Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

– Сама знаю! Только бандиты нынче стаями около «Березок» пасутся, отслеживают, куда товар повезли, а потом заходят в квартиру, пушку под нос – и ага! А то и прямо на улице грабят.

Молчание, звяканье ложечки в чашке.

– Ань, а если так: зарплату в чеки не переводить, а открыть счет, здесь, в Париже? А что чеков есть – обратно во франки конвертировать! Ты же главбух, все можешь!

– Ты что, за это меня знаешь, за какое место повесят?

– Да брось, открыли же счет Михайловой!

– Открыли, только она без моей подписи ни франка снять не может.

– Но, если нужно будет, ты же подпишешь?

– Для этого письмо из Москвы должно быть, с разрешением…

– А без письма?

– А без разрешения не подпишу! Меня же сразу в Союз вышлют и из Партии исключат!

– Вышлют, ясное дело. И исключат. Только, сейчас все и так из Партии выходят! Партбилеты публично сжигают, Господи, прости их, грешных! Но, ведь, под суд тебя не отдадут? Деньги-то, официально, её, Людмилины?

– Ну… как бы, да…

– Вот! Открой такой счет мне! Вы с Ленским все равно последний год дослуживаете! Месяцем раньше, месяцем позже на Родину вернешься – какая разница?

Снова пауза, на сей раз длинная.

– Сколько?

– Что «сколько»? – нарочито наивным голоском переспросила послиха.

– Сколько я буду с этого иметь?

– Ну, ты даешь, Анюта! Столько лет дружим, а ты… Не ожидала я от тебя! Сделай даром, а?

– Даром – за амбаром! Я ж потом навсегда невыездная стану!

– Да брось! Все равно тебе через три года на пенсию! И Ленскому тоже, кстати.

– Вот именно! А жить на что? Короче… Двадцать процентов!

– Скока-скока? Бога ты не боишься, Ленская! А ещё коммунистка! Пять!

– Не, Риммочка, двадцать – или никаких дел!

– Восемь!

– Двадцать!

– Десять, и я о твоих шашнях с Михайловым Ленскому не скажу!

Это был ход конем в глубокий тыл противника. Во всяком случае, так думала Римма Сигизмундовна.

– Ах, так? Да хоть завтра скажи, доказать-то не сможешь! – засмеялась Анна, – Двадцать пять!

– Ага, значит, правда?

– Да, хоть бы и правда! Вовка со мной все равно не разведется, пусть у меня даже десять любовников будет! Только, все равно не докажешь!

Римма Сигизмундовна опомнилась, ибо скандал в семье Ленских был ей не нужен – тогда Валерьянка вообще откажется сотрудничать.

– Ой, прости, Анечка, погорячилась я… Пятнадцать, а?

– Ладно, двадцать. Так и быть, пять процентов скину ради нашей дружбы!

– Так, ты же двадцать с самого начала объявила!

– Ну, да! А потом ты торговаться начала, я и повысила до двадцати пяти! А сейчас – сбавила!

Поняв, что деваться некуда, послиха с досадой согласилась на двадцать и вскоре ушла, ощутимо хлопнув дверью.

Михаил вылез из шкафа пьяный и очень задумчивый. Услышанное его сильно заинтересовало. Деньги на Люсином счету лежали очень большие – несколько миллионов франков! А значит…

– Мишенька! Бедненький, вспотел весь! Иди в душ, ополоснись! А я пока снова стол накрою! – захлопотала Анна.

После душа они попытались продолжить романтический вечер, но, то ли из-за того, что Михаил перепил, а, может, просто переволновался, все получилось скомканно, быстро и неудовлетворительно. Через полтора часа повторная попытка также не увенчалась успехом. Анна готова была рвать волосы на голове: зачем она впустила Римму! Отбрехалась бы потом, что была в ванне…

Около полуночи Михаил выскользнул из квартиры и отправился восвояси. Анна вымолила у него свидание на следующий вечер, но идти к ней ему, почему-то, не очень хотелось.

– Любовь прошла, завяли помидоры! – вслух произнес он, засыпая.

Вечером Михайлов М. М. все-таки отправился на свидание. Погода была прекрасная: парижское лето покрыло сочной зеленью каштанов улицы и переулки, на подоконниках и балконах радовали взор цветники, голуби страстно ворковали, склевывая крошки, бросаемые им сидящими за столиками уличных кафе людей. Некоторые, похрабрее, взлетали на столики и клевали прямо из рук. Михаил с сожалением подумал, что в Москве такое невозможно. Наверное, там голуби более дикие.

Вот и дом. Остановившись, Михаил внимательно всмотрелся из-под руки, ибо балкон посла выходил на улицу. Вот незадача! Там сидела Римма Сигизмундовна и читала книгу, наслаждаясь теплом заходящего солнца!

Быстренько ретировавшись, нашел телефонную будку и позвонил Анне:

– Алё, Анюта! Там, на балконе Римма загорает! Через часок зайду, ага?

– Ой, Мишенька! Жалость какая! Истомилась я вся, сокол мой ясный! Уж все в гнездышке приготовила, чтобы с тобой миловаться! – грудным контральто отозвалась мадам Ленская.

Михаила от этого сиропа слегка передернуло.

– Приду, короче, когда она уберется!

И повесил трубку. Где бы скоротать время? Слоняться по улицам просто так не хотелось… Зашел в бар, хотя обычно этого не делал – дорого там.

В баре было довольно людно. Подойдя к стойке, Михаил заказал пива, самого дешевого. Рядом два могучих мужика, судя по акценту, канадцы, пили текилу. Они насыпали на тыльную сторону ладони крупную соль, выпивали смехотворную дозу в тридцать граммов (один дринк!), сосали ломтик лайма (это такой цитрусовый фрукт, вроде лимона, но помельче и с привкусом леденца!) и слизывали соль.

– Пардон, месье! – не выдержав, обратился к ближайшему мужику Михаил, – В чем, собственно, великий тайный смысл ваших действий?

– Так лучше раскрывается вкус текилы! – охотно пояснил тот, – Хотите попробовать?

– Э-э… Я такими дозами не пью! – выкрутился Михаил, ибо текила была дорогая.

– А какими дозами вы пьёте, месье? – свысока ухмыльнулся собеседник, – Я угощаю, только скажите, сколько вам налить! Двойную? Тройную?

– Ты что, Жан, тройную одним глотком никому не проглотить! – вмешался в разговор его товарищ.

– Я могу выпить не отрываясь целую бутылку! – гордо заявил Михаил.

В баре повисла потрясенная тишина.

– Готов поспорить на пять тысяч, что тебе это не удастся, парень! – широко улыбнулся Жан, – У нас, в Квебеке, я знал одного лесоруба, способного выдуть пять дринков зараз, но пол литра…

– Спорим? – нетерпеливо перебил его Михаил.

В его груди уже разгорелась жажда битвы.

– Спорим! – согласился Жан, – Но, если ты не допьешь хотя бы двадцать граммов, то ты проиграл и оплатишь всю бутылку!

Возбужденные необычным пари посетители принялись делать ставки. Бармен принимал один за Михаила и пять – против. Михаил, подумав, поставил на себя три тысячи франков – все, что нашлось в бумажнике.

Бармен поставил перед ним пивную кружку, солонку и блюдечко с ломтиками лайма. Все выжидательно притихли. Михаил взял кружку и опорожнил её в несколько глотков. Лизнул соль, пососал лайм и раскланялся:

– Алле – оп!

Восхищенные зрители разразились рукоплесканиями. Бармен отсчитал пятнадцать тысяч и придвинул купюры Михаилу. Жан отдал проспоренные пять тысяч.

– Ну, ты даешь, мужик! Будет, о чем рассказать в Монреале, когда я туда вернусь!

Михаил отпил пива. В голове у него зашумела интересная мысль!

– Желаешь… отмазку… а, Жан? – спросил он, притворяясь пьяным, – Спорим, что я осилю ещё одну? Только спорим на десятку!

Народ ошарашенно ахнул.

– Спорим! – завелся Жан, – Только, если ты вырубишься через пять минут, то ты проиграл! Ты должен уйти отсюда на своих ногах, ву компрене?

Люди возбужденно загалдели, делая ставки. Кто-то выскочил из бара и через несколько минут привел ещё человек десять, принявших участие в тотализаторе и заказавших себе напитки. Бармен на этот раз принимал один к десяти! Михаил поставил на себя двадцать тысяч.

Вторая кружка глоталась труднее, тем более, что текила была невкусным напитком и припахивала не то мазутом, не то шпалами. Окружающие, как зачарованные, следили, как падает уровень желтоватой жидкости и донышко поднимается все выше. Слизнув последнюю каплю, Михаил перевернул кружку вверх дном:

– Вуаля!

Публика снова взорвалась аплодисментами. Но, по условиям пари, нужно было не вырубиться в течение пяти минут. Затикал включенный секундомер. Тишина установилась совершенно нереальная, даже не гробовая, как пишут в романах, а ещё тише. Было слышно, как с кряхтением оседает пена в кружках! Михаил индифферентно потягивал свое пиво и грыз солёные крендельки.

– Время! – провозгласил бармен и положил на стойку толстенную пачку франков.

Михаил рассовал банкноты по карманам и снова раскланялся.

Восхищенный Жан отдал проспоренное и обнял его:

– Плевать на деньги! Зато я теперь всю жизнь буду хвастаться, что знаком с исполином, выпившим подряд две бутылки текилы! Да ещё пивком отлакировал! Как, кстати, тебя зовут?

– Мишель…

Взглянув на часы, исполин направился к выходу. Бармен догнал его:

– Месье Мишель! Когда бы вы не пришли, любая выпивка будет для вас за полцены! Я сегодня продал вдесятеро больше обычного! Да ещё заработал на тотализаторе! Оревуар!

Подавляя неприятную отрыжку, Михаил побрел к Анне, стараясь не шататься. Конечно, в тот вечер у них опять ничего не получилось. Анна в запальчивости обозвала «ясного сокола» пьяницей и тот обиделся не на шутку.

Когда они помирились много дней спустя, снова наступило полнолуние (надо же, совпадение какое!), и в спальне Михайловых опять появился кошмарный призрак, напугав прелюбодеев до позеленения. Отдышавшись после визга, Анна в панике убежала домой, второпях забыв надеть трусики. Михаил не смог её проводить, ибо едва добежал до туалета, сраженный медвежьей болезнью.

Проведя ночь на кухне, ибо она была от спальни дальше всего, Михаил на следующий день перетащил кровать в гостиную, а дверь в спальню заколотил крест на крест досками.

На работе он чувствовал себя ужасно, хуже, чем с самого сурового похмелья. Увидев зеленого, аки огурчик, подчиненного, Летунов напрямик спросил:

– Пил вчера?

– Нет, шеф! Просто понервничал, – чистосердечно ответил Михаил.

Тот не поверил:

– А ну, дыхни!

Не уловив запаха перегара, встревожился:

– Может, тебе к доктору сходить? Вон, лица на тебе нет, краше в гроб кладут!

– Не, к доктору не пойду… Это пройдет, шеф, не беспокойтесь!

– Всё пройдет – и печаль, и радость… – негромко пропел Летунов, задумчиво дергая себя за ус.

С подчиненным надо было что-то решать. Мало того, что пьёт, так, похоже, ещё и наркотой баловаться начал! Запаха-то нет, а видуха, как у зомби!

К доктору пошла Анна. Не из-за призрака, нет, а из-за с непонятных явлений в организме, связанных, как она полагала, с наступающим климаксом: уже три раза не пришли месячные, часто повышалось давление, появились какие-то пятна на лице.

Посольский доктор Зинаида Николаевна Дергунова была врачом широкого профиля. За границей, также, как и в деревне, надо уметь всё: рвать зубы, ставить пломбы, лечить бронхиты, холециститы и язвы желудков. Ну, и гинекология с урологией, конечно. Иначе государство разорится лечить дипломатов за франки!

– Ну-с, на что жалуемся? – весело спросила она вошедшую в кабинет мадам Ленскую.

– Да, вот, Зинаида Николаевна, – начала та, – Месячные не ходят, пятна на лицо вскочили, давление…

Выслушав и осмотрев пациентку, доктор сняла очки и посмотрела мимо неё в вечереющее небо.

– Что со мной, а? – встревоженно дернулась Анна, – Плохо, да? Что вы там смотрите?

– Ну, почему же сразу плохо, скорее – хорошо, – задумчиво ответила Зинаида Николаевна, по прежнему не глядя на Ленскую, – А смотрю я на восток! Там должна новая звезда взойти!

– Какая ещё звезда? – заволновалась Анна, в душе которой зашевелились неясные предчувствия.

– Такая! Прошлый раз, две тыщи лет назад, когда непорочное зачатие произошло, люди об этом по новой звезде узнали. Ты же мне сказала, что половой жизнью не живешь много лет, да и про Володю я все знаю, что он полностью стерилен. Но, тем не менее, ты беременна! Шестнадцать недель, да.

– Беременна?! – тупо переспросила Анна, хватаясь за живот, – Это… что же… у меня… ребенок будет?!

– Будет. Аборт делать уже поздно! – развела руками мадам Дергунова.

– Да, какой, нафиг, аборт! – в ажитации вскочила со стула Анна, – Ребенок!!! У меня будет ребенок!

– А мужу как скажешь?

– Да, прямо так и скажу! Боже мой! Вот счастье-то! – Анна суетливо приводила одежду в порядок.

– Убьёт, ведь?

– Да пусть убивает, разводится… пусть, что хочет, делает! – она наклонилась и взасос поцеловала опешившую Зинаиду Николаевну, – Ой, я побежала!

– Отец-то, кто? Михайлов? – крикнула та вдогонку, но ответа не получила.

Впрочем, все и так было ясно: отношения между Анной и Михаилом давно были в колонии секретом Полишинеля.

Анна шла по мощеной брусчаткой улице летящей походкой и с гордо поднятой головой. Счаcтье переполняло и распирало ее. Чудо! Произошло чудо! На пороге старости она зачала дитя! Плевать, если Ленский с ней разведется! Она воспитает ребенка одна! Деньги есть, а без работы она не останется: бухгалтеров сейчас с руками отрывают, вон, даже песню по радио крутят: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер!» Не пропадут они с малышом! Вот, только, с мужем бы объясниться… и живой остаться!

Впереди показалась небольшая церковь, послышались звуки органа. Дверь была открыта, но службы не было – так, несколько человек внутри. Повинуясь внезапному импульсу, Анна вошла в храм. Мадонна с младенцем Христом на руках улыбнулась ей кроткой улыбкой. Подойдя к статуе, мадам Ленская опустилась на колени и, как могла, помолилась, прося Богоматерь о заступничестве. Своими словами, ибо ни одной молитвы не знала и в церкви никогда не была. Неуклюже перекрестилась и вышла, оставив на тарелке для пожертвований все деньги, что были с собой.

Сидя на кухне в одной тельняшке, каперанг Ленский разливал по бутылкам свежевыгнанную самогонку. Он ею приторговывал и продукт имел успех в узких кругах, ибо качество было отменное, а цена – низкая! Аппарат был чудом инженерной мысли – Ленский обладал золотыми руками. Достаточно было залить в бак брагу и включить устройство в электричество, а дальше все происходило само: первая, вредная фракция сливалась по отдельной трубке, а когда уровень браги падал ниже заданного, то аппарат самостоятельно отключался, чтобы в готовый продукт не попала последняя фракция, всякие фенолы и формальдегиды.

Анна постояла секунду. Она боялась. Нет, не так! Она отчаянно трусила, ибо предстояло «порадовать» мужа известием о беременности чужим ребенком. А мужья в этом плане народ непредсказуемый! Может, и ничего, поорет, да остынет, а может, и чего: нож под ребро или табуреткой по голове… Но деваться было некуда, и женщина раздельно произнесла:

– Володя, я беременна! У меня будет ребенок! – и зажмурилась.

Вопреки ожиданиям, Ленский повел себя странно. Он не кричал, не хватался за нож, а только задумчиво протянул с непонятной интонацией:

– Паду ли я, стрелой пронзенный? Иль мимо пролетит она?

Это выражение всегда означало у него нешуточное душевное смятение.

Анна помертвела: всё, сейчас убьёт! Прикидывает, не расстреляют ли его за убийство заведомо беременной женщины!

Минуты две они молчали. Затем каперанг встал и крепко взял жену за плечи. Та обреченно обмякла, ибо поняла: точно, сейчас задушит! Или шею свернет…

– Это здорово, Анюта! Воспитаем!

Анна осторожно приоткрыла один глаз: муж улыбался!

– И… ты не… ты… ты и вправду, рад!?

– Глупая ты баба! – хмыкнул супруг, и налил себе стопочку, – Да я всю жизнь пацана хотел! Но, вот, пришлось яйца принести в жертву на алтарь служения Отечеству… За тебя всегда переживал, ведь, ты-то здоровая, могла развестись со мной да снова замуж выйти и родить. А ты не бросила меня… а теперь, когда уж и надежды никакой не осталось, у тебя мальчишка будет! Ты не думай, я хорошим отцом буду! Не тот отец, кто в дырку спустил, а тот, кто воспитал, так люди говорят… Пацан! Когда ждешь-то?

– Зимой… – всхлипнула Анна.

– О! Уже скоро! – каперанг осушил стопку, которую все это время держал в руке, – А кто отец – я и знать не хочу! Он уже знает?

– Нет…

– Тогда скажи ему, что он свое дело сделал и пусть забудет про пацана. Не отдам! – и твердо пристукнул кулаком по столу.

Анна не знала, смеяться или плакать, так всё было неожиданно.

– А вдруг не мальчик?

– А кто ж тогда?! – изумился благоверный так искренне, что Анна рассмеялась.

– А, главное, все будут думать, что парень – мой! – мечтательно затянулся сигаретой Ленский, – Только из Москвы придется уехать, там многие знают про мою беду… да и отсюда слух просочиться может. Мы с тобой последние месяцы в Париже дослуживаем… попрошусь, чтоб в Обнинск перевели. На тот год мне контрадмирала дадут, квартиру поменяем на трехкомнатную, дачу купим… Эх, и заживем, мать! Втроем!

Анна, слегка вздрогнув от непривычного слова «мать», подивилась благородству мужа и широте его души. Конечно, лучше из Москвы уехать, зачем там ребеночка травить выхлопными газами! В Обнинске воздух чистый, речка есть, Протва. Дача будет под боком, а не в трех часах езды… Она обняла спутника жизни, ставшего снова мужем, за шею и шепнула:

– Начнем жизнь сначала, а, Вовка?

– Начнем, Анка! – ответил тот, целуя ее.

Обнинск, если кто не знает, это такой наукоград в ста километрах от Москвы по Киевскому шоссе. Там была воинская часть, в которой служили флотские офицеры. Об этом все знали, но служивых для конспирации заставляли носить общевойсковую форму.

Глава двенадцатая

Михаил был обескуражен свалившейся на него новостью о беременности любовницы. Мысль о том, что он станет отцом, как-то не помещалась в голове. Ну, да ладно, лишь бы Анне было хорошо, а его дело – сторона. Но, как теперь быть с половым вопросом? Не ходить же в публичный дом: во первых, там дорого, во вторых – заложить могут Перовскому, в третьих – на винт намотать можно такое… Вон, говорят, новый вирус появился, СПИД. Вообще не лечится!

Новую бабу он так и не нашел, да и не больно-то и хотелось. В результате пьянство его усилилось многократно. На протяжении нескольких месяцев он пил не просыхая, несколько раз не выходил на работу. На крепкое пойло денег уже не хватало, и Михаил употреблял наидешевейшее красное вино, продаваемое трехлитровыми коробками. Местные алкаши называли его «Сoup dur pour le foie» (удар по печени, – франц.). Питался он кое-как, в основном консервами (так дешевле!) и хлебом. Не все ли равно, чем блевать! Впрочем, блевал он редко, в основном с похмелья.

Начальник Общества Советско-Французской Дружбы несколько раз с катящимся под уклон подчиненным беседовал, взывал к комсомольской совести, уговаривал тормознуться:

– Ну, выпил литр. Ну, два. Ну, ещё стакан! Но, напиваться-то зачем?

Тот вздыхал, бил себя в грудь, обещая завязать, но продолжал квасить.

Летунов рвал волосы от отчаяния: если уволить подчиненного по статье и выслать в Союз, то скандал получится неимоверный! Пришлют комиссию по проверке деятельности всего учреждения, которая обязательно что-нибудь, да накопает. Времена сейчас мутные, прежние связи могут не сработать… Самому бы уцелеть! А, с другой стороны, терпеть дальше Мишкины безобразия тоже невозможно!

После Октябрьских праздников, во время которых Михаил напился до совершенно свинского состояния, сиречь, валялся в луже, Летунов вызвал его к себе в кабинет.

– Вот, что, Михал Михалыч! – твердо заявил он, – Давай, пиши заявление!

– К-какое? – вопросил подчиненный, приоткрыв пальцами запухшие мутные глаза.

– Я продиктую, какое!

Михаил взял трясущейся рукой авторучку и придвинул бумагу.

– Пиши: Директору Парижского Филиала Общества Советско-Французской дружбы тов. Летунову Н. И. от Михайлова Михаила Михайловича… Написал?

– Не гони… Не машина, ведь! – вяло огрызнулся Михайлов М. М., карябая едва разборчивые каракули.

– С новой строки, с большой буквы: Заявление. Ещё раз с новой строки: прошу уволить меня по собственному желанию в связи с тяжелыми семейными обстоятельствами в скобках болезнь жены с первого декабря сего года. Теперь подпись и число! Ну, вот, молодец!

– А это зачем, заявление? – тупо поинтересовался Михаил, сдерживая тухлую отрыжку.

– Затем, что пора тебе домой ехать!

– А-а… понятно…

Возражать Михаил не стал. Домой – так домой. Но на работу до самого отъезда вообще перестал ходить. А зачем?

Анна за день до отлёта пришла к нему помочь собраться. В квартире ей едва не сделалось дурно: представь себе, Читатель, санитарное состояние жилого помещения, в котором не убирались почти полгода!

Михаил сидел на кухне в одних трусах и похмелялся пивком, стряхивая сигаретный пепел прямо на пол. Увидев Анну, приветствовал её неразборчивым мычанием.

– Миша! Я открыла номерной счет в «Лионском Кредите», и перевела туда все деньги Людмилы! И твои тоже. Вы сможете пользоваться им в Москве, там теперь есть их филиал. Вот, возьми, здесь номер счёта и код доступа! – она протянула ему карточку.

Михаил рассеянно взял картонный прямоугольничек и уронил его на загаженный пол.

Анна вздохнула, наклонилась, и подняла. Живот уже был большой, мешал маленько. Выйдя в гостиную, нашла бумажник и вложила карточку в отделение, закрывающееся на молнию. На кровати стоял раскрытый чемодан, и она попыталась сложить туда вещи бывшего любовника. Все было грязное, мятое… Чистого белья не нашлось вообще.

Поняв, что ей лучше уйти, пока не вырвало, Анна остановилась в дверях и негромко позвала:

– Миша! Я ухожу! Давай, простимся!

– Пока! – равнодушно отозвался Михаил, не вставая с табуретки и не оборачиваясь: он был занят откупориванием консервной банки.

– Прощай… – Анна вышла из квартиры, смахивая набежавшие слёзы.

Такое, вот, вышло прощание…

Через неделю они с мужем тоже должны были покинуть Париж, ибо приближался срок родов. Не в Париже же рожать!

– Внимание! Произвел посадку рейс Аэрофлота №1234 из Парижа! Attention please…

Супруги Михайловы встрепенулись. Телеграмма из Парижа, гласившая: «встречайте Михаила третьего декабря рейс №1234 подпись Летунов» сильно обеспокоила их. С чего бы это сыну лететь в Москву, отпуску ещё не время? И почему не сам телеграмму послал, а начальник? Уж не худое ли что приключилось?

Вытягивая шеи, они с тревогой и ожиданием всматривались в пассажиров, выходящих из высоких раздвижных дверей.

– Вон он, Мишка! – воскликнул Михаил Михайлович, показывая пальцем совсем не туда, куда смотрела Надежда Родионовна.

Она повернулась и увидела сына. Сердце моментально сжалось: худой, бледный, заросший, одетый только в свитер, он шел налегке, с одним маленьким чемоданом.

– Мишенька!

Тот подошел, обнял мать, затем отца. На родителей пахнуло застарелым перегаром.

– Миша! Что случилось? Почему приехал-то? – засыпала сына вопросами Надежда Родионовна.

– Уволился, вот и приехал, – объяснил Михаил.

– Как так, уволился? Почему? – ахнули хором родители.

– Интриги… Долго рассказывать. Поехали… домой.

Отец пригляделся: сын был явно болен! Его трясло, в глазах мелькали тени безумия… Запой?

ЗИМ, радостно гудя мотором, ибо зимой его заводили редко, вырулил из Шереметьево-2 и устремился в сторону Москвы. Надежда Родионовна пыталась разговорить сына, но тот отвечал односложными «да» и «нет», или, вообще, междометиями. Первый вопрос Михаила, переступившего порог родного дома, был:

– Ну что, давайте, вздрогнем?

Стол был накрыт заранее. Надежда Родионовна вынула из холодильника запотевший графинчик со «Столичной». Отец налил три стопки.

– Ну, за приезд!

Михаил опрокинул свою прямо в желудок.

Михаил Михайлович (в смысле, отец!), оценив ситуацию, моргнул жене, и та проворно убрала водку.

– Ну, мама! Дай ещё! – потребовал сын.

Отец покачал головой:

– Хватит тебе, сынок! Я вижу, ты сильно этим делом увлекся! Закусывай, давай!

Тот покорывял холодец, сжевал ломтик колбасы.

– Теперь рассказывай, что случилось!

– Ну, что, что… Я же говорю: интриги! Летунов меня вызвал и говорит: пиши заявление по собственному! У него, пидора, другой кандидат в референты нарисовался, блондинчик такой, симпа-атичный! Ну, я и написал… Мам, нет, правда, дай ещё водки, душа горит!

Мать было привстала, но полковник Михайлов, знавший, что такое запой не понаслышке, движением бровей усадил её обратно.

– Хватит тебе пока, сынок!

Михаил озлобился и перестал отвечать на вопросы, демонстративно поедая кислую капусту.

Время было позднее и, вскоре, все легли спать. А ночью родители проснулись от шума: Михаил, совершенно голый, стоял у книжного шкафа и орал:

– Кыш, гады паршивые! Ишь раздухарились, чертенята! Думаете, я вас прихлопнуть не смогу? На, сука, получай! – и лупил веником по книжным полкам.

«Белая горячка!» – с ужасом понял отец и позвонил в «Скорую».

Михаила увезли в наркологию…

Утром Надежда Родионовна позвонила в Люсе в санаторий.

– Ой, Люсенька! Беда у нас! Мишенька из Парижа вернулся, а ночью забрали в наркологию с «Белой Горячкой»! Приезжай, деточка, повидайся с ним, может, он… – дальше она говорить не смогла, и телефонную трубку заполнили рыдания.

– Я поняла, сейчас выезжаю! Где он, в какой наркологии? – кричала в трубку Люся.

Насилу добившись вразумительного ответа, вызвала такси и помчалась в Москву, предварительно позвонив бабушке Марго. В обитель скорби они прибыли практически одновременно.

– Ну, что я вам могу сказать, – пожимал плечами лечащий врач, Тимур Ашотович, – Состояние средней тяжести, делаем всё возможное… Думаю, через три дня будет хороший, да!

– Может, лекарства какие-нибудь нужны? – спросила Люся, комкая платочек, мокрый от слёз.

– Нет, у нас всё есть.

– Тогда, доктор, вот, возьмите! – Маргарита Викторовна аккуратно вложила в карман халата несколько купюр, – А я договорюсь, чтобы его перевели в Кремлёвку.

– О! В Кремлёвку – это хорошо, там питание лучше! – согласился доктор, радуясь, что одной головной болью у него будет меньше.

– А увидеться с ним можно?

– Нет, сегодня нельзя.

По дороге в санаторий Маргарита Викторовна, пуская дым в приоткрытое окно Волги, сказала:

– Ничего удивительного! Запил, наверняка, от тоски. К тому же, по моим сведениям, он с любовницей своей расстался!

– Откуда ты знаешь, ба?

– Оттуда! Она от него забеременела, это на пятьдесят втором году жизни! Вот и расстались!

– Да ты что! Нет, что расстались, это хорошо, но ребенок!

– Не волнуйся, внученька, там все в порядке. Твой муженек как бы ни при чём: Ленский дитя усыновит, вернее, за своё выдаст.

– Ни фига себе, новости! Да, как он мог! Да я… Ладно бы, просто драл эту Валерьянку, так ещё и ребенка сделал! Ну, Мишка!

Люся была вне себя. Беременность Валерьянки, в её понимании, указывала на особую серьёзность отношений. Об этом и Достоевский писал, и Куприн, и даже Оноре де Бальзак в переводе Н. Г. Яковлевой! Значит, муж не только изменщик, а ещё и кто похуже!

Болящего перевели в Кремлёвскую наркологию через два дня. Не удивляйся, Читатель! Среди руководителей высшего ранга и партработников злоупотребление алкоголем было очень распространено!

Вскоре после того, как Михаил угнездился на новом месте, приехала Люся. Ей было тяжело, но она решила крепиться и не показывать виду.

– Миш, а Миш! Что случилось-то?

– Ой, Воробушек, Летунов меня выжил! Подкатывался ко мне несколько месяцев, пидорас проклятый! Я, конечно, отказывался, потому, что я тебя люблю. Он тогда другого референта нашел, педрила! Симпатичного, такого… Ну, и заставил меня уволиться! Я и запил… маленько… Да, Люсь, мне главбух карточку дала! Она нам с тобой счет открыла в «Лионском Кредите» и все твои деньги туда перевела. Вот, возьми!

Люся взяла карточку и спрятала её в портмоне.

– А рожать ей скоро?

– Кому?

– Ленской!

– А я откуда знаю?

– Не финти, Мишка, мне всё известно! Было дело?

– Ну, было… один раз… Она меня, поддатого, из засады изнасиловала! Подстерегла и… ага! Ты не думай, я сопротивлялся!

– Бедненький! – с издевкой пожалела его Люся.

Говорить больше было не о чем, и она ушла, оставив, впрочем, ананас и мандарины.

Михаила продержали в наркологии почти до самого Нового Года. Капельницы с гемодезом, глюкозой и витаминами, а также усиленное питание сделали своё дело: он поздоровел, поправился и снова проявил интерес к живописи. Перезнакомился со всеми пациентами отделения и нарисовал каждому портрет, а также шарж в придачу, чем приобрел себе огромную популярность. Люся дулась с неделю, но потом снова стала навещать (муж, всё-таки!), хотя и не простила. В голове у неё зашевелились первые мысли о разводе.

А двадцать восьмого декабря в роддоме Медико-Санитарного Отдела №8 города Обнинска Анна Валерьяновна Ленская родила двойню! Девочку и мальчика! Девица потянула на два триста, а парень – на два двести. Анна не могла на них надышаться! Во время кормления, вопреки правилам, разворачивала пеленки и трогала маленькие пальчики на ногах, жевала ушки и притискивала пальцем носики. А также целовала куда попало! Близнецы улыбались, иногда хмурились и вопили, и это повергало мадам Ленскую в сладкие спазмы восторга.

Каперанг Ленский был на седьмом небе от счастья и устроил для новых сослуживцев банкет в ресторане «Юбилейный».

– Как ребятишек-то назовете, Владимир Андреич? – спросил командир части, когда рюмки были налиты по первому разу.

– Всё давно с супругой согласовано! – ответил тот, вставая, – Пацана – Андрюшей, а доченьку – Машей… Машенькой!

И, не сдержавшись, заплакал.

Все зашумели и принялись чокаться за здоровье новорожденных. К слезам сослуживца офицеры отнеслись сочувственно и с пониманием: шутка сказать, до шестого десятка был бездетным, а тут р-раз – и сразу двое!

Перед самым Новым Годом Михаила выписали. Выйдя на свежий воздух, он закурил и потрогал в кармане письмо-рекомендацию от редактора одного престижного издательства. С редактором они сидели за одним столиком в столовой, играли в шахматы и преферанс. Сдружились, в общем! А художником работать в большом издательстве – это ого-го! Это и приличная зарплата, и связи! Можно уверенно смотреть в будущее.

Отец, приехавший забрать его, заботливо накинул на плечи пальто:

– Поедем, сынок! Мать с Люсенькой уже и ёлку нарядили, и пирогов напекли!

Возвращение в семью прошло несколько натянуто: Люся была весела и вежлива, но на шею не бросалась, хотя и позволила поцеловать себя в щеку. Вечером сели провожать Старый Год. На столе, как и положено в праздник, было всё! Кроме спиртного. Даже в полночь Надежда Родионовна налила всем в хрустальные фужеры лимонад. Оба Михал Михалыча перенесли это мужественно. Потом, естественно, смотрели «Иронию Судьбы или С Лёгким Паром!» и Новогодний огонёк. Около четырех утра, зевая, все разошлись по спальням. Когда Михаил залез под одеяло, то обнаружил, что на Люсе надета байковая пижама, застегнутая на все пуговицы.

– Эй, Воробьёва! Ты чего?

– Ничего. Устала я. Спокойной ночи! – ровным голосом ответила жена и отвернулась к стенке.

«Обиделась, наверное!» – с досадой догадался муж, – «Но на что? Весь вечер себя хорошо вел…»

То же самое повторилось и на следующую ночь, а второго января Люся уехала с Маргаритой Викторовной в свой санаторий, где ей предстояло провести ещё четыре месяца.