Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Не успели угли этого события покрыться пеплом, как весь остров содрогнулся от нового потрясения: дон Паоло, правая рука покойного дона Федерико, был застрелен из собственного пистолета марки Беретта собственной же женой! На почве ревности! Она сама вызвала полицию, показала уличающие покойного мужа в измене фотографии, и заявила, что хотела только напугать его незаряженным, как она думала, пистолетом, муж пытался пистолет отнять, а пистолет взял, да и случайно выстрелил… восемь раз. Несчастный случай, да! К заявлению молодой женщины полиция отнеслась сочувственно, тем более, что её отец был прокурором Сицилии. Возбудили, конечно, уголовное дело по обвинению доньи Марианны в неосторожном обращении с оружием, но все понимали, что в тюрьму её никто не посадит. При осмотре вещей убитого следователь обратил внимание на открытку в его бумажнике. Обычная почтовая открытка с красивым изображением неба и облаков, как они видны с самолета. Текст состоял всего из трёх слов: «Привет из Рая!» и подписи – Григорио Каррера. Странная шутка…

В момент, когда пышная процессия направлялась на кладбище, дабы поместить тело дона Паоло в фамильный склеп, дон Ринальдо, левая рука покойного дона Федерико, вдруг побледнел, согнулся пополам и вытошнил завтрак, приготовленный нежными ручками молодой жены, доньи Франчески. Последней мыслью, мелькнувшей в угасающем сознании мафиозо, было воспоминание о том, как перед завтраком позвонила какая-то незнакомка и передала привет от покойного Григорио Каррера, а потом вошла жена и швырнула в рожу фотографии, на которых он был запечатлен с двумя голыми тощими синьоритами. Намекала на его супружескую неверность и нарывалась на скандал, несомненно! Пришлось дать глупышке пощечину и посоветовать не вмешиваться в дела мужа. Она только как-то странно улыбнулась и пожелала мужу сдохнуть. И вот теперь…

Холодный пот выступил на лбу, краски мира обесцветились, тягучая слюна заполнила рот. Боль в животе, какая боль! Всё высшее общество города и приехавшие проводить дона Паоло в последний путь товарищи по… э-э… работе с ужасом и изумлением смотрели на корчащегося на песке аллеи человека. Через пятнадцать минут дон Ринальдо скончался в страшных судорогах до приезда Скорой Помощи!

Тело забрали в полицейский морг и подвергли вскрытию. В организме покойного обнаружился крысиный яд! Донью Франческу допросили, и открылась интересная подробность: оказывается, дон Ринальдо каждое утро завтракал ничем иным, как тушеной в соусе Беарнез крысой! Ну, такая у него была причуда! Крыс он ловил в подвале собственного дома. Крысоловкой, да. Кухарка и шофер подтвердили показания доньи Франчески (она им о-очень хорошо заплатила за это!). Анализ рвотных масс, собранных на аллее кладбища, также показал, что это непереваренное крысиное мясо.

– Увы! Дону Ринальдо попалась неправильная крыса! – заключил следователь, и с облегчением добавил:

– Несчастный случай!

Итак, в городе за три дня произошло кошмарное самоубийство и два несчастных случая! Но все три покойника были высшими руководителями мафии, и народ задумался над странным совпадением. Скверная тенденция, однако! Слух о супружеской неверности, послужившей так или иначе причиной смерти зловещей тройки, ветерком пронесся по Палермо. Многие мужья попритухли и съёжились, а у жен появился в глазах нехороший блеск. Все сидели по домам и ждали продолжения, поэтому доходы стрип-баров упали до нуля, а самый знаменитый вертеп «Южная Ночь» закрылся вовсе! Сотни проституток, голодающих из-за отсутствия клиентов, в отчаянии покидали город, но драма на этом закончилась также неожиданно, как и началась.

Смерть троих главарей нанесла Сицилийской Мафии огромный вред. Сразу началась борьба за власть, в результате которой произошел раскол! То, над чем работали отец, дед и прадед дона Федерико, рассыпалось в одночасье. Вместо одного большого, дисциплинированного и дружного клана возникло восемь маленьких, враждующих между собой. Цель Лючии была достигнута! Брат был отомщен, враг разгромлен.

Глава вторая

Мария после помолвки всерьёз задумалась о будущем. Конечно, срок свадьбы не был определен, но, тем не менее, рано или поздно они поженятся. Возникало множество вопросов: как быть с учебой, если пойдут дети? Можно ли будет жить у мужа?

С этими проблемами она пошла посоветоваться к Анджеле, которая, как ты уже догадался, Читатель, была её куратором.

Анджела выслушала внимательно и долго молчала, пуская в пространство сигарный дым. Синие колечки, спирали и маленькие причудливые туманности медленно разлетались по комнате, гармонизируя сознание. Мария терпеливо ждала, прихлёбывая кофе маленькими глотками и разглядывая висевшую на стене огромную фотографию Гаваны. В сердце ворохнулось незнакомое дотоле чувство – ностальгия. Любимый город, в котором прошла вся жизнь! Вон, даже видно её школу и площадь, на которой они танцевали до утра после выпускного, храм Сан Кристобаля, где она молилась перед отлетом в Москву Деве Марии, чтобы укрепить свою душу против грядущих трудностей жития… В носу защипало.

Анджела глубоко вздохнула, и мягким, но строгим голосом изрекла:

– Ты можешь выйти замуж, muchacha, и даже иметь детей, сколько пошлет Господь, но ты не сможешь брать академический отпуск. Казна республики не резиновая и дополнительные расходы не предусмотрены. То-есть, за лишний год обучения тебе придется платить из своего кармана, а это такие деньги, которые тебе не заработать и за три года. И ты должна жить в общежитии. Смена места жительства не разрешается. Если ты все-таки переедешь к мужу, то по возвращении на родину у тебя обязательно будут неприятности. Какие именно, не говорю, но ты сама догадайся.

Мария понурилась, ибо неприятностей не хотелось категорически. Запросто могут с позором исключить из Организации Коммунистической Молодежи, а это, считай, гражданская смерть!

Анджела продолжила ещё более строго:

– Если же тебе придет в твою прекрасную головку подать заявление о принятии советского гражданства чтобы остаться в Москве с мужем и не возвращаться на Кубу, то знай, что советское правительство делает это только с согласия нашего правительства. (Это было неправдой, но как Мария смогла бы проверить?) То-есть, в любом случае, завершив учебу, ты должна вернуться и отработать пять лет по распределению. А если ты всё же не вернешься, то твой долг за обучение будут выплачивать твои родители!

Что это значит, Мария знала отлично. Родителей, скорее всего, сошлют, как преступников, в сельскую местность, и весь остаток жизни они будут работать на тяжелой грязной работе, не получая ни единого песо на руки.

– А самое главное, – безжалостно забила последний гвоздь Анджела, – ты никогда не сможешь вернуться на родину, на наш Остров Свободы!

Мария зарыдала вовсю. Потерять Кубу навсегда – да она и помыслить не могла о такой беде! Ей также было жалко родителей, но пуще всего, было жалко себя и Мигеля. Что за жизнь поврозь? Она представила себе, как, проведя с мужем день, должна будет возвращаться в общежитие. А она так мечтала готовить Мигелю завтраки, поить его настоящим кофе… да и вообще, ночь, проведенная с любимым – это совсем не то, что несколько часов днем!

– Не плачь, глупышка, – погладила её по голове Анджела, и тон её сменился на сочувственный, – Скажу тебе по секрету: на самом деле вовсе не обязательно ночевать в общаге каждую ночь! Достаточно каждую вторую. Ну, и если вы соберетесь съездить в отпуск на неделю-другую, то просто скажи мне, чтоб мы знали, где ты находишься. И всё будет хорошо!

– Правда? – всхлипнула Мария, поднимая на неё зареванные глаза.

Анджела улыбнулась:

– Правда, правда! Мы же не звери, все понимаем… и обязательно идем навстречу, если это возможно! Ну, вытри слёзы и выпей ещё кофе…

Перед расставанием она вручила Марии коробку сигар «Ромео и Джульетта».

– Вот, подарок твоему жениху!

Мария покинула посольство в состоянии нешуточной задумчивости. Пока ехала в метро на свидание с Мигелем, пришла к выводу: ничего ему не говорить! И вообще, не надо ставить телегу впереди лошади. У них ещё ничего не решено, когда ещё будет свадьба – неизвестно, тем более дети. О том, что от рождения детей можно воздержаться, применяя различные противозачаточные средства, Мария, как католичка, даже и не подумала.

Погоревав об отбытии друга за Железный Занавес, Михаил могучим усилием воли заставил себя вернуться в повседневную реальность. Надо было продолжать учебу, ведь пошел последний студенческий год! Дипломная работа и вообще… И отношения с Марией требовали логического продолжения. Но! Прежняя жизнь не отпускала так легко.

Внезапно заявилась Оля. Без звонка, ибо Михаил, предвидя её напористость, проинструктировал родителей и Марину, чтоб говорили, будто его нет дома. Некоторое время это помогало, но у родителей вскоре закончился отпуск и они уехали в свою далекую северную воинскую часть, а Марина, как мы помним, практически переселилась в тюрьму к жениху, поэтому прикрыть Михаила было более некому. Приехав, Оля убедилась, что в квартире горит свет, решительно вошла в подъезд, поднялась на нужный этаж и нажала кнопку звонка.

Итак, когда проблямблямкал дверной звонок, парень оказался дома один. Как раз в это время собиралась приехать Мария, и он отомкнул замок не спросив «кто там?» Увидев, что это не его любимая, а совсем даже наоборот, Михаил изменился в лице и попытался закрыть дверь, но Оля быстро вставила в щель длинную, обутую в изящный румынский сапожок ногу.

– Впусти погреться, хозяин! – с нажимом потребовала она.

– Ну… заходи, раз пришла, – промямлил Михаил.

Получилось невежливо, но Оля не стала на этом заострять внимание. Быстрыми шагами она двинулась в гостиную, даже не переобувшись. Михаил поплелся за ней, лихорадочно размышляя, как бы избежать тягостного объяснения и спровадить свою бывшую побыстрее. События, между тем, развивались стремительно, неожиданно и нестандартно.

– Сюрприз! – воскликнула коварная пришелица и, исполнив пируэт, распахнула длинное бежевое демисезонное пальто.

А под пальто ничего не было! То-есть, вообще ничего, только голое красивое тело. Челюсть у единственного зрителя сего вернисажа отвисла, он попятился и плюхнулся на диван, что Оля расценила как одобрение и приглашение. Скинув пальто на пол, она быстренько уселась на колени к ошарашенному парню и впилась в его губы мощным поцелуем. И тут в комнату вошла Мария, открывшая дверь собственным ключом! При виде представшей перед её взором эротической сцены у неё потемнело в глазах и сердце пронзила жгучая стрела ревности и обиды. Мигель, её Мигель оказался изменщиком! Почему-то вспомнилась песня Жанны Бичевской: «Ты помнишь, изменщик кова-а-арный, как я доверя-алась тебе?» Стряхнув оцепенение, длившееся всего секунду, много – две, гордая дочь Кубы повернулась, чтобы уйти из этого дома и от этого мерзкого обманщика раз и навсегда. Какое, в задницу, замужество! Какие, нафиг, дети! Даже хорошо, что всё случилось сейчас, а не потом, когда было бы ещё больнее!

– Мария! – отчаянно и жалко взвизгнул Михаил, вырвавшийся, наконец из омута поцелуя, – Не уходи! Это не то, что ты подумала! Не виноватый я, она сама пришла… нарочно… Я её не люблю, я тебя люблю!

– Как же, как же! – саркастически захохотала Ольга, – А это что?

Гибко спрыгнув с колен она триумфально указала пальцем на бугрящиеся под могучим давлением изнутри тонкие треники жертвы своего коварства.

(Увы! Эрекция есть результат рефлекса спинного мозга, сиречь, процесс, не контролируемый сознанием!)

Если до этого у синьориты Рамирес и были малюсенькие сомнения, то теперь они исчезли! Швырнув на пол ключ, она выбежала из квартиры, громко хлопнув за собой дверью. Душили злые слёзы, а в горле стоял комок, мешавший дышать. Хотелось умереть, прыгнуть из окна, отравиться-утопиться-зарезаться…

До общежития добралась на автопилоте, опомнилась только переступив порог своей комнаты.

– Что с тобой? – удивленно воскликнула Хельга, уронив анатомический атлас, – На тебе… как это по русски… Лица нет!

Мария машинально глянула в зеркало. Ну, да, конечно! Глаза красные и опухшие, как у вурдалака, потеки туши по щекам… И в таком виде она ехала в автобусе, на глазах у всех! Ужас! Всхлипнув, бросилась в ванную, умываться. Холодная вода привела в чувство и смыла следы горя.

– Рассказывай всё! – категорически потребовала умирающая от любопытства Хельга, возникнув за спиной с чистым вафельным полотенцем в руках, – Не держи в себе, а то желчь разольётся!

Вытерев лицо, Мария решила рассказать о случившемся, зная по опыту, что после исповеди всегда становится легче на душе. Да и тема не такая, чтобы делать из неё секрет.

– Я пришла к Мигелю, а у него на коленях голая баба, представляешь?

– Да ты што-о-о?! – потрясенно ахнула подруга, – И они… ну, это… да?

– Почти… не успели немного. Только целовались… Нет, неправильное слово… Сосались, во! А у него вставак… нет… стояк уже был вот такой! – Мария показала руками, какой именно, в запальчивости преувеличив размер примерно вдвое.

– А ты что?!

– Что, что… Швырнула ключ и ушла…

– А он что??!!

– А он… с ней остался…

– И даже не извинился, гад?!

Мария только махнула рукой и, повалившись на койку, снова заревела в три ручья.

– Ничего, ничего, – успокаивающе бормотала Хельга, стаскивая с неё сапожки и накрывая одеялом, – Я сейчас… я быстренько!

Она выскочила из комнаты и побежала по лестнице в комнату 13—10, где жили знакомые мальчишки: один русский, один не очень русский, и ещё совсем нерусский – индеец-никарагуанец, её одногруппник.

Жили-были три студента. Владимир был колхозным стипендиатом с Брянщины, Иван же стипендию не получал, ибо учился на тройки, а жил на то, что присылали родители-врачи, работающие в маленькой райбольнице в Ханты-Мансийском Автономном округе. На Севере, то-есть. Иван по документам считался манси, но обрусел настолько, что ни одного слова на родном языке не помнил. Хосе стипендию платила республика Никарагуа независимо от успеваемости. Зажиточный, по студенческим меркам, коллектив.

Иван и Владимир были, можно сказать, ветеранами, ибо учились уже на четвертом курсе. Хосе же был первокурсником, хотя и старше их годами, но все равно его называли «молодой» и ненавязчиво учили жизни. Ну, посылали за винишком и сигаретами в Гастроном, а также определили ему почетный пост бессменного дежурного по санитарному состоянию жилого помещения, санузла и общественной кухни. Ещё старшие товарищи внушили «молодому», что в шесть утра и в полночь, когда по радио звучит гимн Советского Союза, он обязан стоять по стойке «смирно» от начала и до конца, проявляя тем самым уважение к стране пребывания. Хосе был парень покладистый, и простодушно воспринимал всё вышеописанное как должное, хоть жизненного опыта у него было поболее, чем у сожителей: с четырнадцати лет партизанил, был снайпером, за что получил прозвище «Соколиный Глаз». Прошел, что называется, и огонь, и воду, и даже медные трубы, в смысле, диктатор Самоса объявил однажды награду за его голову, о чем парень из скромности никогда не рассказывал. Иван и Владимир, между тем, даже в армии не служили.

Жила сия троица, тем не менее, дружно и бесконфликтно. Русские делились с никарагуанским товарищем салом и вареньем, присылаемым из деревни, а он иногда покупал им ширпотреб в валютном магазине «Березка», куда советским гражданам вход заказан.

Ребята как раз собирались ужинать, когда дверь распахнулась и в комнату торнадой (торнадом?) влетела растрепанная Хельга. От быстрого бега по лестнице она запыхалась и не могла вымолвить ни слова. Окинув взглядом аккуратно застеленный чистой газетой пиршественный стол, на котором стояла сковорода с жареной на сале картошкой, вскрытые консервы «Частик мелкий в томатном соусе», колбаса под странным названием «Хлеб» и поллитровка «Столичной», девушка схватила бутылку и была такова, не тратя времени на объяснения и просьбы, потому что нужно было срочно спасать подругу! А ребятам она более другую бутылку купит! Потом, да!

Парни от такого аффронта превратились в статуи, ибо утрата бутылки, уже вскрытой и готовой к распитию, есть стресс и шок, оставляющий глубокие раны в психике. Только Хосе с индейской невозмутимостью продолжал нарезать хлеб. Он был равнодушен к огненной воде и пил её исключительно для того, чтобы не идти вразрез с туземным обычаем.

Первым очнулся Иван.

– Ёпэрэсэтэ! Вовик! Это чего это было-то? – слабым голосом спросил он товарища по несчастью.

– Да я сам не понял… – сдавленно прохрипел тот, тупо трогая пальцем место, с которого исчезла бутылка, – Измена, однозначно!

Две пары глаз синхронно повернулись к Хосе в надежде, что никарагуанец понял больше. Тот хмыкнул, осторожно положил хлеб на свободный кусок газеты и выдал:

– Хлеб – всему голова!

Получилось невпопад, а потому разъяснения не произошло.

– Это Хельга, немочка с 16—3, – подумав, изрек Иван, – Видно, срочно захотелось выпить чувихе!

– Да разве она пьёт? – удивился Володя, – Что-то раньше не замечал я за ней!

– Ну, надо же когда-нибудь начинать, – пожал могучими плечами Иван.

– Вань, а как думаешь, отдаст? – забеспокоился Володя, которому было ужасно жалко свою родную бутылку.

– Да куда она денется! Только, когда?

Помолчали, постепенно приходя в себя.

– Слышь, молодой! У тебя там в тумбочке… случайно… ничего нету? – устремил Иван полный надежды взгляд на индейца.

– У меня там в засаде сидит пузырь белого вермута. Литровый. Болгарский, – лукаво прищурился тот.

Сии слова пролили бальзам на душу страждущих студентов.

– Ай, молодца! Тащи, а то картоха остывает!

На столе материализовался вермут.

– На поле произошла замена, – голосом спортивного комментатора провозгласил Володя, – Вместо поллитры «Столичной» играть в нападении будет литр вермута!

Иван, посчитав на пальцах соотношение градусов к объёму, признал замену равноценной.

Поспешно разлили и выпили: вдруг опять отнимут!

– Как же тебя угораздило, молодой, целый пузырь такой благодати сберечь? – поинтересовался Володя, чавкая колбасой.

– Я ещё в пятницу затарился двумя литрами. Ну, ко мне Цыра Ким обещала вечерком зайти, песен, типа, попеть.

– И что?

– Пришла и говорит: наливай! Подряд три стакана выдула, пока я с одним справлялся. И сразу свалила! Сказала, реферат писать. Я её даже поцеловать не успел! А второй вермут, вот, остался, – поведал Хосе грустную историю динамо.

Четверокурсники сочувственно захихикали и Иван ободряюще хлопнул вермутовладельца по плечу:

– Нэ журись, хлопче! Ещё много будет в твоей жизни молока и сена!

Тот согласно кивнул, хотя «Золотого Теленка» не читал, и, соответственно, цитату не понял.

После ужина в организмах захорошело, а посему поход в 16—3 за разъяснениями решено было отложить на потом.

Тем временем Хельга заставила Марию выпить полный стакан, дав на закуску конфету «Кара-Кум». Поколебавшись, выпила сама, за компанию – не пропадать же добру! И для немки, и для кубинки это был первый поставленный на собственных организмах опыт по употреблению водки, а потому эффект получился мгновенный и свирепый! Резвы ножки подкосились, зорки глазки расфокусировались, языки принялись заплетаться. Мария все равно чувствовала себя паршиво, но алкоголь сгладил и подернул туманом горе. Короче говоря, водка помогла.

– А я его… Мигеля… так любила! – бормотала жертва мужского коварства, – Как жить после такого предательства, а? Он плохой!

– Успокойся, дорогая! – гладила её по голове Хельга, – Найдешь себе другого… Ик! … Хорошего!

– Не-а… другой мне не нужен! Я его любить хочу… продолжаю хотеть!

– Кончай неправильно хотеть! Лучше возьми и разлюби! Раз он плохой…

– Каррамба! Откуда ты знаешь?

– Доннер… Ик! …веттер… Да ты же сама сказала!

– Кому?!

– Ну, этой… мне!

– А ты что?

– А я что… я ничего… я вообще!

– Ты вообще? А он, тогда, что?

– Кто?

– Да, этот… как его…

Уже через полчаса девчата, крепко обнявшись, спали на коврике.

Не осуждай их, Читатель. Сам пьяный бываешь!

Однако, вернемся же в квартиру Михайловых!

Михаил, оправившись от шока, бушевал. Он бегал по комнате, бессвязно выкрикивая грязные ругательства и даже оскорбления в адрес бесстыдницы Ольги. Хотел поколотить, но рука не поднялась. Ольга же, по прежнему голая, лежала на диване и довольно улыбалась, ибо отлично понимала, что удачно избавилась от соперницы. А Мишка подергается, попсихует – и вернется к ней! На всякий случай переменила позу на более соблазнительную, подсмотренную в журнале «Плейбой». В смысле, легла на бок, оперлась на локоть, одну ногу согнула, а попу кокетливо оттопырила. Мысленно представила себя со стороны: неотразимочка!

Через полчаса Михаил иссяк и устало опустился на пол. Мария, конечно, не простит… Да и кто простил бы, увидев такое? Он бы точно не простил… Парень закрыл глаза и свернулся на ковре в позе эмбриона. Голова кружилась, путались мысли. Все вокруг заволакивалось странным розовым туманом, делавшим тело безвольным. Окружающая реальность воспринималась отстраненно. Наступило так называемое охранительное торможение. Бывает такое явление – реакция на сильный стресс, особенно у личностей впечатлительных, творческих, с возбудимой нервной системой. Через несколько минут накатил сон.

Удивленная донельзя Ольга слезла с дивана:

– Миш, а Миш! Спишь, что ли?

Ответа не последовало.

– Во, даёт! – она энергично пощекотала Михаила подмышкой, но безуспешно – он продолжал спать.

Шалунья слегка растерялась, но тут же сообразила, что ситуацию можно использовать к собственной выгоде! Надо только…

Хлопнула входная дверь: вернулась из тюрьмы Марина.

– О, привет, Оль! А ты чего голая?

Тут она увидела брата.

– А Мишкой чего? Спит? Ни фига себе!

– Устал он, – развела руками Ольга, – Мы тут… это… покувыркались… четыре раза… ну, он и уснул! Помоги его в спальню оттащить!

– Понятненько… Вы, значит, снова вместе, прелюбодеи эдакие? – понимающе хихикнула Марина.

– Ну!

Вдвоем они волоком перетащили парня в спальню и взвалили на кровать. Ольга заботливо раздела бесчувственное тело и прилегла рядом, тесно прижавшись. Добилась своего, интриганка!

Наступило утро.

Михаил просыпался медленно, как бы всплывая из глубин забытья. Открыв глаза, он не сразу понял, где находится. Потом сообразил, что в спальне родителей, на их двухспальной чешской кровати. Странно, почему не в своей постели? Ответ не замедлил брызнуть в глаза наготой лежащего рядом тела. Сфокусировав взгляд, он тупо уставился на упругую девичью грудь с розовым соском. Явно знакомая молочная железа! Осторожно убрал прядь волос с лица спящей девушки: Ольга! Надо же! Но, как?! Почему?! И, вообще, с какой стати?! Они же расстались! Он же любит Марию! А Ольгу… не любит? Или, всё-таки… Во, конфуз!

Увы, вчерашние события исчезли из памяти. Последнее, что он помнил отчетливо, был звонок в дверь. Он пошел открывать, уверенный, что пришла Мария… а потом – как отрезало!

Тем временем проснулась Ольга. Сладко потянувшись, она приникла к своему возвращенному возлюбленному и поцеловала.

– Доброе утро, Мишончик!

– Доброе… А ты как… когда… – слова не шли с языка.

В голове плескался вакуум. Как с похмелья, ага!

– Ты что, забыл? Пришла вчера сюрпризом, показала тебе «Чебурашку»! – засмеялась девушка, – А ты на меня ка-ак накинулся, ненасытный-неуёмный! Соскучился по Олечке, у-у, маньяк сексуальный! Четыре раза приступал, еле выдержала! – последовал новый поцелуй, на сей раз с языком, а нежная ладошка сомкнулась на моментально насторожившемся Красноголовом Воине.

Однако! Если к молодому парню ластится голенькая девушка, то не поддаться соблазну очень тяжело, если вообще возможно. Даже женатые мужчины иногда такое не выдерживают, что уж говорить о холостяках! Вот ты, Читатель, соблюл бы моральный облик строителя коммунизма в такой ситуации? Не знаю, не знаю…

Согласно закону физиологии, в такой вот момент мужчина испытывает могучий всплеск эмоций, попросту говоря – шок, но в хорошем смысле слова. Михаил под влиянием оного вспомнил всё и оттолкнул проказливую руку! Весь вчерашний вечер промелькнул перед глазами – и «Чебурашка», исполненная Ольгой, и приход Марии… Ужас случившегося прострелил все его тело насквозь, заставив содрогнуться! Предатель! Он – предатель! И изменщик! О, как он мог!? Он же не хотел! Прости, Мария, так случайно получилось… Нет, не простит, конечно! Но, как же теперь быть-то? Ответ на сей вопрос как-то не спешил явиться.

Ольга, разочарованная, но не сдавшаяся, гибко изогнулась и достала из лежавшей на прикроватной тумбочке пачки две сигареты. Прикурив, дала одну Михаилу. Некоторое время он лежал, хмуро пуская ароматный дым в потолок, и мысли постепенно менялись с абстрактных на более конкретные. Что теперь делать с Ольгой? Надо от неё избавиться… Но как это сделать поделикатнее? Неловко как-то взять и вытолкать в шею! Он не испытывал к ней сейчас ни влечения, ни досады (ну, может быть, чуть-чуть!). Чужая женщина, вот!

Ольга, тем временем, докурила, и, загасив окурок в горшке с гортензией, упорхнула в ванную, отсверкивая розовыми поджарыми ягодицами балерины.

Мысленно сравнив их с роскошной, не имеющей аналогов в природе, попой Марии, Михаил только горько вздохнул, все глубже осознавая, что он потерял.

Интриганка вскоре вернулась, свеженькая, как цветок, и сияющая, как солнечный лучик, всем своим видом выражая готовность к употреблению. Но Михаил, сумрачно отведя взгляд, буркнул сквозь зубы:

– Одевайся и уходи! Мне… это… в школу пора.

– Вот так, да? Сорвал цветок удовольствия и выбросил? – обиженно надула губы Ольга, пытаясь отстоять своё счастье, но, увидев разлившуюся по лицу парня досаду, а также сжатые кулаки, замолкла.

Поняла, что для качания прав момент не самый лучший и решила закрепить успех позже. Быстренько натянула сапоги и пальто – и была такова, на прощание послав предмету своей страсти воздушный поцелуй.

Михаил от него увернулся.

Мария в то утро впервые прогуляла занятия в институте, потому, что болела голова. Нет, не так! Голова не просто болела, а угрожала взорваться и раскидать содержимое черепной коробки по всей комнате! Малейшее движение причиняло страдание, мутило и тошнило весь организм, во рту и глотке было сухо, как в пустыне в полдень, и язык, опухший и превратившийся в окаменелость, отказывался произносить слова.

Хельга, употребившая накануне меньшую дозу, была в несколько лучшем состоянии, но налить воду в стакан не смогла – так тряслись руки. Утолив мощную жажду прямо из чайника, дала напиться подруге, после чего принялась варить кофе. Кофе перекипел и получился невкусный, но, тем не менее, помог справиться с бодуном.

Отживев, Мария поклялись на студенческом билете, что никогда больше не будет пить водку. Хельга же от клятвы воздержалась.

Немного погодя Мария изорвала в клочки фотографию Михаила и вычеркнула его телефон из записной книжки.

– Если вдруг заявится, говори, что я переехала в другую комнату, – попросила она Хельгу, – А лучше, просто гони его… как это… взашей!

Та с сомнением кивнула.

Вот так, Читатель! Произошел полный и окончательный разрыв отношений.

И потянулись унылые дни поздней осени. Солнце (если его вообще было видно!) вставало все позже, а садилось все раньше. Бесконечные дожди хлестали Москву ледяными струями, образуя лужи, достигающие размеров моря Лаптевых. Автомобили, проносясь по водной глади, шаловливо окатывали зазевавшихся пешеходов фонтанами грязной воды, что бедолаг отнюдь не веселило. Опавшие листья, не слишком усердно сгребаемые дворниками в кучи, снова разлетались под порывами злого северного ветра, а те, которые удавалось поджечь, смрадно воняли.

Мария, выросшая в тепле тропического острова, все время мерзла, и ходила мрачная и неулыбчивая. От бывшего возлюбленного каждый день приходили толстые письма, но тут же отправлялись в мусоропровод непрочитанными. Михаил также неоднократно приезжал в общежитие мириться, обязательно с вот таким букетом, но безуспешно – Хельга каждый раз прогоняла его с помощью эпитетов и выражений, почерпнутых в очередях за дефицитом, строго блюдя таким образом завет подруги. Однажды, впрочем, Михаил подстерег Марию после занятий, но разговора не получилось: увидев его, гордая кубинка упрямо вздернула подбородок и, игнорируя попытки схватить её за рукав, скрылась в женском туалете, где и просидела два часа, заливаясь слезами. Мигель, несмотря на разорванную фотографию и вычеркнутый телефон, по прежнему снился ей по ночам, заставляя сердце болезненно и сладко сжиматься, а уж при виде его в натуре пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы не потерять сознание. Но о прощении изменщика не могло быть и речи!

Михаил, проторчав два часа под дверью осыпаемый насмешливыми взглядами студенток, и, так и не дождавшись свою утраченную любимую, понуро убрался восвояси, прикрепив букет к косяку гвоздиком – не тащить же назад.

Выйдя из туалета, Мария, убедившись, что в поле зрения бывшего ухажера нет, забрала букет себе – не пропадать же добру! Незнакомые цветы – яркие, большие, самодовольные – пахли осенью и хранили тепло рук Мигеля… Здравствуй, грусть!

Букет простоял в трехлитровой банке из-под соленых помидоров почти две недели.

Ольга предприняла ещё две попытки взять Михаила штурмом, но неудачно: оба раза он вежливо, но твердо посоветовал идти по адресу, где ей будет хорошо. В смысле, на… ну, ты знаешь, Читатель, на что именно. Ольга обиделась, и больше не приходила.