мужчина и говорит так: «Неужели, перс, ты изменяешь свое решение и не думаешь идти войной на Элладу, раньше приказав персам собирать войско? Неблагоразумно поступаешь, и я не могу одобрить тебя. На чем решил днем, того и держись». Призрак сказал это и исчез.

13. С рассветом Ксеркс перестал и думать о сновидении, созвал тех же самых персов, что и прежде, и сказал им следующее: «Простите, персы, что я так быстро меняю свое решение. Я не достиг еще зрелой мудрости*, а лица, подстрекающие к походу, не оставляют меня ни на минуту. Когда я услышал мнение Артабана, то по молодости мгновенно вспылил, и против лица, старшего возрастом, сорвались у меня неприличные выражения; но я сознал свою ошибку и теперь разделяю мнение Артабана. Итак, я переменил решение: похода в Элладу не будет, будьте покойны».

14. Персы выслушали это с радостью и благоговейно преклонились пред царем. Ночью во время сна тот же самый призрак снова явился Ксерксу и сказал: «Сын Дария, неужели ты перед персами окончательно отменил поход, вовсе не обратив внимания на мои слова, как будто ты и не слышал их? Знай же: если ты немедленно не выступишь в поход, то из этого произойдет следующее: как быстро ты вознесся и усилился, так же быстро будешь унижен».

15. Ксеркс пришел в ужас от призрака, вскочил с постели и послал гонца за Артабаном. Когда тот явился, Ксеркс сказал ему: «Артабан, тогда я сгоряча поступил неблагоразумно, за благой совет напал на тебя с бранью; но вскоре я переменил свое мнение и решил, что должен последовать твоему совету. Однако при всем желании не могу этого сделать. После того как я переменил решение и принял твое мнение, неоднократно мне являлся во сне призрак и решительно не одобрял этого образа действий. Последний раз он удалился с угрозами. Если призрак этот посылается божеством и если божеству угоден поход на Элладу, то тот же самый призрак с такими же внушениями должен явиться и тебе. Я полагаю, это может случиться тогда, когда ты наденешь на себя всю мою одежду, в таком виде сядешь на мой престол и потом уснешь на моей постели». Вот что Ксеркс сказал Артабану.

16. Артабан не сразу повиновался царскому приказанию, так как садиться на престол считал для себя непозволительным; он исполнил приказание лишь по настоянию царя и при этом сказал следующее: «По – моему, царь, одинаково важно: быть благоразумным и следовать благим советам другого. Хотя в тебе есть то и другое, но общение с дурными людьми вводит тебя в заблуждение: подобно этому море для людей полезнее всего другого; но, как говорят, порывы ветров препятствуют ему проявлять природные свойства. Меня огорчили не столько твои обидные речи, сколько то обстоятельство, что из двух высказанных перед персами решений ты предпочел худшее как для тебя самого, так и для персов. Одно мнение способно усиливать высокомерие, а другое смирять его, предостерегать наши души от постоянного недовольства настоящим и постоянного искания большего. Но ты говоришь, что теперь, после обращения к более здравому решению, когда ты отменил уже поход на Элладу, тебя посещает сновидение, воспрещающее распустить войско. Но это, дитя мое, не дело богов. Я гораздо старше тебя и могу объяснить природу витающих среди людей сновидений. Обыкновенно в виде призраков во сне встают перед нами заботы дня, а в последние дни мы заняты были больше всего этим военным походом. Если же свойство сновидений не таково, как я определяю, и им присуще нечто божественное, то относительно этого тобой сказано все: пускай призрак предстанет предо мною и повелит мне то же, что и тебе. Призрак должен явиться мне в любом случае, буду ли я в твоем одеянии или в моем, буду ли я спать в твоей постели или в своей, если только он вообще пожелает явиться ко мне. Ведь призрак, являвшийся тебе во сне, что бы такое он ни был, не до такой же степени наивен, чтобы, глядя на меня, признать меня за тебя из‑за твоего одеяния. Впрочем, быть может, призрак не обратит на меня никакого внимания и не удостоит явиться ко мне вообще, буду ли я в моем одеянии или в твоем, но будет все‑таки являться тебе; нужно будет и это испытать. Действительно, если призрак не перестанет являться, то и я признаю его делом божества. Если тебе так угодно и решение твое неизменно, если я должен уснуть в твоей постели, пускай так: я исполню твое требование, лишь бы призрак явился и мне». Артабан на этом остановился.

17. В надежде доказать полную неосновательность догадок Ксеркса, Артабан поступил по его совету. Он оделся в платье Ксеркса, сел на царский престол и потом заснул; ему явился во сне тот самый призрак, что и Ксерксу, и, став у его изголовья, проговорил: «Ты ли это отговариваешь Ксеркса, как бы из заботливости о нем, от военного похода на Элладу? Ни в будущем, ни в настоящем не останешься не наказанным за то, что отвращаешь определение рока, а что в случае неповиновения неизбежно претерпит Ксеркс, это объявлено ему самому».

18. С такими угрозами представился призрак Артабану, причем намеревался выжечь ему глаза раскаленным железом. Артабан с громким криком вскочил с постели, потом сел подле Ксеркса, рассказал ему все сновидение и затем прибавил: «Царь, я, как человек часто видевший уничижение сильных слабыми, хотел было удержать тебя от увлечений молодости; я знал, как пагубна страсть к большим приобретениям, потому что мне памятен конец похода Кира на массагетов, памятен и поход Камбиса на эфиопов, наконец, я участвовал в походе Дария на скифов. Все это я знал и потому был убежден, что все люди будут считать тебя счастливейшим человеком, если ты останешься в покое. Но так как здесь есть божеское внушение и эллины, как кажется, богами обречены на гибель, то и я сам оставляю прежнее мнение и принимаю другое, а ты объяви персам то, что возвещено тебе божеством, прикажи им готовиться к походу согласно первоначальному твоему распоряжению и вообще позаботься о том, чтобы с твоей стороны ни в чем не было недостатка для совершения похода, допущенного божеством». Так он говорил. Призрак воодушевил обоих, и с рассветом Ксеркс немедленно передал все персам, а Артабан, который прежде один открыто отговаривал от предприятия, теперь так же открыто старался споспешествовать походу.

19. После того как Ксеркс решил выступать в поход, ему явился во сне призрак в третий раз. Маги истолковали сновидение в том смысле, что господство Ксеркса распространится на всю землю и на все народы. Самое сновидение состояло в следующем: Ксерксу снилось, что он увенчан оливковыми листьями, а ветви того же дерева покрывают всю землю; потом венчавший голову венок исчез. Так было истолковано магами сновидение. Все созванные царем персы возвратились немедленно каждый в свою область и с ревностью приводили в исполнение царское приказание, потому что каждый желал получить обещанные царем дары. Вообще Ксеркс производил набор войска таким образом, что не была пощажена ни одна часть азиатского материка.

20. Действительно, Ксеркс снаряжал войско и заготовлял все нужное для него в продолжение полных четырех лет после вторичного покорения Египта. Лишь на пятом году после этого он начал выступать в поход с громадным полчищем. Это было многочисленнейшее из всех известных нам войск, так что в сравнении с ним ничтожными оказываются войско Дария, ходившее на скифов, то скифское войско, которое в погоне за киммерийцами вторглось в Мидийскую землю, покорило и заняло почти всю Переднюю Азию – за это‑то впоследствии и хотел Дарий наказать скифов, – далее, известное по рассказам войско Атридов, ходившее на Трою, наконец, войско мисийцев и тевкров еще перед Троянской войной, то самое, которое переправилось в Европу через Боспор, покорило всех фракийцев, спустилось до Ионийского моря, а на юге дошло до реки Пеней.

21. Все эти и другие, каковые были военные походы, не могут быть сравниваемы с этим одним. Ведь где тот азиатский народ, который не был бы выведен в поход Ксерксом? Где та река, за исключением больших рек, водыў в которой достало бы для войска Ксерксова? Одни народы поставляли корабли, другие образовали из себя пехоту, третьи обязаны были доставить конницу, четвертые, кроме воинов, должны были доставить суда для перевозки лошадей, пятые – длинные корабли для сооружения мостов, шестые – продовольствие и корабли.

22. Так как в первый раз при объезде Афона корабли потерпели крушение, то прежде всего персы в продолжение трех лет занимались рытьем Афонского перешейка. Триремы стояли на якоре подле Элеунта, что на Херсонесе; оттуда отправились воины различных народностей к Афону и там под ударами бича копали ров, на их место явились другие; перекапывали гору и жители Афона. Работами этими руководили персы: Бубар, сын Мегабаза, и Артахей, сын Артея. Афон – высокая и замечательная гора, заселенная, спускающаяся к морю. В том месте, где гора обрывается к материку, она представляет подобие полуострова, причем перешеек имеет около двенадцати стадиев. Это – равнина с небольшими холмами, простирающаяся от моря у Аканфа до противоположного моря у Тороны. На том перешейке, которым кончается Афон, лежит эллинский город Сана. По ту сторону Саны, но по эту сторону горы, находятся другие города, которые по замыслам персидского царя должны были превратиться в островные города из материковых. Это – Дион, Олофикс, Акрофоон, Фисс и Клеоны. Таковы города на Афоне.

23. Перекапывание горы варвары производили следующим образом: пространство по прямой линии, проведенной подле города Сана, разделено было варварами на части по народностям; потом вырыт был глубокий ров. Одни, помещавшиеся ниже всех, копали землю, другие передавали непрерывно вынимаемую землю другим рабочим, стоявшим выше на уступах стен, а эти принятую землю передавали третьим, пока таким образом не доходили до самых верхних рабочих; эти последние относили и выбрасывали землю. Края канавы обрушивались, и потому все народности, кроме финикиян, несли двойной труд; это было неизбежно, потому что верхнюю и нижнюю части канавы они делали одинакового объема; напротив, финикияне обнаружили сообразительность и здесь, как и во всех других работах. Ту часть канавы, которая досталась на их долю, финикияне копали так, что верхнее отверстие канавы сделали вдвое шире против назначенного объема, а по мере углубления суживали канаву, и когда дошли до дна, то ширина ее была такая же, как и у прочих рабочих. На лугу, прилегавшем к этому месту, финикияне устроили рынок и сбыт товаров; молотое зерно доставлялось им из Азии в изобилии.

24. По моим соображениям, Ксеркс велел перекапывать гору из высокомерия, из желания выставить на вид свое могущество и оставить по себе памятник. Хотя можно было бы без малейшего труда перетащить корабли через перешеек, однако он велел выкопать до уровня моря такой ширины канал, чтобы по нему могли плыть две триремы рядом под ударами весел. Тем же самым народам, которые копали канал, приказано было положить мост на реке Стримон. Вот что делал Ксеркс.

25. Тем временем он велел финикиянам и египтянам заготовлять для мостов корабельные снасти из папируса и «белого льна»* и сделать склады съестных припасов для войска, чтобы ни воины, ни скот не терпели голода во время похода на Элладу. Он приказал делать склады лишь по исследовании местностей, для того чтобы поместить их в наиболее соответствующих пунктах, причем различные народы со всех концов Азии должны были доставлять съестные припасы в разные места на ластовых судах и плотах. Так, обязаны были одни доставлять хлеб к Белому мысу во Фракии*, другие – в Тиродизу у Перинфа, третьи – в Дориск, четвертые – в Эион на Стримоне, пятые – в Македонию.

26. Пока эти люди заняты были возложенной на них работой, собралась вся пехота и, отправляясь из Криталл в Каппадокии, выступила в Сарды. В Криталлах велено было собираться всему войску с материка, которое должно было выходить вместе с Ксерксом. Однако я не могу сказать, какой из наместников привел с собою наилучше вооруженное войско и получил от царя обещанные дары; вообще, я не знаю, доходило ли дело до состязания. После переправы через реку Галис войска вступили во Фригию, прошли ее и прибыли в Келены, где показываются ключи реки Меандр и другой, не уступающей Меандру по величине и носящей имя Катарракт; река эта начинается на рынке в Келенах и изливается в Меандр. Подле этого рынка висит мех из кожи Силенова сына Марсия, относительно которого фригийцы рассказывают, что Аполлон содрал с него кожу и там повесил ее.