Текст книги "Ибо однажды придёт к тебе шуршик… Фэнтези времён плаща и шпаги"

* * *

Стиснув зубы, не обращая внимания на жгучую боль в предплечье, Ярик помог Иринке перелезть через кладбищенскую стену и преодолеть ров, оставалось пересечь поле, а там – спасительные развалины замка шуршиков и сотни укромных уголков, где можно затаиться и перевести дух. Наконец, за руинами древней цитадели – свобода! Во всяком случае, так казалось, так хотелось думать! Но тут, как это обычно бывает по закону подлости, девушка подвернула ногу! Неудачно провалившись в ямку, вырытую каким-то нерадивым кротом, она вскрикнула от боли, насквозь пронзившей её, и упала.

– Я больше не могу бежать, Ярик! Я опять подвернула ногу! – и маленький кулачок её стал в отчаянии лупить по земле, но не от боли или бессилия, и даже не от гнева на преследователей, а от обиды, что она такая невезучая, такая неуклюжая, а, значит, такая ненадёжная спутница для своего отважного рыцаря. – Вечно мне не везёт с моими ногами.

И Иринка горько заплакала. Королевич буквально рухнул перед возлюбленной на колени, точно загнанный зверь, едва не вывалив на бок язык, но как мужчина, попытался успокоить боевую подругу:

– Ничего страшного, любимая… – он ткнул в темноту, где чернели стены древнего замка. – Видишь развалины? Найти нас там будет очень непросто. Ну-ка… – и полный решимости идти до конца, наследник престола подхватил барышню на руки и снова побежал, хоть и не так быстро, как прежде, приговаривая при этом: – Ого! Либо ты полегчала, либо я определённо возмужал!

Но слова поддержки уже ничего не значили. Обхватив покрепче шею их высочества, дабы нести было сподручнее, Иринка в отчаянии наблюдала, как огни факелов угрожающе нагоняют их.

– Ярик, – тихо прошептала она на ухо милому сердцу храбрецу, – они уже здесь…

Верхом на лошадях канцлер в сопровождении гвардейцев вынырнул из темноты, и теперь в отблеске огня, воспитанница королевы могла явственно различить суровые лица преследователей. Они не торопились пускать лошадей в галоп, не кричали и не требовали остановиться. Словно посланники ада, всадники двигались ровно и молчаливо, и только копыта лошадей заставляли землю дрожать под их ударами.

Совершенно выбившись из сил, наследник престола еле переставлял ноги, стиснув зубы в немой решимости идти до конца. Ему хотелось увеличить темп, но одеревеневшие мышцы отказывались подчиняться, да и раненая рука давала себя знать. Лошади поравнялись с беглецами и молча пошли рядом. Ярик же всё так же медленно торопился к такому близкому, но теперь ставшему абсолютно бессмысленным пристанищу шуршиков. Он шёл, потому что не желал возвращаться, шёл, ибо на руках у него было самое любимое существо на свете, с которым его, вопреки всем разумным законам, стремились разлучить. И ему не хотелось уступать этому миру ни единой секундочки пребывания с нею!

– Ладно, ваше высочество, – нарушил молчание тайный советник. – Поставьте девушку…

Соскочив с коня, один из гвардейцев положил руку на плечо их высочества, и тот нехотя остановился, покачиваясь от усталости. Иринка заботливо стёрла с его лба испарину. Ярик взглянул на неё виновато и, только когда понял, что не осуждаем, позволил ногам возлюбленной коснуться земли, после чего обернулся с видом самым непримиримым.

– Ваше высочество, – старясь вести себя чрезвычайно тактично, объявил канцлер, – вы арестованы. Сдайте оружие и следуйте за мной…

– А как же Иринка? – чуть не плача, пробормотал арестовываемый, ибо сил на эмоции попросту не осталось. – Я не могу оставить её. Понимаете? Не могу! Она опять подвернула ногу!

– Ничего страшного, дорогой, – улыбнулась воспитанница королевы, не теряя самообладания. – Иди. Я крепкая. Я дойду… Потихоньку… – и, видя, как на глазах любимого проступают слёзы, улыбнулась: – Ну, вот… Ты чего это, рыцарь? А ну, прекрати… – она поцеловала и крепко-крепко обняла своего защитника, словно бы предчувствуя, что объятие это последнее.

Слезинки одна за другой скатывались по щекам королевича, и он ничего не мог с собой поделать. Иринка же казалась абсолютно невозмутимой. Они вновь поменялись местами. На этот раз избранница их высочества была сама безмятежность – рассудительна и мягка во всём, что делала! Видя, что творится с милым сердцу пареньком, она сняла с шеи веревочку с кольцом, найденным в замке шуршиков, и, надев на шею преданному рыцарю, прижала к его груди холодный металл.

– Это на память обо мне. Ступай…

Тонкие пальцы легко толкнули суженого в грудь, и он сделал самый тяжёлый в своей жизни шаг – шаг назад! Тогда Ярик даже не догадывался, сколько ночей потом будет проклинать себя за эту последнюю минуту. Он уходил… уходил в темноту, увеличивая бесконечную пропасть между собой и самой любимой девушкой на свете!

– Со мной всё будет хорошо… – донеслись до его слуха слова Иринки и навсегда утонули в пронизывающем холоде ночи.

Воспитанница королевы смотрела вслед их высочеству, пока в сопровождении гвардейцев тот совершенно не пропал во мраке, и только тогда почувствовала на себе тяжёлый взгляд не последнего человека в государстве.

– Спасибо… – кивнул Будраш, поглаживая холку коня. Не дожидаясь ответа, он взлетел в седло и лишь затем добавил: – Вы меня очень выручили. И не обижайтесь – служба! Мы – люди подневольные!

И всё бы ничего, если бы с отъездом тайного советника история с побегом исчерпала себя. Но едва глухие удары копыт поглотила темень, до слуха девушки донеслось фырканье чужой, одинокой лошади. Вскоре Иринка различила силуэт всадника, что спешился и стал неспеша приближаться к растерявшейся беглянке. Сердце красавицы тревожно забилось в предчувствии нехорошего. В руках неизвестного она заметила уже видимый прежде флакончик с голубоватой жидкостью. Впрочем, чёрный, как ночь, человек его и не скрывал.

– Что это? Я буду кричать… – предупредила Иринка, пятясь и прихрамывая. Она явственно ощутила тревогу, угнездившуюся в сердце в ту самую минуту, как шуршик, погадав на человеческой лопатке, напророчил ей смерть. Теперь же бедняжка всем своим существом уловила её присутствие в нескольких метрах от себя, и метры эти таяли на глазах с каждым шагом наёмного убийцы, что неумолимо приближался с обаятельной полуулыбкой на лице.

– Это? – откупорив флакончик, оскалился Халвус, выжигая ужас на лице очередной жертвы. – «Снотворное шуршиков». Заснёшь и не проснёшься.

Иринка вскрикнула, но голос её тут же сорвался, так как мерзавец без излишних церемоний ударил возлюбленную их высочества по лицу, и та потеряла сознание.

* * *

– Ваше высочество, вы бы всё-таки верхом поехали. Путь-то не близкий… – офицер держал коня Ярика за поводок, не спеша следуя чуть позади.

Королевич остановился. Лейтенант подвёл Облако к хозяину, и четвероногий друг преданно ткнулся в плечо парнишки, словно догадывался, что творится у него на душе. Тот погладил конскую морду, но едва взялся за луку седла, как услышал крик. Звук был далёким, слабым и коротким, но он всё равно узнал бы его из тысячи! Иринка! Сорвавшись с места, царевич бросился обратно. И откуда только силы взялись! Навстречу ему, из темноты вынырнула лошадь канцлера и заржала, встав на дыбы. Ярик прыгнул в сторону, обогнул её и ускорил бег…

Иринка лежала среди примятого ковыля и, посеребрённая лунным светом, казалась спящей. Упав перед нею на колени, принц растерянно посмотрел вокруг, ища виновника случившегося. Но вокруг похрустывала лишь промёрзшая трава, да доносился стук приближающихся копыт.

Приподняв любимую, он легонько встряхнул её и тихо позвал: «Иринка?». Ответа не последовало. Бедняжка не издала ни звука. Поняв, что случилось непоправимое, Ярик сперва задохнулся от ужаса, что разом заполонил мозг, а затем дикий крик отчаяния разорвал ночь… и где-то далеко, за развалинами, ему ответили волки.

Стиснув любимую в объятиях, он залился горючими слезами. Позади, верхом на лошади, остановился канцлер, за ним в неуверенности спешились подоспевшие гвардейцы. В следующее мгновение кисть Иринки раскрылась, и из неё выпал уже знакомый их высочеству голубоватый сосуд, который он отшвырнул давеча, вскоре после её свидания с канцлером. Ярик поднял флакончик и нахмурился.

– Почему он здесь? Я же выбросил его! – озадаченно пробормотал королевич, и внезапное озарение пронзило его насквозь. Он обернулся и взглянул на канцлера, возвышающегося в седле и смотрящего холодно.

– Ай-яй-яй, ваше высочество, – Будраш разочарованно покачал головой. – Зачем вы отравили девушку? Она ведь так вас любила.

– Я? – растерялся Ярик. – Это же ваше… снотворное!

Брови канцлера изогнулись в недоумении:

– Снотворное? О чём вы, ваше высочество? Я не знаю ни о каком снотворном. Вы хотели сбежать, ранили моих людей и, когда поняли, что натворили, решили отравиться. Всё, как в вашей пьесе. Помните? Детский максимализм! Хорошо, мы вовремя подоспели, отравилась только Иринка. И, слава богу! Не то король оторвал бы мне голову, случись с вами беда.

– Это неправда! – закричал королевич, вскочил на ноги и решительно попробовал влить остатки отравы в рот.

Но флакончик был пуст.

– Пустой! Пустой!!! А-а!!! – упав рядом с Иринкой, принц стал в отчаянии колотить землю и рвать траву, чудовищным усилием воли сдавливая себя в кулак, чтоб только не сойти с ума.

– М-да, история, – сокрушённо покачал головой советник и обратился к гвардейцам. – Уведите наследника… – а лейтенанту добавил: – И на этот раз, чтоб он у вас больше не вырывался.

Гвардейцы попытались поднять обезумевшего от горя мальчишку, но тот пустил в ход кулаки, зубы и ноги, чтобы только его оставили возле тела возлюбленной. Видя, что с королевичем не сладить, офицер оглушил парнишку. Разом обмякшее тело, уложили на четвероногого друга их высочества, и молчаливая процессия не спеша двинулась в обратный путь. Только канцлер задержался, задумчиво разглядывая безмятежное лицо девушки в ауре разметавшихся по траве волос. Он прислушивался к себе и удивлялся: в его душе царила зияющая пустота! Он ничегошеньки не чувствовал! Он был до отвращения безмятежен…

– Вот так красота приносит погибель этому миру! – заметил тайный советник. – А ведь я предупреждал вас, барышня. Всё могло бы сложиться совершенно иначе! – он соскочил с коня, поднял флакончик и, подбросив его в руке, усмехнулся: – Впрочем, иначе ли?

Вернувшись в седло, Будраш звучно опустил плеть на конский круп.

Иринка же осталась лежать, средь примятой травы и лицо её был повёрнуто вслед канцлеру, медленно растворяющемуся в ночных сумерках, чудовищу, которое даже не потрудилось распорядиться, чтобы тело воспитанницы было доставлено в за́мок.

Мерзавец знал, что делает! Округа кишела волками. К утру, если бы кто-то и захотел разыскать бедняжку, то нашёл бы примятый ковыль и только. Впрочем, он не ведал другого, что к событиям, развернувшимся этой ночью на просторах бескрайней степи, кое-кто имел очень неподдельный интерес. И когда советник со своими людьми исчез за неверной линией горизонта, а волчьи тени, почуявшие запах смерти, стали мелькать на развалинах замка шуршиков, рядом с Иринкой остановились топы Маленького Бло. Шуршик опустился перед девушкой на корточки и с сожалением покачал хитрой мордой:

– Потерпи, девочка. Для тебя всё только начинается. Я же говорил, кости не врут! Вот тебе и гадкое занятие! Ничего, ещё посмотрим, у кого холка круче!

Подхватив безжизненное тело на руки, он набрал в лёгкие воздух и длинным прыжком оторвался от земли. Ещё через пару мгновений топы великого комбинатора коснулись палой листвы, у дверей королевской усыпальницы и, решительно пнув дверь, ушастый интриган шагнул внутрь.

* * *

Раскидав конечности в разные стороны, отец Мефодий почивал в своей келье на деревянном ложе аскета и храпел во всю ивановскую. Пивное брюшко его заметно подрагивало, а кадык подёргивался, издавая раскатистые хрипы, перемежаемые протяжными стонами, из чего следовало, что преданному служителю церкви снятся кошмары. Рядом, на каменном полу, в красноватой лужице, валялась початая бутыль вина. Спящий хмурил брови, взывал к всевышнему, обещал кару небесную и сыпал проклятиями в адрес нечестивцев, что подвергали его пыткам адовым и искушениям непристойным.

Маленький Бло вошёл в келью и, присев на табурет, озабоченно взглянул на пьяницу в рясе, который ещё и благоухал прескверно.

– Эй, Мефодий… – позвал зверь.

– Изыди, сатана… – прохрипел батюшка, чуть оторвав голову от лежбища и скользнув по шуршику затуманенным оком, вновь рухнул в подушки и утроил храп.

Видя, что добром с отшельником не сладить, ночной гость ухмыльнулся и наотмашь шлёпнул засоню по мордасам. Это подействовало, ибо святой отец вскочил, как ошпаренный:

– Кто здесь? – заорал он, размахивая ручищами. – Не подходи! Морду лица набью! – и крупные пальцы его рефлекторно свинтились в кулаки, готовые устроить нешуточное побоище.

Вероятно, монах принял ушастого посетителя за посланника адских сил, а возможно и того хуже: рассудком подвинуться на фоне хмельных возлияний, ибо, как ни крути, а к нему-таки наведалась белочка, причём чёрная и довольно-таки крупная!

– Это я, – миролюбиво проурчал Маленький Бло, и морда его расплылась в радушную улыбку.

– Шуршик?! – мозг Мефодия с трудом осознавал видимое.

– Бло… – представился черно-бурый и добавил со значением: – Маленький Бло!

– Чур меня! – святой отец попытался отмахнуться от престранного, но попытка не удалась, и бедняга ощутимо напрягся. – Ты зачем пришёл, шуршик? По мою душу? – и он неуклюже перекрестился.

– По ваши души приходят черти… – оскалился зверь, поднимаясь с табурета. – А я – шуршик, и пришёл совсем по другому поводу. Давай, прогуляемся?

– Прогуляемся? – совершенно растерялся Мефодий.

– Да. Это когда лапками по травке топаешь и воздухом свежим дышишь… – уточнил интриган довольно-таки иронично. – «Прогулка» называется…

– Я знаю, что такое «прогулка».

– Тогда мы скорее поймём друг друга.

Мефодий не без труда поднялся, задев при этом бутылку, что загрохотала по каменному полу, оставляя за собой красную неровную линию.

– И не трясись, как осиновый лист, – добавил Бло. – Потом благодарить будешь…

По небольшой лесенке шуршик и монах покинули келью и, выйдя в холодный рассвет, захрустели по покрытой изморозью траве к королевской усыпальнице. Тишина стояла тягостная. Мефодий почувствовал, как жилка у виска беспокойно запульсировала от дурных предчувствий. Когда же, минуя огромный могильный крест, на который с тяжёлым шелестом вдруг опустился чёрный, внушительных размеров ворон и угрюмо посмотрел путникам вслед, ему стало и вовсе не по себе. Наконец, странная парочка достигла кованой ограды фамильного склепа. Протяжный скрип отворяющейся решётки нарушил покой вековых могил, и святому отцу на мгновение показалось, что голоса предков, потревоженных ранним визитом, расшипелись в спину возмущёнными проклятиями. И тогда преданный служитель церкви заупрямился.

– Не богоугодное это дело, нарушай покой усопших, – прошептал он, с опаской озираясь по сторонам.

– А разве мы нарушаем? – удивился шуршик и повёл лапой: – Это всего лишь кладбище, это – склеп, а это – обыкновенная дверь, сделанная для того, чтобы входить и выходить. И никакой мистики в этом нет.

– Я бы не стал утверждать это с подобной категоричностью. Кто знает, что творится там, в царстве мёртвых…

– Не знаю, существует ли оно вообще. А вот с предрассудками, что-то определённо нужно делать! – и сказав это зверь затерялся во чреве последнего пристанища некогда живших.

Мефодию ничего не оставалось, как перекреститься и сойти следом в ад.

Тусклый свет факелов освещал пространство королевской усыпальницы, где на возвышении лежала воспитанница королевы.

– Святые угодники, – перекрестился Мефодий, с ужасом взирая на представившуюся картину. – Это же Иринка – невеста их королевского высочества!

Хмель монашескую, как ветром сдуло. Он приблизился к девочке, отказываясь верить глазам своим. Происходящее походило на сон… или дежавю́3434
  Дежавю́ («уже виденное») – психическое состояние, при котором человек ощущает, что когда-то уже был в похожей ситуации или похожем месте, однако, испытывая подобное чувство, обычно не может связать это «воспоминание» с конкретным моментом из прошлого.


[Закрыть]… Ещё недавно бедняжка вот так же лежала на подмостках импровизированного театра в спектакле юного королевича, а теперь почивает здесь, среди каменных надгробий… Лежит и не дышит, бледна и холодна, точно мрамор. И это совсем не похоже на игру!

– Что с ней? – с трудом выговорил слуга божий, чувствуя, как сердце под монашеским одеянием болезненно сжалось.

– Спит… – эхом отозвался Маленький Бло.

– Спит? – растерянно повторил отшельник. – Аки ангел, с небес сошедший… Но зачем ты лжёшь мне, шуршик? Она мертва…

– Она спит, – настойчиво повторил зверь. – А теперь слушай меня внимательно, монах, иначе и вам – человекам, и нашему дикому племени придёт амба3535
  Амба – жаргонизм: смерть, погибель, конец всему, логическое завершение начатого, каюк.


[Закрыть]. Вот, что ты должен будешь сделать…

глава 19

Очнувшись, Ярик обнаружил, что затылок ноет от боли и, сунув руку под голову, нащупал бугорок запекшейся крови. Раненная в поединке рука оказалась перетянута тряпицей не первой свежести, причём наспех и весьма неаккуратно! Тело побаливало от врезавшихся в кожу грубых краёв деревянного ложа, скорее похожего на широкую лавку, нежели самую захудалую кровать. Сырость же холодных камней намекала на то, что находится он не в собственной опочивальне, а каменном мешке тюремной «башни смерти» – последнем пристанище приговорённых к повешению.

Некоторое время спустя послышались шаркающие шаги, звучно заскрежетал ключ, проворачиваемый в замке, клацнул засов, и принц инстинктивно вскочил, от чего в глазах потемнело, а сверлящая боль прошила насквозь. Пришлось даже застонать, заскрежетав зубами.

– Ну, что вы, ваше высочество, – укорил тюремщик. – Лежите себе, отдыхайте! Я ненадолго. Вот только вавочку3636
  Вавка – ранка, ссадина, царапина.


[Закрыть] обработаем. Не хватало ещё, чтобы загноилась! Беда будет… А зачем нам беда? Этого добра у нас с вами и так хватает. Правильно я говорю?

«Старый пират», как за глаза величали хранителя ключей обитатели казематов, поставил ушат с горячей водой возле кровати, отжал тряпицу и принялся аккуратно омывать глубокую рану, оставленную лейтенантом, заботливо дуя на неё, да приговаривая: «У душегубца боли, у ворюги боли, а у их высочества нипочём не боли!»

– А тут у нас что? – он размотал повязку на руке и удовлетворённо хмыкнул, разглядывая царапину единственным глазом: – И тут порядочек, ваше высочество. Со временем и следа не останется. Разве что на солнышке, ежели перезагораете, полосочка нарисуется, а так… Организм молодой. Выкарабкаетесь.

Принц стоически перенёс процедуру, лишь изредка поджимая губы, так как боль, то и дело, втыкала свои иголочки в гудящий мозг и истерзанное тело, но не проронил ни слова. После случившейся трагедии, разговаривать ни с кем не хотелось.

– И всего делов-то! – любуясь проделанной работой, объявил весёлый бородач. – До свадьбы точно заживёт.

Подхватив ушат с водичкой и прихрамывая, тюремщик покинул темницу. Засов вновь характерно лязгнул, и самый юный заключённый «башни смерти» остался один на один с действительностью, не предвещающей ничего хорошего.

Закутавшись в грязное одеяло, Ярик взглянул на зарешёченное окно, вздохнул тяжело-притяжело, и с губ его сорвалось облако пара.

«Интересно! – подумал он. – Сколько я здесь? Час? Два? Сутки?»

И тогда не громко, но в каменном мешке довольно гулко, проявился его голос, полный безысходности:

 
Сколько исповедей, сколько боли, сколько слёз,
Сколько тайн было поведано тебе в ночи?
Но как верный, преданный, любимый, чуткий пёс,
Ты всё понимаешь, принимаешь, но – молчишь…
 

Слова отражались от стен, звенели под сводами и улетали в ночь к Луне, свет которой, просеиваясь сквозь прутья решетки, рисовал на теле их высочества чёрные квадраты.

 
Господи! Ну почему, откуда столько зла?
Отчего там, где любовь, кочуют ложь и смерть?
И зачем тогда дарить, чтоб после отбирать?
Неужели весь смысл жизни в том, чтобы терпеть?
 

Обхватив колени, наследник престола сидел на кровати, напевал песенку, сочинённую им некогда для одного из представлений, и не сводил глаз с кольца, подаренного Иринкой за несколько минут до смерти. На его лице, испещренном ссадинами от ударов и царапинами, лежала печать полнейшего опустошения.

 
               Я вижу тебя.
                              Ты там, на краю Луны
               И лик твой мерцает светом
                               далёкой звезды.
               Я скоро к тебе взойду
                              и наши пути
               Палач, наконец, скрестит,
                              топор опустив…
 
 
               Звезда моя!…
 

Присев на табурет в самом конце коридора, тюремщик, а вместе с ним и остальные заключённые, запертые в клетушках, безмолвствовали, боясь пошевелиться и смутить поющего. Они вслушивались в слова незатейливой песенки, что безжалостно расцарапывала, казалось бы, зарубцевавшиеся сердечные раны, добираясь до самых потаённых уголков огрубевших душ недавних душегубцев и воров. Может быть, и не в первый раз, но в такую минуту как-то особенно явственно они ощутили, что жизнь, подобно снежку на разогретой до красна печи, и в самом деле, стремительно тает, утекая в небытие за стенами их последнего прибежища. Песенка меж тем, просачиваясь сквозь решётку, терялась в жадной, чёрной бесконечности, полной тревог и мрачных ожиданий, неверных, как лунная дорожка на глади спящего озера, едва волнуемого ветром.

 
Может быть, театр – только лишь игра детей,
А любовь – пустяк и книжная белиберда?
Но не может быть свобода пунктом для статей,
Рамочкой в законе! Эти вещи – не игра!
 

Ноты срывались с потрескавшихся губ, но королевич лишь основательнее заворачивался в одеяло, растворяясь в воспоминаниях, ибо ничего более ему не оставалось. Видения – всё, чем он был богат в эту минуту – проносились в голове одно за другим, и становилось чуточку легче.

Вот они детьми бегают по длинным дворцовым коридорам – играют в пятнашки. Им десять. Иринка смеётся звонко, задористо, а одиннадцатилетний Митя стоит в сторонке, наблюдая за расшалившейся малышнёй, и с неизменной улыбкой похрустывает заветным яблоком. И тут бы задержаться на мгновение, но оно пролистывается, и вот уже, словно бы выхваченный из темени светом маяка, явственно проявляется их первый поцелуй в замке шуршиков. Губы… Они всё ещё ощущают ни с чем не сравнимую мягкость и нежность их соприкосновения с губами любимой. А уж как она стояла на балконе в бледном свете Луны? – и говорить нечего! До чего же фантастически ветер развевал её длинные волосы! А Митька? Как нелепо он пытался сымпровизировать объяснение в любви! Впрочем, пытался ли? Нет! Этот хитрован определённо издевался над ним. Ну, конечно же!

«И почему я тогда не раскусил его? Это же так очевидно! – думал Ярик и снова тускнел челом. – Как же это было недавно и как давно! Словно между прошлым и настоящим гигантская зияющая пропасть, в которой кипит лава, пожирающая на своём пути надежды, чувства, мечты…»

 
Из крохотных мгновений счастья соткан мир,
Прозрачной дымкой утра дразнит лёгкие…
Но оглянешься вдруг, и вот – один.
И смерть чем ближе, тем мгновенья коротки…
 

Воспоминания сменялись, наслаивались и тут же крошились, как лёд…

«Предсмертный монолог». Он произносит его с жаром. Неистово. Потом склоняется к любимой, как бы умершей и должной лежать недвижимо… Целует её… И вдруг губы очаровательной красавицы откликаются на поцелуй! И это удивляет, потому что волнительно невероятно, а главное запретно, ведь они на сцене. Они играют спектакль! И сердце колотится бешено, увеличивает ритм, словно бы желая выскочить из груди от восторга и петрушкой затанцевать на подмостках… Из зала же всё равно никто не видит, что они, безобразники, вытворяют! И таинство это только умножает ощущение счастья!

«Хулиганка!» – думал тогда Ярик, погружаясь в пучину опьяняющих ощущений. Сколько же в ней было очарования и превосходства над ним, уже отравленным любовью, когда в подземелье замка шуршиков он приобнажил лодыжку, дабы разделаться с вывихом! А она ещё засмеялась, как в десять лет, вгоняя его в краску!

Но тут мысль оборвалась. Королевич открыл глаза и встретился взглядом с выстуженными камнями его последнего приюта, подумав с невероятной горечью, что теперь ничего из этого уже не вернётся, а значит, жизнь кончена. Лучше бы сейчас за ним явился палач и избавил от безусловно светлых, но таких мучительных воспоминаний! Но палач не спешил. И наследник престола, свернувшись калачиком на деревянном ложе, вновь прикрыл веки. Темнота.

И вновь видения, видения, видения… Закружившись снежным хороводом, они напомнили о фонтане в саду, где под разными предлогами Ярик назначал свидания… Именно там у Самсона, раздирающего пасть гепарду, он впервые разглядел в Иринке девушку, и девушка эта неожиданно и сильно взволновала его. Она брызгала водой в лицо ему, принцу, и улыбалась, выжидая, что же будет дальше. И как-то особенно смутно-странно стало тогда в груди. Досель неведомое чувство просочилось в кровь, наполнив её растягивающим, сладостным томлением, а ещё уши… казалось, они вот-вот превратятся в угольки и отвалятся.

«Что с твоими ушами?!» – восклицала озорная хулиганка, умирая от хохота.

«А что с ними?» – удивлялся он, желая провалиться от стыда сквозь землю.

Единственным выходом было, подобно кроту, закопаться в песок подальше от уничтожающего смеха, что он и сделал – окунул голову в ледяную воду. Там, открыв глаза, он увидел лицо подружки близко-близко. Надув щёки и выпучив глазища, проказница строила ему рожицы. Так они и вынырнули, счастливые, аки дети малые, не вполне осознающие, что с ними происходит. Ярик смотрел на Иринку и понимал только, что уже никогда не забудет эти мокрые волосы, эти сверкающие на солнце капельки воды, стекающие на белое холщовое платье. Именно к этому фонтану он и позвал её в то раннее утро, когда они оказались в замке шуршиков…

А теперь… Теперь ничего этого нет… И никогда не повторится. Никогда!

Так, вероятно, заканчивается юность и наступает взрослость, но начнётся ли она в эти несколько часов перед рассветом или скоро всё будет кончено, ни Ярик, ни тайный советник, ни тем более шуршик по имени Маленький Бло, сказать не могли. С одним, пожалуй, можно было согласиться наверняка: жизнь – штука удивительная и непредсказуемая! Иногда только и остаётся, что довериться случаю, поверив в его магию…