Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

– Мюллер! – гулким эхом разнесся по аудитории голос преподавателя-доцента.

Хельга подскочила на стуле, уронив ручку и больно стукнувшись коленкой о ножку стола:

– Я!

– Идите отвечать!

Хельга хотела сказать, что не готова, но взглянула на бумагу и обомлела: и доказательство теоремы, и решение задач улыбались ей с бумаги округлыми буквами почерка, чрезвычайно похожего на её собственный (бывает такое явление: и немка, и кубинка изучали русскую грамоту по одним и тем же прописям)! Ну, прямо, чудо какое-то! Неловко выбравшись из-за стола, она пересела к преподавателю и с запинкой, ибо голова была все ещё окутана туманом сна, прочитала ответ на первый вопрос.

– Отлично, отлично! – похвалил доцент, – Ну, а задачи… дайте-ка я посмотрю… Все верно! Идите, Мюллер, зачет.

Хельга вышла, ничего не соображая и мечтая выспаться.

– Рамирес!

Мария неуверенно села на краешек стула и принялась отвечать. Судя по грустному выражению лица преподавателя, отвечала она плохо.

– Нет, девушка, совсем даже не так! – вздохнул он, дождавшись окончания, – Ну, сами посудите: если данную функцию изобразить графически, то получится… – перед глазами Марии возник график, ничего ей не объяснявший, – А у вас, судя по выкладкам, получается вот это! – другой график, совершенно непохожий на первый, заставил сердце сжаться от нехорошего предчувствия.

– Не знаете! – сурово заключил математик, – На лекции кофточку вязали, наверное, вместо того, чтобы конспектировать?

Мария промолчала.

– Так, посмотрим, что у нас с задачами… – длинный нос, оседланный очками, уткнулся в листок, – Ну, здесь все верно, а это – полная галиматья! Вы даже коэффициенты не смогли расставить! Вот ваша зачетка, Рамирес, заходите ещё!

– Но, Сигизмунд Арнольдович, спросите меня ещё! Я учила! – попыталась трепыхнуться Мария.

– Учила – не устала, выучила – не узнала! Я же сказал: приходите через недельку!

Убитая в самую середину Мария покинула аудиторию с несданным зачетом. Такое фиаско с ней случилось впервые! Способностей и склонностей к математике у неё не было, но она всегда старательно конспектировала лекции и посещала все семинары. Ну, и зубрила, а как же! Ничего, она обязательно пересдаст ненавистную математику, а родителям об этом писать не будет, чтобы не расстраивать!

В коридоре к ней кинулась Хельга:

– Ну? Сдала?

– Нет… На пересдачу отправили…

– Да ты что?! Надо же… А я сдала, причем, совершенно непонятно, как! Села готовиться, задумалась на секундочку, а меня уже вызывают! Я гляжу – а у меня все написано, и вопрос, и задачи! Ума не приложу! – возбужденно тарахтела фройляйн Мюллер.

Мария грустно улыбнулась и обняла подругу за плечи:

– Ты молодчина!

Про подмену билета и ответа решила не говорить.

Прошло четыре дня после последнего визита Михаила. За это время Женя принесла новость о его примирении с Марией и переходе их отношений в новое качество. Люся немножко поплакала, но потом, упрямо выпятив подбородок, решила продолжать борьбу. Для консультации ещё раньше была приглашена Эльвира Павловна, и в описываемый вечер комсомолка Воробьёва готовилась к её приходу. Решила принять в мастерской, ибо там стибрить было совершенно нечего, но стол на кухне накрыть по первому классу, так как гостья была гурманом. Или гурманкой? Ну, в общем, любила вкусно поесть! Заодно было решено похвастаться картинами.

К девяти вечера на столе стоял торт «Прага», купленный в кулинарии одноименного ресторана, черная икра, принесенная из родительского холодильника, вологодское масло, свежая редиска (это в декабре!), колбаса «Салями», баночная датская ветчина, сыр «Рокфор» и сыр швейцарский – тот, где дырок больше, чем мякоти, оливки, скумбрия горячего копчения, маринованный чеснок с базара, который Люся не любила, но отец очень хвалил, как закуску, а также бутылка «Рябины на коньяке» и бутылка сладкого «Советского шампанского». Горячее Люся решила не подавать, ибо готовить не умела.

В девять тридцать, опоздав на полчаса, припожаловала гостья.

– Ой, как у тебя тут здорово, Люсенька! – воскликнула она, пылко расцеловывая девушку в щеки, – Так, ты, значит, одна живешь?

– Не, я здесь только рисую… ну, и гостей принимаю, – мотнула головой хозяйка, – Проходите, я вам картины покажу!

Эльвира, дама предбальзаковского возраста, скинула пальто, моментально наполнив воздух ароматом незнакомых терпких духов. Платье на ней, к удивлению Люси, было с очень глубоким декольтэ и короткое-короткое, вдобавок. Щедрая грудь пятого размера и мощные бедра отлично просматривались!

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, – потирая руки пропела специалистка по Задушевности Общения, проходя в зал.

– Вот, наденьте это, тогда будет стереоэффект! – Люся протянула очки.

Зрительница разместила их на носу-картошке и ахнула:

– Феноменально! Ой, корабль! По бим-бом-брамселям! … А это, наверное, твой Михаил и есть?

– Ага… – застенчиво ковырнула ножкой пол художница.

– Краси-ивый… – протянула Эльвира, как показалось Люсе, с некоторым сожалением, и перешла к картине с самоваром и клубникой.

Посмотрела сбоку, попыталась заглянуть сзади, но только стукнулась лбом о раму. Долго изучала своё изображение в зеркале с натюрмортом.

– А знаешь, Люсь, у меня в твоём зеркале лицо тоньше!

Люся пригляделась: и верно! Круглое и, мягко говоря, простоватое лицо гостьи, отразившись в нарисованном трельяже казалось тоньше и благороднее, почти красивым.

Осмотрев остальные работы, Эльвира Павловна позволила себя увести на кухню, где, увидев накрытый стол и стоящую в углу кушетку, довольно хрюкнула. Сноровисто откупорив бутылку с рябиновкой, налила две рюмки:

– Ну, со свиданьицем!

– Да я, вообще-то, не пью… – принялась отнекиваться Люся, но гостья решительно этот лепет пресекла:

– Ты меня уважаешь? Тогда пей!

Пришлось выпить. По глотке прокатился огненный комок и заполыхал пожаром в желудке. На глазах выступили слёзы.

– Ой! Прямо, голова… ни в лес, ни по дрова! – невпопад пропищала враз захмелевшая Люся, до того не пившая ничего крепче сухого вина.

– Закусывай, закусывай скорее! – пододвинула ей колбасу Эльвира.

Аппетит, действительно, разыгрался моментально!

– Ты мне такое зеркало нарисуй, ладно? – требовательно заявила гостья, разливая по второй.

– Ага, нарисую, – кивнула Люся, наворачивая все подряд, даже нелюбимый маринованный чеснок, – Подождите маленько, я, оказывается, такая голодная!

В голове слегка прояснилось, а в организме возникло восхитительное ощущение гармонии стихий.

– Так, что у тебя за проблемы? – деловито поинтересовалась мадам Семенчук, выпив рюмку в одиночестве и намазывая на хлеб толстым слоем икру.

Люся подробно, хотя и несколько путано, рассказала о предпринятых ею шагах по окружению Михаила, что они регулярно пили вместе чай и он шлепал её по попке.

– А в последний раз у него на меня… эрекция была! – стесняясь, поведала она, понизив голос до шепота, – Только он, почему-то, смутился и убежал… А через три дня я узнала, что он с той, противной… ну, кубинской иностранкой, помирился… и вообще, они теперь… это-самое… А я на каникулы во Францию уезжаю, в Париж, и Миша без присмотра на целый месяц останется! Что мне теперь делать-то, Эльвирочка Павловна?

– Цэ дило трэба разжуваты! – задумчиво протянула Эльвира, наливая себе ещё, стараясь пополнее, – Только, давай-ка сначала выпьем на брудершафт, а то что ты меня всё по имени-отчеству, да на «Вы»! Я, между прочим, совсем ненамного тебя старше!

От рябиновки на щеках у неё сквозь пудру выступил свекольный румянец, а глаза заблестели.

Выпили и поцеловались. Люсю повело и, чтобы прийти в себя, она прямо руками отломила кусок торта и положила в рот, перепачкав кремом губы, нос и подбородок. Эльвира, у которой при виде этого затряслись руки и свело ноги от вожделения, вытерла её салфеткой.

– Выпьем шампанского холодненького, а то, что-то жарковато здесь! – коварно заявила она, откупоривая шипучку.

После бокала игристого напитка Люсе совсем захорошело. Мечты и реальность причудливо перемешались. Ей чудилось, что это Михаил – нет, Мишенька! – сидит напротив. Вот он целует её в губы, стягивает свитерок, целует в шею… Спускает с плеча бретельку лифчика… Целует, целует! И она тоже целует его, любимого! От поцелуев сладко кружится голова… Ах, она уже совсем-совсем раздетая! И Мишенька тоже! Он переносит её на кушетку, поцелуи продолжаются, они все крепче, всё настойчивее… Люся млеет, отчетливо понимая теперь значение книжного слова «нега»! … Ой-ой, даже… ТАМ целует? О таком ей нигде, ни в одной книге читать не приходилось! Туда, вроде бы… неприлично? … О! О-о! О-о-о!!! Ой, Мишенька-а-а-а!!! Пронзительное чувство сверхудовольствия закрутило девушку в штопор и выключило сознание.

Эльвира довольно облизнулась, встала с колен и одернула платье. Легко приподняв худенькую Люсю, надела на неё свитерок и юбку и снова уложила на кушетку. Сунула в карман пальто две испачканные кремом серебряные чайные ложечки и ушла, тихонько примкнув за собой дверь.

Василий Кузьмич Воробьёв лежал в постели и листал журнал «Перець», хихикая над карикатурами. До конца отпуска оставалось ещё две недели, поэтому настроение было отличное. В спальню вошла жена, Ганна Опанасовна, в девичестве Камбалюк.

– Вась, а Вась!

– Да, дорогая? – отозвался дипломат, не отрываясь от смешных картинок.

– Люськи до сих пор дома нет, а время-то, позднее!

– Жанночка, она же в мастерской! Я видел, пальто на вешалке.

– Всё равно, спать пора дивчине! Сходи, будь ласков, приведи её.

Вылезать из теплой постели не хотелось, но и спорить с супругой было бесполезно. Василий Кузьмич, кряхтя, поднялся и сунул ноги в шлепанцы. Накинув халат, вышел на лестницу и вызвал лифт, ибо подниматься на два этажа пешком было лениво.

«Жаль, телефона в мастерской нет, сейчас бы позвонил – и всё, а так…» – недодумав мысль, он шагнул в открывшийся лифт.

В лифте обнаружилась не очень красивая, но румяная, фигуристая и хмельная дама в пальто нараспашку, пахнувшая, как мгновенно определил дипломат Воробьев, долго живший во Франции, духами «Шанель №5» и особым запахом сексуально возбужденной женщины. Это была Эльвира, у которой в крови всё ещё горел огонь желанья.

– Вам вверх? – вежливо спросил Василий Кузьмич, безуспешно стараясь не смотреть в вырез декольтэ, из которого выпирали очень соблазнительные груди.

– Вниз! – кокетливо ответила Эльвира, внимательно окинув мужчину взглядом.

Как джентльмен, Василий Кузьмич нажал кнопку первого этажа.

– Красивый мущина! – вдруг грудным вибрирующим контральто поинтересовалась Эльвира, – Вы… это-самое… не хотите? – и быстро добавила, дабы не оставалось недоговоренности, – Всего червонец!

Иногда, желая пошалить, она и в самом деле прикидывалась проституткой. Деньги, впрочем, брала всерьёз, хотя потом смеялась, когда их тратила.

Василий Кузьмич обалдел!

– Как? Прямо здесь, в лифте? – пролепетал он.

Потом, слегка опомнившись, неуверенно промямлил:

– Женатый я… Да и денег с собой столько нету.

– Ничего, давайте, сколько есть, а за остальными я завтра зайду! – Эльвира уже начала действовать: остановила лифт и принялась похотливо раздевать вяло сопротивляющегося дипломата.

Только через сорок две минуты он, испотребленный, выжатый и высосанный, как лимон, смог вырваться из её любострастных объятий! Стоя на подгибающихся ногах в медленно ползущем вверх лифте, Василий Кузьмич прокручивал в голове произошедшее:

«Прямо как тогда, в семьдесят восьмом, на Рю де ла Пэ! Нет, ещё круче! Така-ая женщина! Вулкан… А номер квартиры не спросила… Как же ей теперь деньги отдать? Восемьдесят семь копеек?»

Совесть не мучила ни капельки, ибо он считал, что с проституткой – это не измена, а так, разгрузка.

Выйдя на площадку и отдышавшись, позвонил в дверь. Дочь не открывала. Странно! Позвонил ещё раз. Не дождавшись, открыл дверь своим ключом и вошел. Сразу стало ясно, что в мастерской имел место небольшой загул: закуски, истерзанный торт, недопитые бутылки… Дочь, свернувшись калачиком, дрыхнет на кушетке.

«Понятно, с Михаилом гуляли!» – потеплело на душе у Василия Кузьмича.

Михаилу они с женой симпатизировали: красивый, семья хорошая, а самое главное – Люська матери по секрету сказала, что он её любит безумно! Люську, конечно, а не будущую тещу!

«А молодец парень, малопьющий, всего-то полбутылки осилил!» – Василий Кузьмич не удержался от соблазна и налил себе добрую стопку рябиновки.

Покатал деликатесный напиток во рту, проглотил. Хорошо-о! Затем принялся будить дочь. Люся просыпаться не хотела, отмахивалась и что-то мычала во сне.

«Целовались!» – уверенно догадался любящий отец при виде здоровенного засоса на шее «спящей красавицы», – «Наконец-то! Давно пора! … Но, почему губная помада? Наверное, игры у них такие… Ну, шалунишки! Ах, молодость, молодость!»

После очередного толчка Люся всё-таки проснулась и дала увести себя домой.

– Ты где так долго шлялся, Васыль? Я уже волноваться начала! – встревоженно позвала из спальни жена, – Люську привел?

– Ага, привел и спать уложил! Только, когда к ней ехал, в лифте застрял, – отозвался Василий Кузьмич, крася губы в прихожей.

Cобственное отражение улыбнулось из зазеркалья и жутко возбудило, так что в спальню глава семьи вошел во всеоружии.

– Ты что, с ума сошел? – шопотом завопила Ганна Осиповна, увидев карминовые губы супруга и, увы, не обращая внимания на многозначительно оттопыренные пижамные штаны, – Сотри немедленно!

– Ну, Жанночка, я хотел пошутить, для пикантности!

– Дурак ты, Васька, и шутки твои дурацкие! – сурово отрезала благоверная все надежды на супружеские удовольствия и отвернулась к стенке.

Муж вздохнул и улегся рядом. Облом! Но воспоминание о приключении в лифте грело душу! Взял недочитанный «Перець», пошарил в карманах пижамы, ища футляр с очками… Нету! И в халате нету! Неужели в лифте посеял? Жалко, добрые были очки: бифокальные, хамелеон, в модной оправе с двойной переносицей…

После товарищеского ужина с мадам Семенчук Люся весь следующий день пыталась восстановить ход событий, ибо помнила отчетливо только до того момента, когда они с Эльвирой выпили на брудершафт. Дальше вспоминалось нечто несуразное: Миша, взявшийся ниоткуда, целующий её в шею (вот и вещественное доказательство – засос!), пронзительное ощущение чуда чудного и дива дивного, хор в белых одеждах, поющий тонкими, но мощными голосами что-то типа «Многая лета!», африканские джунгли с носорогами и жирафами, а она сама – в одной набедренной повязке несет на голове здоровенный кувшин! Ну, полная белиберда! Решив рассуждать логически, отмела джунгли, признав их бредом. Хор, поколебавшись, оставила – мало ли, какая по радио передача была. Но, откуда взялся Миша – было совершенно непонятно. Она позвонила ему ещё утром и осторожно, окольными выражениями и намеками выяснила, что он в тот вечер был дома, и в мастерскую даже не собирался. То, что засос могла сделать женщина, даже не пришло в голову. Окончательно запутавшись в своих логических построениях, Люся позвонила Эльвире и подробно рассказала всё, что только могла вспомнить и привести в систему. Мадам Семенчук, сообразив, что жертва её похоти ничего не помнит (а если вспомнит, то может устроить ей, Эльвире, мягко говоря, неприятности! А не она сама, так родители!), объяснила так:

– Мы же вчера весь вечер только о твоем Мише и говорили! Вот у тебя и отложилось такое приятное ощущение! А засос – от самовнушения: помнишь, нам в санатории рассказывали о стигмах? Это когда у некоторых верующих фанатиков появляются на ладонях как бы раны от гвоздей, как у Иисуса Христа. Вот и у тебя тоже самое!

– Понятно… – разочарованно вздохнула Люся, которая в глубине души надеялась, что Мишенька все-таки приходил… и они целовались, только он, глупый, постеснялся в этом признаться.

– Да, вот ещё что, дорогуша! Ты вчера обмолвилась, что с родителями на каникулы во Францию поедешь, – голос в трубке принял бархатный оттенок.

– Ага, сразу, как сессию сдам, – подтвердила Люся.

– Ой, а привези мне, пожалуйста… – тут последовал длинный список, состоящий из женского белья, туфель, парфюмерии и косметики.

Обалдевшая от такой наглости, Люся была вынуждена взять карандаш и записать под диктовку, а затем прочитать записанное обратно, чтобы ничего не напутать. Вырвав из девушки честное комсомольское слово, что все заказанное привезет, Эльвира заверила её в своей горячей дружбе и повесила трубку.

Продолжая находиться в задумчивости, Люся поднялась в мастерскую учить политэкономию капитализма, чтобы сдать экзамен досрочно. В мастерской легче было настроиться на рабочий лад, а дома постоянно что-нибудь отвлекало: то телевизор, то маняще раскрытая книга об амурных похождениях Анжелики – маркизы ангелов, то телефон. Но формула «Товар-деньги-товар» и приключения Карла Маркса не лезли в голову. Задумавшись, девушка взяла альбом для набросков. Одним движением, не отрывая карандаш от бумаги, изобразила профиль Эльвиры и задумалась, вернее, наоборот – отключила мысли. Глядя куда-то сквозь пространство расфокусированным взором, она не замечала, что карандаш сам собой бегает по бумаге. Так прошел час, а может, и больше. Звонок в дверь встряхнул и взболтал состояние медитации, Люся вздрогнула, виновато захлопнула альбом и пошла открывать. На пороге стоял Михаил.

– Привет! Ну, что, поработаем? – потирая руки, спросил он.

– Привет… Ты работай, а мне политэкономию надо учить, – несколько кислым голосом отозвалась Люся, – Хочу досрочно спихнуть.

– С чего вдруг? – поинтересовался Михаил, переодеваясь в рабочее.

– Да я сразу после сессии в Париж уезжаю, на все каникулы. Вот и решила досрочно отстреляться, чтобы на самолет не опоздать, а то, мало ли, вдруг пересдача!

Здесь надо пояснить, как Люся получила визу во Францию. Даже будучи дочерью дипломата высокого ранга, она в 1985 году не могла рассчитывать на гостевую или туристическую визу! Автор спросил Люсю, то-есть, пардон, Людмилу Васильевну, и она объяснила, что ездила по программе студенческого обмена. Заодно и французский подтянуть! Школьный учитель никогда во Франции не был, и произношение у него было книжное. Соответственно, и у Люси французский был такой, что ни один француз её понять был не в состоянии, как и она не понимала беглую французскую речь. А в десятку участников программы её втиснул, использовав свои связи, муж бабушки Маргариты, служивший, как мы помним, инструктором ЦК КПСС. По блату, короче.

Михаил восхищенно присвистнул:

– Ну, учи, учи. Корень учения горек, а плод его сладок: Париж, однако!

Он встал в позу памятника Маяковскому и с пафосом воскликнул:

– Париж! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!

Люся расхохоталась.

– Пойдем чай пить, чтец-декламатор! Ко мне вчера знакомая приходила, так тортик остался.

– То-есть, приговор не привели в исполнение? – нахмурился Михаил, – Ну, щас мы его!

На кухне, пока заварился чай, Люся достала из холодильника «Прагу» с рваной раной в боку.

– Ого! Кто это его так? – поднял бровь Михаил.

– Да это я… спьяну… – покраснела Люся, – Почему-то захотелось прямо руками, представляешь?

Михаил серьёзно кивнул и отломил себе большой кусок, а Люсе – поменьше.

– Прямо, амброзия какая-то… – восхищенно пробормотал он, чавкая набитым ртом, – Слушай, Люсь, а ты Новый Год где встречаешь?

– С родителями, наверное, – пожала плечами Люся, – А что?

– Наши, ну, те, с которыми летом в Крым ездили, собираются на даче у Вовки Смахтина гулять. Если хочешь, поедем, подухаримся!

Люся моментально смекнула, что у неё появился шанс затянуть кольцо окружения немножко потуже, а может, даже и замкнуть его! Новогодняя же ночь!

– Конечно, поеду! А ты меня заберешь?

– Ага, – Михаил уже доел торт и вытирал руки кухонным полотенцем, – Попили, поели, кыш полетели работать.

Он ушел в комнату грунтовать картон, а Люся осталась на кухне, умостившись на кушетке с учебником. На сей раз она втянулась и зубрежка пошла. Через часок Михаил вышел на кухню покурить.

– Слушай, Люсь! Я тебе про Серегу рассказывал? Про другана моего, который в Италию свалил по еврейской визе?

– Ну! Много раз. А что?

– Понимаешь, какое дело… – Михаил повертел зажатой в пальцах сигаретой, подыскивая подходящие слова, – Связи с ним нет! Письма не доходят ни туда, ни оттуда. И по телефону поговорить не получается. А его, оказывается, в шпионаже подозревают! Глупость, конечно. Какой из него, на фиг, шпион! Если я тебе письмо дам, бросишь его в Париже в ящик?

Люся, выросшая в семье дипломата, отлично понимала, что делать этого нельзя. С Комитетом шутки плохи, или есть другое мнение? Письма ни с того, ни с сего, не пропадают, и телефонная связь – тоже. Значит, Сергей и его мама у КГБ под колпаком. Если, паче чаяния, у неё на границе найдут письмо к изменнику Родины, тем более – к потенциальному шпиону, то мало не покажется! Неприятности – это не то слово… Её же из Строгановки отчислят и из комсомола выпрут, а папу Васю с работы уволят и из Партии выгонят. Ещё и повезет, если не посадят! Но для Миши она была готова на всё, даже на такой риск.

– Ладно, сделаю, – после долгой паузы согласилась наша контрабандистка, – Только письмо напиши без имен и эзоповым языком, чтобы, если найдут, то ничего бы не поняли. Адрес я запомню, а потом сама надпишу. А письмо положу вместе с красками и без конверта, как старое. Ну, будто случайно туда попало!

– Ну, комсомолка Воробьёва, ты и конспиратор… или конспираторка? – от души восхитился Михаил, – Я тогда все подготовлю, а потом тебе передам незаметно.

Люся, наклонив голову набок, в упор посмотрела на него:

– А что мне за это будет?

– Будет тебе и ко-офэ, будет и какава с чаем! – голосом артиста Папанова брякнул Михаил на автомате цитату из фильма «Бриллиантовая Рука».

Потом посерьёзнел:

– А ты… чего хочешь?

Люся уже открыла рот, чтобы сказать: «Поцелуй меня!», но в последний момент сдержалась. Рано! К тому же он сейчас с той гнусной иностранкой опять… Даже если и поцелует, то не всерьёз…

– Ну, какава, так какава. В кафе «Шоколадница», ага? Когда вернусь, сводишь меня!

– Заметано! – с облегчением согласился Михаил, – И взбитые сливки!

Сигарета догорела, и он ушел работать, а Люся ещё долго пила, чтобы успокоиться, остывший чай.

Когда предмет её сердечного томленья ушел, было уже около одиннадцати вечера. Решив почитать ещё немножко дома, в постели, Люся встала с кушетки и вдруг увидела свой альбом на подоконнике. Непорядок! Перекладывая его на полочку, открыла. Вот те на! Несколько страниц были изрисованы комиксами! Когда это она умудрилась? Присмотревшись, вся залилась краской: на странице был подробно отображен вечер с Эльвирой! Вот они чокаются, вот Эльвира вытирает Люсино лицо салфеткой, вот они целуются… Вот… вот… Фу, какая гадость! Аж тошнота к горлу подкатила! Неужели эта жирная сука все это проделывала с ней, комсомолкой Воробьёвой!? Отдышавшись, Люся, тем не менее, продолжила просмотр: вот гражданка Семенчук с довольной рожей, облизываясь, кладет в карман чайные ложечки… ну, это ладно… вот садится в лифт…

На следующей картинке Люся изумленно ойкнула: в лифт вошел папа Вася! Перевернула страницу: ну и ну! Текст, выходящий изо рта Эльвиры в виде пузыря: «Красивый мужчина! Вы… это-самое… не хотите? Всего червонец!»

А папа ей, значит, отвечает: «Как? Прямо здесь, в лифте? … Женатый я… Да и денег с собой столько нету.»

А она ему: «Ничего, давайте, сколько есть, а за остальными я завтра зайду!»

Так, она ещё и проститутка!? Судя по продолжению – таки да, ибо там была запечатлена оголтелая Камасутра. Люся эту книгу сама не видела, но девчонки рассказывали… в общих чертах. Ай да папа Вася!

Мужественно досмотрев все до конца, захлопнула альбом и умылась холодной водой, так сильно горели щеки. Как она умудрилась замастрячить все это, да ещё в таких подробностях? Ответа не было. Успокоившись, принялась придумывать месть Эльвирке, ибо нельзя такое прощать. Ишь, маньячка сексуальная! Вскоре в голову пришла отличная идея…