Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Часть третья: Разлука… А как называется наоборот?

Глава первая

Эстрелла, которую больше некому было называть Марией, надела черное платье. Ужасного старушечьего фасона, мешковатое, длинное – ниже колен. Свои роскошные волосы, в которых раньше всегда цвела алая лента, она закрутила в тугую уродливую фигу на макушке. Перестала краситься и даже хотела выбросить коробку с косметикой, но в последний момент пожалела и отдала Хельге. Перестала ходить в кино и театры, да что там! Даже в парк через дорогу перестала ходить на прогулки! Перестала улыбаться. Все свое свободное время она теперь посвящала учебе, то зубря учебники целыми страницами, то переписывая конспекты лекций красивым почерком, то пропадая часами в библиотеке.

– Родина и Партия послали меня учиться – вот и буду учиться! – объяснила она изумленной и пришибленной такими переменами Хельге, – Теперь меня ничто отвлекать не будет…

Сессию она сдала на одни пятерки, а от поездки в Крым, в лагерь труда и отдыха, отказалась. По ее просьбе Анджела похлопотала где надо, и Эстрелле в виде исключения разрешили устроиться на все лето работать в дом престарелых. Санитаркой. Заработанные деньги (не такие уж и большие – семьдесят рублей!) откладывала, заведя сберкнижку.

Несмотря на все это красота ее не поблекла, а наоборот, стала глубже, значительней. Не только сверстники, а даже солидные мужчины постоянно западали на прекрасную кубинку, несмотря на ее строгий, почти монашеский облик. Всем им Эстрелла вежливо объясняла, что в ее жизни нет места глупостям, и разочарованные поклонники отваливали не солоно хлебавши.

В начале второго курса синьорита Рамирес пришла в деканат и настойчиво просила предоставить ей личный учебный план, чтобы закончить институт на пару лет раньше. Отказали, конечно, объяснив, что в обучении медицине это невозможно. Теория, дескать, без практики мертва, а практику экстерном не превзойдешь!

Хельга сначала ужасно жалела подругу, но потом перестала. Ничего ведь особенного, из ряда вон выходящего, не случилось? Ну, бросил парень! С кем не бывает? Она даже начала извлекать для себя пользу из Эстреллиной одержимости учебой: то просила написать реферат, то к домашнему заданию по гистологии рисунки нарисовать, то конспект одолжить. Эстрелла никогда не отказывала.

И каждую ночь ей снился Мигель! Любимый по прежнему, несмотря на предательство, навсегда утраченный и недоступный. Во сне он ласкал свою Марию, да так, что при пробуждении простыни и подушка были влажны от пота и слез, а трусики мокры насквозь, хоть выжми! Часто Хельга, пугаясь стонов и зубовного скрежета, будила Эстреллу, и тогда та подолгу не могла въехать в реальность, не узнавая подругу и не ориентируясь в окружающей обстановке. Сны эти по утрам причиняли сильнейшую душевную боль, но вечером кубинка снова с нетерпением ждала их, чтобы вновь и вновь пережить мгновенья близости с ненаглядным Мигелем, хотя бы и иллюзорным. Так наркоман ждет с нетерпением очередной дозы коварного зелья, погружающего его в нирвану блаженства.

– Ну, что ты мучаешься этими эротическими снами! – не выдержала однажды Хельга, – Сходи к доктору, пусть лекарство пропишет!

– Ну, как ты не понимаешь? Я ими не мучаюсь, – вздохнула Эстрелла, – Я ими… наслаждаюсь.

А как же Михаил, спросишь ты, Читатель? Переживал ли он? Мучила ли его совесть?

После свадьбы водоворот событий стремительно закрутил молодожена и всосал его в воронку, ведущую в светлое будущее, непредставимое ещё несколько дней назад.

Госэкзамены он сдал, что называется, левой ногой. Достаточно было прийти и назвать свою фамилию, как экзаменаторы расплывались в улыбках и, выслушав для проформы пару фраз, ставили «отлично». Позже было множество собеседований и инструктажей в партийных органах и внутренних органах, а также в органах безопасности. Пришлось даже пройти спецкурс по… (Тс-с! Это секрет!) в одном учреждении без вывески. Естественно, ведь он ехал на дипломатическую работу в капстрану, хоть и не являющуюся членом НАТО, но все равно – потенциально враждебную, с которой надо держать ухо вострó! Парижское отделение Общества Советско-Французкой Дружбы, конечно, служило укреплению дружеских связей и обоюдному развитию культуры между двумя державами, но у него, как догадывается Автор, были и другие задачи.

Только в конце июля молодая семья Михайловых смогла, наконец, отправиться в свадебное путешествие. Михаил, как глава семьи, принял решение ехать в Ригу. Ни он, ни Люся никогда там не были, интересно же! Да и к Загранице попривыкнуть.

Рига, в то время была очень заграничным городом, хотя и находилась в СССР. Такой, вот, парадокс!

Совесть Михаила не мучила: что было – то было, но Мария часто снилась по ночам. Веселая, ослепительно красивая, она медленно, дразняще раздевалась, а потом… Потом они вместе вытворяли такое, от чего парень просыпался весь в поту и с мокрыми трусами. Люся, спавшая чутко, пугалась, когда муж начинал метаться и стонать во сне, и пыталась его разбудить, но это удавалось не всегда. Если же он и просыпался, то не сразу узнавал её и некоторое время не ориентировался в окружающей обстановке. Наутро после таких снов Михаил был слегка угрюм и не реагировал на Люсины ласки. Выпив кофе, впрочем, приходил в себя. Кстати, о кофе: когда Люся в первое утро сварила кофе и принесла мужу в постель (!), Михаил чуть не подавился: кислый привкус, приторный, как сироп, и жидкий, как в столовой. Сухо указав молодой жене на эти недостатки, он встал и сварил кофе сам. Получилось ненамного лучше, разве что покрепче и не так сладко, но все равно невкусно. Вспомнился кофе, сваренный Марией: густой, ароматный, с пенкой… Да, этому не научишься! Талант должен быть.

Люся намотала замечание на ус, но варить кофе так не научилась. Зато научилась гладить рубашки, сожгя за неделю парочку, и варить борщ, в котором стояла ложка. Стараясь компенсировать свою кулинарную некомпетентность, она каждый день покупала в кулинарии пирожные. Подействовало, но не надолго! Уже через неделю Михаил на сладкое смотреть не мог без отвращения.

Несмотря на все это, они жили душа в душу. Супружеские отношения между ними происходили регулярно, Люся вслух восхищалась доставляемым мужем удовольствием и его мускулистой фигурой, что Михаилу невероятно льстило.

В Риге они прожили дри недели, снимая комнату (кто бы их в гостиницу поселил, дикарей!) всего в получасе от моря. Иногда они ездили на дикий пляж, подальше от города, и там купались голышом и искали янтарь. За весь отпуск нашли аж четыре штуки! Сохранили на память, да. Ну, и культурная программа, конечно: Домский Собор, органные концерты, театр с балетом, цирк с лилипутами.

Затем молодожены переехали в Ленинград, подтянуть культурный уровень, как выразился Михаил. Целыми днями бродили по Эрмитажу, восхищаясь техникой старых мастеров, подолгу гуляли по Невскому проспекту, посетили музей-квартиру Пушкина на Мойке, Петропавловскую крепость. Люся ходила везде на высоких каблуках, чтобы лучше соответствовать своему высокому мужу и не вставать на цыпочки всякий раз, когда захочется его поцеловать. В конце дня ноги просто отваливались, но она упрямо отказывалась сменить обувь.

– Наденешь утром высокие каблуки – глядь, шикарные ноги! А снимешь вечером – суперсчастливая женщина! – объясняла мадам Михайлова.

Месье Михайлов хохотал.

А в предпоследний день отпуска поехали в Петергоф. Погода была прекрасная, солнечная, в парке гуляло много народу. Фонтаны поражали воображение: большие и маленькие, раззолоченные и не очень, смешные и философические, исторические и фантастические. Михаила сильно заинтересовали так называемые «секретные» фонтанчики. Ну, это когда идешь по камушкам-булыжничкам, а тебя вдруг обрызгивает струйка воды! Или садишься на лавочку под грибок, а на тебя льётся дождик. Причем, не каждый раз! Дети счастливо взвизгивали, когда попадали под струю, взрослые улыбались. Михаил попытался установить закономерность срабатывания фонтанчиков, но ничего не получилось. Камушки все были накрепко вмурованы в грунт, скамеечки были неподвижны и скрытых пружин не нашлось. Иногда люди проходили по коварным местам или садились под грибок по несколько раз – и ничего! Или наоборот, намокали с первой попытки! Михаил торчал там два часа, Люся даже соскучилась немного.

«Реле у них, наверное, и фотоэлемент! Но, почему срабатывает так нерегулярно?» – мучился Михаил, шаря в кустах в поисках сих шпионских устройств. Внезапно он увидел незаметную, выкрашенную в зеленый цвет будку, стоявшую поодаль от аллеи, и подошел посмотреть. На вид она напоминала сарайчик для хранения лопат и грабель. В будке сидел и читал журнал «Огонек» старенький дедок, явно отставной моряк, ибо на руке имелась татуировка в виде якоря. В пышных усах торчала папироса.

Михаил поздоровался и спросил:

– Я так понимаю, что вижу перед собой работника парка?

– Ага, работаю. Садовник я! – приосанился тот.

– Слушай! Открой секрет, как фонтанчики срабатывают? – взмолился Михаил, – Я, прямо, весь извёлся!

– Тайна сия велика есть! – покачал головой дед, но глаза его улыбались.

– Дед! Я тебе бутылёк портвейна поставлю! Вот, у меня с собой!

Дед расправил усы, деловито достал из стола два стакана, бутерброд с полукопченой колбасой и крякнул:

– Наливай!

Бутылка забулькала, наполняя стаканы вкусным напитком «777», а воздух – его ароматом. Чокнулись, выпили. Дед снова крякнул и показал толстым пальцем под стол:

– Педаль видишь? Я её нажимаю, водичка и брызгает!

– И… всё?! – глупо спросил Михаил.

– Ну!

В середине августа они вернулись в Москву, где встретились, наконец, с Люсиными родителями, прилетевшими в отпуск. Выпив с ними доброго французского коньяку на брудершафт, Михаил легко перешел на «ты» с тестем и тёщей. Те, воодушевленные удачным замужеством дочери, осыпали зятя подарками, среди которых была дача в Подмосковье, швейцарские золотые карманные часы и телевизор «Филлипс» с видеомагнитофоном. Папа Вася, поддав чуть больше нормы, рассказал о принципах жизни в Париже, упирая на соблюдение морального кодекса строителя коммунизма.

– Главное, на провокации не поддаваться! – туманно поведал он, – И не дать себя завербовать иностранным разведкам! Все остальное держава простит.

– Это… ты, папаня, что имеешь в виду? – поинтересовался сильно нетрезвый Михаил.

– Ну, всякие мелкие глупости: продажа вещей, из Союза привезенных, посещение стриптиза и казино, пьянство… Главное, если засекли на чем-нибудь подобном – вовремя покаяться. Наши, ведь, не звери, все понимают.

– Понятно…

Отъезд в Париж был намечен на первое сентября. Закруглив все дела в Москве, включая отсоединение аккумулятора в ЗИМе, а также продажу Марининых шмоток и захоронение золота в условленном месте, Михаил объявил Люсе:

– Едем, Воробушек, в Париж! Будем, значит, на чужбине жить, вдали от Родины.

– Да, нормально там, Миш! – отозвалась Люся, – Там питание хорошее, Макдональдс и вообще… Сосиски выбрасывают регулярно, пиво в баночках!

И они принялись собирать чемоданы.

Марина так и не объявилась до самого отъезда. Это беспокоило Михаила, но что он мог сделать?

– Вот, Воробушек, прямо не знаю, что и делать. Уехала сеструха, а куда и надолго ли – неизвестно. Намекала, что вынуждена скрываться. От кого? Тоже непонятно…

Люся, сидевшая в глубоком кресле перед телевизором, транслирующим какой-то фильм про войну, задумчиво нарисовала профиль Марины в блокноте. Рисунок почему-то получился странным: карандаш сам собой заштриховал лицо, изобразив чадру! И глаза получились такие, как будто их обладательница никогда не красилась! Люся слегка удивилась, но тут же отвлеклась на сполох взрыва в телевизоре и некоторое время следила за происходящим на экране. Там красивая медсестра с прической «Сэссун» и свеженьким маникюром на длинных, ухоженных ногтях, под градом пуль, снарядов и бомб неумело перевязывала главного героя, старательно изображавшего, что боль от раны для него пустяки, и продолжавшего отдавать приказы подбегавшим то и дело офицерам. Понаблюдав эту фигню несколько минут, Люся потеряла нить повествования и погрузилась в грезы. Мысли её сделались беспорядочными, перед глазами закружились смутные образы и цветные пятна. Вывел её из этого состояния голос мужа, спрашивавшего, уложила ли она зимнюю куртку.

Виновато вздрогнув, пошла проверить. Оказалось – уложила. Вернувшись в гостиную, увидела Михаила, сидевшего на подлокотнике кресла и листающего её альбом.

Заглянув через плечо, Люся увидела, что там опять комиксы! И много, несколько страниц! На первой картинке угадывалась карта Средиземноморья с пунктиром, обозначавшим курс самолета (виднелся маленький самолетик!), обрывавшимся около африканского побережья. В начале мая все газеты и теленовости только и говорили о крушении советского авиалайнера, сбившегося с курса в результате отказа радиосвязи. Затем была женская фигура, бредущая по пустыне, затем крупно: Марина, сидящая у костра с мужиком в чалме! На следующих картинках она ехала куда-то на верблюде, а кончалось все изображением симпатичного домика под черепицей с пальмами у входа и Мариной, стоящей около автомобиля-иномарки. Никаких пояснений, пузырей с текстом не было.

– Что это, Воробейка? – зачарованно прошептал Михаил, – Откуда?

– Не знаю, Миш! Бывает со мной такое. Карандаш, как будто, сам рисует, без меня. Фантазии, наверное, – слукавила Люся.

Не показывать же мужу предыдущие комиксы с Эльвирой! Или со Степаном!

– Но, здесь же Маришка! По твоему получается, что она была в том самолете! А потом… спасли её, значит, кочевники… Ничего не понимаю! И дом этот, с пальмами… типа она там живет… В Африке? Люсь! Разъясни!

– Не, я сама обалдела! Африка! Ни фига себе!

Поразглядывав комиксы и так, и эдак, Михаил со вздохом отложил альбом:

– Давай спать, супруга! Завтра тяжелый день, а вставать рано.

А Марина под именем Констанция Бонасье, устраивалась в Мексике. В небольшом городке (полсотни километров от Акапулько!) был снят домик на берегу океана (две спальни, гостиная, кабинет и кухня!), всего за триста долларов в месяц нанята прислуга – пожилая пара, Эсмеральда и Ромео Торрес. Эсмеральда хлопотала по хозяйству, а Ромео смотрел за садом и бассейном, а также был шофером и возил хозяйку на подержанном, но хорошо сохранившемся автомобиле Форд Кортина. Остававшихся полутора тысяч на жизнь хватало с лихвой: жизнь в Мексике и впрямь оказалась дешевая. Ну, относительно, конечно. Если не питаться в ресторанах и не одеваться в дорогих магазинах. Марине было не до этого. Она вынуждена была сидеть тихо из-за беременности. Эта проблема оставалась нерешенной: живот рос неотвратимо! Гинеколог, посещенный на третий день по приезде, поставил диагноз: четырнадцать недель.

– Увы, синьора! – развел он руками, – Никто не возьмется прерывать беременность на таком сроке!

Марина, тем не менее, навела справки. Результаты были неутешительные: никаких шансов на аборт! Значит, придется рожать, а там видно будет… Может, удастся выжать из Лючии прибавку, небось, обрадуется рождению племянника?

Три раза в неделю Марина ездила в Акапулько на курсы испанского языка. Дело двигалось, через месяц она уже могла немного понимать беглую речь и выражать свои мысли. Эсмеральда помогала, как могла, показывая пальцем на предметы и изображая пантомимой глаголы. Ну, и телевизор! По нему постоянно шли сериалы, запас слов в которых был невелик, так что следить за неспешным развитием сюжета было не трудно. В качестве таблетки от одиночества был куплен щенок-ньюфаундленд и назван Лордиком. Пес сразу понял, что его первейшая обязанность есть охрана хозяйки, и таскался за Мариной везде, даже в туалет норовил протиснуться, чтобы не выпускать из виду. Быстро научился приносить тапочки, правда, при этом немилосердно их слюнявя. Даже разговор мог поддерживать: если, держа его руками за уши и глядя прямо в глаза, Марина задавала вопрос, например: «жарко сегодня?», то пес отвечал с подвывом: «А-ха!»

Короче, все, вроде бы, было хорошо… Но такое растительное существование деятельную москвичку совершенно не устраивало. Надо было придумать, что делать дальше, начертить план будущего! Раньше все мечты заканчивались на переезде за границу. И вот она в Мексике, и что? Думай, голова, картуз дадут! … Интересно, все-таки, почему Лючия не хочет её видеть? Вообще-то, не больно и хотелось. Лишь бы деньги переводила исправно… Как-то они там, со Златогором?

В августе Лючия дохаживала последние дни беременности. Живот был большой и тяжелый, приходилось отклоняться назад при ходьбе. Здоровье не беспокоило, не было ни отеков, ни головных болей, ни утомляемости. Аппетит был совершенно волчий, доктор даже посоветовал ограничить столь любимые спагетти и жареную картошку. Лючия подчинилась, но, чтобы заглушить голод, постоянно лопала яблоки, персики и виноград. Главной её заботой в эти дни было благополучие мужа, находившегося на воздержании уже почти месяц. Доктор посоветовал воздержаться от половой жизни, а Серджио, дурачок, и послушался! Как ни уверяла его Лючия, что, дескать, можно, если осторожно, он не поддавался на уговоры. С нарастающей тревогой она отмечала по утрам могучую эрекцию у спящего мужа, а однажды даже и мокрые от поллюции трусы! Посчитав на пальцах, сколько он будет лишен радостей секса, Лючия пришла в ужас: месяц до родов и сорок дней после! Да какой же мужик такое выдержит! Альтернативные виды удовлетворения Серджио тоже отвергал, объясняя это неловкостью по отношению к жене, дескать, ему-то будет хорошо, а ей – нет! Да какая, нафиг, неловкость! Лючия готова была принять своего ненаглядного куда угодно с радостью, лишь бы почувствовать его в себе, но он артачился, утверждая, что воздержание ему неприятностей не доставляет. Прямо, хоть покупай резиновую надувную бабу в сексшопе!

После длительных напряженных раздумий Лючия нашла выход: подсыпав муженьку за ужином снотворного, ночью, втихаря, нежными пальчиками привела оборудование в рабочее состояние – и овладела им, спящим, умудрившись не разбудить! Нарушила, конечно, докторский запрет, но зато удовольствие испытала за двоих! С тех пор проделывала это через ночь и не разу не попалась!

Другой её заботой было расследование смерти Костанцо и месть. В Москву был откомандирован секретный агент, уже известный нам частный детектив Шарль Ронье. Он не говорил по русски, но был снабжен телефоном и адресом Ромуальда Комберга-Кориотти, который, как мы помним, говорил по итальянски. Денег на накладные расходы Лючия приказала не жалеть, а вознаграждение посулила такое, что француз чуть не грохнулся в обморок от счастья. Дабы компенсировать незнание русского языка, Ронье вез в СССР два чемодана с аппаратурой: фото и видеокамеру, способные снимать в темноте, микрофоны, чтобы вести подслушку на расстоянии до трехсот метров, лазерный микрофон, считывающий звук по колебаниям оконных стекол, миниатюрный вертолет с телекамерой, лохматый камуфляжный костюм и многое другое. Поездка была залегендирована под творческий визит фотокорреспондента газеты «Карьерре делла Сэра». Это был рупор коммунистической партии Италии, а потому сомнений у КГБ возникнуть не могло. Удостоверение фотокорреспондента стоило сущие пустяки. Пришлось также для пущей убедительности срочно вступить в компартию Италии. Это тоже обошлось недорого. Коммунисты были даже готовы избрать француза генеральным секретарем, если потребуется. За деньги, конечно.

Улетел он неделю назад и единственное присланное шифрованное сообщение гласило: «Вступил в контакт с адвокатом. Начинаем работать.»

22-го августа Сергей, как обычно, собрался в кузницу. Раннее римское утро радовало прозрачным воздухом и чистым небом, воркованием голубей и шелестом апельсиновых деревьев в саду. Виноград, посаженый вдоль забора, рубиново светился в лучах восставшего ото сна дневного светила.

– Еще несколько дней, синьор Каррера, и можно будет собирать урожай! – весело заявил косматый, как папуас, Джованни, выкатывая из гаража сверкающий, аки паникадило, Харлей.

Сергей сорвал ягодку: действительно, совсем спелый! Но если подождать недельку, то будет ещё слаще, а тогда вино сбродится не сухое, а полусладкое. Идея сквасить вино из собственного винограда чрезвычайно импонировала. Конечно, много не получится – так, литров сто, но все равно здорово!

Он уже собрался сесть в мотоциклетное седло, как на пороге появилась супруга.

– Возьми меня с собой! – попросила она, – Хочу на травку! Молока попить, а на обед картошки в золе испечь и шашлык поджарить!

– Какой-такой шашлык-машлык? Тебе же через три дня рожать! А вдруг я тебя растрясу? – с напускной строгостью возразил Сергей, в глубине души чувствуя себя слегка виноватым, что проводит с женой мало времени.

– Ну, пожалуйста, милый! – прижалась к нему Лючия, – Хочу, хочу, хочу! А не возьмешь – я заплáчу!

Налицо был откровенный шантаж – деваться некуда! Пришлось согласиться и пересесть в авто. Но не в Порше, который был Лючии тесноват, а в скромный Мицубиси-Паджеро, используемый для поездок по хозяйству.

Приехав на ферму-кузницу аккурат к утренней дойке, Лючия отпустила сторожа, подоила корову и накопала в огороде картошки. Поколебавшись, решила: раз мяса для шашлыка нет, то придется есть курицу. Она потом щедро компенсирует синьору Лоретти.

Поймав самую невзрачную курицу (впоследствии выяснилось, что это была самая яйценоская!), Лючия бестрепетной рукой обезглавила животное. Ощипывать не стала, а, выпотрошив и вымыв, обмазала глиной, намереваясь испечь в очаге вместе с картошкой. Приятно иногда почувствовать себя крестьянкой!

Все вышеописанное заняло у нее все утро, ибо торопиться было некуда. Жалея, что не удастся испечь хлеба, или, хотя бы, лепешек, синьора Каррера развела в очаге огонь и отправилась на огород сорвать помидоров и огурцов для салата. Сегодня у них будет настоящий деревенский обед! Взглянув на небо, нахмурилась: такое чистое с утра, оно сейчас было покрыто тучами, грозящими пролить на землю изрядное количество дождя. Сев у очага, нарезала овощи для салата, сбрызнув их уксусом и маслом. Добавила перец, лук и чеснок. Из кузницы доносился звяк металла и тянуло углем. Еще полчаса – и можно звать Серджио обедать. Пошевелив кочергой прогоревшие дрова и убедившись, что глина на курице сделалась твердой, как черепица, Лючия положила в очаг картошку. Зажмурившись, представила, как будто Серджио простой деревенский кузнец, а она кузнечиха, и кроме них на ферме никого нет. Ну, скоро будет маленький! Он подрастет и будет бегать по лужам в одной рубашонке, без штанов, а по воскресеньям она будет ходить с ним на мессу в деревню. Бамбино будет тихонько сидеть у нее на руках и, показывая пальчиком на статую Девы Марии, спросит: кто это, мама? А Лючия поцелует его и объяснит: это – Божья Матерь! От этих мыслей ей вдруг сделалось на душе хорошо-хорошо, как патока растеклась. Ребенок в животе отозвался довольно сильным толчком в мочевой пузырь, даже в туалет захотелось. Потыкав палочкой в картофелину и убедившись, что она испеклась, Лючия пошла звать мужа обедать.

– Сейчас иду! – отозвался он, снимая кожаный фартук и останавливаясь на пороге, чтобы закурить.

И в этот момент начался дождь! Теплый, летний, грозовой! Лючия счастливо завизжала, и, подобрав юбку, двинулась вслед за Сергеем в дом. Идти было всего полторы сотни шагов, но они успели вымокнуть до нитки. Добродушно ругаясь, Сергей разделся до трусов и завернулся в одеяло, найденное Лючией. Ей тоже пришлось раздеться и облачиться в простыню.

Раскололи поленом глиняную броню на курице, выгребли из золы картошку… Ели руками, перемазавшись в саже, но настроение от этого только улучшилось. Дождь, тем временем, разошелся всерьёз, и лил как из ведра и маленькой кастрюльки в придачу. Громыхал гром, молнии то и дело озаряли сквозь окно грубый дощатый стол и две завернутые в одеяло и простыню фигуры.

– Грозно Юпитер стрелы свои громовые мечет могучей десницей, смертных во страх повергая великий, – задумчиво пробормотал Сергей по латыни, пуская дым в низкий потолок.

– А я не боюсь грозы! – хвастливо заявила Лючия.

И только она произнесла эти слова, как сверкнула ослепительная вспышка и сразу же раздался такой раскат грома, что даже мусор с потолка посыпался! Сергей с перепугу выронил недокуренную сигарету, а Лючия…

– Ой! Живот-живот-живот! – заголосила она, хватаясь за упомянутый орган.

Живот стал твердым и пульсировал схватками. Началось!

– Щас, дорогая, щас я тебя… в роддом… – залепетал растерявшийся Сергей, не замечая, что говорит по русски.

Как был, в одних трусах метнулся к двери – и с ужасом увидел, что машину придавило упавшим дубом! Дуб был здоровенный: в обхват, если не больше, толщиной. Не поднять! Да, хоть бы и поднял: и крыша, и капот Паджеро были всмятку. Оскальзываясь в лужах, Сергей рванул в кузницу, к телефону. Увы! Телефон молчал, как партизан на допросе в гестапо! Волна паники захлестнула нашего мастера-кузнеца, бывшего воздушного десантника – кого угодно, только не акушера. До деревни десять километров, в такой дождь пешком туда с Лючией не дойти…

– Серджио! – услышал он отчаянный вопль жены и побежал обратно.

Через три часа у Лючии отошли воды, схватки сделались сильнее и чаще. Сергей, приготовив нож (ножниц не нашел!), суровые нитки и чистую простыню, сидел рядом и бесился от невозможности помочь. Дождь не утихал (впоследствии по телевизору гордо объявили, что на Рим и окрестности выпала месячная норма осадков!), поднялся сильный ветер. Ветхая крыша не выдержала и расщеперилась. Струйки воды забарабанили по столу, полу и кровати. В других комнатах было не лучше. В отчаянии Сергей поднял корчащуюся Лючию на руки и отнес в хлев, уложив на сено. Корова с интересом косилась лиловым глазом и шумно принюхивалась. Лючия вопила в голос, когда особенно сильная схватка стягивала живот. Губы у роженицы были искусаны, глаза запали.

Стемнело. Электричество тоже вырубилось, и Сергей пошел в дом поискать свечи. Не нашел, принес старый молочник и бутыль с оливковым маслом. Свернул грубый фитиль из тряпичных полосок, поджег. Слабый чадящий свет импровизированного светильника едва-едва позволял разглядеть прямо-таки первобытный интерьер.

Лючия, дождавшись кратковременной передышки, вдруг взяла мужа за руку и серьёзно сказала:

– Мне не разродиться, Серджио! Возьми нож и спаси ребенка, пусть хоть он живет…

– Вот ещё, глупости! – парировал тот, внутренне содрогаясь: неужели дойдет до этого?

Ещё через час, уже ближе к полуночи, схватки перешли в потуги. Лючия уже не кричала, только кряхтела. Лицо её сделалось черным от прилившей крови.

– Давай, жми! – азартно вопил Сергей, – Ну, ещё немножечко! Уже голову видно!

Лючия, зажмурилась и натужилась изо всех сил.

– Во! Вылезла голова! – радостно доложил наблюдатель, – А ну!

– Ave, Maria, mater Dei, ora pro nobis! (Славься, Мария, матерь Божья, молись за нас! – молитва, лат.) – прошептала женщина сквозь стиснутые зубы и…

– Всё! – обессиленно вякнул благоверный супруг, – Вышел весь!

Лючия откинулась на шуршащее сено, испытывая чувство невероятного облегчения и пустоты внутри. Она стала матерью! Свершилось!

Между тем Сергей, слегка трясущимися руками перевязал пуповину и чиркнул ножиком. Спустя секунду раздался чих и младенец заорал, причем, довольно громко.

– Парень! – восхищенно заворковал папаша, – Парнище! Ух, ты!

– По-по-покажи! – слегка заикаясь, попросила Лючия, приподнявшись на локте.

Неловко держа малыша, Сергей поднял его для обозрения. Был он синевато-лиловый, с крепко зажмуренными глазами и носом-пуговкой. На голове курчавились густые черные волосы. Пиписька вдруг напряглась и пустила струйку прямо на грудь матери. А ещё пацан нетерпеливо вопил и ищуще водил ротиком! Ничего прекраснее Лючия не видела в своей жизни! Это был её сын, её бамбино, её продолжение и бессмертие!

– Натри его маслом, заверни и дай мне!

Пока муж возился, родился послед. Стало совсем легко, боль отступила.

Завернутого кое-как новорожденного приложили к груди, и он, схватив сей источник питания двумя руками, жадно зачмокал, потешно шевеля пальцами ног. Сергей смотрел, как зачарованный, с сожалением вздохнув, когда мальчишка наелся и задремал. Стараясь не шуметь, глава семьи сходил в дом и принес все одеяла, которые смог найти. Принес также полурастаявшие полуфабрикаты из отключенного холодильника. Завернув их в пластиковый пакет, положил жене на низ живота:

– Это чтоб кровотечение прекратилось!

Потом они, укрытые сухими одеялами, лежали, прижавшись к друг другу. В дверном проеме постепенно светлело небо.

– Сегодня воскресенье… – шептала Лючия, – И мой сын родился в яслях, как Иисус! Я вижу в этом знак благоволения Божия… и призыв к смирению.

– Ага, типа, намек, чтоб не зазнавались! – подтвердил Сергей, которому страшно хотелось в туалет, но жалко было вылезать из-под теплого одеяла под дождь.

Они задремали, и были разбужены вернувшимся сторожем. Синьор Бенвенуто Лоретти был в ужасе от причиненных хозяйству повреждений, а также от осознания лишений, которым подверглась хозяйка.

– Святая Мадонна! А я-то был уверен, что вы уехали ещё вечером! – причитал он, – Сейчас, сейчас я отвезу вас в город! В госпиталь!

Когда семья Каррера грузилась в его старенький Фиат, синьор Лоретти застенчиво попросил:

– Нельзя ли взглянуть на вашего сына, синьора?

Мальчик был с гордостью предъявлен. Старик восхищенно поцокал языком и показал пацану «козу». Тот схватил его за палец и долго не отпускал.

– Такой сильный! – засмеялся сторож, – А как вы его назовете?

– Как мы назовем твоего сына, о муж мой? – потерлась о плечо Сергея щекой Лючия.

Сергей не задумался ни на секунду:

– Михаилом… Michele!

– В честь Михаила-Архангела?

– Да! И в честь моего друга…