Текст книги "Ибо однажды придёт к тебе шуршик… Фэнтези времён плаща и шпаги"

* * *

Однако, поведать вам, что было в записочке, возможным не представляется, ибо, пролетая над лесом, близ Чекменских урочищ, сизый птиц пал смертью храбрых, схлопотав стрелу в самое сердце. Стрела же была пущена черно-бурым зверем довольно скромного роста, что поднял добычу и, возвратившись к костру, в мгновение ока ощипал тушку, а само послание зашвырнул в огонь. Ибо какое ему, шуршику, дело до каких-то там записочек! Когда же дичь была приправлена различными специями и запеклась, Маленький Бло вонзил в бочину, покрывшуюся хрустящей корочкой, свои кусаки и, с наслаждением проглотив ароматное мясцо, озвучил в полном благоговении:

– Как приятно есть что-то, приготовленное собственными лапами!

В то же мгновение из зарослей можжевельника вышел Большой Бло, сжимая в когтях двух зайцев, что обещало пикник затяжной, а для желудков чревоотвальный. Поводом для маленького праздника послужило грандиознейшее событие: в минувшую полночь глюнигатэн из сердца тайного советника был, наконец, сварен и разлит в бутыли для дальнейшего вызревания. Именно это обстоятельство и сподвигло двух братьев продегустировать получившееся варево.

– Ну, что, брат, – старший утопил дно древних кубков в тёмно-красной жидкости. – Распробуем результат трудов наших дерзких, не до конца благочестивых?

Услышав справедливый упрёк, Младший только вздохнул, соглашаясь с неоспоримым, взболтнул содержимое собственной чаши, и ноздри приятно щекотнул таинственно-терпкий аромат:

– Крепкая должно быть штуковина получилась, брат…

– Я назвал компотик: «СЕРДЦЕ КАНЦЛЕРА», – с достоинством объявил чёрный гигант. – На рынке за него уже предлагают баснословные деньги. Я даже подумал, а не устроить ли аукцион?

– Дельная мысль, – кивнул черно-бурый невеличка.

И оба тут же приобщились к напитку, произведённому с такими чудовищными усилиями.

Скажу лишь, что, если опустить многие подробности уже известной нам истории, шестнадцатилетние усилия были потрачены воистину зря. Напиток оказался кислым, противным на вкус, не принёсшим никаких ни видений, ни пророчеств, ни иных озарений, вообще – ничего… Они попробовали охладить его, но и тогда результат оказался так себе, рискнули даже подогреть на медленном огне, состряпав нечто похоже на глинтвейн, но и тут труды утекли в песок! Кончилось тем, что запасы были слиты в небольшое горное озеро, отчего кверху брюхом всплыла местная рыба, из которой, что характерно, вышла преотменная уха! Аппетитный супец отведывала вся стая не один день кряду.

– М-да-ааа… – хмыкнул вожак стаи и с высоты своего роста с нескрываемой снисходительностью взглянул на Маленького Бло, который только развёл лапами и в очередной раз виновато поник ушами.

– Но уха-то вышла знатная! – воскликнул Лум, умножая свою порцию добавкой.

И остальные рыжики одобрительно загудели, опустошая внушительный котёл, который к концу трапезы был вычерпан совершенно. Ну, хоть так «Сердце канцлера» нашло своё применение, пусть и довольно бесславное!

Впоследствии Тихий Тук сделал запись в одном из фолиантов о том, что производить «глюнигатэн» по описанному выше рецепту – дело неблагодарное, а рассуждения на оную тему – крамольны. Запись эту, некоторое время спустя, распространили по иным стаям и племенам, дабы даже в самом страшном сне никто не отважился на уже известную аферу.

* * *

Не многим, тем не менее, судьба уготовила щедрые вознаграждения.

Тётушка Присцилла взирала на опустевшую гадальную комнату, где от прежнего блеска бурлящей колдовской мысли не осталось и следа, и в глубине её потухших зрачков блуждал ветер полнейшего душевного опустошения. Всё было опечатано и вывезено племянницей! Если уж Марго что-то решила, то делала это стремительно, на последствия не оглядываясь. Мадам Бурвилески восседала в углу на единственном оставшемся стульчике, по-стариковски сложив ручки на коленях, и чувствовала, как вместе с исчезнувшим миром колб, кристаллов, таинственных снадобий и порошков, столь же внезапно подошла к концу её жизнь, такая, в сущности, пустая и совершенно никчемная. Звенящее одиночество накрыло внезапно, и ей стало нестерпимо горько.

– Опять этому семейству повезло! – выдавила она и сокрушенно закивала головой, с чем-то соглашаясь и не соглашаясь одновременно. – Может быть, я, действительно, делаю что-то не так?

Навалившийся ответ был страшным в своей очевидности и простоте:

– Неужели я зря прожила целую жизнь? И проспала такие события?!

Я мог бы сказать, что она одумалась, что в мгновение ока с ног на голову перевернулись все её представления о неумолимо мчащейся за стенами померанского за́мка действительности, а сама жизнь тётушки Присциллы промелькнула перед глазами разноцветным каскадом с мириадами мерцающих искорок… Отчасти это могло бы быть и так, если не принять во внимание тот факт, что с последним вопросом, нарисовавшимся в сознании мадам Бурвилески, сердце ведьмы остановилось.

* * *

Вечер пятницы в канун праздника Ивана Непомнящего выдался жарким. Рыжики сидели на крыше за́мка шуршиков и впервые за последние месяцы и дни чувствовали, как с медленно умирающим зноем по натруженным конечностям растекаются покой и приятное томление. Они неспешно озирали бесконечную даль, и ветерок ласково перебирал шерсть на их загривках. Толстина́ Глоб думал о хучиках, которые непременно отыщутся, хотя последние события настраивали на довольно критический лад: тревожных знамений в ближайшем будущем явно не предвиделось, стало быть, и рассчитывать на появление желанного деликатеса тоже не приходилось. А он бы придумал зачётную начинку и нашпиговал бы ею хучиков или дрючиков столь искусно, что тумки надолго бы просветлели благими помыслами, но – увы! – о великом пиршестве приходилось только мечтать. Тихий Тук представлял себе, как снова погрузится в запыленный мир толстых фолиантов, в коих сокрыты ещё неузнанные им, но упрямо манящие секреты. Только Неве́ра Лум украдкой поджимал губы, сдерживая чувство горечи – ему искренне не хватало Крошки Пэка. В этот благостный вечер пятницы он не преминул бы ввернуть что-нибудь эдакое, что заставило бы дрогнуть дрожащую дымку уходящего дня дружным гур-гуром, о чем-нибудь проворчал бы, сидя рядышком и суча ножками, что-нибудь сострил бы плоское и необязательно смешное. Сейчас это никого бы не расстроило, а наоборот, вызвало бы на осунувшихся мордах улыбку. Может быть, остальные соплеменники и поморщились бы, но сделали это скорее ради приверженности традициям – пошпынять товарища, нежели, действительно, осудили б. И непременная затрещина Лума оказалась бы дружеским шлепком. И каждый понял бы эту бесхитростную условность их незаметно укрепившейся последними событиями дружбы, потому что отважная четверка жива и дружна, как никогда…

Но Пэка рядом не было.

И глаза шуршиков то и дело тускнели, стоило, например, Тихому Туку вспомнить, как тот урчал, поглощая знаменитые уши, или заинтересованно слушал чьи-либо байки и небылицы, задавая потом глупейшие вопросы…

«Впрочем, – размышлял Лум, – может быть, там, где сейчас весело шуршат его топы, живется ему мирно и ворчится так же, как и прежде… если, конечно, там вообще возможен выбор между „быть человеком“ и „оставаться шуршиком“…»

Сидящие рядом соплеменники как-то разом кивнули, словно бы слышали его мысли и даже соглашались с ними. Но это навряд ли… Они молчали и думали об огромном количестве приятных вещей, что вновь наполнят их существование призрачным смыслом, который они с таким трудом отвоевали у Великой Мглы, внезапно навалившейся на оба мира – мир шуршиков и мир людей.

Высоко в небе подал голос журавлиный клин. Всё-таки, несмотря на тепло подаренное Солнцем миру, залечивающему свои раны, упрямо надвигалась осень. Река жизни неумолима в своём постоянстве! И тогда Тук нарушил молчание, ласково поглаживая Чернушку.

– А мы, между прочим, сегодня первое слово сказали…

Последовала некоторая пауза. Никто из друзей не спешил нарушать воцарившуюся негу, тем не менее, не сговариваясь, в ответ протянули:

– Не гони, Тук.

Но Тихоня, пожалуй, впервые за все время их нелёгкого бытия, не стал покрываться раздражением, а попросил безмятежно, но весьма уверенно:

– Чернушка, прошурши этим не верящим отщепенцам.

Чернушка вскинула голову, дернула ею несколько раз из стороны в сторону и, действительно, прокудахтала:

– Квах! Конец!

глава 38

ПОСТСКРИПТУМ #4

Тук долго не решался браться за перо, немало размышляя над тем, стоит ли пугать потомков предостережением о грядущем, что может нагрянуть нежданно-негаданно. Однако, справедливо заключив, что неве́дение по-любому хуже пусть и страшной, но правды, отважно макнул перо в чернильницу, а макнув, на всякий случай, озрился по сторонам… Привычка ожидать мрачных предзнаменований изживается ох, как непросто!

Но небо не нахмурилась тучами, Луна не окрасилась серо-буро-малиновеньким, даже дикая птица на болотах спала и видела десятый сон, а летучие мыши беззаботно фланировали за окном библиотечной залы, уничтожая пищащих кровососиков с завидным аппетитом. Тогда Тихоня аккуратно вывел буквицу на древнем пергаменте, бережно хранимом для повествований крайне особенного толка:

«Не позволяй мечтам несбыточным тиранить тумки пытливые, магией избалованные. Ибо даже сидючи на крыше за́мка королевского и закатом прекрасивейшим впечатляясь, слово неосторожное может возвернуться шлепком мироздания по загривку умаявшемуся. Помыслы о прелеcтницах ушастых, вскоре обрели не самое радужное продолжение, не прибавив чаяниям нашим оптимизма заветного.

В день полного фиаско с глюнигатэном из сердца Джурчаги, порешили мы не грустить понапрасну, откупорить бутыль древнейшего из древнейших напитков с полочки золочёной под литерой «Х» и разбавить оным тоску-печаль во славу победы великой и в память о собрате нашем самом маленьком, дабы тумки, натруженные делами праведными, приобщившись к прови́дениям таинственным, пусть на мгновение, но высветлили бы память и без того изрядно изъеденную ржавчиной сражений дней минувших. Ужин был подлунный, так как припозднились мы с возвращением из Мирославль-града и притомились дорогою исключительно. Потому улюляки насытили под завязочку, а вот с картиночками дней грядущих нам в ночку ту не свезло от слова «совершеннейше». По всему было видно не обрели мы ещё покою внутреннего после событий грозных, вот и не воссоединился дух наш с материями тонкими, едва уловимыми. И полагаю, это справедливо доне́льзя, ибо неча совать нюхалки любопытные в гармонию ещё не свершившегося.

И тут брат наш, именем – Маленький Бло, пресурово повёл взглядом и молвил со всей озабоченностью, что была так присуща ему издревле:

– Тут в одном из побоищ, Бло, заполучил я трофей престранный…

И шлёпнулась тогда на стол утайка собрата нашего черно-бурого, изрядно потрёпанная временем, и сокрыто в ней было явно не сердце разбойничье.

Не удержался я от любопытства законного и, напялив очки, шустро вытряхнул из мешочка культяпку таинственную, зверю неведомому принадлежащую. И культяпка та показалась мне даже знакомою, хотя припомнить в секундочку ту, где я видывал её прежде, совершенно не удавалось.

– Кто бы это мог быть? – поднахмурились мы, ибо холодок древнего страха вздыбил шерстинки наши на холках, немало приключений изведавших.

И только изречён был незамысловатый вопрос сей, как ожила культяпка, перебирая когтями вострыми по столу столетнему. И сказал тогда вожак наш веками умудренный, что зря брат принес лапищу в логово тайное, ибо:

– Знает теперь зверь сей и армия его, где обретаемся мы.

– И что нам ждать от чудища неведомого?

– Гостей незваных и событий кровавейших… – ответствовал Большой Бло. – Ибо если приключится то, чего я страшусь более всего, в мир наш придёт орда дичайшая, и даже самый грозный гвирдум покажется щенком несмышлёным, грызущим топы изношенные…

– Но кто это, Бло?

– Это наша с тобой сестра, Бло…

– Сестра? – ахнули мы хором.

– Сестра, – повторил предводитель стаи нашей отважной и добавил, со всей суровостью, так свойственной его нраву крутецкому: – Но дожидаться её нам в бездействии безропотном точно не следует. С первыми лучами Солнца вы отправляетесь на поиски зверя. И надейтесь только на удачу шуршиковскую, да заступничество Великого Зодчего нашего, что дух укрепил бы и веры добавил изрядно…

«Повесть о смутных временах»

в авторстве Тихого Тука из племени

«Рыжих одуванчиков»

Шуршики тревожно переглянулись. Казалось бы, только миновала одна напасть, и вдруг – на тебе! – наваливается новая.

– Но, Бло, – насторожились рыжики. – Почему ты раньше не рассказывал нам, что существуют шуршихи?

– Не хотел сеять в тумки ваши помыслы никчёмные. Зверя же этого следует разыскать немедленно.

И тогда отважная троица дружно поднялись из-за стола, готовая сорваться в рисковый поход не раздумывая.

– Я иду с вами, – кивнул Маленький Бло, грозно воспряв носом.

На что Большой Бло рявкнул, наполнив обеденную залу запахом серы:

– А ты задержишься. Для тебя у меня будет задание посложнее.

Простившись с Чернушкой и, наказав Бро присматривать за пернатым семейством, шуршики утопали в ночь. А вот Чёрный гигант и его брат меньшо́й в суровом молчании долго потом спускались в подземные лабиринты родового гнезда, куда не захаживал, пожалуй, ни один из отщепенцев. Там, в глубине, в одном из самых бесконечных коридоров, они остановились перед толстой кованой решёткой. И Маленький Бло непонимающе вытаращился на родственника снизу вверх. Но тут по другую сторону преграды что-то осыпалось песочком, и лапа шуршика инстинктивно потянулась к рукояти шпаги. Из тьмы медленно, а потому особенно пугающе выдвинулась морда того самого чудовища, отсечённую лапу которого, Тихоня ранее вытряхнул из потрёпанной утайки.

– Это как? – чувствуя, как шерсть на загривке встаёт дыбом, пробормотал черно-бурыш. – А зачем тогда? И… Что происходит?

– Это наша сестра, Бло. Много столетий назад племена собратьев наших состояли не только из шуршиков, но и шурших… От этой связи на свет появлялись настоящие шуршики, не отщепенцы. Но после Хадома и Каморры никого из них не осталось. Я так думал, пока в поле на пути к столице мы не столкнулись с нею нос к носу.

– Она выжила с тех самых пор?

Бло мрачно кивнул.

– Я тоже не сразу поверил в это. Оказывается, они не умирают, как обычные гвирдумы. Они продолжают жить, как и мы, вечно! Либо ей повезло выжить, только как – загадка. Это именно она оставила мне шрам на память…

– О, как! – не удержался от удивлённого восклицания Маленьки Бло и тут же поправил себя, крайне нахмурившись. – Вот зверюга!

– И пока вы занимались невестой наследника престола, я ночами отправлялся на её поиски.

– Но…

– И по поводу «но». Пока стая будет искать зверя, нам нужно придумать, как из гвирдума нашу единокровницу опять превратить в шуршика. Чуешь?

– Чую…

Сестра, волею трагических событий превратившаяся в чудовище, меж тем тяжело и злобно вздохнув, снова исчезла во мраке, оставив братьев наедине с вопросом: а возможно ли вообще повернуть вспять то, что имеет вход, но не имеет выход?

ЭПИЛОГ

Костёр, на котором несколько часов назад потрёпанный не одним столетием шуршик запекал тушку дикого голубя, почти угас. Угли побелели и, едва тлеющие кое-где, невольно напоминали о том, что любой даже самый увлекательный рассказ рано или поздно заканчивается точкой. За стенами векового подземелья занималась заря. В пахнущие сыростью щели всё увереннее просачивался свет наступающего утра. Сам зверь уже не казался таким таинственным и пугающим. Стало даже немного жаль его… совсем чуть-чуть… ровно на столько, чтобы удивиться: за какие-то несколько часов, проведённые вместе, ты, оказывается, успел проникнуться невероятной симпатией к этому загадочно-странному существу, иссечённому шрамами кровавых битв прошлого! Теперь в посветлевшем помещении стало особенно заметно, сколь безжалостно и неотвратимо расправлялось с ним время. Видимо даже могущественному кольцу не под силу до бесконечности откладывать неизбежное. Старости всё одно – не миновать, разве только отсрочить…

– А потом? – нарушил я воцарившуюся тишину. – Что было потом?

– Потом? – поседевшая морда зверя изобразила подобие улыбки. – Пожалуй, это было единственным разом, когда люди и шуршики оказались настолько близки друг к другу. Правильно занудствовали предки: опасное соседство! Тогда мы, наконец-то, поняли, предтечи наши просто так трепать языками не станут. И некоторое время спустя было принято трудное решение: уйти от людей.

– Куда?

– Ну… из этого мира… в другой…

– Какой другой?

Ушастый собеседник печально усмехнулся и проскрипел философски:

– Миров мно-о-го… Только не всяк туда вхож…

– Почему?

– Переход по плечу не каждому, ибо не всякий способен миновать его…

– «Не всякий способен миновать…» – озадаченно повторил я, но яснее не стало: – Про «миновать» – я понял, не понял только – почему? – законы неведомого досель мира никак не укладывались в очевидную парадигму нашей действительности.

– Как много у вас, человеков, этих бесконечных «почему», – он как-то особенно пристально прошил меня взглядом. – Потому что «…только осознав главное, ты способен постичь новое…»

– Страдалимус?

– Он…

– Ох, уж этот ваш Страдалимус. Ни слова в простоте.

– Когда всё просто, перестаёт работать тумка. Тумка же, лишённая мысли, предмет пустой, для жизни малопригодный.

– А можно ещё вопрос?

– Конечно? – кивнул зверь, щёлкая ушком баночки с любимым напитком.

– Если вы не ушли, значит, на что-то пытаетесь найти ответ. Верно?

– Ты внимательно слушал мой рассказ… – и два шумных глотка нарушили оцепенение, воцарившееся на исходе ночи.

– Отставим комплементы в сторону. Вы прожили гигантскую жизнь, всё видели, всё знаете, а споткнулись на простом вопросе? Что за мысль не даёт вам покоя?

Зверь заметно поник ушами. Ироничный настрой, что прежде разбавлял беседу, улетучился, уступив место, суровому осмыслению, казалось бы, целой жизни…

– Видишь ли, человек, смог ты что-то понять или нет, узнаешь, только сделав шаг вперёд, однако, не преуспев в понимании, пойдя на поводу у собственной самонадеянности, ответа всё равно не отыщешь, потому что тебя не станет. Ты просто растворишься между мирами, словно и не существовал вовсе… Смекаешь?

– Растворишься?

– Именно. Вот ты был… – клацнув острыми когтями, его лапа раскрылась, словно бы взвешивая окружающую реальность, – и вот тебя уже нет… – вторая лапа развернулась не менее выразительно, и губы зверя тут же сдули с неё бесконечную жизнь, словно огонёк свечи. – Это-то и пугает…

– Понимаю вас… – прикинув перспективу, и мне сделалось не по себе, будто я на мгновение заглянул в бездну. – Окажись я на вашем месте, боюсь, тоже растерялся бы…

– Вот именно! Я же говорил, кажется, что большой трус… – прищурившись, зверь смерил меня озорным взглядом. И опять же было непонятно: видит он или нет! – …Но не сегодня… – как-то очень пространно вздохнул черно-бурый шутник. – Сегодня, между прочим, день их свадьбы – Иринки и Ярика. И это символично! Как думаешь?

Я вконец растерялся. То он заговаривает о смерти, то внезапно меняет тему, да ещё подтрунивает над тобою. И тут ничего не остаётся, как соглашаться, хотя бы из элементарной вежливости перед существом, у которого за плечами целые эпохи.

На моё спасение зазвонил телефон. Любитель диких голубей под хрустящей корочкой с интересом повёл ухом, прислушиваясь к рингтону, я же вынужден был отойти в сторонку. Звонила жена, и что-то подсказывало, разговор обещает быть на повышенных тонах, а зачем моему новому знакомцу выслушивать упрёки, пусть даже вполне справедливые?

– Да, Ир? Я пропал?! Я думал, это ты шлёндаешь, неизвестно где… Я? Здесь, под холмом, как и договаривались… Ну, хорошо, не горячись! Сейчас выйду и встречу тебя… – выключив трубку, я в некоторой неловкости обернулся к шуршику и почему-то с самым извиняющимся видом развёл руками: – Жена! Потеряла меня. Я только встречу её и сразу вернусь. Познакомлю вас…

– Как тебя зовут? – спросил вдруг зверь.

И только тут я сообразил, что мы толком и не познакомились.

– Как ни странно, Ярославом.

– Яриком? – оскалился он как-то особенно загадочно. – Ты чем-то похож на него! Я плохо вижу, но запах… он пах так же… да и ростом… – словно бы прислушавшись к чему-то, он звучно втянул раздувшимися ноздрями лёгкий ветерок, бродивший по подземелью, и кивнул удовлетворённо: – Да, и ростом вы одинаковы…

– Бросьте, – отмахнулся я. – Знаете, в одном фильме два японца… у нас, у людей есть раса такая…

– Мне это известно… – кивнул зверь.

– Так вот, выходя из лифта, они удивляются: «Как эти белые различают друг друга? Они же на одно лицо!» Боюсь, встреть я ещё одного шуршика, он показался бы мне похожим на вас… Извините, я быстро. Туда и обратно!

Я вышел, оставив камеру включённой. Вдруг без меня произойдёт ещё что-нибудь не менее интересное, чем уже увиденное.

– Два часа торчать на дороге! – встретила меня Ирина негодующими жестами. – А твой телефон упрямо сообщает, что ты, видишь ли, вне зоны действия!

Я пожал плечами:

– А почему нет? Тут камни кругом. Сигнал мог не дойти. Я же был в пещере…

– Это не пещера! – воскликнула моя драгоценная, вскинув руку с характерным испанским вывертом, от которого я невольно улыбнулся, ибо жест сей всегда приводил меня в трепетный восторг. – Я же говорила! Когда-то здесь был за́мок. Очень древний! На худой конец, тут может быть подземелье, но никак не пещера! Пещера – это полость…

– …естественного происхождения, находящаяся в верхней части земной коры, связанная с поверхностью одним или несколькими входными отверстиями… – подхватил я потенциально-нравоучительную тираду, от чего жена скептически засопела.

– Выучил уже?! Ты, прям, растёшь в моих глазах, муж… – и она протянула руку, свидетельствующую о примирении и скорейшем желании приобщиться к тайнам прошлого.

– Между прочим, я намерен тебя кое с кем познакомить… – заявил я, помогая любимой подняться по смоченным утренней росою камням.

– Мне сейчас не до знакомств, Ярик! Два часа проторчать на дороге! Теперь, во всяком случае, я наверняка знаю, что такое карбюратор, и почему он может барахлить… Как тебе это понравится?

Ирина продолжала ворчать, но это означало только, что она уже не сердится, просто ей нравится пилить меня и казаться при этом чрезвычайно огорчённой. Такой вот способ чувствовать себя хозяйкой положения!

По покрытым мхом валунам мы вернулись в подземелье. Глаза очаровательного в своей непосредственности археолога всё более и более воспламенялись азартом. Катакомбы, подвалы, подземные ходы – безусловная страсть моей ненаглядной! Намекни ей о существовании чего-либо эдакого и любые проблемы будут тут же забыты! В подобные минуты, несмотря на годы, озорная девчонка в ней упрямо берет верх!

Угли совсем потухли. Я слегка пнул их ногой, и они рассыпались, подняв облако серебряной пыли.

– Странно, – не без огорчения заметил я. – Он только что был здесь…

– Кто?

– Шуршик. Старый-старый! Сказал, что он последний из племени.

Ирина усмехнулась:

– Шуршиков не бывает! Не заливай! Лучше скажи, когда мы сдадим в сервис мою развалюху? Я сегодня посмотрела под ноги, и можешь себе представить: сквозь дыры увидела асфальт!

Но я не ответил. Подняв камеру, заглянул в монитор. Чудо человеческой мысли продолжало работать, хотя аккумулятор грозился приказать долго жить.

– Он рассказал мне забавную историю… – озабоченно пробормотал я, отматывая изображение к моменту своего ухода.

– Ярик, ты меня вообще слышишь? Я, между прочим, была до трясучки зла на тебя! Ни одного звонка за три часа!

– Я же был вне зоны! Ты лучше взгляни на это… – и, развернув мониторчик к дорогой-любимой-единственной, я включил воспроизведение.

И мы увидели, как…

Черно-бурый зверь ростиком чуть ниже обычного человека, но при этом с большими, тронутыми сединой ушами, похожий на белку, однако со взглядом дикой кошки, проводил меня печальным взглядом и, тяжело вздохнув, прокряхтел:

– Нет, человече. Это будет уже другая история… По-любому. Впрочем, может потому я и задержался здесь, чтоб поведать тебе историю нашего рода? В конце концов, не зря же мы приходили в этот странный, противоречивый, полный любви и жестокости, но определённо прекрасный мир, пупындрик растудыт?

Тут мы заметили, как зрачок его глаза из узкой щёлочки вдруг расширился до круглого чёрного пятна и где-то там, в самой глубине его словно бы мелькнула, наконец, спасительная мысль, которую он так жаждал понять, мысль важная и нужная одновременно! А ещё через мгновение на когтистой лапе моего знакомого вспыхнуло кольцо светом неверным и призрачным.

«Неужели, – подумал я, – это то самое – оловянное, о котором он рассказывал?! А ведь я даже не обратил на него внимание, дурачина!»

Шуршика меж тем окутало голубоватым сиянием. Он встал, воспрял носом, широко раздувая ноздри, словно в последний раз хотел надышаться притихшей тишиной окружающего мира. В дрожащем пылью воздухе негромко, но довольно отчётливо послышались голоса, смешанные с ветром, гуляющим по подземелью. Что это были за голоса, и о чём они говорили, ни я, ни жена разобрать не смогли. Скорее всего, шептали на каком-то древнем, незнакомом наречии. Однако, услышав таинственное бормотание, зверь улыбнулся. Нам даже показалось, что в глазах его блеснула надежда, смешанная с давно угасшей радостью. Так ли это было на самом деле, сказать трудно, ведь камера не могла укрупниться, показать детали, она была статична и снимала только то, что попадало в её поле видимости. Потом мы пришли к мнению, что, возможно, так своего товарища встречали предки, ушедшие из нашего мира много столетий назад, ибо шуршик вдруг невероятным для своих лет шагом, уверенным и твёрдым, подошёл к сырой стене подземелья, на которой угадывалась фреска со странным рыцарем, конечности коего покоились на гигантском средневековом мече… и исчез в ней, словно его никогда и не было…

Тут батарея села, а жена посмотрела на меня тем редким взглядом… не знаю, как описать даже, но совершенно точно, я такого у неё прежде не видел!

Не сговариваясь, мы подошли к стене и коснулись её. Шершавая, влажная, кое-где покрыта плесенью и слизью. В общем, ничего особенного… Стена как стена…

А знаете, что самое ужасное?

Камера после этого больше не заработала, а запись на кассете стёрлась…

Всё, как обычно… всё, как всегда…

Товарищ мой, дослушав историю до конца, заметил мрачновато, что финал довольно банален: камера, стёршаяся кассета… он-де ожидал бо́льшего… Нет, мол, неожиданного финала – яркого, взрывного, необычного! Мы болтали по смартфону. Я даже возразил что-то в свою защиту… Что? – Уже не помню…

Но в одном мой друг, безусловно, прав: финал – банален. И, как это ни печально, банален сам по себе, потому что это – финал, и по сути своей иным быть не может…