Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Михаила родители уговорили пожить с ними, и он согласился: это было лучше, чем одному в огромной дедовской квартире из угла в угол слоняться. Пожалуй, опять на пьянство потянет!

В издательстве его приняли на работу с распростертыми объятиями – не только благодаря рекомендации! Портфолио с графикой, которую Михаил рисовал от нечего делать в Париже, в том числе офорты, иллюстрирующие «Проклятые Короли» Мориса Дрюона, произвело самое благоприятное впечатление. Работы было много, причем, работы приятной, творческой, и Михаил погрузился в неё с головой, засиживаясь иногда допоздна и напрочь забыв о водке. А о Марии не забыл! Она по прежнему снилась по ночам, теперь даже чаще, ибо мозг не был затуманен алкоголем. Но он понимал, что сны так и останутся снами и прекрасная кубинка потеряна для него навсегда.

Постепенно наладилась и семейная жизнь. Навещаемая по воскресеньям Люся, поколебавшись, допустила мужа до тела, без прежнего, впрочем, энтузиазма. Тем не менее, определённая натянутость в их отношениях сохранялась…

Маргарита Викторовна чувствовала, что у внучки камень на душе.

– Что, Люсьен, Мишель не пьёт больше?

– Не пьёт. Работает много.

– А живет с родителями?

– Да. Ему так лучше. Надежда Родионовна присмотрит, пока я не вернусь.

– Значит, всё хорошо?

– Хорошо-то, хорошо… Только, не могу я его простить, ба! Ну, до конца! Как вспомню, что он эту Валерьянку обрюхатил…

– Она родила уже. Двойню. Девочку и мальчика.

– Ах, даже так!?

– Забудь, Люсьен! Что было, то прошло. Начните всё с начала!

– Не знаю, ба… Мне нужно время.

Мария заканчивала шестой курс, на котором пришлось поднапрячься. Лекции по госпитальной терапии были захватывающими, как приключенческие романы! Педиатрия, эндокринология, профессиональные болезни – уйма интересного! Все нужно было усвоить, разложить по полочкам…

На «Скорой» она работала уже самостоятельно, выезжая на вызовы по неотложке – нарабатывала опыт. Сталкиваться приходилось с самыми разными ситуациями – от аппендицита до отека лёгких. Диагноз и лечение, как правило, не вызывали у неё трудностей, но иногда бывали и совершенно фантастические случаи!

Приехала однажды на вызов к могучему грузчику, жаловавшемуся на боли в животе. С животом оказалось все в порядке – кишечная колика, быстро купированная инъекцией но-шпы. Но добрый молодец, застенчиво оглядываясь на дверь, негромко пожаловался:

– Доктор, со мной что-то неладное творится! Прыщи по всему телу вылезли, усы повыпадали, а грудь, наоборот, растёт!

Мария присмотрелась: грудные железы у мужчины и вправду, были увеличены, а из сосков при нажатии сочилась жидкость, похожая на молоко. Явно какое-то нарушение эндокринной системы! Но, откуда оно взялось и почему?

– Раньше чем болели? – спросила она, ломая голову над непонятной проблемой.

– Дык, ничем особенным… Вот, разве что, ангина у меня хроническая, часто обостряется. Так я от неё таблетки ем, тёща дала.

– Покажите, какие, – попросила Мария, и тёща принесла початую упаковку.

С изумлением наша студентка-старшекурсница прочитала на этикетке: «Бисекурин»! Гормональное противозачаточное средство!

– И часто вы это лекарство принимаете?

– Да по две таблетки два раза в день. Месяц принимал, потом неделю не принимал, потом опять месяц… Ангина же!

Мария не знала, смеяться или плакать.

– Видите ли… это таблетки для предохранения от беременности… для женщин… У мужчин женские гормоны могут вызвать и прекращение роста волос на лице, и увеличение грудных желез… и, даже, импотенцию!

– Шо-о-о!? Так, это из-за них?! – резко вскочил с кровати пациент, наливаясь темной кровью гнева и сжимая огромные кулаки, – Мамаша!!! Вы чем меня накормили, а, мамаша?!

Тёща, слышавшая всё, побледнела и порскнула в туалет, закрывшись там на задвижку.

– Спасите! Помогите! Убивают! Ой, лихо! – заполошно вопила она, пока зять, страшно матерясь, пытался выломать дверь.

Лишь вовремя пришедшая с работы жена «народного мстителя» смогла предотвратить кровавую расправу над волюнтаристкой!

Потом, на кухне, тётка, сморкаясь в фартук, каялась Марии, накапавшей ей двойную дозу валерьянки:

– От Таньки, золовки моей, таблетки остались… много… вот я и решила: чего добру зря пропадать, авось помогут, от ангины-то! Разве ж я знала, что они не антибиотики, а вовсе даже наоборот!

Сильнее, чем сама работа, утомляла госпитализация: частенько приходилось везти больного через всю огромную Москву в определенную больницу, а там отказывали, и приходилось тратить время на долгие переговоры с диспетчером, уточняя следующую точку. Увы, в мегаполисе было множество больниц разной ведомственной принадлежности: в одних принимали только работников своих организаций, в других – не принимали иногородних.

– Разве не все пациенты советские люди? – возмущалась Мария на утренних пятиминутках.

– Советские, конечно, советские! Но – разные, – терпеливо объяснял заведующий подстанцией.

Мария только вздыхала.

В начале марта она была озабочена важным делом: искала подарок на свадьбу Хельге!

За подругой уже несколько недель ухаживал аспирант с кафедры глазных болезней, Семен Шварц. Москвич, красавец, он утверждал, что влюбился в Хельгу с первого взгляда, хотя впервые они встретились год назад, ещё на пятом курсе – он замещал заболевшего преподавателя. Тогда никаких телодвижений он не совершил. Но в этом году вдруг ринулся на штурм девичьего сердца, как будто приказ получил! Семен ухаживал красиво: водил и в рестораны, и в театры, и на закрытые просмотры буржуазных фильмов. Целовал ручку, с каждым разом всё выше. Хельга была без ума от счастья! А недавно аспирант признался, что готов последовать за ней куда угодно, хоть в ГДР! Собственно (строго между нами, Читатель!), это и было его целью. На Горбачева последнее время сильно давили всякие империалисты, добиваясь вывода советских войск из ГДР, и он вот-вот должен был согласиться. Западные радиостанции много говорили о воссоединении двух Германий, предсказывая, что это важнейшее геополитическое событие произойдет в ближайшие год-два, если не раньше. Дураком надо быть, чтобы не воспользоваться ситуацией! Жена-немка – не роскошь, а средство передвижения! И Семен легко обаял простодушную фройляйн Мюллер.

– Ой, Эстреллочка, он такой… такой… На руках меня носит! А фигура – как у Нибелунга! А вчера… – тут Хельга покраснела, – он меня… сделал женщиной! Два раза! Вот! А сегодня мы заявление в ЗАГС подали!

– Я рада за тебя, подруга! – обняла её Мария, слегка утомленная, впрочем, темой Шварца, о котором Хельга щебетала часами напролёт.

Итак, Мария рыскала по Москве в поисках достойного подарка. Хотелось купить что-нибудь практичное, нужное в хозяйстве, но, в то же время, компактное и не громоздкое. Ну, и долговечное, конечно! Как назло, ничего отвечающего этим критериям не попадалось. Собственно, конкретной идеи тоже не было. Сервиз? Кухонный комбайн? Как-то, не романтично… А что? Вопрос!

После двух часов поисков наугад Мария замерзла и проголодалась, и тут её жалобно окликнула неопределенного возраста женщина в плюшевой жакетке и пуховом платке, надвинутом на самые брови. В руках у неё были две огромные сумки.

– Дамочка! Не подскажете, как до ЦУМа пройтить?

– Пойдемте, я покажу! – отзывчиво предложила Мария, сворачивая в Столешников Переулок, куда ранее не собиралась.

Тётка, бормоча благодарности, волоклась сзади.

– Вон он, ЦУМ! Теперь не заблудитесь! – показала рукой Мария на вожделенную цель всех гостей столицы.

– Вот спасибочки, милая! Мне тама снохе сникерсов надоть штук двадцать купить!

– Сникерсов? – удивилась Мария, – Да они же не только в ЦУМе продаются!

– Не, мне сноха сказала, они в ЦУМе. Такие, на шнурке, в женско место вставляются.

– Так это тампаксы! Сникерсы – это шоколадки!

– Ой! Спасибочки, что разъяснила! Вот бы я опростоволосилась! У нас, в Ворсино, Сельпо таким товаром не торгует, – поблагодарила провожаемая, а на самом деле – ангел второй статьи Вагабонд, два часа искавший возможность довести Марию до этого конкретного места.

Мария насчет Ворсино не поняла, но на пути как раз возникла стекляшка-пельменная, и она решила, что тарелка сих плодов Моспищепрома и стакан горячего кофе со сгущенным молоком согреют и взбодрят усталое тело.

Народу было довольно много, пришлось стоять в очереди минут пятнадцать.

– Вам со сметаной? Или с уксусом? – равнодушно поинтересовалась усталая раздатчица.

Наученная опытом жизни в большом городе, Мария взяла пельмени без ничего, а к ним, отдельно, полстакана сметаны. Обмакнешь пельмешек в сметану – и в рот! Вкуснота! А если в сметану ещё горчицы добавить, то вообще, пища богов и студентов!

Свободных столиков не было, и она подошла к угловому, за которым спиной к залу сидел и поедал пельмени молодой мужчина в пыжиковой шапке.

– У вас свободно? – вежливо спросила Мария.

Мужчина обернулся – и девушка едва не уронила поднос: это был Мигель!

Тот тоже вздрогнул.

– Свободно… Садись, Мария… Павловна!

Искать другое место было глупо – не бродить же с подносом по всему залу! Мария села.

Некоторое время они молча, изучающе смотрели друг на друга. Прошлое накатило на обоих лавиной воспоминаний, глубоко запрятанных в тайниках памяти: первая встреча, прикосновения, поцелуи… Сердца синхронно сжались от боли утраты.

«А Мигель почти не изменился, разве, что, слегка похудел и повзрослел: вон, седые волосы на висках, и морщинки в углах глаз… Щетина… не брился сегодня, но так ему даже ещё больше идёт!» – подумала Мария, и забытое теплое чувство нежности всплыло и попыталось замерцать в глазах.

Она поспешно опустила ресницы: чужой, женатый мужчина… Нельзя!

«Она совсем такая же красавица! Бледная немножко… А волосы где? Неужели, остригла?» – подумал Михаил и отпил кофе внезапно пересохшим ртом.

Титаническим усилием воли он пригасил пламя страсти во взоре, чтобы не прожечь в красавице сквозную дыру.

– Ты как здесь? – спросил он тихо, не надеясь на ответ: с какой стати эта богиня станет с ним, предателем, разговаривать!

Но Мария ответила:

– Я сегодня выходная, ищу подарок Хельге на свадьбу. А что подарить – не знаю!

– Подари им часы! – не задумываясь, посоветовал Михаил, – Такие… небольшие, настенные. Я очень симпатичные в антикварном на Арбате видел вчера.

– О! Часы – это мысль!

Забытые пельмени обреченно остывали в тарелке, ибо воцарилась долгая пауза.

«Она на меня даже не смотрит! Что ж, заслужил… Надеяться не на что…» – сумбурились мысли в голове Михаила.

«Почему он прищурился на меня так равнодушно? Неужели у него все погасло, даже искорки не осталось? А, впрочем, как ему ещё на меня смотреть, на сушеную воблу? Ни макияжа, ни прически, ни даже маникюра… и губы потрескались!» – горевала Мария.

– А ты… как здесь? – спросила кубинка, не поднимая глаз и теребя пуговицу пальто.

– А я здесь, рядом, работаю. В издательстве, художником, два месяца уже. Перерыв у меня, вот и зашел пельменей поклевать.

– А Париж?

– Париж кончился.

Пельмени уже тряслись от холода, а люди всё не принимались за трапезу.

– Твоя… супруга, в добром ли здравии?

Михаил криво улыбнулся на это архаичное выражение: наверняка сейчас Островского читает!

– Сейчас – в добром! У неё, ведь, тогда туберкулез развился. До сих пор лечится, в санатории сейчас. Только мы развелись…

– Ты врешь?!

– Зачем мне врать? Развелись две недели назад. Детей нет, имущественных претензий тоже. В ЗАГС сходили, печать поставили – всё!

– Но почему? Вы же… она же…

– Да, долго рассказывать… В общем, если коротко, то я в Париже не удержался и бабу завел, пока Люська здесь лечилась. Вернее, это не я любовницу завел, а она меня взяла в полюбовники. А потом она забеременела, а Люська узнала, и не смогла мне этого простить. Да ещё я пить начал… до «Белой Горячки» допился, представляешь? Меня уволили с работы, в Москву вернулся и в наркологию попал…

Слова и предложения лились из Михаила широкой рекой! Давно он так не выговаривался, и ему становилось легче с каждой минутой.

Мария слушала не перебивая, слегка склонив голову набок и шевеля губами, как бы повторяя услышанное, чтобы лучше запомнить.

А к разводу, окончательному и бесповоротому, привело вот что:

В начале февраля в Москву приехала из Брюсселя Ганна Осиповна. С тёщей Михаил был в отличных отношениях, да и она симпатизировала зятю, ничего не зная о драме в семье дочери. Ей рассказали об якобы имевших место интригах, в результате которых Михаилу пришлось досрочно покинуть столицу Франции. Ну, а пить он начал из-за разлуки с женой! Но теперь, когда семья воссоединилась, Миша больше не пьёт. Работу нашел хорошую, по специальности, ждет не дождется, когда Люся закончит лечиться и придет домой насовсем. Такая, значит, версия. Ганна Осиповна повозмущалась, поплакала и назвала Михаила «сыночка».

Забыл сказать, что все происходило в дедовской квартире, Михаил не смог выдержать материнскую опеку больше двух недель. Люся сбегáла из санатория дважды в неделю, дабы поддерживать в семейном гнезде порядок и создавать уют.

За разговорами не заметили, как пробило час ночи! Метро закрылось, такси ловить не хотелось, да и криминальная обстановка в Москве была не такая, чтобы женщине домой в одиночку добираться.

– Ночуйте у нас, маман! – великодушно предложил Михаил, и тёща охотно согласилась.

Ей постелили в спальне, уступив супружеское ложе. Себе с мужем Люся постелила в кабинете, на тахте. Михаил там спал, когда Люси не было дома, и ей захотелось оставить следы своего присутствия: ну, чтоб подушка пахла её духами и вообще…

За ужином все трое выпили, конечно, доброго французского коньячку. Тёща побольше, Михаил только понюхал, а Люся совсем чуть-чуть. Пожелали друг другу спокойной ночи и легли. И уснули, да! А ночью Михаил встал в туалет. Справив нужду, он, совершенно сонный (и голый!), на автомате прошлепал в спальню и привалился к теплому боку Ганны Осиповны. Та, усталая с дороги, и разморенная коньяком, не проснулась, а только мурлыкнула: «Ох, Вася!» и привычно задрала подол ночнушки выше талии. Приняла лежащее рядом тело за мужа! Ошибочно, ага! И в таком виде их нашла утром Люся, не нашедшая мужа рядом и отправившаяся его искать!

– … и вот я спросонок слышу визг! Глаза продрал – а это Люська! Трясется, вся белая как мел, пена изо рта! Я понять ничего не могу! Огляделся: мать честная! Лежу голый в обнимку с тёщей! И она голая, представляешь? Как такое получилось? А Люська орет-надрывается:

– Ты, животное, пьянь подзаборная, в моем присутствии мою собственную мать изнасиловал! Вообще, всякую совесть потерял и понятия рассыпал!

Тут тёща вскочила – и давай меня поливать: ах ты насильник коварный, к спящей женщине подкрался незаметно, аки тать в нощи, ах ты змей подколодный, незаслуженно на груди Воробьёвых пригретый, и, вообще, ах ты мерзкий аморальный тип! Мне и слово вставить не дали: собрались в три минуты – и фр-р-р – улетели, на прощанье по оплеухе отвесив! А на другой день Люська на развод подала…

Пельмени уже давно приняли лютую смерть от переохлаждения и покрылись пленкой застывшего жира, а разговор, вернее, монолог Михаила, все не кончался. Мария слушала – и чувствовала, как сползает с души тяжесть произошедшего между ними, как уменьшается пропасть, вырытая взрывом расставания и последующей разлукой.

Пельмень Максим, названный так потому, что был самым большим в пачке, последний, сохранивший капельку тепла, собрал остатки сил, подпрыгнул и накололся на вилку. Мария удивленно вздрогнула, не понимая, откуда на вилке взялся пельмешек, затем рассеянно положила его в рот. Максим облегченно вздохнул: он исполнил своё главное предназначение, для которого и был создан на «Мясохладокомбинате №2» города Москвы!

– Эй, молодёжь! – раздался рядом грубый голос уборщицы, – Здеся, однако, не дом свиданий! Здеся люди кушать приходют, а вы два часа столько местов зазря занимаете и только треплетесь! Давайте, ослобоняйте помещение, людям чтоб сесть было куда!

Михаил взглянул на часы:

– О, и правда, засиделись мы! Я на полтора часа с перерыва опоздал! Шеф меня убьёт по голове чем попало!

Залпом выпив холодный, как март месяц, кофе, Мария встала, и они вместе вышли из стекляшки, провожаемые проклятиями уборщицы за неубранный за собой стол.

Помедлив минуту, молча кивнули друг другу и разошлись. Увы, прощание прошло без поцелуев!

Мария пошла на Арбат, в ту пору уже оккупированный продавцами сувениров, художниками и музыкантами. Матрешки, изображающие советских государственных деятелей (самая большая – Горбачев, самая маленькая – Ленин!) повеселили её, и она решила обязательно купить такую в подарок родителям.

– Девушка! Портрет за пять минут! – жалобно воззвал какой-то парень в телогрейке, сидевший на складном стуле перед мольбертом.

Ему было холодно, с носа свисала капля. Покачав головой, Мария прошла мимо. За пять минут! Разве что шарж… Она помнила, как долго приходилось позировать Мигелю…

Вот и антикварный магазинчик в полуподвале. Войдя, она сразу увидела часы, о которых говорил Мигель. Небольшие, полметра в высоту. Резной, темного дерева корпус, бронзовый циферблат с римскими цифрами и черными готическими стрелками. Бронзовый же маятник за толстым граненым стеклом.

– Скажите, а куранты играют?

– И куранты, и бой, и механизм – все в отличном состоянии, девушка! – оживился скучающий продавец, – И ключик есть, чтоб заводить, а как же! Первая четверть девятнадцатого века! Самому Лермонтову принадлежали!

Соврал, конечно. Часы завели, и они исправно отзвонили мелодию. Бой был приглушенный, ненавязчивый.

– Беру! – сказала Мария, отсчитывая купюры.

Часы стоили довольно дорого, но ей было не жалко денег: во первых, подруге память будет, а во вторых – советские рубли все равно на Кубу не возьмешь!

Выйдя с картонной коробкой на мартовский ветерок, Мария поёжилась и, почему-то, представила эти часы в спальне квартиры Мигеля: она, стоя на табуретке, заводит их, а Мигель держит её за ноги, чтобы не упала, постепенно продвигая шкодливую руку все выше под юбку… Фу, какие глупости в голову лезут!

Приехав домой, спрятала коробку под кровать до поры, вскипятила чаю и сделала бутерброд с сыром, ибо голод заявил о себе с новой силой. Достала записную книжку: сколько же за эти годы в неё набилось телефонных номеров! Целая толпа! На букве «М» задержалась. Малыгина, Мелешко, Монгольское посольство… какой-то Паша… Почему это он на «М»? Вот, Мигель! И имя, и номер густо заштрихованы. А если посмотреть сбоку? Вот, можно разобрать: 246-35-79! Нет, звонить она не будет: столько лет прошло, все быльём поросло… Просто так посмотрела.

Вагабонд с досады стукнул кулаком по облаку, на котором сидел. Просто так посмотрела! Нет, чтобы взять и позвонить!

Глава следующая

До самого вечера Михаил не мог сосредоточиться на работе. Страницы его альбома были покрыты портретами Марии: фас, профиль, три четверти, в полный рост, по пояс, конный портрет, в бальном платье с открытыми плечами, в купальнике, ню… И даже шарж!

Задумавшись, он не заметил, как вошел шеф, художественный редактор Александр Александрович Цыганков.

– О, ты все работаешь! Ну-ка, ну-ка, покажи!

Деваться было некуда, пришлось показать.

– Ну, ты даешь, Миша! Мастер, одно слово! Только, я не понял: ты сейчас иллюстрации к какой книге готовишь?

– Э-э… «Пособие по искусственному осеменению овец в условиях малого фермерского хозяйства»… – виновато втянул голову в плечи художник.

– Да-а? Что-то эта красавица на овцу не похожа… Впрочем, если в блондинку переделать, да завить мелким бесом, то… на обложку, пожалуй, сгодится! Вот этот вариант, на коне! Типа, она пастушка, ага? А кто модель? Я её знаю?

– Нет, Сан Саныч, это так, фантазии… Из головы.

Шеф внимательно посмотрел на Михаила, сдвинув очки на кончик носа:

– Иди-ка ты домой, фантазёр! А то, что-то ты не в тему творишь!

На пути домой, стиснутый в метро спрессованными в монолит пассажирами, Михаил маялся муками совести. Любил одну, женился на другой, ребенка сделал третьей… Ни Марии, ни Люсе счастья не принес, только испортил им жизнь… И сам счастья не обрел! Не надо было на этот Париж заводиться, ох не надо! Ну, поехал бы в Оймякон, оттарабанил бы три года, подумаешь! Зато не расстался бы с Марией! Она бы приезжала на каникулы, а он – в отпуск. Эхма! Прошлого не вернешь, история не знает сослагательного наклонения… А может, удастся с синьоритой Рамирес того… опять подружиться? Да ну, куда там! Она и не смотрела на него в стекляшке, так, поглядывала, как на постороннего… Хоть бы отпустила совсем и перестала сниться по ночам! Как там Люська однажды сказала? «На свете счастья нет, но есть покой и воля…». Пушкин, гений русской словесности… Покой нужен, о, как нужен покой душе! А какой, нафиг, покой, когда один взгляд тех кубинских глаз снова его сжег, как щепку?

Приехав домой, заварил себе чаю крепостью в килограмм тротилового эквивалента. Воля! Вспомнилась строка из Высоцкого: «Воля – волей, если сил невпроворот…». А где их взять, силы, чтобы бороться с любовью?

Налил упарившийся чай в поллитровую фаянсовую кружку с барельефом шуточной медали «За взятие Самовара голыми руками» и надписью «Чай – не водочка, пей от пузичка!», купленную на Арбате у кустарей. Вытянув губы, отхлебнул: нормально, не обжигает! Горечь чая прочистила мозги. Решение пришло: надо встретиться с Марией и всё-всё ей объяснить! Что любил и любит все эти годы только её, что брак был по расчету, что… Но, он же предал её, предал! Нет, не простит…

Телефон, скучавший весь день, уловил электрический импульс и заверещал звонком на всю квартиру. Михаил взял трубку:

– Алё?

Мария лежала и пыталась читать учебник тропических болезней, но никак не могла сосредоточиться. Мысли её всё время возвращались к неожиданному свиданию с Мигелем. Почему он на неё смотрел так равнодушно? Неужели она уже не может нравиться мужчинам… мужчине? Не выдержав, подошла к трюмо и угрюмо всмотрелась в своё отражение: косметики – ноль, брови не выщипаны, щеки бледные, губы обветренные… Поколебавшись, распустила волосы: о, так, конечно, лучше! Ой! Морщинка между бровей! Ещё вчера её не было! Старость стучится в двери… Мигель, Мигель! Хоть бы отпустил совсем, перестал терзать каждую… ну, почти каждую, ночь! Как вырвать любовь из сердца? Ах, если бы можно было начать все сначала! Она готова простить и предательство, и измену… Но человек, встреченный в кафе, уже не восторженный юноша, как прежде, на что ему морщинистая старуха! Хотелось заплакать от безысходности, но Мария сдержала слёзы.

Дверь распахнулась, и в комнату вихрем влетела возбужденная Хельга.

– Ой, Эстреллочка! Я сегодня с его родителями иду знакомиться! Так страшно, слушай! Вдруг я им не понравлюсь? Они для своего единственного сыночка, небось, красавицу ожидают! А я не она…

– Ну, как это ты – и не понравишься? Ну, не красавица, зато умница, отличница и значкистка ГТО! – рассудительно успокоила её Мария, – Ты уже продумала свой имидж?

Подруга растерянно осмотрела себя:

– Нет… А какой лучше?

– Я думаю, что лучше всего будет имидж «Гретель» – скромная провинциальная немецкая девушка с легким налетом кокетства.

– Пожалуй…

И они принялись работать: подбирать платье и аксессуары к нему, украшения, макияж. Несколько вариантов пришлось забраковать и начинать все с начала. В результате Хельга опоздала на свидание с женихом на целых сорок минут!

– Все равно боюсь! – уныло заявила она перед уходом, – У меня же нос длинный, рот большой и веснушки всякие…

– Не бери в голову! Не родители же на тебе будут жениться! Во, ты им ещё намекни, что ты хозяйственная, готовишь хорошо!

– А как? – жалобно воззрилась на подругу Хельга.

– Да очень просто! Возьми холодец, который мы вчера сварили!

– А это удобно? Может, лучше тортик купить?

– Покупной тортик не годится, балда! Им про хозяйственность не намекнёшь! А холодец – самое то! Мировой закусон, как Райкин говорит!

Схватив эмалированный почкообразный (медицинский!) лоток с холодцом из свиных ножек, Хельга зацокала каблучками к лифту.

Все эти хлопоты на время отвлекли Марию от грустных мыслей. Она передумала учить уроки и включила телевизор, купленный ещё три года назад по настоянию Хельги.

На экране старенького «Горизонта» появился какой-то смутно знакомый мордастый политический деятель, вещавший о трудностях, переживаемых страной в это судьбоносное время. Дескать, из-за происков империалистов, саботажников, окопавшихся в местных органах власти, а также сепаратистских настроений в ряде союзных республик, возник дефицит бюджета, не позволяющий закупать продовольствие за границей в прежних объёмах. Пришлось, значит, пойти на временные меры, призванные служить улучшению снабжения населения: ввести талоны на продукты питания на большей части территории страны.

Мария заскучала, и принялась искать плоскогубцы, чтобы переключить канал, ибо ручка была сломана давным-давно.

«Вечно Хельга их бросает где попало! … А, вот они! … Импорт продовольствия… Наш сахар, что, тоже сократят? В смысле, станут покупать меньше? Куба только и продает СССР, что сахар да кофе, сигары не в счёт… Как тогда жить?»

Переключатель каналов с натугой провернулся и щелкнул. Вагабонд, уловив свой шанс, срочно превратился в электронные пучки и принялся изображать по второй программе окончание фильма «Москва слезам не верит», давно выученного всей страной наизусть. «Да, какая гордость? Да я за ним хоть на край света!» – рыдала артистка Алентова в образе Кати.

Вот оно! Надо встретиться с Мигелем и всё-всё ему рассказать: как страдала от любви все эти годы, как он до сих пор снится ей по ночам, и что она жить без него не может! И будь, что будет! Впрочем, хуже, чем сейчас, уже невозможно.

Обкатав эту мысль в голове и не найдя в себе возражений, Мария выключила электроприбор и пошла в комнату 13—10, где по прежнему жили Иван, восстановившийся в прошлом году после армии, куда он попал после отчисления за хроническую неуспеваемость, перешедшую в острую, Владимир, ставший аспирантом на кафедре судебной медицины, и, конечно, индеец Хосе – Соколиный Глаз.

Иван, набравшись специальных знаний и навыков во время службы в войсках связи, проявил чудеса изобретательности и сноровки, вылившиеся телефонизацию комнаты! Телефонный аппарат был хитрым образом параллельно подсоединен к телефону-автомату у входа в корпус, вечно не работающего то из-за обрезанной трубки, то из-за засоренного монетоприёмника. Но начинка в нем никогда не отказывала! Правда, работала связь только в одну сторону: ребята могли звонить бесплатно кому попало, но им позвонить было невозможно. Такое, вот, пиратское устройство! Нельзя было звонить и по межгороду, но Иван клялся, что эту проблему он тоже решит, надо только залезть в местный коллектор и похимичить с проводами. Друзья и знакомые могли пользоваться телефоном за скромные пожертвования в экономику комнаты.

Дверь открыл Хосе и поздоровался по испански:

– Буэнос нучес, Эстрелла!

– Салуд, компаньеро! – улыбнулась визитерка, – Позвонить позволишь?

Парень был едва ли не единственным испаноязычным во всем корпусе, и Мария с удовольствием с ним при случае болтала, чтобы не заржавела родная речь.

– Конечно, прекрасная синьорита! Мне, что, выйти?

– Да, пожалуйста… Минут на пять, хорошо?

– Буэно!

Оставшись одна, Мария медленно накрутила заедающий диск. Ту-у… Ту-у… Ту-у…

– Алё!

В горле неожиданно возник комок, который с трудом удалось проглотить.

– Мигель…

Голос на том конце провода внезапно охрип:

– Да… Мария?!

– Нам надо встретиться…

– Надо. Где и когда?

– Сейчас. Приезжай…

– В какой ты комнате? Я искал тебя, но ты перехала…

– Я в номере 9—11, в угловой.

– Еду!

Клик! Связь разъединилась. Мария аккуратно положила обмотанную изолентой трубку на рычаг и вышла в коридор. Хосе, сидя на корточках, курил в отдалении около мусоропровода.

– О, ты уже? – удивился он, вставая.

– Да! Спасибо тебе. Ты даже не представляешь, какой это был важный звонок!

Порывисто обняв смутившегося никарагуанца, Мария побежала к себе – наводить красоту!

После телефонного разговора Михаил засуетился, как суетится проспавший на работу человек, ищущий по всей квартире потерявшийся носок. Мария позвонила! Сама! Пригласила! Значит, шансы есть!!! Глянул на себя в зеркало: побриться, немедленно! Кинулся в ванную. Проклятье, пена для бритья закончилась! Намылив щеки земляничным мылом, принялся лихорадочно скоблить двухдневную щетину. Бритва обиженно скрипела, намекая, что надо бы сменить лезвие. Выбривая подбородок, порезался. Блин! Наскоро заклеив порез клочком туалетной бумаги, кинулся в спальню искать чистую рубашку. Как назло, ни одной глаженой! Надел водолазку. Жалко, к ней галстук не повяжешь! Парадный костюм… С удивлением заметил, что и брюки, и пиджак стали великоваты. Похудел, значит, и не заметил, как. Затянувшись ремнем, выскочил в прихожую, нацепил куртку и, не дожидаясь лифта, ссыпался по лестнице. На улице повезло сразу поймать частника.

– Куда поедем, командир? – осведомился тот, быстро оглядев пассажира и составив положительное мнение: трезвый, нарядный, торопится!

Значит, торговаться не будет!

– Сначала цветов где-нибудь купить, а потом на угол Волгина и Островитянова!

– Цветы? Это крюк придется делать, ближе метро «Юго-Западная» щас не купишь! Червончик, ваше степенство!

Цена была слегка завышена, но Михаил торговаться не стал:

– Хорошо, хорошо! Поехали!

У метро, в виду позднего часа, стояла всего одна бабулька с розами. Михаил выскочил из машины, и бегом направился к ней, но опоздал: какой-то парень уже отсчитывал деньги.

– Комитет госбезопасности, капитан Михайлов, – небрежно махнул красной книжечкой наш влюбленный, – Извините, товарищ, цветы мне необходимы для оперативных целей! Задержание шпионки может сорваться!

Парень оторопело отдал букет. Сунув бабке деньги, Михаил вернулся в машину. Водитель, слышавший всё, с уважением покосился на «капитана» и вырулил на проезжую часть.

– Гони! – приказал лжекомитетчик, все ещё находясь в образе, – Опаздываем!

Жигуль рванулся с места, как наскипидаренный.

У общежития Михаил протянул червонец:

– Вот, бери – и быстро уезжай! И забудь, что меня возил!

Тот, испуганно кивнув, испарился.

Вахтерша у турникета сидела новая, не Смурякова. Дама нормальной советской упитанности – так, пудов на шесть-семь, с выкрашенными в свекольный цвет волосами. Ей недавно исполнилось сорок пять, и она была ягодка опять, но, из-за кунштюков Перестройки, выглядела немного старше.

– Пропуск! – бдительно вскинулась сия стражница от недовязаннной кофточки.

– Комитет госбезопасности, капитан Михайлов, – сделав официальное лицо, представился Михаил, – Фамилия? Вас должны были предупредить обо мне по телефону в двадцать один ноль-ноль!