Текст книги "Ибо однажды придёт к тебе шуршик… Фэнтези времён плаща и шпаги"

* * *

С раннего утра на дворцовой площади стучали топоры. По приказу тайного советника, плотники спешно сооружали эшафот. Даниил сидел в камере, прислонившись к стене, и в ожидании рокового часа отрешённо наблюдал, как по полу медленно ползёт пятно света, расчерченное на квадраты. Скоро должен был появиться тюремный священник, а потом… Что будет «потом», кстати сказать, беспокоило опального премьер-министра во вторую очередь, ведь он ждал любимую женщину, а она всё не приходила. Он не мог знать, что Анну попросту не пускали к нему, ссылаясь на политику и прочую ерунду. Не понимал он и того, почему бездействует король? А ещё друг называется! И отчего в его судьбе не участвует Ольга – тоже решительно не укладывалось в голове, они ведь земляки, одного роду-племени! Всё представлялось какой-то нелепицей! Словно бы ты разом оказался в пустыне, а вокруг – ни души…

Увы, не знал Даниил и того, что пятьдесят человек признались в существовании заговора, идейным вдохновителем которого был не кто-нибудь, а он сам – премьер-министр Широкороссии! Он даже не догадывался, что по крупицам сведений, полученных от арестованных, король лично убедился, в существовании некоего тайного общества, пожелавшего сместить его с престола. Но самое ужасное заключалось в другом: внутренне сопротивляясь фактам, Владислав был раздавлен тяжестью представленных доказательств. Оказалось, несколько человек, намеревавшихся раскрыть предательство, были зверски убиты по приказу всё того же Даниила. Но ни бывший верный друг, ни их величество даже представить себе не могли, что всё это было шито белыми нитками за последние девять месяцев, причём шито столь ловко, что в дерзкий план сей, некогда вызревший в голове тайного советника, поверил бы даже сам тайный советник, если б не знал наверняка, что это не так – столь реалистичным оказалось его дьявольское воплощение.

В полдень на площади собрались горожане. Весть о казни премьер-министра оказалась проворна, как куница, добравшаяся до жертвы. На балконе дворца, откуда прекрасно было видно место казни, присутствовала царствующая чета и свита. Анна сидела рядом с Ольгой вся в чёрном, и королева заботливо сжимала её руку. Чёрный шёлковый платок перебирал ветер. Будраш стоял в стороне и, сложив руки на груди, исподлобья наблюдал за занозой своего сердца, поражаясь стойкости её и холоднокровию. Бледность и круги под глазами от бессонных ночей, были занавешены от мира чёрной вуалью. Фрейлина королевы давно выплакала все слёзы и теперь только чуть раскачивалась, вроде былинки на ветру.

Над площадью повисла чёткая барабанная дробь и стихла лишь, когда палач, а за ним глашатай поднялись на эшафот. Последний повернулся в сторону их величества и кивнул, ожидая знака к началу. Владислав взглянул на него отстранённо и поначалу даже не понял, чего хочет от него странный человечек со свитком. Только когда толпа вопросительно обернулась, он спохватился, наконец, и неуверенно кивнул в ответ. Глашатай с достоинством выпятил грудь и сделал знак барабанщикам – начинайте!

Тяжёлые, размеренные удары вспороли раскалённый зной, вторя кандалам бывшего премьер-министра, что с каждым шагом босых ног, истёртых железом до кровавых волдырей, звонко гремели о булыжники мостовой. И всё-таки, невзирая на металл, вгрызающийся в плоть и беспощадно рвущий её, Даниил шёл с высоко поднятой головой, ни единым мускулом не выдав, чего стоит ему эта прогулка налегке. Утром в камере, встречая свой последний рассвет, он дал зарок: пройти оставшиеся на его веку метры так, будто он только собирается начать жить. И, как ни странно, боль, жрущая измученное тело, словно испугавшись этого могучего человека, отступила, растворившись в ослепившем солнечном свете, едва настоящий воин шагнул из тени холодного подвала на булыжники площади.

Увидев мужа, Анна подалась вперёд, но Ольга удержала её от того, чтобы встать во весь рост. Даниил меж тем шёл сквозь толпу спокойный и невозмутимый, и сапоги конвойных затаптывали кровавые отпечатки босых ступней бывшего премьер-министра. Когда считаешь, что тебя все предали, уходишь налегке. Он шёл, и улыбка растягивала уголки губ, а взгляд светлел с каждым метром, приближающим его к виселице. Нет, этот сильный духом человек ни о ком плохо не думал, да и стоило ли последние часы тратить на такую безделицу! Премьер-министр шёл сквозь замерших в молчании людей и думал только об одном человеке, наверняка не оставившем его и не предавшем – своей дочери Иринке. Он страстно желал, чтобы случившееся никак не коснулось её, чтобы она выросла и превратилась в красивую девушку, чтобы полюбила сильно, неистово, и любовь эта принесла бы ей только счастье, а минуты огорчений если бы и случались, то были бы не долгими, дабы само счастье, благодаря им, ощущалось особенно остро и ценилось тоже особенно, чтобы она вышла замуж… Ах, как бы он хотел оказаться радом с ней в эту минуту! И как бы хотелось, чтобы она прожила долгую и счастливую жизнь, а потом… достигнув закономерного заката там, где река жизни впадает в океан вечности, он обязательно встретил бы её, и она рассказала бы всё-всё-всё… всё-всё-всё… о том, что было потом…

Горожане глазели на исхудавшего человека в кандалах, с серым от бессонных ночей лицом и не узнавали его – так резко постарел их премьер-министр. По приказу канцлера, Даниилу отвели на сон один час в сутки, всего – тринадцать за тринадцать дней до казни, пока шло следствие. Кормили тоже раз в полдень одной единственной тарелкой каши, и тарелок этих набралось так же тринадцать. Только не было в этом ровным счётом никакой мистики.

«Раз уж число тринадцать так ловко расписало наши отношения с Анной, – подумал Будраш в тот самый день и час, когда заноза его сердца, вскочив на кровати, шёпотом сообщила мужу, что ей не спокойно, – почему бы не увенчать им и последние дни того, кто однажды посмел перейти ему дорогу? Ведь это было бы так символично!»

Даниил взошёл на эшафот и невозмутимо взглянул на своего друга – короля Широкороссии. Встретившись взглядами, Владислав опустил глаза. Увидев же Анну, осуждённый даже не понял, стоит ей радоваться или нет, но подумал, что улыбка – то немногое, что он может напоследок подарить женщине, наполнившей его жизнь любовью и заботой, пусть и ненадолго… А ещё он подмигнул ей, от чего под чёрной вуалью высохшие прежде глаза вновь наполнились влагой, а по щеке побежала непрошеная слеза. Его подвели к петле, и палач, плохо скрывая волнение, трясущимися руками затянул на шее узел. Глашатай с важным видом развернул приговор, и тогда барабаны, наконец, смолкли. В наступившей тишине, только ветер гулял над площадью и пел свою грустную песню…

Даниил поднял голову и взглянул на Солнце. Ему было тридцать восемь, и умирать совсем не хотелось.

Глашатай сделал вдох, чтоб зачитать приговор, но вынужден был остановиться, так как в следующую секунду Анна обмякла, упав в обморок. Фрейлины принялась обмахивать бедняжку веером, кто-то бросился за водой, истинный же убийца, встретившись с приговорённым взглядом, развернулся и пошёл прочь…

Канцлер Будраш, тайный советник короля, шёл по длинному дворцовому коридору, и взгляд его был холоден. Тишину за окном вновь разорвал треск барабанов, за которым последовал короткий вздох толпы, и дробь оборвалась.

Соперник Будраша, муж Анны и премьер-министр королевства Широкороссия, закончил свой путь на виселице, как человек, предавший собственную страну и свой народ. Канцлер же уверенно шёл по коридору. Больше в его сердце не осталось ничего человеческого.

* * *

Но смерть Даниила была не последней. В один из жарких июньских дней конца месяца слуга Василий встревожился отсутствием хозяйки в столовой к обеду. С тех пор как казнили мужа, Анна превратилась в тень прежней Анны. Ела мало, скорее механически, для того лишь, чтобы чем-то накормить Иринку, перестала появляться во дворце и всё время проводила в их с Даниилом спальне: что-то вышивала, писала и, что более всего тяготило преданного слугу, совсем перестала говорить, замкнувшись в тягостном одиночестве. Разве что напевала колыбельные дочери перед сном, и только.

В тот день Василий поднялся позвать госпожу к обеду. Кухарка Марфуша расстаралась на славу: приготовила кролика в сметане – любимое блюдо Даниила, которое Анна распробовала вскоре после их знакомства и нашла угощение великолепным.

– А ты не боишься, что это расстроит нашу девочку ещё больше? – неуверенно поинтересовался Василий.

Они давно ломали голову над тем, как бы вдохнуть в госпожу жизнь, пока кто-то не посоветовал стряпухе, выбить клин клином.

– Сильная эмоция поможет сломать стену, – заявила она, появившись в доме с кроликом в корзине.

– А кролик-то тут при чём? – растерялся Василий.

– Ну, как же! Это ведь любимое блюдо Анечки и Данечки! – взмахнув пальчиком, заявила Марфуша. – Выдавим слезинку, а там, глядишь, и плотину прорвёт! Понимаешь, старый ты ворчун?!

– Ну, дай-то бог, дай-то бог! – кивнул слуга, после чего и изрёк каверзный вопрос, озвученный несколько выше: «А ты не боишься, что это расстроит нашу девочку ещё больше?»

И вот, остановившись у дверей спальни, он постучал, преисполненный тихой надежды на лучшее, но услышал только, как в колыбельке плачет Иринка, и осторожно заглянув в комнату, нашёл хозяйку лежащей в постели с безмятежно сложенными на груди руками. Сначала подумал даже, что бедняжка притомилась и спит – столь умиротворённым было её исхудавшее, но не утратившее красоты лицо, и ошибся. Рядом, на кровати валялся пустой аптекарский флакончик. Только тут его обожгла мысль: произошло непоправимое! Потом он долго клял себя, что днём раньше не пошёл с хозяйкой на рынок, предположив, что та решила, наконец, как-то начать жить сызнова, а стало быть, мешать не следовало…

Согласившись, что трагедия случилась в состоянии сильного душевного потрясения и надлома, митрополит внял просьбе Ольги, разрешив провести отпевание и церковное поминовение рабы божьей Анны по христианскому обычаю. Фрейлину похоронили рядом с могилами родителей под старым вязом. Панихида была скромной. Королева долго не снимала траур, а король свёл к минимуму все государственные дела, отдав их на рассмотрение Будрашу.

И вот, тайный советник сидел возле могилы Анны и, выпрашивая у неё прощения, которого уже никогда не мог получить, старался напиться. По его лицу текли слёзы, но были ли это слёзы раскаяния? Навряд ли! Впрочем, возможно ли заглянуть в душу к палачу и вынести справедливый приговор? Непоправимое свершилось, и что оплакивал Будраш, ведомо было лишь одному Будрашу.

Маленький Бло появился, как всегда, неожиданно. Он вышел бесшумно из кладбищенской тени и остановился перед будущей жертвой.

– Не важно выглядите, господин канцлер, – разглядывая измученного человека, смотрящего в одну точку перед собой, заметил Бло.

Канцлер поднял на шуршика пустые глаза и только равнодушно повёл плечом:

– Она приняла яд, – сказал он как-то безэмоционально и очень тихо. – Так любила его! Даже не подумала о ребёнке и приняла яд. Представляешь?

– Угрызения совести? – удивился ушастый интриган. – Странно. Ты ведь жаждал мести.

Тайный советник взглянул на черно-бурого любителя погрызть и, вероятно, не только орехи, с некоторой претензией, затем, помахав возражающе пальчиком, съязвил:

– Ты ничего не понимаешь, шуршик. Я ЛЮБИЛ ЕЁ! Хотя что ты можешь знать о любви?

– Любил? Через пятнадцать лет ты о ней даже не вспомнишь…

Канцлера перекосило от циничных слов мохнатого существа, которое виделось ему пареньком с равнодушными глазами.

– Чего тебе нужно, шуршик?

– Ты должен встретиться с мадам Бурвилески – тётей Марго… – ответил Бло и добавил мечтательно, словно бы рисуя прекрасную картину будущего: – Дабы в своё совершеннолетие принц полюбил девушку, и эта любовь уничтожила бы Широкороссию, а вы, мой пьяный друг, стали бы властелином мира…

Советник сделал длинный глоток из бутылки и залил себя вином:

– Хорошо, я встречусь с Присциллой. Я сделаю всё, что ты хочешь. А пока оставь меня в покое… Без тебя тошно…

Он прилёг рядом с могилой Анны и, свернувшись калачиком, закрыл глаза. Шуршик решил более не беспокоить второго человека в государстве, оставив его пульсирующий кровью комочек вызревать в тягучем рассоле вины и греха, ибо чем основательнее сердечко напитается скверной, тем большую ценность обретёт в тот день и час, когда кровавая Луна взойдёт над Широкороссией, расписав небесную дугу знаком Мурга.

День клонился к закату, Солнце цеплялось за верхушки деревьев, тени становились всё длиннее и гуще, и зверь растворился в кладбищенской поросли столь же бесшумно, сколь появился. В ту ночь тайный советник в последний раз увидел сон, в котором фрейлина королевы – Анна танцевала под дождём на свадебных торжествах короля Владислава. Девушка была счастлива, закруженная вихрем безудержной пляски, и босые ножки её разбивали лужи под весёлый смех, поднимая тучи сверкающих брызг…

Больше он снов не видел.

глава 11

С тех пор, как Будраш увидел свой последний сон, миновало ровно шестнадцать лет. Когда ты молод, кажется, что шестнадцать – это много, но, когда за спиной века, некоторые величины утрачивают свою значимость.

* * *

Вечер быстро превращался в ночь. Невдалеке, за кромкой почерневших крон, подала голос дикая ночная птица. Иринка собралась было задуть свечи, дабы отойти в царство Морфея2323
  Царство Морфе́я – сон (обычно крепкий). Морфе́й – бог сновидений в греческой мифологии, крылатое божество, сын бога сна Гипноса, что являлся людям во снах, принимая образ любого человека. Он умел абсолютно точно подражать голосу и стилю речи человека, которого изображал. И только во время отдыха он сохранял свой собственный облик. Словосочетание применяется также, как выражение «в объятиях Морфея», в значении – пребывать во сне, спать.


[Закрыть], как в окошечко спаленки глухо стукнулся камешек, возбудив в прелестнице нешуточное любопытство, ибо прежде ничего подобного в её скучной на приключения жизни не случалось. Стрекотание сверчка, утомлённое дыхание сада, лёгкий ветерок и таинственный стук – это было определённо что-то новенькое

«Ёпэрэсэтэ! – подумала она, и сердечко незамедлительно выпустило в кровь обжигающее волнение, заставив щёчки порозоветь. – И зачем кому-то понадобилось швыряться в окна порядочным девушкам камнями?»

Её губки сжались, вытянувшись в трубочку, чем обозначили нешуточное смятение, а также вопрос, как приличествует поступить в подобном случае целомудренной и благовоспитанной барышне? Но тут прилетел второй посланец, и бойцовский характер юной красотки взял верх над условностями.

Набросив халатик поверх лёгкого ночного пеньюара, воспитанница королевы выпорхнула на балкон и, опершись о перила, попыталась высмотреть дерзкого ночного хулигана. Вскоре глаза её, попривыкнув к полумгле, наваливающейся на засыпающий мир, разглядели под сенью орешника чернеющую фигуру. Внизу, за чертой освещённого лунным светом пятачка, едва различимый, стоял и по обыкновению хрустел яблоком, не сводя с барышни бестыжих глаз, Митя!

«Хм, – подумала Иринка. – Митя? И чего ему тут расшвырялось среди ночи? Или…»

Тут спина девушки выпрямилась, обозначив внезапно настигнувшую мысль, волнительную и страшнющую одновременно:

«Неужели это оно? То самое, о чём, краснея, перешёптываются и похихикивают её сверстницы? Любовь! Любовь? Но почему Митя? И отчего так внезапно?! Нет, – запротестовало не согласное с неожиданным естество, – только не Митя! Митя – не лезет ни в какие ворота!»

Ухажёр меж тем продолжал стоять и невозмутимо уничтожать яблоко. Парнишка он был, конечно, симпатичный, с крепким юмором, лишённым, правда, столичной изысканности, но даже не это главное! Сердце воспитанницы королевы вот уже несколько месяцев кряду принадлежало другому, тому, при встрече с которым, наваливалось неуёмное волнение, пульс учащался, губы пересыхали и даже подкашивались ноги. Однако для окружающих это являлось тайной! Воспитанница королевы маскировала происходящее с нею дерзкими шутками, излишне вызывающим поведением и нарочито напыщенным обращением со сверстниками, периодически сваливаясь на высокопарное «Вы». Отчего это так внезапно приключилось с нею, было не ведомо, а только едва красавице стукнуло шестнадцать, стрела Амура угодила прямёхонько в цель. Иными словами, возраст для свиданий, любовных перешёптываний, таинственных записочек и прочих романтических фантазий напал внезапно, как бы намекнув: детство кончилось, наступило отрочество, пора бояться! Звали виновника любовной ипохондрии – Ярослав. Да-да, тот самый мальчуган, что ещё совсем недавно сосал палец, с ужасом глядя на церковную купель. Что вдруг так впечатлило барышню в юном отроке, даже самой Иринке было невдомёк, только однажды из закадычного друга детства он превратился в юношу с пленительным голосом, пронзительным взглядом и идеями, способными увлечь любого, кто оказывался в периметре его обаяния.

И тут вдруг – на тебе! – вопреки всем её тайным надеждам и помыслам, в тени орешника торчал Митя. Какое разочарование! Его шляпа, плащ и фигура не оставляли в том никаких сомнений и только умножали печаль. А ведь грёзы девичьи успели нарисовать такую волнующую картину будущего, будто бы камешек ниспослан их высочеством, что фантазии обретают, наконец, завидное воплощение, и что в эту ночь они непременно признаются друг другу во всепоглощающей любви, отчего в лесу от зависти разом сдохнут все медведи. Ан нет! Она опять размечталась, как дурочка распоследняя!

Впрочем, догадка об истинности происходящего не заставила себя ждать. Накануне они до исступления репетировали сценку из будущего представления, задуманного наследником престола. По сюжету Иринке нужно было прыгнуть Мите на шею, как бы радуясь встрече после долгой разлуки. Их общий с Яриком друг, конечно же, смущался и цепенел, как нашкодивший мальчишка. Уговоры автора пьески не помогали. Тогда, недолго думая, она разбежалась и повисла на Мите, словно бы вытворяла подобное ежедневно. И вот – на тебе! – это смущённое чудо в перьях теперь стоит под балконом и кидается камушками! Какая прелесть!

«Может, он что-то не так понял? – нахмурилась Иринка. – Такое ведь вполне вероятно…» – и тут ей вдруг до зарезу захотелось потешиться над товарищем, повоспитывать, так сказать, паренька, дабы не путал главное с второстепенным!

Изящным жестом отбросив с лица волосы, юная прелестница оперлась о перила балкона и томно обронила слова в звенящую цикадами ночь, причём в стишках, как репетировалось давеча. Манерка эта непременно поставила бы друга Митю в тупичок, ведь по части сиюминутной импровизации юный отрок талантами не блистал.

 
– Кто звал меня? Митюша, вы?
Кто там, в ночи смущает мирных граждан
покой и сон?
 

Речь была произнесена подчёркнуто нараспев. С одной стороны в ней сквозило лёгкое недовольство, с другой – всё, чем дышала её жаждущая любви и пылких признаний душа. А уменьшительно-ласкательное «Митюша» и коротенькое – «вы» призваны были засмущать горе-жениха окончательно. Отправить же в мир конфуза приятеля их высочества, что может быть приятней! И она отправила.

Закрученные в стих слова, упавшие из поднебесья, озадачили почитателя яблок. Он даже прекратил жевать, так как мысль мгновенно остановила какое бы то ни было движение в его голове. И всё бы ничего, если бы некто, прячущийся в тени орешника, не хихикнул удовлетворённо, и не произнёс чуть слышно:

– Да, это я – Митяй, слуга ваш верный… Повтори!

Митя пожал плечами и нарушил безмолвие сада:

– Да, это я – Митяй, слуга ваш верный… Повтори!

– Кто «повтори»? – растерялась Иринка. – Я «повтори»? Митенька, с вами всё в порядке?

– Балда, – донёсся голос из листвы. – «Повтори» не надо было повторять!

– А чего ты не предупредил?

– А ты сам не мог догадаться?

– Мы так долго препираться будем, – запыхтел Митя недовольно. – Чего теперь делаем-то?

– Главное успокойся, и просто думай, что говоришь, когда говоришь.

Иринка старательно вглядывалась в полутьму, но ещё больше вслушивалась. Внизу что-то явно затевалось. «Только что?» – в волнении стучалось сердце о грудную клетку. Отчётливо доносились невнятные шорохи, похожие на обрывки разговора.

– Ну, давай, соберись и ответь девушке, – шипел голос из темноты.

– Понял. Постараюсь. Только я это… стесняюсь!

– А ты возьми себя в руки и не стесняйся.

– Ага, тебе легко говорить. У тебя талант…

– Талант – дело наживное. Помни: учение и труд – что?

– Всё перетрут…

– Именно! А теперь действуй… Ты заставляешь даму ждать. А ну как она сейчас уйдёт, и тогда все наши старания пойдут прахом!

«Хм, – смекнула воспитанница. – По-видимому, Митя явился не один! Интересно. Кого ещё там принесло?»

Желая справиться с волнением, Митя вознамерился было отхватить от яблока кусок покрупнее, но схлопотал шлёпок по руке, отчего плод, выскользнув из пальцев, тут же исчез во мраке ночи.

– Ну, вот. А оно было вкусное, между прочим!

– Не отвлекайся. Сосредоточься!

И лёгкий пинок выпихнул горе-жениха на освещённый Луной пятачок, а из куста донеслось:

– Да, это я – Митяй. Слуга ваш верный…

– Да, это – Митя. Я. Слуга ваш верный… – повторил Митя громким шёпотом так, чтобы слова были услышаны девушкой, стоящей на балконе. Он выразительно взмахнул плащом и отвесил поклон.

Иринка заулыбалась. В кустах прятался кто-то явно продвинутый по части стихосложения. Митя нипочём бы не стал ей подыгрывать! Справиться со стихотворным размером, а уж тем более рифмой – не его конёк… Потому происходящее заинтриговывало всё больше. Но кто, кроме их высочества, мог быть способен на подобное? И мурашки скатились по девичьей спине, заставив поёжиться от внезапно навалившейся догадки: Ярик! Неужели в тени орешника притаился королевич? Тогда это многое меняет! Но зачем он прячется, интересно знать? И почему заставляет друга отдуваться за него? Что они там ещё выдумали, охальники2424
  Охальник – нахал, озорник.


[Закрыть]? Куча вопросов разом нарисовались в голове юной прелестницы, но она решила до поры до времени усмирить догадки и откликнуться на столь поздний визит ночных хулиганов.

 
– А кто ещё там шепчется в кустах,
Такой таинственный и недоступный взгляду?
 

Подхватив забаву, Иринка аккуратно уложила иронию в размер и подумала, что всё-таки чертовски талантлива! Сейчас она ох, как посоревнуется с этими зазнайками!

 
– Ну, что вы! Нет там никого, то ветер,
А перед вами я – Митяй!
Когда всё в мире спит,
торчу у ваших ног,
под столь недосягаемым балконом…
 

Импровизация, действительно, давались другу Мите с трудом, хотя было видно, что он очень старается. Иринка на такую попытку только звонко засмеялась.

 
– Ах, это вы? Я как-то не ждала вас!
 
 
– Мне б поболтать бы б с вами б по душам…
 

Растревоженный и одновременно смущённый моментом, приятель их высочества выудил из кармана штанов очередной фрукт и звучно стиснул его зубами. С яблоками в штанах любителя фруктов была целая история, ибо казалось, они там произрастают. Разумеется, всё это изобилие туда складировались, но, когда и как – никто не ведал. Просто на свет извлекался очередной фрукт, как факт. Можно было предположить, что однажды на голове самого Мити расцветёт яблоневое дерево, но пока об этом приходилось только мечтать. Иринка меж тем, облокотившись о мраморные перила балкона, зашвырнула в ночь очередную сакраментальную фразу:

 
– Ох, Митенька! Вы скверно говорите.
И слух мой увядает, точно роза,
Подточенная червем…
 
 
– Оп! И что же
Мне отвечать ей?
 

Почесав затылок под шляпой, Митя ухом потянулся к таинственному помощнику, скрывающемуся в тени орешника, откуда немедленно донёсся шёпот:

– Повторяй за мной! «Иринка, свет моих очей…»

Митя кивнул и, подхватив фразу, зашвырнул ответную мысль прямёхонько на балкон:

 
– Иринка, свет моих очей,
Всего два слова. И быть может,
Прощён я буду…
 

Озорная улыбка тронула губы барышни и, потянувшись к звёздам всем телом, она ответила с деланным равнодушием:

 
– Ах, зачем
Я вышла на балкон? – Всё тоже.
Довольно слов! Я поняла вас:
Вы совершенно меня не любите.
Когда б любили вы, экстаз
И страсть слова озолотили б,
Как озаряют ночь созвездий горсти!
Но, видимо, у вас не часты эти гости…
 

На это из садовой тени донёсся короткий, но удовлетворённый хмык.

 
– Ну, Мить, что мы ответим ей?
Довольно резок выпад.
Парируй же, спасая честь
Мундира! Твоя сила —
В напоре. Так не дрейфь, фехтуй!
Ответом будет поцелуй…
 

Услышав слово «поцелуй», Митя невольно приосанился: он, ведь, и в самом деле, ещё никогда и ни с кем не целовался! Так не пора ли испробовать, что это такое на вкус? Говорят, поцелуй – это прекрасно! Поцелуй – это было бы просто замечательно! А поцелуй с Иринкой – перспектива и вовсе умопомрачительная! Во всяком случае, пока их высочество считает ворон, играя в театрики, он вполне мог бы воспользоваться случаем. В любви ведь, как на войне, все средства хороши, а победителей, как говорится, не судят!

– Попробуем! – пробормотал он и, деловито потерев руки, приготовился произвести на девушку неизгладимое впечатление. Ярику даже показалась, что цикады от волнения смолкли, а сверчки припухли, ибо душную ночь порвало что-то совершенно этому миру не свойственное, а устам Мите – чуждое:

 
– Я не люблю вас?!
Беспочвенное обвиненье!
Причиной, что пропал экстаз
А с ним и страсть – волненье
Проклятое! Лишило слов!
Я чувствовал, что вяну.
И мне в ответ летит, как нож:
Я не люблю…
Я не люблю…
 

Ах, как коротко иногда бывает снизошедшее с небес вдохновение! Рифма не находилась! Митя озабоченно взлохмачивал шевелюру, словно это могло навести на дельную мысль, щёлкал пальцами, надувал губы, но спасительного финала не нащупывалось. Тогда, махнув в отчаянии рукой, он выпалил первое, что пришло на ум:

 
– Я не люблю Светлану?!
 

– Идиот! – простонал голос из орешника. – Её зовут Иринкой… Ты забылся…

Митя в негодовании отмахнулся:

 
– Я не забылся! Я сейчас
Для рифмы вставил имя.
 
 
– Балда! Не погуби игру!
 
 
– Позвольте! – вклинилась в перебранку Иринка. – Я хочу ответить!
 

Она, наконец-то, смекнула, что к чему, и аж завибрировала каждой клеточкой своего растревоженного ночным визитом мальчишек организма. Мите никак не давалась сцена, которую они репетировали больше недели, и, по-видимому, их высочество решили, что окажись неумеха в естественной среде, под всамделишним балконом, объясниться девушке в любви уже на подмостках будет проще. И что характерно, «мудрейший из мудрейших» – а именно так меж собой величали в коллективе их высочество – оказался прав! Методика приносила свои плоды с одним лишь маленьким «но»: Митя – это всего лишь Митя, и вдохновение – не его козырь!

«Ох, и дураки же, эти мальчишки! – улыбнулась более отважная в любовных изысканиях хулиганка. И была права. Девочки быстрее осваивают премудрости любви, нежели мальчишки-погодки. Потому она решительно вскинула руку, разрушая всю трогательность момента, и крикнула:

 
– Позвольте! Я хочу ответить!
Не прячься, Ярик, я с тобой
Я поняла! Я в теме!
 

Прятаться дольше не имело смысла и отпрыск королевский фамилии решительно покинул своё убежище. Выйдя на освещённый пятачок, он приветственно взмахнул рукою. Окутанная лунным светом, Иринка мерцала в темноте и была похожа на ангела. Заворожённый моментом, Ярик даже онемел на мгновение, отчего нижняя челюсть стала медленно распахиваться, рискуя проглотить не одного любопытного мотылька. Рука Мити вернула их высочество в реальность, аккуратно захлопнув поддувало. Иринка же творила поистине невероятные вещи. Её голосок уверенно вспарывал притихшие сумерки довольно крепкими рифмами:

 
– Так, стало быть, вы любите?
Что ж, расскажите, как?
Но подбирайте образы
Поярче, чтоб каскад
Их душу мою вымотал,
Смутил, заставил петь!
Так хочется натянутой
Струною зазвенеть…
 

Голосок парил над притихшим миром и падал вниз яркими горящими метеорами из чувств и слов. Митины кулаки звучно хрустнули. Нет, так у него никогда не получится! Ну, не давались ему подобные пассажи, хоть ты тресни! Побеждённый, он в отчаянии вскинул руки:

 
– Всё, я убит! Не справлюсь я…
Тут надобен игрок.
А я – дундук, не более…
 

И тогда Ярик подменил его:

 
– Что ж, не беда, дружок…
Здесь что-нибудь испанское
Для тонуса ввернём.
Раздвинем грани образа
И, может быть, споём…
 

Он громко хлопнул в ладоши, и из сумрака, словно из-под земли, появились весёлые ребята с музыкальными инструментами. Даже Ольга и Владислав привстали на королевском ложе, отложив в сторону заморский кроссворд, присланный голубиной почтой, так звонко растревожила лунную ночь неистовая страсть испанских гитар.

Итак, вышеописанная сцена являлась всего лишь репетицией, а не попыткой объяснения в любви. Юный принц страстно увлекался театром, заболел коим аж в десять лет, когда через столицу проезжала бродячая труппа. На главной городской площади лицедеи разыграли яркое представление, на которое сбежался весь город. Естественно, Митя, Иринка и другие ребятишки захотели взглянуть на подобную диковину, и восторгу их не было предела! Родители всячески поощряли тягу королевича к подобному увлечению, даже соорудили небольшую сцену, где их высочество показывали представления собственного сочинения. Некоторые опыты были настолько удачны, что песенки, звучавшие с подмостков, впоследствии уходили в народ. Неделями город распивал какой-нибудь особенно полюбившийся мотив. Однако на этот раз всё было куда серьёзней. Приближалось совершеннолетие, и наследник престола хотел не только порадовать родителей спектаклем, но и поразить, удивить их, как говорится, до невозможности! Потому и приходилось биться над самым ударным моментом в пьесе, который никак не давался. Короткими летними ночами Ярик фантазировал, как было бы здорово, если бы, исполняя эту музыкальную тему, возможно было бы перенестись в Колизей времён римских императоров, или на испанскую корриду с рёвом быков и щёлканьем кастаньет, в конце концов, на Луну… но театрик так мал… а фантазия так безгранична!

Со своей стороны могу, пожалуй, привести лишь слова «испанской песенки», что в ту ночь разбудила весь королевский замок и, кстати сказать, стала первой нотой, в той великой теме любви, что возникла затем между воспитанницей королевы и юным принцем, низвергнув влюблённых в пучину суровых испытаний. Вот она:

 
Ярик:
Взгляни, какая ночь сошла на нас
          тела, сердца и души в сумрак кутая.
Вот эту тень представь себе, как тень
          от моего плаща.
Я ж вижу только белизну одежд твоих
          и упоён этой минутою.
И мнится мне,
          что ты плывёшь
                    в потоке звёзд,
                              как будто лебедь белая…
 
 
Я – для тебя только тень,
          Ты для меня – лишь свет!
Безумец,
          кто после
                    мгновенья свиданий
                              стирает в потоке дней,
Помнит лишь общий смысл
          Довольно пустых бесед…
Я ж помню,
          как ты,
                    причёску сменивши
                              сто лет сокрушалась по ней…
 
 
Иринка:
Ах, сударь, не правы вы. Сей поклёп
          вам будет стоить дюжины укольчиков!
Ваш язычок довольно резв,
          но в красноречье вам и я не уступлю!
Итак, дуэль?
 
 
Ярик:
          Дуэль!!!
 
 
Иринка:
                    Дуэль?! Что ж, защищайтесь!
                              Ишь, какой неугомончивый!
И видит бог,
          как куропатку, вас
                    на вертел острой шутки
                              наколю!
 
 
Вспомните Новый Год!
          Славный какой был торт!
И кто-то, излишне
          вином угостившись,
                    не сел ли верхом на него?!
А вид-то был важный такой,
          Ну, прямо струна струной.
 
 
Ярик:
Так вот, кто сыграл
          эту шутку со мною!
                    Дикий ночной мотылёк!
 

Много позже, когда Иринка осталась одна и, безрезультатно ворочаясь в постели, никак не могла уснуть от бури нахлынувших чувств, Ярик и Митя шли по полутёмной аллее королевского парка, и принц горячо убеждал товарища, что у него всё непременно получится.