Текст книги "Ибо однажды придёт к тебе шуршик… Фэнтези времён плаща и шпаги"

* * *

Ровно в ту же минуту его убийца, поправив завязки на плаще и надев перчатки, взлетел в седло и, пришпорив коня, растворился в дымке морозного утра. Канцлер хоть и дал их высочеству несколько часов форы, но слишком расщедриваться, посчитал делом чересчур расточительным!

Ещё через несколько часов по королевскому замку пронеслась весть о побеге заключённого, по каковому случаю, были немедленно разбужены король и королева, которые всем своим видом давали понять, что возмущены поведением отпрыска королевской фамилии неимоверно, а стало быть, беглеца необходимо спешно разыскать, вернуть и наказать со всей строгостью! И начать следует, прежде всего, с хорошенькой порки паршивца! Впрочем, может ли считаться строгостью наказание плетьми в сравнении со смертной казнью? – Навряд ли!

Тем не менее на королевском совете, со всей однозначностью было решено: беглец, безусловно, отправился на юг! Офицер не солгал, да и доводы тайного советника были чрезвычайно убедительны! Возражать им представлялось делом в высшей степени безнадёжным. На юге, действительно, тепло, там больше еды, граница вдвое ближе, чем в любом другом направлении, да и затеряться есть где, а стало быть… Отряду в количестве сорока человек по приказу их величества надлежало немедленно выступить в поход! А поскольку их высочество бежали на своих двоих, что стало известно доподлинно, ибо пропажи лошадей в королевской конюшне не обнаружилось, то и далеко уйти они успели навряд ли. Только три человека за маской напускного негодования хранили тревожное беспокойство, стараясь ничем не выдать своей осведомлённости о причинах, их следствии и не самых обнадёживающих перспективах – королевская чета и офицер королевской гвардии! Разве что канцлер… вот уж кто был леденяще спокоен! Уж он-то не сомневался, что жизнь королевича измеряется несколькими днями, если не часами, при совсем уж благоприятном исходе дела. Впрочем…

Отряд преследования покинул главные ворота, когда солнце достигло зенита, и вскоре разделился на две колонны, дабы обшарить обе южные дороги. Когда же всадники растворились за вымороженной заморозками порослью, небо вновь заволокло тучами. Но король и королева ещё долго стояли на балконе, глядя на опустевший пейзаж и крепко стиснув друг друга в тревожных объятиях. Канцлер же, на мгновение задержавшись у окна своего кабинета, сделал глоток из изящной фарфоровой чашечки и, равнодушно проводив взглядом удаляющуюся кавалькаду, вернулся к столу, где с воодушевлением подписал парочку смертных приговоров…

Подпись его была изящна, уверенна и абсолютно закончена. Ни тени сомнения ни в едином изгибе пера!

* * *

Поздно вечером, с трудом передвигая ноги от усталости, беглец вышел к селению, показавшемуся на первый взгляд вымершим. С наступлением сумерек похолодало ещё основательнее, чем накануне побега, с неба повалили хлопья колючего снега, подул пронизывающий северный ветер и сил, чтобы пройти ещё хоть сколько-нибудь, не осталось. Завидев струйки дымов над печными трудами, Ярик воспрял духом, а надежда на приют и отдых придала сил и уверенности, что теперь всё будет хорошо. Миновав несколько дворов, он увидел вывеску придорожного заведения.

В трактире «Резвый пони» было людно. Крепкий запах вина и жаренной на углях свинины, заставили королевича сглотнуть слюну. Подойдя к стойке, он положил перед трактирщиком золотую монету. Брови хозяина заведения изумлённо выгнулись: золотом в их краях расплачивались не часто, а стало быть, ему в этот вечер явно фартило! Подкинув монету, оценив вес и стиснув её для пущей верности зубами, тот нашёл плату достойной внимания и осведомился:

– Чего изволит, юный господин?

– Жареный окорок с овощами, яичницу… было бы неплохо, и… – он обернулся, так как вокруг стало невероятно тихо.

Присутствующие сверлили юнца изучающими взглядами. И тревога тут же напомнила о себе. В ушах неприятно зазвенело, словно кто-то неведомый натянул гудящую тетиву. Но голос хозяина заведения вернул их высочество в действительность:

– Что-то ещё?

Ярик обернулся:

– И компот…

С последним словом трактир вновь наполнился привычным гур-гуром.

– Компот, так компот, – усмехнулся хозяин. – Присаживайтесь…

Прежде, чем выбрать столик, королевич на всякий случай пробежался взглядом по лицам посетителей. Нет. Показалось! Молчание – было всего лишь проявлением любопытства к нему, как к незнакомцу. Не обнаружив же в пришлом подростке ничего интересного, завсегдатаи вернулись к прерванным разговорам, недопитым кружкам и недоеденным ужинам.

– И ещё… – обернулся принц к трактирщику. – Как называется ваше селение?

Трактирщик пожал плечами и ответил, без каких-либо эмоций:

– «Кривые столбы».

Ярик кивнул, выражая признательность, и занял столик в углу, подальше от любопытных глаз, где можно было бы отдохнуть, не привлекая к собственной персоне излишнего внимания. На всякий случай незаметно вытащив из ножен шпагу, юный боец положил её так, чтобы в случае чего, тут же пустить подругу в дело. В ожидании заказа, он прислонился к стене и утомлённо прикрыл глаза. Сутки, проведённые на ногах, давали себя знать! В голове же назойливо вертелись слова офицера:

«…Всё время следуйте северной дорогой. Миновав две крепости, на развилке трёх дорог у границы северных лесов найдёте трактир. Он так и называется: „Трактир „У трёх дорог““. Трактирщика зовут Никодим – мой родственник! Увлекается шуршиками. Если кто и сможет помочь раздобыть противоядие для вашей невесты, только он…»

Слова офицера наслаивались друг на друга, переплетались, путались, повторялись, переходили в шёпот, смешанный с гулким эхом:

«А где сама Иринка?»

«Она у монаха Мефодия в кладбищенской часовне. Там безопаснее всего. Если Никодим достанет противоядие, то всем нам очень повезёт, а у канцлера не останется никаких шансов».

Офицер, не мигая, смотрит в глаза, словно хочет рассмотреть, что творится в душе и сердце королевича. А чувства такие смутные, такие противоречивые!

«Но семь дней! Успею ли я?»

«Должен…»

И слово «должен» многократно прокатывается по сознанию горным эхом, потом падает собственным убеждающим шёпотом:

«Должен. Я должен сделать это…»

– …Должен. Я должен успеть сделать это… – бормотали губы Ярика устало, словно бы в бреду.

«А теперь стукните меня табуреткой для правдоподобия».

«Стукнуть?»

«Так надо. Чтобы поверили… Не бойтесь. Я отвернусь».

«А куда бить?»

«По голове, разумеется».

«Господи…»

«Ну? Давайте… Время, ваше высочество. Время! Ну, не биться же мне головой о стену…»

Ярик явственно ощутил холодную ножку табурета, коего коснулись пальцы, и… вздрогнул от глухого удара, ворвавшегося в задремавшее сознание. Рука инстинктивно схватилась за рукоять шпаги, а глаза открылись.

Поставив перед королевичем заказанный ужин, трактирщик осведомился:

– Может, желаете чего-нибудь ещё?

Ослабив кисть на эфесе, уставший беглец отрицательно покачал головой. Хозяин заведения удалился, и Ярик, тряхнув сбившимися волосами, дабы прогнать наваждение сна, принялся за ужин.

Мясо таяло во рту, привнося в жизнь утешение и зыбкое ощущение счастья. Но внутренний часовой не дремал! Время! Казалось, оно ускоряется, набирает ход, словно лавина, сорвавшаяся с гигантской горы и сносящая всё на своём пути! Потому, разделавшись с ужином и уложив нетронутое в узелок, королевич чудовищным усилием воли заставил себя подняться, но прежде, чем совсем покинуть придорожное заведение, достал медную монетку, повертел её, вспоминая, как в развалинах замка шуршиков Иринка вставила такую же в щель стены со словами: «Чтобы вернуться!». И шестнадцатилетнему мальчишке подумалось, что забавная примета, и в самом деле, может стать доброй традицией.

– Чтобы вернуться… – прошептал он и, незаметно сунув копеечку в одну из щелочек, что успели нащупать пальцы, улыбнулся: – Если найду тебя на обратном пути, всё будет хорошо…

Первые из семи отпущенных суток истекли, оставшиеся же не обещали никаких поблажек. К тому времени, ночь опустилась на селение, погрузив его в пелену снежной бури, пришедшей с гор. Пронизывающий северный ветер опалил лицо так, что губы онемели. Но юный воин только крепче стиснул зубы, растворяясь в колючей мгле, где в десяти метрах стирались любые очертания.

Ни Ярик, ни завсегдатаи таверны «Резвый пони», ни тем более жители селения «Кривые столбы» не знали, что буря эта окажется самой свирепой за всю историю широкоросского королевства, и многие, кому не повезло в ту ночь вернутся к тёплым очагам, навсегда сгинут в её клокочущем мареве.

* * *

В спальных апартаментах Будраша, пропитанных одиночеством и пустотой сердца, царил полумрак. Несколько свечей на маленьком столике у камина, да пламя огня от поленьев особого света не давали. Впрочем, его в последнее время не очень-то и хотелось! С тех пор как столицу накрыли жестокие ветра, а снежные бури загнали людей в дома поближе к натопленным печам, непреодолимая сила влекла советника во тьму. Дела государственные стали раздражать, очевидная необходимость нести службу угнетала. Он стал резок, груб и высокомерен. За любую провинность виновный немедленно отправлялся в карцер, либо высекался плетьми до полусмерти в самых глухих подвалах за́мка, откуда никто не мог слышать криков несчастного. «Башня смерти», в которой ещё недавно содержался королевич, теперь была забита арестантами так, что у тюремщика не оставалось времени на выпивку. Не проходило ни дня, чтобы за кем-то не захлопнулась бы тяжелая кованая решётка. Прошения о помиловании, как и заявления о клевете не рассматривались.

Горожане стали сторониться улиц, ведущих к королевскому дворцу, всё реже посещали таверны, ставшие прибежищем для шпионов и провокаторов, кои за солидное вознаграждение всячески выслуживались перед начальством, не гнушаясь наветов и откровенной лжи. Городской рынок опустел. Впрочем, только безумец в такую погоду отважился бы отправиться что-либо прикупить, а уж продать, выжидая редкого покупателя на стылом ветру, и подавно. Поползли слухи о скорой нехватке продовольствия и, как следствии – голода.

Казалось бы, при таких условиях следовало бы что-то предпринять, но нет! Всех охватило странное, пугающее оцепенение. Так бывает, когда оказываешься в чёрной комнате, лишённой звуков, но полной враждебности. И уйти невозможно, и спрятаться негде. На улице бушует метель, в очагах полыхает огонь, но тревога скребётся по углам, острыми когтями впиваясь в напуганные сердца.

И канцлер чувствовал это. Всеми фибрами отравленной души, он ощущал неумолимое приближение своего часа… черного часа победного триумфа. Он не суетился. Он выжидал. Но было и ещё кое-что. Мысль. Одна. Навязчивая и едкая, она точила его с тех пор, как их высочество покинули за́мок: Будраш больше не хотел превращаться в шуршика! Теперь он желал большего! И где-то в потаённых глубинах сознания ему мерещился ответ, его нужно было только оформить в законченную концепцию. Не интуитивную, а явную… словесную.

Как раз в такую минуту к нему в очередной раз наведался Маленький Бло. Советник почувствовал его появление сразу. Ещё за несколько мгновений до того, как зверь по обыкновению вышел из тени, Будраш уловил его запах и, не оборачиваясь, бросил в темноту вопрос:

– Шуршик?

Бло оскалился:

– Уже чувствуешь меня?

– Чувствую, – советник не спешил оборачиваться. Да и зачем? Он и так ощущал пришедшего, словно ощупывал пальцами. – Итак, Ярик скоро будет мёртв. Иринка отравлена. Владислав и Ольга – дело времени. Да и я… почувствовал азарт. Дело за тобой. Ты дал слово.

Черно-бурыш прошёлся взглядом по едва освещённой комнате и остановился на согнутой спине тайного советника.

– Тогда мне нужно твоё сердце, – сказал он. – Таков был уговор…

Спина дрогнула. И Будраш медленно обернулся. Даже шуршику, повидавшему на своём веку всякое, сделалось не по себе. Лицо человека, смотрящего на него, словно выбелили, под глазами легли чёрные тени, из глубин которых, словно из недр преисподней, смотрели два красноватых зловещих огонька. Такого зрелища ушастый интриган совершенно не ожидал! Он полагал, что все превращения происходят, когда вырываешь сердце, но чтобы вот так, до…

– Сердце? – задумчиво кивнул советник. – Смотри, дружище, как интересно получается: человек лишается сердца и превращается в шуршика… Так?

– Так, – кивнул зверь.

– И, если я превращаюсь в шуршика, то получаю абсолютную власть и над шуршиками, и над всеми прочими тварями. Верно?

– Верно…

– А над людьми?

И маленький человек, не спеша, приблизился к великому комбинатору, смотрящему на него в немом оцепенении.

– А над людьми? – повторил канцлер, сухим, надтреснутым голосом.

Бло смекнул, к чему клонит тайный советник их величества и расстроился: дело-то было пустяковое – прийти, соблазнить властью, взрастить из зерна зависти поля ненависти, заполучить сердце, сварить «глюнигатэн» и покончить с этой неприятной историей раз и навсегда, а тут… Ох, уж эти люди! Не даром древние увещевали: «…сторониться рода человековского, дабы беда не казала ока из тьмы неведомого…» Но каша заварена, а останавливаться на распутье – не в правилах вольного охотника! Сердце всё ещё было внутри стоящего перед ним почти-человека, и его очень хотелось оттуда вынуть. Однако, просто вырвать – честь не велика! Любой отщепенец сделал бы это на раз. Шуршику по крови люди отдают сердца сами! Так повелось издревле, так вели охоту предтечи, и Маленькому Бло очень хотелось соответствовать великим деяниям предков! Тогда добытому сердцу воистину не будет цены! И мозг шуршика вскипел, ища наиболее верный путь к желаемому:

– Жадность никогда и никого не делала счастливым, Будраш, – сказал он, ни единым движением, не выдав нахлынувшего волнения.

– Погоди, Бло, – красные глаза канцлера, готовы были прожечь в ушастом госте дыру. – Если я не получу власти над людьми – это будет не абсолютная власть, ты же не станешь с этим спорить?

Шуршик молчал, ожидая продолжения, молчал и Будраш. Каждый хотел от другого услышать необходимое. Наконец, охотник на сердца сказал со значением, словно бы действительно, не предусмотрел подобного поворота событий.

– Невозможно быть единым в двух воплощениях…

Канцлер довольно долго взвешивал услышанное. Он сделал шаг назад, потом другой, затем медленно, словно ощупывая каждую половицу, в глубокой задумчивости совершил круг по комнате, пока вновь не остановился перед черно-бурым созданием.

– Правильно… но я тут подумал, а что, если лишиться своего сердца, превратиться в шуршика, а затем ты своим колдовством вставишь мне новое… человеческое сердце? Например, сердце короля? Разве не стал бы я властелином и людей, и шуршиков, и всех прочих тварей на этой земле одним махом?

«Вот же мразь! – подумал Бло. – Шестнадцать лет, действительно, не прошли даром для эдакой букаки…»

– Это интересная мысль, Будраш. Но я не могу этого сделать. Шуршики не вырывают сердца у хороших людей.

Канцлер оскалился:

– Видишь ли, зверь, мне нужна абсолютная власть, а не черт-те что и сбоку бантик. Иначе за что я отдам тебе своё сердце? Это будет не честная игра. Вспомни, у вас в книгах ни о чём подобном не говориться?

Маленький Бло призадумался. Память лихорадочно шерстила внушительные фолианты, отгруженные в дальние закоулки памяти в поисках заветного слова. Он вдруг почувствовал, если сейчас ответ будет найден, перед предтечами точно стыдно не будет! И память вырвала необходимое, отгрузив оное на язык к великому облегчению гения охоты за сердцами.

– Вообще-то есть легенда, – многозначительно сказал он, – …придёт-де ни шуршик, ни человек, но и то и другое. Но это только легенда! Я не уверен, что так оно и будет.

Глаза канцлера полыхнули адским пламенем:

– Тёпленько, шуршик. Очень тёпленько! Излагай…

Маленький Бло полагал, что это место в легенде – выдумка, на которую можно было бы подцепить мерзавца. И он уцепился за предсказание, как за спасительную соломинку.

– Когда ты, отдав мне сердце, превратишься в шуршика, ты сам сможешь вырвать сердце из груди короля и попробовать вставить его себе. И вот тогда ты вполне сможешь править всеми тварями, населяющими подлунный мир.

Канцлер аж задрожал от услышанного. Ноздри на выбеленном лице вздулись, словно он хотел тут же разом высосать всю жизнь из окружающей действительности. Даже видавшему виды зверьку сделалось дурно, но и великая радость тут же вздыбила едва ли не каждую шерстинку на его теле: неужели ему удалось обвести этого кровопийцу вокруг когтя и подцепить на крючок? Делов-то! Ведь расставшись с сердцем и превратившись в отщепенца, этот букак даже не вспомнит о том, что когда-то был человеком! В одном просчитался дерзкий интриган, что «спасительная выдумка» окажется правдой! Но разве мы, покидая пристанище и начиная свой путь, можем сказать наверняка, к какому распутью приведёт нас дорога?

– А мне нравится перспективка! – утробно прорычал канцлер Будраш. – Нравится!!!!

Пурга в ту ночь поднялась невиданная с начала времён. Проснувшиеся наутро люди, обнаружили, что дома их превратились в склепы. Среди белого безмолвия, в котором утонули селения и города, явственно видны были лишь стены королевского замка, да редкие крыши домов, коим посчастливилось быть чуть выше остальных.

глава 22

Трактир «У трёх дорог» особой популярностью не пользовался. Причин тому было множество. И дело было даже не в том, что в такие дали редко захаживал путник, а в том, что бродили упорные слухи, будто бы в последнее время туда стали частенько наведываться шуршики, а тамошний хозяин-де вообще водит с ними дружбу, совершенно не обращая внимания на то, что творится у него под носом. А дела там творились весьма и весьма престранные! Случалось, посетители пропадали… И пропадали бесследно! Но куда? – этого никто сказать не мог. Владелец заведения лишь растерянно разводил руками. Молва же списывала таинственные исчезновения, на дьявольские проделки ушастых грызунов. Посему трактира сторонились, а в разговорах, старались пересудов не заводить, справедливо полагая, что место проклято, а ретивого болтуна ждёт неминуемая кара.

Хозяина трактира звали Никодим. Пристанище своё он открыл очень и очень давно, человеком слыл замкнутым, а в общении – резковатым. Мрачное логово отшельника не покидал, пожалуй, последние лет десять! Всем хозяйством заправляла дочь – Маринка, двадцати лет от роду, рослая, красивая и невероятно сильная. В борьбе на кулаках могла прищучить любого! Обожала верховую езду, охоту и рыбалку, стреляя же из арбалета, запросто попадала стрелой белке в глаз, при этом, словно топлёное масло, таяла от цветочков, романтических пейзажей и всяческих ярких безделушек, что нет-нет да появлялись в её суровой жизни лесной нимфы. Все необходимое для трактира из ближайших селений привозила сама, нисколько не волнуясь, что в дороге может повстречаться лихой человек или дикий зверь. Из-за силы богатырской и нрава крутого, барышню побаивались, как и отцу, приписывая всяческие чудачества. Вот и выходило, что никто толком не знал этих, в сущности, мирных и совершенно безобидных людей.

* * *

Часы громко про́били полночь. Дверь в трактир распахнулась, впуская морозный пар и вьюгу, смешанную с острыми, как иголки, снежинками. Никодим внёс огромную охапку дров и свалил возле камина. В такую ночь, когда за окном свирепствует снежная буря, а ветер в трубе тоскливо поёт свою дикую песнь, невыразимое блаженство: сидеть у камина, вытянув ноги, потягивать пенистое длинными глотками, глядя на пляшущие языки пламени, и чувствовать, как жар волнами прокатывается по лицу, согревая промёрзшие конечности. Никодим повернул кран бочки, наливая в большую деревянную кружку янтарный напиток, и только собрался предаться неге ничегонеделания, как дверь распахнулась, и на пороге появилась дочь. На её плече лежало тело, не подававшее видимых признаков жизни.

– До чего тяжёлый мужик пошёл! – весело воскликнула она. – Здравствуй, папа! Вон, чего нашла на дороге. Если б не я, волк непременно загрыз бы его! Хотел против матёрого со шпагой! Ну, не дурак ли? Твой многозарядный мушкет системы «берегись» всё-таки крутецкая вещь. Ты нашёл средство, как избавиться от этой прожорливой напасти с ушами?

– Пока нет, – отозвался трактирщик, подбрасывая дровишки в жерло камина.

Под «прожорливой напастью» имелись в виду шуршики. В последнее время их визиты участились! Четыре дня кряду ближе к полуночи, как по расписанию, они наведывались в гости и учиняли разгром. И если прежде предпочитали посягательствовать индивидуально, то с тех пор, как природа сошла с ума, утопив август в вымораживающих холодах, стали совершать набеги стаями. Однако несмотря на то, что делалось это озорно и с выдумкой, ни владельца заведения, ни его дочь поведение ушастых не радовало.

– Значит, будем жить, как жили, – кивнула барышня, поудобнее укладывая трофей на плече. – Отнесу хлопца наверх, – и, заботливо похлопав по мягкому месту неожиданную находку, Маринка поднялась на второй этаж, откуда крикнула: – Да, па, в санях волчья туша! Ею можно накормить этих прожорливых тварей! Им все равно, а нам хоть какое-то сбережение в хозяйстве!

Дочурка втащила незнакомца в комнату и уронила на кровать. Тело рухнуло, не издав ни звука. Теперь она могла повнимательнее рассмотреть бедолагу, коего нашла довольно привлекательным, но слишком уж юным и довольно щупловатым.

– Пацан пацаном… – пробормотала Маринка, накрывая подростка полушубком из медвежьей шкуры. – Ладно, красавчик, надеюсь, ты отогреешься и ещё встретишь свою золотую осень!

Никодим тем временем, переворачивая кочергой раскрасневшиеся головешки, дабы умножить жар и подбросить затем свеженькие поленья, настороженно выпрямился и прислушался. Запахло тревогой и надвигающимися неприятностями! Завывания вьюги за стенами трактира как-то разом смолкли, и в наступившей тишине стали отчётливо слышны слова песенки, такой знакомой и ничего хорошего не предвещающей:

 
Заходи к нам, добрый человек!
Скоротаешь ночь, но удлинишь свой век!
Мы осуществляем тайные мечты:
Будет всё,
                как хочешь
                                    ты…
 

Это доносилась походная песенка шуршиков. Дочурка, как в воду глядела: дикое племя проголодались и решило наведаться в гости!

 
Из людских печалей вьюга песню ткёт.
Мы – ловцы пороков – водим хоровод:
Слабого закружим, сильного сгноим!
Будет всё,
                как мы
                           хотим…
 

Сначала сдуло огонь в камине, затем слизало пламя свечей на люстре, когда же один за другим схлопнулись остальные огни придорожного заведения, трактир погрузился во тьму и замер.

 
Если человечка точит червячок,
Мучиться не надо, тут простой расчёт:
Соблазни и душу всю распотроши!
Будет всё,
                как хочем
                                мы!
 

Суетиться и впадать в панику не следовало. Если уж шуршики шли на дело не таясь, то делали это с помпой, размахом и прочими неприятными выходками. Напугать, заставить сердце сжаться от тревоги, посеять панику – такова была их стихия! Без этого они и представить себе не могли своего существования!

 
Раззудись плечо крепостью орла!
Развевайтесь уши, точно два крыла!
Веселей, приятель, не трясись, как мышь!
Будет всё,
                как ты
                          хотишь!
 

Никодим выждал, пока песня не стихнет, подумав при этом не без восхищения, что эти ушастые подлецы всё-таки отменно берут даже самые непростые нотки! Если бы они концертировали, то, пожалуй, он прикупил бы билет, а то и парочку – второй для дочери, ибо услышанное разбередило охочую до лирики и сантиментов душу старого музыканта.

С последним аккордом, поленья в камине вспыхнули ещё ярче и жарче, затем одна за другой занялись свечи, и трактирщик смог, наконец, разглядеть рыжих бузотёров. Шуршики сидели за столом чинно, глядя на хозяина светло и как бы вопрошая: ну, как мы сегодня? Поразили ли? Напугали ли? Взнервировали ли? Но всю эту идиллию внезапности и сумасбродства явственно портил чрезвычайно плохо скрываемый вопрос, буквально выгравированный на заметно осунувшихся мордах: «И где наш ужин?!»

Первым нарушил молчание Крошка Пэк:

– Здравствуй, Никодим. А вот, как говорится, и мы, но где, как говорится, оно? – и он выразительно шлёпнул открытой лапой по столу. – Мы голодны, как сорок тысяч гвирдумов голодны быть не могут!

Приобняв бочку с пенистым и поглаживая оную с видом самым благоговейным, Неве́ра Лум приговаривал:

– Братва! Пи-и-ивушко, свеженькое, растудыт его в тую!

Глоб же, вызывающе покосившись на хозяина заведения, и вовсе расщедрился мудростью:

– Не кажется ли тебе, друг Никодим, что мыслящие существа должны помогать друг другу?

– Я помогаю вам уже не первый раз… – обводя гостей невозмутимым взглядом, возразил хозяин трактира, и нотки в его словах прозвенели совсем нерадушные, а пауза, возникшая после, пришлась ушастым сорванцам совершенно не по душе.

Рыжая братия нахмурилась и могла бы тут же повести себя дерзновенно, но от этого человека в столь суровые времена зависела их жизнь. И они ждали!

– И могу помочь ещё… – снова начал, но не закончил трактирщик.

Однако шуршики – существа смышлёные, и улыбки понимания тут же растопили их хитрые моськи.

– Понятно, – усмехнулся Пэк. – Ты о бабосах3939
  Бабосы – так в среде шуршиков назывались денежные единицы. (Прим. автора).


[Закрыть]? Бабосы будут.

– Когда?

– Как только встретим «хорошего» человека, – Пэк озорно подогнул нижнюю губу, обнажая два острых кусака. – Слово шуршика! – и коготь большого пальца правой лапы, характерно щёлкнул по острому зубу, что означало: «Готов отдать кусак на холодец!».

Слову шуршика можно было верить безоговорочно, ибо ничьё слово во всём белом свете не могло быть столь крепко и нерушимо, как слово во́йна дикого племени! Это Никодим знал, как никто другой. Он кивнул и уже более буднично осведомился:

– Волчатину будете?

Звери заворожённо сглотнули, а Крошка, повернувшись к товарищам, деловито воспрял носом:

– Предлагают волчатину. Бум?

– Волчатину? – со знанием дела вопросил Глоб, профессионально прикидывая, экую вкуснятину можно было бы замастрячить из подобного деликатеса, и облизнулся. – Бум! Никодимыч, тебе помочь?

– Чтобы все тут же стухло? – усмехнулся Никодим.

– Советом! – возразил Толстина́.

– Справлюсь, – отмахнулся трактирщик. – Не впервой! Если б вы приходили строго по расписанию, всё было бы готово. Но ведь это не в ваших правилах…

– И это единственное, что тебя извиняет, трактирщик… – Пэк довольно потянулся, предчувствуя скорый пир улюляка.

– В остальном как обычно? – парировал хозяин заведения.

– И чтоб пожирней… – довольно потёр лапы Неве́ра Лум.

– Понаваристей, – закивал Толстина́ Глоб.

– И поострей! – сглотнул слюну Тихий Тук.

– Короче, чтоб до отвращения… – по-хозяйски махнул лапой самый мелкий из ушастых, выуживая на свет колоду карт.

– Само собой… – кивнул Никодим. – А пока по пенистому?

И глаза шуршиков расплылись в совершеннейшем приступе счастья:

– Не возражаем! – хором ухнула голодная стая и затянула очередную песенку во славу предстоящего пиршества.