Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

– Да как же так! А свадьба? – запричитала мать.

– Она ещё до того уехала, – пояснил сын.

– До чего?

– До нашей… э-э… помолвки.

– Так ты… вы…

– Ага, позавчера.

Родители потряслись от такой стремительности молодых. То ли дело они сами когда-то: полгода ходили вместе (так это называлось!), потом поцеловались, через месяц ещё раз поцеловались, уже в губы, ещё через две недели бравый курсант Михайлов руки распространил, куда не положено, и схлопотал по морде, да так, что только через месяц помирились, ну, а через полгода решили пожениться, но пришлось ждать, пока курсант офицером станет, то-есть – ещё год. И все это время – ни-ни!

Родители Люси приехать не смогли, прислали телеграмму: «Поздравляем законным браком желаем счастья лишней жизни целуем ждем Париже папа Вася мама Жанна». Опечатка немало повеселила!

Во Дворце Бракосочетания все прошло, как полагается: из динамиков рвался марш Мендельсона, гости восторженно ахали, показывая пальцами на невесту в шикарном платье и фате на рыжих волосах. Платье было от самого Славы Зойцева! Главный советский кутюрье расстарался: отложной матросский воротник пелеринкой, прямые накладные плечики с крылышками, жемчужные пуговки в два ряда, ниже талии широкая плиссированная юбка до самых щиколоток. Строго, но вместе с тем кокетливо! Фасон назывался «Офицерочка». Букет чайных, под цвет волос, роз жених купил на Центральном рынке. Пахли они оглушительно, ибо были обильно обрызганы разведенным розовым маслом (сыны гор знают своё ремесло! Если покупатель хочет, чтобы цветочки пахли – вах, канэшна! С запахом гораздо лучше, слушай, да? И продать легче!). Короче, Люся была обалденно, офигительно, нереально красива!

Михаил, одетый во французский костюм-тройку (темно-серый, в полоску) и галстук с искоркой, также выглядел солидно и авантажно.

Во время церемонии, когда женщина-регистратор ЗАГСа спросила, согласен ли он взять в жены присутствующую здесь Людмилу, в душе у парня шевельнулся червячок сомнения, и он молчал целых три секунды, борясь с муками совести. Могучая сила воли преодолела слабое сопротивление упомянутых мук, и в зале раздалось громкое «Да!». Люся согласилась без запинки. После того, как брачующиеся обменялись кольцами, регистраторша громко и торжественно провозгласила:

– Объявляю вас мужем и женой!

После чего строго приказала:

– Жених, поцелуйте невесту!

Целуя Люсю, Михаил опять ощутил смутные сомнения, поэтому поцелуй получился короткий и, как бы, застенчивый. Нанятый оператор с видеокамерой остался недоволен и потребовал повторить. Второй дубль оказался более удачным. Затем молодые расписались в книге, а после них – свидетели: Смахтин и Женя (ну, та Люсина подруга, из медицинского!). Традиционно молодых поздравил депутат – артист Евгений Леонов, сказав теплые слова о семье, как о ячейке общества. Потом ему пришлось долго и старательно целоваться с невестой, с Надеждой Родионовной, с Женей, и особенно долго – с Маргаритой Викторовной, с которой двадцать с лишним лет назад снимался в любовной сцене в фильме по рассказам Шолохова. Народ попросил его спеть – и он спел свою любимую песню: «Мыла Марусенька белые ноги, белые ноги, лазоревы очи!». Типа, намекнул, что о личной гигиене забывать не надо!

А в ресторане бил ключом источник водки! И мамонт жареный лежал на сковородке! А также плескалось море разливанное вспомогательных напитков, окруженное горами салатов, вареной картошки со шкварками, колбасы, селедки и пирогов. Даже две баночки шпротов имелось! Свадебный, построенный на заказ трехэтажный торт потрясал воображение размерами и футуристическим дизайном, напоминая фотонный звездолет пришельцев из другой галактики. Громовыми раскатами гремело «Горько!», и Михаил, задвинув сомнения поглубже в мозжечок, целовал Люсю взасос. Люся млела и предвкушала брачную ночь.

«Если сейчас уже так хорошо, то что будет, когда Мишенька меня… это-самое?»

Сия мысль заставляла тело содрогаться от грядущего счастья.

Гости были опытные, пили уверенно и набрались довольно быстро. Заиграла гармошка и вокально-инструментальный ансамбль – каждый своё. Пели, рассказывали анекдоты, в основном эротические и политические, а пили уже без всяких тостов.

Маргарита Викторовна, хватанув изрядно шампанского, азартно отплясывала цыганочку с капитаном Степаном, дробно стуча каблучками, взвизгивая и взмахивая юбкой, провоцирующе обнажая стройные и гладкие, несмотря на возраст, ноги. Затем на чистом цыганском языке спела «Шатрицу»:

Ай, да ну, да ну, да най, дратану данай!

Ай, да ну, да ну, да най, дратану данай!

Ай, да шатрица поко житко,

Ай, да шатрица чабидитко!

Автор затрудняется перевести этот текст, записанный на слух, он цыганского языка не знает, но авторитетно может заверить Читателя, что сия песня была одобрена цензурою, ибо звучала неоднократно по радио и даже была записана на грампластинку. Идеологически выдержанная, значит, песня!

Надежда Родионовна, веселая и раскрасневшаяся от водочки и танцев, воодушевленно пела под гармонь деревенские частушки, текст которых Автор решается здесь воспроизвести лишь частично, дабы не повлиять дурно на нравственность Читателя.

Вот самые безобидные из них:

Прям на свадьбе наша Дуня

Родила ребеночка!

Это важная заслуга

Ейного миленочка!

Я сорвала в огороде

Огурец огромный!

У милёночка такой же,

Только не зеленый!

Мой миленок на свиданке

Подарил мне бусики.

В благодарность я сняла

Розовые трусики!

Была и драка, а как же! Свадьба без драки – и не свадьба вовсе! Смахтин подрался со специально нанятым каскадером и победил нокаутом! Потом подрался Степан – и тоже победил! По очкам, правда.

Отец жениха и муж Люсиной бабушки (Автор забыл, как его звали! А жаль, человек хороший!) воспользовавшись тем, что жен не было рядом, пили раз за разом на брудершафт, пока полностью не перешли на «ты». То-есть, стали тыкать всем подряд, без разбору. Кому пальцем в пупок, кому ещё куда-нибудь…

Ну, все, как у людей!

Во всех заграничных фильмах после свадьбы новобрачные отправляются в отель, в роскошный апартáмент, и там, на широченной кровати с балдахином, прерываясь только для того, чтобы глотнуть шампанского или откусить от ананаса, всю ночь занимаются выяснением отношений. Автор считает, что это неправильная концепция. Брачная ночь предназначена совсем для другого времяпрепровождения. Но, увы! Наши герои, прибыв на «Чайке» с пупсом и лентами на радиаторе домой к Михаилу, тоже принялись выяснять отношения. Не сразу, конечно.

Время было позднее, и двухспальная дедовская кровать манила уставшие за длинный день тела раскинуться на свежих прохладных простынях и вкусить неги, но молодые медлили, перебрасываясь междометиями и бесцельно слоняясь по квартире, избегая при этом смотреть друг на друга. Стеснялись, потому что. Уже в одиннадцать часов Люся, переодевшись в халатик (с перламутровыми пуговицами!), вышла из ванной, и смотрела, как муж стаскивает через голову рубашку вместе с галстуком. Она, чувствуя его отчуждение и напряженность, решила покончить с недомолвками и дурацкими товарищескими отношениями одним ударом, при этом завоевав его сердце и… э-э… все остальное.

Дождавшись его из ванной, Люся начала:

– Миша, я знаю, что ты любил… любишь другую, Эстреллу Рамирес из мединститута, и женился на мне, чтобы получить распределение в Париж. А я вышла за тебя, потому, что люблю! С первого взгляда, с тех пор, как увидела тебя в институте, такого красивого, мускулистого и самоуверенного старшекурсника. Миша, я так люблю тебя, что, если бы ты был мусульманином и женился на Эстрелле, то я согласилась бы стать твоей младшей женой! Но ты ей не достался, а достался мне, и я постараюсь сделать все, чтоб ты был счастлив, или, по крайней мере, доволен. Помнишь, у Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля!» Я буду тебе хорошей женой, милый! Научусь варить борщ и жарить котлеты. Научусь гладить твои рубашки. И этому… ну, сексу, тоже научусь. Каждое утро я буду целовать тебя и ты будешь просыпаться в хорошем настроении. Я вся теперь для тебя, понимаешь? Я твоя целиком, а хочешь – частями. Если тебе на твоем жизненном пути станет темно, то я выну из груди сердце и освещу тебе дорогу, как Данко, честное комсомольское! Если тебе сделается холодно, я согрею тебя. Я пойду за тебя в огонь и в воду, и умру за тебя, потому что я плавать так и не научилась толком… А когда ты ко мне привыкнешь, рожу тебе детей – девочку и мальчика…

Люся говорила сбивчиво и страстно. Лицо ее побледнело, на глазах выступили слезы, губы дрожали и кривились. Михаил слушал с отвисшей челюстью и глазами по семь копеек. Вот это да! Он и не подозревал, что возможно любить так беззаветно и жертвенно, и не кого-нибудь, а именно его. Восприятие им Люси изменилось. Нет, он не полюбил ее, но испытывал нежность… и уважение к ее чувству. Да и красивая она стала, вон, какая фигурка приятная наросла с лета: и грудки, и попка! Короче, он, наконец, увидел в ней женщину, а не бесполого «товарища». Мария же была как бы выведена за скобки…

– Глупая ты баба, – вдруг сказал Михаил с притворной грубостью, и Люся осеклаcь, поняв, что выиграла битву за своё счастье, за своего Мишку косолапого в скобках плюшевого, – Ишь, чего удумала: в огонь! Да кто ж тебе разрешит-то? Я – точно не разрешу: ты мне живая нужна, здоровая!

– Зачем? – глупо спросила Люся.

– Затем, что ты моя жена и я тебя хочу! Ну, нравишься ты мне! Иди сюда!

Его ладонь властно легла на грудь девушки. Всхлипнув, она подалась вперед и сомкнула руки на шее завоёванного мужчины. Некоторое время Михаил копошился с застежкой лифчика, потом нетерпеливо порвал его (Жалко! Хороший был, французский!) и повалил Люсю на спину. Он взял молодую жену жестко, по-хозяйски, как господин рабыню, целуя до крови губы… а ей именно так и хотелось!

Затем молодожены начали все с начала, прерываясь только, чтобы отпить шампанского и откусить от ананаса.

На следующий день Женя в институте рассказывала подругам:

– Ой, девочки! Я вчера на свадьбе была, свидетельницей! Люська Воробьёва, одноклашка моя, замуж вышла. А парень у неё такой… такой… ну, красивый, в общем! Шнобель, как у принца Уэльского, машина черная, семиместная! И, представляете, зовут Михаилом, отчество – Михайлович, и фамилия тоже Михайлов! Зато квартира своя есть, трёхкомнатная в центре, от деда-генерала осталась! А ещё он Строгановку закончил и теперь с Люськой в Париж едет, потому что ужасно талантливый! У неё папа – дипломат, тоже в Париже работает. А бабушка Люськина Крупскую играла в кино про Ленина! Старая, ей уже шестьдесят с хвостиком, а видели б вы, как она цыганочку плясала с выходом!

Хельга, слышавшая все это щебетание, едва не порвалась напополам от возмущения: Михайлов оказался таки гадким изменщиком! Сам тогда, зимой, целовался с этой Воробьёвой в аэропорту, а сам же потом Эстрелле наплёл: друзей, дескать, провожал! А эта тощая рыжая швабра ей, Хельге, ещё в Крыму не понравилась! Ишь, какая свинская собака, чужих парней отбивает! Пфуй!

Прибежав домой, она сумбурно затарахтела, прижимая руки к вискам, чтобы не выплеснулись мозги:

– Ой, Эстрелла! Ты только не волнуйся! Твой Михель женился вчера на той рыжей, ну, ты помнишь, которая в Крыму, а потом в аэропорту! Мне сегодня Женя Филатова рассказала (она свадебной свидетельницей была и на его машине черной ехала из ЗАГСа!), что они в Париж едут, а бабка её, не Женина, а той рыжей, в кино про Ленина Крупскую… играла… в кино… Крупскую… играла…

Она замолкла, поразившись смертной бледности, разлившейся по смугло-румяному лицу подруги.

– Женился?! – прошептала Мария, стиснув руки так, что хрустнули пальцы.

Постояла, застыв, и вдруг крикнула звонко, отчаянно:

– Miguel, Miguel! Cómo puedo vivir sin ti?! (Мигель, Мигель! Как же я буду жить без тебя!? – исп.)

Ангел второй статьи Вагабонд стоял навытяжку на ковре в кабинете Куратора. Вид у него был жалкий (в смысле, у Вагабонда, а не у ковра!).

Куратор сверлил ангела отнюдь не добрыми глазами, хотя и с волевого и мужественного лица.

– Как?! Как такое могло произойти? Тебе же было доверено ОПЕКАТЬ этих… э-э… как их… – Куратор заглянул в блокнот, – Михаила и Марию! Ты должен был делать всё, чтобы они были вместе! А Михаил ни с того, ни с сего женится на… – он снова заглянул в блокнот, – на Воробьёвой! И, ведь, все, вроде, по доброй воле, не подкопаешься!

– Виноват… – уныло промямлил Вагабонд

– Ясно, что виноват! Отвечай на вопрос: как это произошло? Может быть, Соседи вмешались?

– Никак нет, Соседи ни при чем, я проверил. Это всё работа бабки этой Воробьёвой, Маргариты. Она по части интриг самому… э-э… главе соседнего отдела несколько очков вперед даст.

– Маргарита, говоришь? Г-м… Да, эта может… Но ты все равно облажался! Должен был пресечь!

– Да я… на день только отлучился, новые крылья получить… мне открытка со склада пришла… а они… – бубнил красный от стыда Вагабонд.

Куратор подошел к столу и закурил толстую папиросу «Герцеговина Флор». Несколько секунд он наблюдал, как струйка дыма маленьким смерчиком летает по комнате. Затем тяжело вздохнул:

– Глаз с них не спускай, р-работничек! Лови шанс, может, удастся исправить.

– Так точно!

– Что: «так точно»?

– Виноват… Есть ловить шанс!

– Свободен! Но помни: ещё раз такой ляпсус допустишь, разжалую в домовые!

Вагабонд отдал честь и вышел из кабинета строевым шагом, повернувшись через левое плечо.

В домовые категорически не хотелось.

Глава очередная

Самолет летел, пересекая Средиземное Море. Летел практически вслепую, ибо связи с землей не было, а значит, невозможно было определить координаты. Курс держали по компасу, но при дистанции огромного размера отклонение могло составить уйму километров. А стрелка индикатора горючего уже давно находилась в красном секторе! Неоднократные попытки уговорить террориста отключить глушилку не увенчались успехом. Каждый раз он отвечал, что его хотят обмануть, и глушилку он выключит, только когда лично увидит берег, а на нем – Триполи.

– Еще минут десять лету – все! – угрюмо констатировал первый пилот, – Вы бы, ребята, помолились, что ли… если умеете. На воду садимся. Начинаю снижение.

– А сам-то, Вася? – поинтересовался второй пилот.

– Мне нельзя, я партейный.

– А кому тут молиться, Христу или Аллаху?

– Будде! – отрезал командир и вдруг заорал:

– Берег!!! Вижу берег!

– Где, где?!

– Да вон же, на два лаптя правее солнышка!

– Снижайся, командир!

– Уже! Уже снижаюсь, блин!

По трансляции прозвучало объявление:

– Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершает вынужденную посадку. Просьба не курить и пристегнуть привязные ремни… Ой, блин!

Пассажиры встрепенулись, и на всякий случай пристегнули ремни, ибо шум двигателей внезапно прекратился. Самолет планировал, снижаясь довольно круто.

– Тяни, Вася!!!

– Тяну!!!

– Ну, ещё маленечко, градусов десять!

– Не боись, не воткнемся… Вроде, нормально!

– Не нормально, не нормально! Шасси не выходит!

– Да и хрен с ним, на что оно в воде-то… Приборы?

– Все!

– Что: «все»?

– А что: «приборы»? … Ой! Всё, хана!!! Ныряем!!!

– Ни фига, ёпэрэсэтэ! Щас! Скользим!

Удар о воду швырнул Марину вперед, натянув ремень безопасности так, что едва не не перерезался живот. В следующий момент давление ослабло, и вскоре она поняла, что самолет больше не опускается, но медленно плывет. Именно плывет – качало немного. Что-то треснуло в хвосте, и салон полилась холоднющая горько-соленая вода, воняющая керосином.

«Море!» – сообразила наша авантюристка, – «Посадка на воду!»

Расстегнув ремень, она вскочила и принялась лихорадочно вертеть штурвальчик запора аварийного выхода. Вспотевшие ладони соскальзывали, а за стеклом иллюминатора уже плескалась бирюзовая средиземноморская водичка. Самолет погружался! Довернув последние обороты и сломав при этом ноготь, Марина рванула рычаг и люк открылся. В него тут же протиснулась толстая волна с дохлой рыбкой на гребне. Скинув туфли, фальшивая мадам Федулова нырнула в эту набежавшую волну и плыла под водой, насколько хватило дыхания. Плавала она хорошо и утонуть не боялась. Вынырнув, отбросила назад мокрые волосы и огляделась: полузатопленный самолет качался на волнах метрах в двадцати, и людей видно не было. А всего в полукилометре обнаружился песчаный пляж! Огромный, на сколько хватало глаз. Выплюнув горько-соленую воду, Марина поплыла навстречу новой жизни.

До берега оказалось дальше, чем предполагалось вначале. К счастью, волны были небольшими, и плылось легко. Тем не менее, прошло почти два часа, пока ноги нащупали пологое дно. Выбравшись на пляж, замусоренный корягами и засохшими водорослями, Марина первым делом закопалась в горячий песок, так как сильно замерзла. Согреваясь, она прикидывала, что делать дальше. Летели они в Триполи, но никакой цивилизации в поле зрения не усматривалось. Не долетели, а скорее – промахнулись. Ясно было одно: она в Африке! Африканскую карту припомнить не удалось, но девушка рассудила, что, если идти по берегу налево, в смысле на восток, то в конце концов придешь в Израиль. Вот, только, как она пойдет, в одних колготках? Опять же, ни еды, ни воды…

Из-под коряги выползла довольно большая змея и, приподняв треугольную голову, уставилась немигающими глазами на человеческую самку, предвкушая, как она будет много дней пожирать эту нежную сладкую плоть. Марина не растерялась и храбро завизжала, а потом схватила подвернувшийся под руку дрын и попыталась стукнуть пресмыкающееся, но прoмахнулась. Змея торопливо шмыгнула под кучу коряг. Ну ее на фиг, такую добычу! Саму бы не съели!

Успокоившись, Марина вздохнула, и зашагала по рыхлому песку в сторону Земли Обетованной. Идти было трудно, ноги вязли по щиколотку, камушки и деревяшки больно кололи нежные подошвы, но комсомолка Михайлова упрямо двигалась вперед. Время было далеко за полдень, солнце жгло и напекало голову. Пришлось снять комбинашку и повязать ее на голову, как платок. Стало легче.

Пройдя еще примерно тысячу шагов, Марина остановилась. Сердце колотилось, кололо в боку, во рту пересохло так, что даже язык распух.

«Похоже, меня сейчас долбанет солнечный удар! Значит, надо освежиться…»

Войдя по грудь в море, прополоскала рот и, не удержавшись, сделала несколько глотков. Стало легче, но через несколько минут вырвало. На берегу, вспомнив читаные в детстве приключенческие романы, Марина нашла небольшой окатанный волнами камушек и положила его под язык, чтобы выделялась слюна. И побрела дальше…

Тень собственного тела, отбрасываемая на песок, становилась все длиннее. Скоро наступит ночь, а Израиль пока не показывался. Солнце садилось и в воздухе разлилась прохлада. Вот, уже и вовсе наступили сумерки… Море, небо и песок пустыни стерли границы между собой, стало трудно ориентироваться. Марина остановилась, приготовившись рухнуть где попало – и будь, что будет! И вдруг она увидела… огонек! Совсем недалеко! Раньше он был скрыт невысокой дюной. Спотыкаясь, измученная москвичка побежала туда.

Да, это был костер, окруженный несколькими палатками. Пахнýло дымом и навозом, послышалось блеяние и какой-то кашель. Кочевники!

Марина подошла к костру, вокруг которого сидело несколько людей в широких бурнусах. При виде пришелицы они вскочили, и в руках у них появились клинки, а у двоих – ружья.

– Мир! – хрипло каркнула по французски пересохшим горлом москвичка, протягивая руки ладонями вверх, – Позвольте мне погреться у вашего костра! И дайте мне воды, умоляю!

Аборигены загомонили, отчаянно жестикулируя, но оружие убрали. В круг света вступил худощавый дядька с длинной седоватой бородой.

– Мир и тебе, женщина! – проговорил он также по французски с гортанным акцентом, – Садись, грейся.

Он крикнул что-то в темноту, и через минуту закутанная в хиджаб до самых глаз женщина принесла медный чайник и пиалу. Марина села у костра на пятки и женщина накинула ей на плечи одеяло. В чайнике оказался черный, очень крепкий, слегка остывший чай. Выпив одну за другой три пиалы, страждущая жертва самолетокрушения почувствовала, как к ней возвращаются силы.

– Спасибо! В жизни не пила ничего вкуснее!

Длиннобородый отдал новый приказ, и женщина принесла стопку лепешек на жестяном подносе, положив сверху горсть фиников.

Марина принялась за еду, делая над собой усилие, чтобы не глотать целиком, так она была голодна. Наевшись, поблагодарила еще раз. Молчавший все это время хозяин костра шевельнулся:

– Мое имя – Гассан Абуррахман ибн Хоттаб. Поведай мне, женщина, кто ты и откуда?

Услышав такое с детства знакомое имя, Марина даже икнула от изумления и улыбнулась.

– Разве я сказал что-нибудь смешное? – поднял брови ибн Хоттаб.

– Нет… Просто это имя знакомо мне из сказки…

– Ты расскажешь мне ее позже?

– О, да! – Марина помолчала немного, собираясь с мыслями.

Она знала, что должна сразу правильно поставить себя, вызвать уважение. А добиться этого можно только сославшись на могущественного покровителя. И она начала:

– Мое имя Марина, я любимая жена (по французски «жена» и «женщина» одно слово!) Великого Хана Гепардов пустыни, Магомеда-Али ибн Фархад-хана, и ношу под сердцем его дитя. Я летела на самолете в Италию, но он сбился с курса и упал в море недалеко отсюда… Думаю, что, кроме меня, никто не спасся…

К удивлению Марины, ибн Хотаб кивнул и приложил руку к сердцу:

– Я знаю Фархад-хана. Не лично, конечно, но я имел дело с его людьми. Это могущественный владыка, слава его простирается до самого края Сахары на западе и Гоби на востоке. Даже в Китае знают и уважают его! И твое имя мне известно, ибо песни о красоте Марины-ханум, искусной танцовщицы, долетели на крыльях молвы даже сюда.

Он сделал знак женщине в хиджабе. Та приблизилась к Марине и шумно втянула ноздрями воздух, принюхиваясь, затем утвердительно кивнула головой. Ибн Хоттаб удовлетворенно улыбнулся:

– Я рад, что ты сказала правду, женщина!

– К-какую правду? – вытаращила глаза Марина.

– Всю! Что ты Марина-ханум, любимая жена Фархад-хана, беременная его ребенком. Моя жена обнюхала тебя, – пояснил тезка джинна из сказки.

– И, что? – заинтересовалась Марина.

Длиннобородый с превосходством взглянул на иностранку, не понимающую очевидных вещей, и объяснил:

– Видишь ли, когда человек лжет, его запах меняется, появляется очень специфический кислый тон, который можно научиться различать. Моя младшая жена умеет это делать.

«Ни фига себе! Вот так, просто? Понюхала – и… Стоп! Я же соврала, что беременна! Неужели?! Но я же ела таблетки…»

Смятенные мысли заметались в голове:

«Что делать-то, люди? Куда ребенка девать? Я не хочу! Я не готова!»

Могучим усилием воли Марина заставила себя успокоиться. Сейчас было важно выбраться из пустыни, а там видно будет.

– Скажи мне, Гассан Абдуррахман, где мы?

– В Сахаре, – последовал ответ.

– Но, чья это территория? Какая страна?

– Ливия.

Все-таки Ливия! Да-а, до Израиля далеко…

– А какой ближайший город? Я хотела бы отправить телеграмму… или письмо…

– Ближайший город – Бенгази. Всего две недели пути, – погладил бороду ибн Хоттаб, – Но ты не дойдешь в одиночку, а мой путь лежит в другую сторону.

Марина думала недолго.

– Я понимаю, что менять свои планы из-за меня тебе неудобно, Гассан Абдуррахман. Но, может быть, ты мог бы послать одного из своих людей? Я щедро заплачу за услугу!

Она сняла с пальца кольцо с бриллиантом:

– Вот! Этот перстень стоит очень дорого! Если его продать, в Европе можно жить на вырученные деньги несколько лет, причем, в роскоши. А когда за мной приедут мои друзья, то они заплатят ещё.

Ибн Хоттаб взял кольцо и провел им по стеклянному стакану. Стекло заскрипело.

– Я пошлю своего сына Керима. Он отвезет твою телеграмму на почту и будет ждать ответа. Две недели, я думаю, достаточно. Тем временем мы будем кочевать на восток.

– Но, как мои друзья найдут меня, когда прилетят?

– Найдут! – пожал плечами кочевник, – Меня в пустыне все знают.

Ночевала Марина в палатке с женами ибн Хоттаба, Лейлой, Зульфией и Мариам. В палатке пахло розовым маслом, хлебом и, почему-то, щами. Перед сном женщины попросили рассказать сказку про джинна, носившего имя их мужа. Марина рассказала, слегка подсократив, историю про пионера Вольку Костылькова и Джинна Хоттабыча из бутылки. Дамы уснули чрезвычайно довольными.

Наутро за завтраком Марина сидела с ними у отдельного маленького костерка, ибо женщинам принимать пищу за одним столом с мужчинами не полагалось. Зульфия поставила на кошму транзистор, исторгавший восточную мелодию. Нашей бывшей балерине вспомнилось, что именно под эту музыку она танцевала стриптиз для Магомеда-Али. Надо же, даже здесь его уважают! Через несколько минут музыка кончилась, и диктор объявил по французски:

– Во имя Аллаха милостивого и милосердного! Доброе утро, правоверные радиослушатели! Вы слушаете программу «Маяк». Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует шести часам исламского времени. Бип, бип, бип, бип, бип, БИ-И-ИП! Новости: наш специальный корреспондент передает из Бенгази: вчера у побережья Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии потерпел аварию советский самолет «Ил-62М», следовавший в Рим из Москвы и сбившийся с курса в результате отказа радиосвязи. Экипаж проявил чудеса героизма и совершил вынужденную посадку на воду всего в километре от берега. К сожалению, воздушный лайнер был поврежден, и начал погружаться, но на борту оказался Брюс Уиллис, американский киноактер, который спас всех, за исключением одной советской туристки, покинувшей тонущий самолет через аварийный люк. Её имя сейчас уточняется, ибо все документы размокли или были утрачены в результате катастрофы. Руководство компании «Аэрофлот» выразило горячую благодарность прибывшим на место аварии преставителям администрации Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии, обеспечившим транспортировку спасенных в Бенгази, а также лично мистеру Брюсу Уиллису. Рассматривается вопрос о награждении его высшей наградой СССР – медалью «За Спасение Утопающих»…

Марина с облегчением перевела дух. Значит, люди спаслись! А её объявят пропавшей без вести. Это, с одной стороны, облегчало ситуацию: пропала, мол, Федулова – и всё! Пока сообразят, что Федулова фальшивая, времени пройдет немало. А кто пропал на самом деле – никому вовек не догадаться! С другой стороны, она осталась без всяких документов. То-есть, она теперь никто и звать её никак. Но это дело поправимое! Лючия придумает что-нибудь и выдернет её отсюда. А пока надо сидеть тихо, не высовываться и кочевать с Гассаном-Абдуррахманом ибн Хоттабом.

Переодевшись в подаренный старшей женой Лейлой хиджаб, Марина почувствовала себя в полной безопасности, ибо её теперь было не отличить от местных женщин. Замаскировалась, стало быть!

Лючия, прекрасно проведшая две недели на Мальте, разбирала чемоданы. Она была счастлива настолько, насколько может быть счастлива волосатая богатая замужняя женщина, беременная от любимого мужа долгожданным ребенком. Бамбино уже толкался в животе во-всю, и это доставляло и ей, и Серджио нескончаемую радость. Он прикладывал руку к животу, смеялся, когда ощушал толчок маленькой пятки или коленки, и спрашивал:

– Ну, как ты там, малыш?

Единственным пятном, нет, маленьким пятнышком, слегка омрачавшим настроение, была невозможность заниматься, как раньше, безудержным сексом. Приходилось соблюдать осторожность и исключить некоторые позы. Но все это было временное и преходящее! Любимый Серждио был с ней ласков и нежен, и не смотрел на других баб, даже на пляже, где бесстыжие девки загорали совсем голые! Так, шнурочек между ягодиц, а лифчика и в помине нет! Ну, разве, чуть-чуть поглядывал, искоса… А чуть-чуть не считается! Да и некогда ему! Кует в своей кузнице с утра до ночи! Вот и сегодня, не успел приехать, как уже помчался воплощать в металле новые задумки!

Вошедшая горничная протянула конверт:

– Вам телеграмма, синьора!

Лючия разорвала бумагу и попыталась прочесть текст. Увы, он был на французском, которого она так и не выучила! Удалось разобрать только подпись: Марина. О, да это же невеста Костанцо! Телеграмма была отправлена из ливийского города Бенгази. Странно! Что бы это Марине там делать? И что с Костанцо? Его должны были освободить по амнистии… может, позже?

Задребезжал телефон и Лючия сняла трубку:

– Алло!

В динамике раздался голос адвоката Вертуры:

– О, синьора Каррера, буон джорно! Рад, что вы вернулись… У меня для вас есть новость, которую хотелось бы сообщить лично. Могли бы вы принять меня прямо сейчас?

– Да, конечно, синьор Вентура, приезжайте…

– Тогда я не прощаюсь, ибо буду через двадцать минут.

Связь разъединилась. Лючия встревожилась: что это может быть за новость, которую он не хочет доверить телефону? В груди от нехорошего предчувствия неприятно сжалось сердце.

Вентура приехал даже раньше, чем обещал. Стремительно войдя в кабинет, он снял шляпу и, игнорируя предложение сесть, остался стоять.

– Синьора, – начал он, – будьте мужественной! Ваш брат, Костанцо Каррера, убит!

Лючия побледнела и схватилась за сердце:

– Убит? – прошептала она, – Но… как же так… он же сидел в отдельной камере и ни в чем не нуждался!

– Я получил извещение о его смерти только сегодня утром, синьора. В нем говорится, что 29 апреля синьор Каррера совместно с другим заключенным захватил в заложники охранника и, угрожая зарезать его, выдвинули требования, как то: в течение часа предоставить им миллион долларов, ящик водки, гашиш, оружие и самолет до Пакистана. Охрана тюрьмы предприняла попытку освобождения заложника, но синьор Каррера и другой заключенный оказали активное сопротивление и были застрелены… О, вам дурно, синьора? Вот, выпейте воды!

Адвокат сноровисто набулькал в стакан минералки.

Лючия жадно выпила, проливая воду на грудь сквозь стучащие зубы.

– Крепитесь, синьора, – повторил законник сочувственно.

– Нет… ничего… уже прошло…

Глаза жгло подступающими слезами.

«Я потеряла последнего брата! Но, все это очень странно… Зачем бы Костанцо на пороге освобождения требовать миллион и лететь в Пакистан, не говоря уже о наркотиках и водке? Надо будет разобраться… и отомстить!»

– Что с телом, синьор Вентура? Организует ли посольство транспортировку?

– Да, конечно, но Вам придется оплатить расходы…

– Прошу вас, распорядитесь, чтобы все было, как подобает. Мы похороним Костанцо в фамильном склепе…

Слезы, наконец, нашли выход и Лючия заплакала.

– Я ещё нужен вам, синьора? Может быть, вы хотите побыть в одиночестве?

– Да… То-есть, нет! – она взяла со стола телеграмму, – Пожалуйста, переведите!

Адвокат прочел французкий текст и изумленно поднял брови: