Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Глава очередная

В то время, когда Марина и Костанцо собирались сесть за украшенный свечами стол, Лючия вышла из номера и, подойдя к столу дежурной, владеющей итальянским языком, попросила вызвать такси.

– Си! – улыбнулась та, и позвонив в таксопарк, сообщила:

– Такси – домани (завтра, итал.)

– О, нон домани! Огги! Пронто! (О, не завтра! Сегодня! Срочно!) – постучала пальчиком по часам Лючия.

– Пронто… – вздохнула дежурная, и позвонила швейцару:

– Вась, там таксярник если нарисуется, придержи… Ну, конечно, как всегда, да… Перезвони мне взад, ага?

Обернувшись к Лючии, кивнула:

– Пронто, си! – и написала на клочке бумаги цифру 10.

Лючия сообразила, что за срочность придется заплатить десять рублей. Ну, это пустяки!

Уже через каких-нибудь полчаса она ехала в Волге с шашечками к Сергею. Без предупреждения, а посему очень волновалась.

«Святая Мадонна, сделай так, чтобы он согласился взять меня в жены!» – жарко шептала сицилианка, твердо решив для себя, что в случае успеха пожертвует в Палермский Собор своё лучшее жемчужное ожерелье для украшения статуи Богоматери.

Шофер поглядывал на иностранную пассажирку с опаской: ишь, сидит, бормочет чего-то, глаза зажмурила. Вдруг психическая? Ну, как набросится, начнет руки-ноги выкручивать… или, вообще, кусаться? Ладно, хоть ехать недалеко!

– Приехали! – с облегчением сообщил он.

Лючия открыла глаза и сунула в протянутую ладонь первую попавшуюся купюру.

– Арриведерчи!

Выйдя из машины, набрала полную грудь воздуха и пошла к подъезду.

– Пошли тебе Бог, дамочка, жениха хорошего! – растроганно бормотал таксист, разглаживая пятидесятирублевку.

На счетчике было 6 руб. 20 коп.

Вагабонд, клевавший крошки на балконе Златогоров, услышав это пожелание, только улыбнулся.

Сергей с Александрой Георгиевной пили чай с баранками и рассеянно посматривали в телевизор: опять показывали «Семнадцать мгновений Весны».

« – Штирлиц идет по коридору! – По какому… коридору? – По нашему коридору!!!»

– Что-то ты, сынок, последние дни грустный какой-то. Тени, вон, под глазами. Плохо спишь? На работе устаешь? – осторожно заглянула в глаза мать.

Сергей раздавил сушку в кулаке:

– Нет, мам, тут другое…

Александра Георгиевна догадывалась, что такое «другое», или, скорее кто такая, ибо после того вечера, когда отмечали победу на конкурсе, сын дома не ночевал. Дай им Бог, как говорится… дело молодое, но – итальянка! Уедет в свою Италию – Сереженька совсем зачахнет от тоски. Что делать-то, люди?

Зазвучала музыка Таривердиева, намекая, что серия заканчивается, и вдруг в неё диссонансом ворвался дверной звонок.

Сергей открыл дверь и растерялся: на пороге стояла Лючия! Как она нашла их дом? Всего один раз здесь была!

На подгибающихся от волнения ногах гостья прошла в комнату. Две пары глаз выжидательно уставились на неё.

– Серджио! – волнуясь и запинаясь, начала Лючия свою многократно отрепетированную речь, – Женись на меня! Свадьба! Да?

Вставная челюсть Александры Георгиевны со стуком упала на стол. Уж чего-чего, а такого развития событий она никак не ожидала!

Сергей пошатнулся и ухватился за книжную полку, чуть не обрушив её и нечаянно включив магнитофон. Из магнитофона озорной и хриплый голос Высоцкого пропел:

– … будет свадьба, говорит, свадьба – да и всё!

Надо же, какое совпадение!

«Вот она, сбыча мечт! Здравствуй, Италия!» – зазвенели в голове Сергея колокола радости.

– Да! – выдохнул воспаривший душой кузнец и стиснул итальянку в богатырских объятиях так, что она побледнела от нарушения кровотока. Тут же последовал поцелуй, такой долгий, что Лючия ещё и посинела от недостатка кислорода.

– Ты слышала, мама? Лючия сделала мне предложение! – объяснил Сергей происходящее, прерывая свое приятное занятие.

– Слышала! Сейчас шампанское несу! – счастливо улыбаясь, отозвалась Александра Георгиевна.

Сергей усадил Лючию на диван и, взяв что-то с книжной полки, встал перед ней на одно колено. Из уст его потекла чеканная латынь:

– Прекрасноликая Лючия! Допрежь меня глагол ты проспрягала о браке между нами! Я и надеяться не тщился, но тем не менее, кольцом-подарком для тебя запасся! Прими его тотчас же!

Он открыл коробочку и Лючия ахнула от восхищения: там лежало кольцо с невиданным брильянтом каратов, эдак, на восемь. Но дело было не в размере, а в том, что бриллиант был совершенно неуловимого дымчатого цвета: не белый, не синий, не розовый! Он менял цвет ежесекундно и рассыпал снопы радуг!

– Ciò che un bel diamante! (Какой прекрасный бриллиант! – итал.) – восторженно прошептала она, и поднесла кольцо поближе к глазам.

– Нон диаманте! Ферро! – объяснил Сергей, ибо это и в самом деле была сталь.

«Он выковал это кольцо и огранил сталь так, что она стала красивее бриллианта! Как это возможно?» – Лючия была потрясена. Надела кольцо на палец – оказалось впору! Нет, точно: её жених – Кузнец с большой буквы Кэ!

Вагабонд удовлетворенно щелкнул клювом и улетел в свое Ворсино. Полная реализация потенциала нового гения теперь не вызывала сомнений. Уж в Италии-то он развернется без помех!

Вернулась Александра Георгиевна с шампанским. Все выпили и поцеловались. В смысле, Сергей поцеловал Лючию, а затем мать, которая, в свой черед, поцеловала млевшую от счастья будущую сноху. Такой, вот, циркулярный поцелуй!

Александра Георгиевна владела итальянским на уровне «читаю со словарем», и это сильно облегчило обсуждение будущего молодой четы.

– Мы будем жить в Италии! – заявила Лючия, обнимая Сергея за шею.

– Но Сергей не сможет уехать за границу! Он работает на военном заводе, там много военных тайн, и его не выпустят! Должно пройти пять лет после увольнения, прежде чем поездка за границу станет возможной! – воскликнула Александра Георгиевна.

– Что, правда, что ли? – не на шутку удивилась Лючия.

Сергей сокрушенно кивнул.

Лючия задумалась, но не надолго:

– Rapimento! – твердо сказала она и вздернула подбородок, – Пять лет ждать не будем!

Александра Георгиевна кинулась смотреть в словаре: оказалось – похищение!

– Она тебя похитить хочет, сынок!

– Во, здорово! – восхитился Сергей, – А как?

Лючия объяснила, что Сергей может использовать американский паспорт Костанцо. Тот получал его пять лет назад, нужно будет только подстричься покороче, перекрасить волосы и наклеить усы. Цвет глаз, рост и вес примерно совпадают, а значит, пограничники не придерутся.

– Но, ему же тридцать пять, а мне только двадцать два! – возразил Сергей.

– А я тебя состарю! Морщинки сделаем, мешочки под глазами, седину… Короче, будешь похож! – уверенно отмела сомнения Лючия, – Наденешь его костюм и туфли, никто и не заподозрит!

Все это звучало не очень убедительно.

Строительство планов на будущее затянулось допоздна. Около одиннадцати Александре Георгиевне пришлось извиниться и уйти, ибо завтра ей нужно было в университет к первой паре. Сергей и Лючия, оставшись без переводчика, вынуждены были перейти к более простым, но не менее интересным темам. В результате Лючия осталась ночевать и всю ночь глаз не сомкнула!

Утром, приготовив жениху завтрак (яичницу и растворимый кофе!) и проводив его с поцелуями на работу, итальянка вернулась в гостиницу. Не успела она переодеться, как в дверь постучали. В номер вошел молодой старший лейтенант милиции, сопровождаемый замдиректора гостиницы и переводчиком. Милиционер окинул стоящую на пороге пришелицу из-за Железного Занавеса внимательным профессиональным взглядом. Затем посмотрел ещё и мужским взглядом, поскольку был молод и не женат. Хороша итальянка! Грудь большая, высокая, попка ящичком, ноги стройные! А глазки! А бровки! Представил, как он расстегнул бы эти пуговки на платье – а там кружавчатый лифчик! И трусики – тоже кружавчатые…

– Синьорита Каррера?

– Да, это я! – встревожилась Лючия.

От волнения её высокая грудь начала волноваться под волнистой тканью платья (неплохой каламбур!) и это явление взволновало инстинкты красавца-лейтенанта ещё сильнее. Кровь враз наполнила пещеристые тела, создавая неудобство для ходьбы. Пришлось мысленно прикрикнуть на шалуна:

«Нельзя, Ванюша! Фу! Чужая!»

Тот неохотно повиновался, хотя и не сразу.

Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, милиционер приступил к делу:

– Я старший лейтенант Узловой, Николай Петрович. Вам придется поехать со мной. Ваш брат, синьор Костанцо Каррера, находится под арестом. К тому же, он ранен. Итальянский консул уже извещен, он будет ждать нас в госпитале.

– Но, что случилось?

Лейтенант Узловой надул щеки для значительности:

– Ваш брат участвовал в драке и убил человека.

Горе обрушилось на бедную девушку как горная лавина! Только что она потеряла одного брата, теперь ещё и другой брат ранен!

– Скажите мне, синьор лейтенант, его жизнь вне опасности?

– Это вам лучше объяснит врач, – дипломатично ответил тот, одновременно отчаянно борясь за контроль над своим либидо.

«Невоспитанный какой полицейский! Сам с дамой разговаривает, а сам руки в карманах держит!» – с неодобрением покосилась на представителя власти Лючия, выходя из номера.

В больнице её сначала допросил следователь. В качестве свидетельницы. Вопросы были такие: где Лючия находилась с 19.00 часов предыдущего дня до возвращения в гостиницу? Знает ли она что либо о неприязненных отношениях брата к кому либо здесь, в Москве?

Лючия сгорала от нетерпения увидеть брата, поэтому на вопросы отвечала с некоторым раздражением. Да, она провела ночь у жениха. Нет, ни о каких связях брата, могущих привести к драке, она не знает, врагов у них тут нет. Все это заняло целый час, и под конец итальянка уже кипела не хуже самовара.

– Ну, что же, синьорита Каррера, я разрешу вам свидание с братом. Но в моем присутствии! – следователь убрал протокол в папку и встал, – Пойдемте!

Костанцо был слаб, но мог говорить без запинки. Здоровенная шишка на лбу выглядела зловеще: эдакая сине-багровая гуля.

– Сестренка, ты пришла!

– О, Костанцо! Что произошло?

– Я был с Мариной, когда внезапно ворвались какие-то люди. Их было трое, и я схватил нож со стола. Одного из них я зарезал, говорят – насмерть. А другой треснул меня табуреткой. Больше ничего не помню…

– А Марина? Что с ней?

– С ней все в порядке, она приходила уже, но её ко мне не пустили… Врач сказал, что мое здоровье вне опасности, мозг не пострадал, так, сотрясение средней тяжести. Здесь меня продержат с неделю. Хуже другое: меня будут судить за превышение пределов самообороны. Мне нужен адвокат…

– Я все сделаю, не сомневайся! Найду самого лучшего!

– Да… Сейчас придет консул, и я на всякий случай выпишу тебе доверенность на управление всеми нашими делами. Григорио убит, меня, скорее всего, посадят в тюрьму… Ты остаешься за главную, малышка!

Лючия не плакала. Главное, жизнь брата вне опасности, а остальное – дело житейское.

Следователь жадно вслушивался в бормотание переводчика, но ничего нового для себя из разговора брата и сестры не почерпнул.

Пришел консул, северянин из Милана, а потому – сухарь-сухарем. Впрочем, от него никто и не ждал распахнутых объятий и поцелуев. Быстро и деловито он помог Костанцо написать доверенность. Подумав, Костанцо написал также и завещание, в котором единственной наследницей обозначил Лючию.

– Тебе придется задержаться в Москве, сестренка. Продли визу, ага? Тогда ты сможешь присутствовать на суде.

Лючия кивнула. Конечно, брату нужна её поддержка! А дела подождут. И месть тоже. Теперь она старшая в семье, значит, о мести за смерть Григорио придется думать ей!

Уже собираясь уходить, она наклонилась к самому уху Костанцо и прошептала:

– Я выхожу замуж!

– Это… за кузнеца? – глаза синьора Карреры повеселели.

– Да! Вчера мы обручились! Вот, смотри, какое он мне кольцо подарил! – сестра гордо повертела пальцем с кольцом под носом у брата.

– Ни фига себе! Никогда не видал другого такого шикарного кольца! – искренне восхитился тот, – Что ж, будьте счастливы! Благословляю тебя, Лючия!

Лючии и Сергею пришлось побегать. Во-первых, адвокат. Любой-всякий не годится, верно? Нашли только на третий день, но зато со знанием итальянского языка! Звали его Ромуальд Антонович Комберг-Кориотти, а родом он был из Одессы, где люди говорят на самых неожиданных языках. Неопределенного возраста, полноватый, лысоватый, с большим носом и острыми молодыми глазами, он, тем не менее, вызывал доверие. Деньги, которые ему причитались за защиту Костанцо, поразили Лючию своей мизерностью.

– Почему так мало, синьор Комберг-Кориотти? Всего семьдесят рублей!

– У нас адвокатура государственная, – меланхолично пожал плечами адвокат, – Вы платите в кассу по таксе, а государство платит мне. Тоже по таксе. Я представляю клиента в суде и осуществляю защиту…

Лючия улыбнулась и продолжила за него:

– Тоже по таксе?

Ромуальд Антонович прищурился и ничего не ответил, но Лючия поняла все без слов и протянула ему конверт с пятью тысячами рублей.

Во вторых, необходимо было добиться продления визы. В МИДе молодой толстощекий бюрократ прочитал заявление, зевнул, и предложил зайти через недельку, а лучше – дней через десять. Лючия, вспомнив народную итальянскую поговорку «Не подмажешь – не поедешь!», щедро смазала этот винтик бюрократической машины, и визу продлили на два месяца уже на следующий день.

В третьих, после тщательного обсуждения, выезд Сергея по паспорту Костанцо был признан сильно рискованным. Новый план был такой: выдать его за еврея, уезжающего в Израиль! Для этого пришлось сфабриковать свидетельство о рождении бабушки, якобы еврейки, родившейся в черте оседлости. Умелец, которого они нашли, потолкавшись два дня у голландского посольства, всего за три тысячи рублей старинным писарским почерком изобразил порыжевший текст на плохой серой бумаге. Печать с двуглавым орлом также выглядела аутентично. Бумага была потерта на сгибах и закапана чем-то бурым.

– Ещё не было случая, чтобы консул усомнился! – гордо поведал специалист.

Возникла затыка с трудовым стажем, но Сергей вышел из положения, обратившись с заявлением о восстановлении трудовой книжки, якобы утерянной, в отдел кадров завода «Серп и Молот», где трудился до армии. При подаче документов в ОВИР Сергей объяснил, что после армии на работу ещё не устроился.

– Ну, бездельник! В мае пришел, сейчас на часах сентябрь, а он все отдыхает! – проворчала себе под нос чиновница – рыхлая и унылая тетка лет под пятьдесят, обремененная по жизни лентяем и пьяницей мужем, тратящим весь семейный бюджет на водку, карты и, по слухам, баб.

Насчет баб, впрочем, доказательств не было, только догадки. Но, все равно, есть от чего в уныние прийти! Эх, кабы она отомстить могла этой скотине! Заняться собой, похудеть, шестимесячную завивку сделать, съездить в Гагры на курорт, завести там любовника-грузина… Двух! И чтоб муж об этом узнал! А потом развестись и жить вольной пташкой… Но, где деньги взять?

Просмотрев ещё раз документы, захлопнула папку и отрезала, глядя в сторону:

– Через полгода получите разрешение на выезд, если все хорошо.

Сергей же тихо шепнул:

– Через три дня! – и положил в раскрытую сумку дамы завернутый в газету пакет с двадцатью тысячами.

Для чиновницы с зарплатой сто восемьдесят рублей в месяц – огромные деньги! (Трехкомнатная кооперативная квартира стоила менее десяти тысяч!). Для Лючии же с её миллионами это был пустяк.

Тётка посмотрела, потрогала, прибалдела. Вот она, сбыча мечт! Понятливо кивнула:

– Через три дня, ага!

Засыпаться она не боялась. Внесет заявление задним числом, всего и делов! Зато теперь денежки есть, на все мечты хватит!

Оставалось только решить вопрос с начальником ОВИРа. Выяснилось, что адвокат Комберг-Кориотти знает его лично ещё по Одессе! Они встретились в ресторане «Славянский Базар» и, после плотного обеда с коньяком «Греми» и разговора на тему этнической эмиграции, Ромуальд Антонович задумчиво и грустно вздохнул:

– Значит, получить визу, скажем… за три дня невозможно.

– Э-э, Ромуальд, зачем так говоришь! Мы рождены, шоб сказку сделать былью! – лукаво улыбнулся начальник ОВИРа, золотозубый номенклатурщик и верный ленинец.

– Спорим на пятьдесят тысяч, что ты за три дня не сможешь человека, ну, хоть вот этого, – адвокат ткнул пальцем в смирно пьющего лимонад Сергея, – оформить?

– Спорим! Только на сто! – весело согласился начальник ОВИРа, – Или я не одессит?

Комберг-Кориотти спор проиграл.

Так Сергей лишился советского паспорта, но стал владельцем заветного документа – Выездной Визы в Израиль.

Все это заняло не день, и не два, а целых три недели и прошло совсем не так просто, как здесь описано. Костанцо тем временем перевели в Бутырскую тюрьму. Читатель! Ты наверняка наслушался, начитался и навидался по телевизору об ужасах, творящихся в сем мрачном заведении? Так вот, итальянца поместили в отдельную камеру с телевизором, холодильником, душем и коврами на стенах и на полу! Потому что миллионер! Марина приходила к нему каждый день, но на ночь не оставалась, ибо приехали родители, люди консервативные. Ни к чему им знать о половой жизни дочери!

Мать, конечно, посокрушалась о сорвавшейся свадьбе, о горькой судьбе дочери, связавшейся с арестантом.

– Ничего, доченька, найдешь другого, русского!

– Мама! Что ты говоришь! У нас любовь! И я хочу жить в Италии! – возмутилась Марина.

– Ой, да что ты там делать будешь? У них на Западе безработица, кризисы всякие, преступность такая, что на улицу не выйдешь!

– Да ничего не буду делать! Ребенка рожу и буду воспитывать! А в промежутках телевизор смотреть!

– Как это, ничего делать не будешь? Тунеядкой на шею мужу сядешь и ножки свесишь? А как же пенсия, трудовой стаж, ведь, прервется?

– Ага! Именно так, на шею! А стаж пускай прерывается, мне пенсия теперь на фиг не нужна! Костанцо богатый, мам!

– Да уж какие-такие богатства-то…

– Миллионер!

Мать озадаченно замолчала. Замуж за миллионера? Это другое дело! И впрямь, можно не работать.

– А загаженная экология? – уже несколько неуверенно кинула она последний козырь.

– А мы дом за городом купим! С собственным парком и бассейном!

Мать открыла рот… и закрыла, ибо аргументы иссякли!

Отец воспринял случившееся философски. Особенно ему понравилось, что Костанцо защитил Марину от жуликов-грабителей.

– Молодец парень! А что до суда, так много не присудят. Отсидит сколь положено, выйдет на свободу с чистой совестью – тогда и поженитесь! – утешил дочь подполковник.

Марина решила не отступать и быть рядом с Костанцо до самого освобождения, куда бы его не отправили по этапу. Как жены Декабристов! Адвокат Ромуальд Антоныч, впрочем, заверил её, что можно будет договориться с кем надо, чтобы синьора Карреру оставили в Бутырке.

В то время, как Лючия с Сергеем устраивали свои дела, Михаил наслаждался общением с Марией (здесь и далее мы будем так называть Эстреллу!). Представь себе, Читатель, что ни на первом, ни на втором, ни даже на третьем свидании они не целовались! Хельга, каждый раз жадно выспрашивающая подробности, отказывалась верить, когда Мария с мечтательным выражением на лице отвечала:

– Гуляли, разговаривали, за руки держались. А не целовались!

– Может быть, ты ему не позволяешь?

– Да нет, я бы позволила!

– Тогда почему!?

А все дело было в Михаиле. Ему необходимо было привыкнуть к любимой, ошущать её тепло, упругость кожи, свет взора. Не то, чтобы он был робок, просто требовалось подготовиться к такому ответственному делу. Ведь первый поцелуй является неким важным рубежом в отношениях двух влюбленных, не так ли?

На четвертом свидании, происходившем у него дома (Марина и Костанцо гуляли в загородном ресторане, поэтому квартира была свободна), они совершенно естественно поцеловались, едва переступив порог. То-есть, им как будто кто-то подсказал: «Пора, ребята! Нечего тянуть!». И они впились в друг друга, и это было замечательно, ощущать вкус губ, скользкость языков и слабый запах зубной пасты. Потом ещё раз, и ещё. Занятие это не надоедает никогда, поэтому целовались они до самого закрытия метро. Пришлось ловить такси, в котором они только держались за руки, стесняясь целоваться при постороннем человеке.

Вернувшись в общежитие в ту ночь, Мария, увидев горящие любопытством глаза Хельги, только молча кивнула. Та со вздохом облегчения откинулась на подушку. Ну, наконец-то, поцеловались! Теперь у подруги всё, как положено! Можно не волноваться.

После учебы Михаил каждый день мчался на свидания с Марией, и они долго гуляли то в Парке Культуры, то по ВДНХ, а если погода была ненастная, то шли в музеи, которых в столице множество.

Мария осваивала Москву с помощью любимого, но и об учебе не забывала. Первый курс в медицинском…

На вводной лекции по анатомии старичок-профессор первым делом указал на латинское изречение на стене аудитории:

– Вот, будущие доктора! Здесь написано: «Hic locus est ubi mors gaudet succurere vitae!», что означает – «Здесь смерть радуется успехам жизни!». Мы с вами будем изучать мертвые тела, чтобы вы потом могли разбираться в телах живых. Запомните: относиться к останкам людей, служащих вам учебными пособиями, следует с уважением! Мы используем трупы не востребованные родственниками, часто безымянные, но это не значит, что по окончании срока их службы в качестве препаратов они будут выброшены на помойку. Все тщательно захораниваются или кремируются. Между прочим, в последнее время среди студентов ходят слухи, что кафедра анатомии, якобы, закупает тела при жизни: типа, платит добровольцам определенную сумму с тем, что они, после смерти, завещают себя науке, и даже в паспорт им ставит штамп «Захоронению не подлежит». Со всей ответственностью заявляю: это – брехня! Никаких тел по завещаниям не принимаем и ни рубля не платим авансом! – он взял указку и продолжил:

– Итак, начнем, благословясь: человеческое тело рассматривается в положении стоя с ладонями вперед…

Анатомия, биология, химия… Кубинка старательно зубрила латинские названия и химические формулы, успешно и вовремя сдавая зачеты и лабораторные работы. Иногда она настолько погружалась в учебу, что даже на свиданиях частенько невпопад бормотала:

– Циклопентанпергидрофенантрен… Описторхис филинеус… Лигаментум кальканео-окципиталис… Аденозинтрифосфорная кислота… Гименолепис нана…

Тогда Михаил, невзирая на окружающую обстановку, крепко брал её за плечи и крепко целовал, тем самым возвращая подругу в реальный мир.

Когда они приходили к нему домой, то Михаил обязательно делал с Марии несколько набросков, а потом писал портреты. За три недели написал целых пять! Маслом, акварелью, пастелью, гуашью и тушью!

– Мария! Сегодня приехали мои родители, и я хочу тебя с ними познакомить! – объявил однажды Михаил, встретив подругу у дверей общежития.

– Ой, я стесняюсь, Мигель, – неуверенно отозвалась она, – Дело серьёзное… Я не готова!

– Ну, так подготовься! – пожал плечами Михаил.

– Тогда подожди, я скоро!

«Скоро» вылилось в полтора часа: надо было сделать прическу, накраситься – тут помогла Хельга, сама Мария делать макияж только училась, погладить платье…

Когда девушка вновь появилась перед молодым человеком, у того аж дух захватило от восхищения.

– Ну, как? Нормально выгляжу? – спросила она, наморщив нос.

– Не нормально! Не нормально! Офигительно!!!

Мария довольно улыбнулась и взяла парня под руку. В другой руке у неё был сладкий пирог с апельсинами, выпеченный утром по старинному кубинскому рецепту. Как знала, что пригодится!

– Мам! Пап! Выходите строиться! У нас гостья! – зычно воззвал Михаил, входя с Марией в прихожую.

Заинтригованные родители не замедлили явиться.

– Вот, познакомьтесь! Это Мария!

– Что ж, очень приятно! – протянул руку отец, – Я – Михал Михалыч!

– О, у вас то же имя, что и у Миши! – улыбнулась гостья и пожала руку подполковника.

– А я – Надежда Родионовна! – в упор разглядывая девушку, представилась мать.

Мария застенчиво протянула ей пирог:

– Вот, пожалуйста, Надежда Родионовна, это я к чаю испекла!

Очень правильный тактический ход! Человек, пришедший в гости со своим угощением, всегда вызывает симпатию! А применительно к обстоятельствам – сразу убеждает будущую свекровь, что девушка хозяйственная!

За столом, собранным наспех, но продуманно, без суеты, Надежда Родионовна задумчиво сказала:

– Попробую угадать, откуда вы… Только не говорите, ладно?

Кубинка кивнула, затаив улыбку.

– Волосы… глаза… акцент… – бормотала Надежда Родионовна, – Украина? Нет… Молдавия, верно?

– Я из Гаваны, – призналась Мария, и Михаил прыснул от смеха, увидев, как вытягиваются от удивления лица родителей.

– Во, даёт Мишка! – восхитился отец и, воспользовавшись замешательством жены, быстро выпил внеочередную стопку водки.

Опомнившись от лёгкого шока, Надежда Родионовна засыпала гостью вопросами о родителях, Гаване, снабжении, климате Кубы, сахарном тростнике, фестивалях и карнавалах. Михал Михалыча же интересовали подробности о кубинском роме. Мария охотно отвечала, и сие интервью затянулось до самого чая. Когда зарезали пирог с апельсинами, Михал Михалыч откусил первым, закатил глаза и воскликнул:

– Отрава! Не ешьте, пусть я один умру!

Мария сразу поняла, что это шутка такая.

Михаил же вдруг без всякой подготовки брякнул:

– Мы с Марией решили пожениться, вот!

В воздухе повисла пауза. Мария несколько удивилась, ибо до этого момента Михаил ей предложение не делал, но подумала, что так даже и лучше, при родителях-то. Может, обычай такой! Разумеется, она была согласна!

Надежда Родионовна опомнилась первой:

– Ну, что ж! Совет да любовь!

Выбор сына она одобрила процентов на девяносто: красивая, опрятная, готовить умеет, на врача учится… Смущало только заграничное гражданство девушки и перспектива обязательного возвращения на Кубу – Мария должна была отработать врачом пять лет.

Отец, поперхнувшись чаем, прокашлялся и пробормотал:

– Ну, Мишка, ну дает!

Так молодые люди стали женихом и невестой. Срок свадьбы, впрочем, не определили.

Ещё раньше Мария познакомилась с Мариной и девушки очень понравились друг другу. К сожалению, дружба между ними развиться не успела, ибо началась кутерьма с арестом Костанцо, и Марине стало ни до чего.

Сергей и Лючия, сами находящиеся в состоянии помолвки, встретились с Михаилом и Марией пару раз, взаимно поздравили друг друга с судьбоносным решением о грядущей свадьбе, но проблем с визами было, как мы помним, много, и больше они не виделись до самого суда.

Суд над Костанцо состоялся в начале октября. В маленьком зале были только Лючия с Сергеем, Михаил с Эстреллой и Марина. Ну, ещё консул.

– Встать! Суд идет!

В зал гуськом прошли судья – сутулый дядька средних лет с желчным лицом – и два народных заседателя. Лючия посмотрела на судью с ненавистью: через посредника Ромуальд сулил ему о-очень хорошие деньги, но тот не взял.

– Слушается дело…

Прокурор закончил свою речь, потребовав для подсудимого восемь лет общего режима. Марина ахнула и прикрыла рот ладошкой: так много? Когда он выйдет, ей стукнет тридцать! Она будет старая, морщинистая и беззубая! Какая уж тут свадьба!

Но выступил Ромуальд Антонович, указал на смягчающие обстоятельства, попросил суд о снисхождении, напомнив, что подзащитный судится впервые, и вообще, умысла на убийство не было, нож случайно в сердце воткнулся! Короче, год условно – достаточный срок, чтобы синьор Каррера все осознал, раскаялся и перевоспитался.

В своем последнем слове Костанцо заявил, что уже раскаялся в содеянном и готов выплатить родне убитого щедрую компенсацию. Это его так Ромуальд научил!

Кстати, тело референта Абдуллы исчезло из морга через три дня. Также, необъяснимым образом пропал из дела пробитый ножом и залитый кровью партбилет. Родственников найти не удалось – Абдулла имя распространенное. Личность убитого осталась неустановленной.

– Суд удаляется на совещание!

Всего через десять минут судья зачитал приговор:

– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… Признать виновным по статьям… и определить наказание: три года лишения свободы…

Лючия и Марина зарыдали, ибо надеялись на оправдательный приговор, ну, или на условный срок.

– Ничего! – шепнул им Ромуальд Антонович, – На следующий год амнистия будет в честь сорока лет Победы, или за хорошее поведение на условно-досрочное освобождение подадим! В любом случае три года не просидит!

После суда они все вышли на улицу и Михаил с Сергеем закурили.

– Да… дела… – протянул Сергей, глубоко затягиваясь импортной сигаретой, – Я только так и не понял, кого Костанцо порезал! Какой-то Абдулла… Откуда он взялся?

– Ага, я тоже не понял, – кивнул Михаил, – И Маришка не поняла: ворвался, орал не по русски…

Они ещё немного пообсуждали эту тему, посокрушались о судьбе Костанцо и пришли к выводу, что бывает и хуже. Но реже!

Марина, у которой было достаточно времени для логического анализа, опираясь на партбилет Компартии Туркмении, изьятый у убитого Абдуллы, в конце концов догадалась, что это был посланец её Ашхабадского любовника, но решила помалкивать. Ни к чему Костанцо знать о её приключениях на гастролях!

Сергей отшвырнул докуренную до фильтра сигарету. На следующий день у него с Лючией были куплены билеты на самолет до Рима, но, в целях конспирации, об этом никто не должен был знать. Единственным исключением являлась Александра Георгиевна, но и ей ехать в аэропорт Сергей отсоветовал. Мать все поняла правильно. Конечно, чем незаметнее пройдет отъезд, тем лучше. Но, все равно, поплакала от осознания надвигающегося одиночества.

Сергею ужасно хотелось проститься с другом детства по настоящему, ну, там, посидеть за бутылкой, вспомнить годы молодые… Столько было всего! Но – нельзя. Ничего, он потом письмо напишет.

– Ну, Мишаня, мы пойдем! – протянул руку Сергей, – До свиданья!

Ему хотелось сказать гораздо больше: что он будет скучать на чужбине по своему другу, что он, несмотря ни на что, побаивается покидать Родину, что… впрочем, какие слова могут смягчить расставание навсегда? Он, ведь, больше никогда не приедет в СССР, ибо уезжает обманом, и его не простят, а Мишка никогда не приедет в Италию даже в турпоездку, он ведь не комсомольско-партийный деятель, не заслуженный стахановец и не дипломат-внешторговец…

Рукопожатие было долгим и крепким. Друзья разошлись: Михаил с Эстреллой и Мариной пошли на метро, а Сергей с Лючией – на стоянку такси. Такое, вот, невыразительное расставание.